Хори Кютаро – старший вассал клана Ода
Ода Нобутака – третий сын Нобунаги
Ода Нобуо – второй сын Нобунаги
Нива Нагахидэ – старший вассал клана Ода
Цуцуи Дзюнкэй – старший вассал клана Ода
Мацуда Тародзаэмон – старший вассал клана Акэти
Исида Сакити – вассал Хидэёси
Самбоси – внук и наследник Нобунаги
Такигава Кадзумасу – старший вассал клана Ода
Маэда Гэни – старший вассал клана Ода
Сакума Гэмба – племянник Сибаты Кацуиэ
Сибата Кацутоё – приемный сын Кацуиэ
Вестник беды
Хидэёси не шевелился. Основание лампы было усыпано пеплом сожженного письма Хасэгавы.
Хромая, вошел Камбэй, Хидэёси встретил его кивком. Камбэй осторожно подогнул искалеченную ногу и опустился на циновку. Находясь в плену в крепости Итами, он заболел лишаем, да так и не вылечился. Когда он сидел возле лампы, поредевшие волосы и почти прозрачная кожа придавали всему его облику странный и немного забавный вид.
– Я получил приказ прибыть сюда, мой господин. Что за срочная надобность в столь поздний час?
Хикоэмон переглянулся с Хидэёси.
– Хикоэмон все объяснит вам.
Хидэёси горестно вздохнул и, сложив руки на груди, опустил голову.
– Это будет страшно, Камбэй, – предупредил Хикоэмон.
Камбэй был человек редкого мужества, но, внимая рассказу Хикоэмона, он побледнел. Ничего не промолвив в ответ, он, подобно Хидэёси, горестно вздохнул, сложив руки на груди, и пристально поглядел на главнокомандующего.
Кютаро, сидящий на коленях, выдвинулся вперед и произнес:
– Теперь нам недосуг горевать о прошлом. Ветер перемен дует в мире. Для вас, мой господин, этот ветер – попутный. Настало время поднять паруса и пуститься в плавание.
|
|
Камбэй хлопнул себя по колену:
– Отлично сказано! Небо и земля существуют целую вечность, но жизнь идет лишь благодаря смене времен года. Если посмотреть на случившееся широким взглядом, то это событие обещает вам великое будущее.
Соображения, высказанные обоими, заставили Хидэёси довольно улыбнуться, потому что они в точности совпадали с его собственными мыслями. Но он не мог признаться в таких чувствах перед всей страной без риска оказаться неправильно понятым. Для вассала смерть его господина всегда представляет собой величайшее несчастье и прежде всего взывает к отмщению.
– Камбэй и Кютаро, ваши слова воодушевляют меня. Но у нас не остается другого выбора, – с глубокой верой в собственные слова произнес Хидэёси. – Нам надо как можно быстрее и в глубокой тайне заключить мир с кланом Мори.
В ставку Хидэёси прибыл с мирными предложениями клана Мори монах Экэй. Экэй сперва переговорил с Хикоэмоном, уповая на давнюю дружбу, а затем встретился с Камбэем. До сих пор Хидэёси отказывался договориться с Мори, как бы лестно и выгодно ни звучали сделанные ими предложения. И даже нынешним утром очередная встреча Экэя с Хикоэмоном не дала ничего.
Обратясь к Хикоэмону, Хидэёси сказал:
– Ты встречался сегодня с Экэем. Каковы нынче планы Мори?
– Согласившись на их условия, мы могли бы подписать мирный договор немедленно, – ответил Хикоэмон.
– Вот уж нет! – сухо заметил Хидэёси. – На их нынешние условия я ни в коем случае не пойду. А что Экэй предложил вам, Камбэй?
– Пять провинций – Биттю, Бинго, Мимасаку, Инабу и Хоки, – если мы снимем осаду с крепости Такамацу и пощадим Мунэхару и его воинов.
|
|
– В высшей степени лестное предложение. Но если не считать Бинго, остальные четыре провинции, предложенные нам Мори, уже не в их власти. Если мы пойдем на такие условия, это вызовет подозрения в первую очередь у них самих. Стоит клану Мори узнать о том, что произошло в Киото, и они сразу думать забудут о мире. Если нам повезет, они об этом не узнают. Небо отпустило нам несколько часов, нельзя терять ни минуты.
– Третье число еще не миновало. Если мы предложим начать переговоры завтра, дело можно будет уладить за два-три дня, – заметил Хикоэмон.
– Нет, слишком долго. Необходимо начать немедленно, не дожидаясь рассвета. Хикоэмон, пришли сюда Экэя.
– Послать за ним прямо сейчас?
– Нет, постой. Приглашение в столь поздний час наверняка насторожит его. И следует заранее продумать все, что мы ему скажем.
Выполняя приказ Хидэёси, люди Асано Нагамаса начали задерживать и допрашивать всех путников, проходящих по окрестным дорогам. Около полуночи дозорные остановили слепца, шедшего, опираясь на тяжелый бамбуковый посох, и спросили, куда он направляется.
Окруженный воинами слепец остановился, по-прежнему опираясь на посох.
– Иду к родственникам в деревню Нивасэ, – произнес он с подобострастием.
– Если ты идешь в Нивасэ, то почему очутился здесь, в горах, да вдобавок глубокой ночью? – полюбопытствовал начальник дозора.
– Мне не удалось найти постоялого двора, поэтому я просто шел и шел, – ответил слепец, понурив голову и явно рассчитывая на всеобщее сочувствие. – Может быть, вы будете так добры объяснить мне, как добраться до деревни, в которой есть постоялый двор.
|
|
Начальник дозора внезапно приказал:
– Связать этого хитреца!
Слепец заволновался:
– Это ошибка! Я слепой музыкант из Киото, у меня есть даже грамота! Я живу там много лет. Сейчас моя старая тетушка в Нивасэ при смерти… – И для убедительности он прижал руки к груди.
– Лжешь! – сказал начальник дозора. – Глаза твои хоть и незрячи, да посох твой тебе не нужен!
Он грубо вырвал у слепца бамбуковый посох и разрубил его мечом. Из полости в стволе бамбука выпало свернутое в трубку письмо.
Слепец внезапно прозрел, глаза его сверкнули; метнувшись, он попытался вырваться из кольца воинов и удрать, но и лисьей хитрости не хватило бы справиться с двадцатью противниками. Воины схватили его, скрутили и взвалили на лошадь, словно куль с рисом.
Пленник разразился грубой бранью, и начальник дозора заткнул ему рот комом дорожной грязи. Хлестнув лошадь, воины поспешили доставить захваченного в лагерь Хидэёси.
Той же ночью другой дозор задержал горного отшельника. В отличие от подобострастного лжеслепца, отшельник держался высокомерно.
– Я послушник из храма Сёго, – торжественно заявил он. – Нам, горным отшельникам, часто приходится бродить целую ночь, ни разу не присев отдохнуть. Я иду не разбирая пути: есть тропа или нет, меня это не заботит. Что вы так недостойно меня пытаете – мол, куда я иду? Человеку, подобному странствующим по небу облакам и текущим по земле рекам, чтобы идти, не обязательно иметь в пути цель.
Отшельник еще долго распинался в том же духе, а затем попытался сбежать. Один из воинов подставил ему подножку древком копья, и отшельник с воплем грохнулся оземь.
Сорвав с него одежду, воины обнаружили, что отшельник на самом деле – монах-воин из Хонгандзи с тайным донесением клану Мори о событиях в храме Хонно. Его тоже взвалили на лошадь и отправили в лагерь Хидэёси.
Этой ночью удалось задержать всего двух тайных гонцов, но если бы хоть одному из них удалось проскользнуть через заслоны и выполнить поручение, уже на следующее утро в клане Мори узнали бы о гибели Нобунаги.
Лжеотшельник шел с известием по собственной воле, а лжеслепец оказался самураем из клана Акэти, и у него было послание Мицухидэ к Мори Тэрумото. Он вышел из Киото утром второго числа. В тот же день Мицухидэ отправил к Мори другого гонца по озеру в лодке из Осаки, но непогода задержала его в пути, и он прибыл на место слишком поздно.
– Мне казалось, что нам будет лучше встретиться с утра, – сказал Экэй после того, как поздоровался с Хикоэмоном. – Но в вашем письме сказано, чтобы я прибыл как можно быстрее, поэтому я отправился немедленно.
– Жаль, что пришлось поднимать вас с постели. Завтра с утра было бы и вправду лучше, и я крайне сожалею, что мое неудачно составленное письмо потревожило вас среди ночи, – возразил Хикоэмон.
Камбэй повел Экэя в заброшенное место, которое в народе называли Лягушачьим Носом, а оттуда – в пустой крестьянский дом, где проходили все их предыдущие встречи.
Удобно устроившись напротив Экэя, Хикоэмон прочувствованно произнес:
– Если задуматься, то нас с вами, должно быть, связывает общая карма.
Экэй торжественно кивнул. Оба вспомнили о своей встрече двадцать лет назад в Хатидзуке, когда Хикоэмон был главарем шайки разбойников-ронинов и откликался на имя Короку. Гостя у Хикоэмона, Экэй впервые услышал о молодом самурае с выдающимися способностями по имени Киносита Токитиро, которого позднее взял на службу в крепость Киёсу князь Нобунага. В те ранние годы, когда Хидэёси пребывал еще в низком звании, Экэй написал военачальнику Киккаве Мотохару следующее: «Правление Нобунаги продлится еще некоторое время. Когда его не станет, нам придется считаться с человеком по имени Киносита Токитиро».
Предсказание Экэя оказалось точным: двадцать лет назад он распознал выдающиеся способности Хидэёси, десять лет назад предугадал неизбежное падение Нобунаги. Однако нынешней ночью ему не дано было узнать, насколько точно сбудутся его слова.
Экэй не был заурядным монахом. Еще в юности, когда он был простым послушником, великий Мотонари, прежний князь Мори, пригласил его, простого послушника, к себе на службу. Пока Мотонари был жив, «монашек», как он любовно называл Экэя, сопровождал его во всех походах.
После смерти Мотонари Экэй оставил службу и пустился в странствия по стране. Когда он вернулся, его назначили настоятелем храма Анкокудзи; он стал умным и верным советником нового князя Мори Тэрумото.
На протяжении всей войны против Хидэёси Экэй настоятельно советовал начать мирные переговоры. Он хорошо знал способности Хидэёси и не думал, что западные провинции окажутся в состоянии сдержать его натиск. На его точку зрения влияло еще одно обстоятельство: многолетняя дружба с Хикоэмоном.
Экэй и Хикоэмон уже не раз толковали о мире, но каждый раз расходились по одному вопросу – о судьбе Мунэхару. Хикоэмон объяснял Экэю:
– Когда я разговаривал ранее с князем Камбэем, он обратил внимание на то, что князь Хидэёси оказался куда великодушней, чем следовало ожидать. Он предположил, что если Мори сумеют подкрепить свои мирные предложения хоть одним существенно важным пунктом, то Хидэёси наверняка согласится. Князь Камбэй сказал также, что если нам придется снять осаду с крепости Такамацу и оставить в живых Мунэхару, то это будет выглядеть так, словно мы подписали мир накануне собственного поражения. Князь Хидэёси не может выйти с такими предложениями к его светлости князю Нобунаге. Так что нашим единственным дополнительным условием является голова Мунэхару. Думаю, вам совсем не трудно выполнить это условие.
Сегодняшние доводы Хикоэмона остались теми же самыми, неуловимо переменилась лишь манера его поведения.
– Мои предложения неизменны, – возразил Экэй. – Если клан Мори поступится пятью из десяти принадлежащих ему провинций и не сохранит при этом жизни Мунэхару, то это не будет соответствовать Пути Воина.
– Тем не менее вы передали им наши последние предложения, не так ли?
– В этом не было нужды. Клан Мори никогда не согласится пожертвовать Мунэхару. Клан ставит верность превыше всего, и никто, начиная с самого князя Тэрумото и кончая его последним вассалом, не пойдет на такое предательство, даже если в противном случае им будет грозить потеря всех десяти провинций.
Светало, вдалеке прокричал петух. Начинался четвертый день месяца.
Экэй не соглашался, Хикоэмон настаивал на своем. Они зашли в тупик.
– Что ж, к сказанному добавить нечего, – разочарованно произнес Экэй.
– Всему виной моя неискушенность, – возразил Хикоэмон. – Мне не удалось прийти к соглашению с вами. С вашего разрешения, я бы попросил вас поговорить с князем Камбэем вместо меня.
– Я готов встретиться с кем угодно, лишь бы на пользу делу, – сказал Экэй.
Хикоэмон послал сына за Камбэем; тот вскоре прибыл на своих носилках и, спустившись, подсел к собеседникам.
– Именно я настоял на том, чтобы Хикоэмон попробовал убедить вас еще раз, – сказал Камбэй. – До чего вам удалось договориться? Достигнуто ли взаимное согласие? Вы проговорили полночи.
Слова Камбэя подняли настроение и Экэю, и Хикоэмону. Лицо Экэя зарумянилось в рассветных лучах.
– Да, старались мы вовсю, – рассмеялся он.
Сославшись на то, что ему нужно готовиться к прибытию Нобунаги, Хикоэмон поспешил оставить их вдвоем.
– Князь Нобунага пробудет здесь два-три дня, – сказал Камбэй. – Если ни о чем не договоримся сегодня, потом у нас просто не будет времени на мирные переговоры.
Дипломатическое искусство Камбэя было просто, прямодушно. И высокомерно: если Мори не согласны на наши условия, то не остается ничего, кроме войны.
– Если вы сегодня придете на помощь клану Ода, то вас ожидает великое будущее, – сказал Камбэй.
Перед лицом нового собеседника Экэй утратил былое красноречие. Но вид у него был сейчас куда более непреклонный, чем в беседе с Хикоэмоном.
– Если мы получим твердое обещание, что Мунэхару покончит с собой, я смогу спросить его светлость, как он относится к мысли о мире с присоединением пяти провинций, и я уверен, что он пойдет на такое соглашение. В любом случае не угодно ли вам попросить Киккаву и Кобоякаву вернуться к этому и еще раз взвесить все обстоятельства нынче утром? Мне кажется, в вопросе войны и мира не следует пренебрегать ничем.
Когда Камбэй выразил свои требования подобным образом, Экэй решил, что ему пора действовать. Лагерь Киккавы на горе Ивасаки находился всего на расстоянии ри отсюда. Лагерь Кобаякавы – на горе Хидзаси, на расстоянии меньше двух ри. И уже через полчаса Экэй двинулся в путь, нахлестывая коня.
Отослав монаха, Камбэй отправился в храм Дзихоин. Он заглянул к Хидэёси и нашел его мирно спящим. Лампа потухла – иссякло масло. Камбэй разбудил Хидэёси, тронув его за плечо.
– Мой господин, уже утро.
– Утро?
Хидэёси поднялся. Он был в полусонном состоянии. Камбэй тут же поведал ему о переговорах с Экэем. Хидэёси нахмурился, но быстро пришел в себя.
Слуги ждали у входа в банную комнату, приготовив ему воду для мытья.
– После трапезы я объеду весь лагерь. Приведите, как всегда, мою лошадь и распорядитесь о свите, – приказал Хидэёси, вытирая лицо полотенцем.
Хидэёси ехал под большим алым зонтом, а перед ним несли знамя. Слегка покачиваясь в седле, он направлялся к лагерю, раскинувшемуся у подножия горы по дороге, усаженной цветущей сакурой.
Хидэёси ежедневно объезжал расположение войск, не придерживаясь определенного часа, однако это редко происходило так рано, как сегодня. Сейчас он пребывал в превосходном настроении и то и дело перебрасывался со свитой шутками. Дела шли отлично. Не было никаких намеков на то, что сведения о несчастье, происшедшем в Киото, стали известны его воинам. Окончательно убедившись в этом, Хидэёси вернулся в ставку. На обратном пути он ехал куда медленней.
Камбэй поджидал его у входа в храм. Едва взглянув на него, Хидэёси понял, что миссия Экэя закончилась провалом. Монах примчался из лагеря Мори всего за несколько минут до возвращения Хидэёси, но ответ, привезенный им, не сулил ничего хорошего.
«Если мы позволим Мунэхару умереть, то тем самым сойдем с Пути Воина. Мы не согласны на мирные условия, включающие гибель Мунэхару».
– Все равно, приведите сюда Экэя, – распорядился Хидэёси.
Он не выглядел обескураженным: напротив, начиная с этой минуты, он уверовал в успех предприятия.
Он пригласил монаха в залитую солнечным светом комнату и предложил ему расположиться поудобнее. Поговорив немного о минувших днях и о новостях от общих знакомых, дошедших из столицы, Хидэёси перешел к делу:
– Похоже, мирные переговоры зашли в тупик из-за разногласий сторон относительно судьбы Мунэхару. Не могли бы вы тайно отправиться к самому Мунэхару, изложить ему все обстоятельства и уладить этот вопрос без вмешательства третьих лиц? Клан Мори ни за что не заставит верного вассала совершить сэппуку, но, если вы объясните Мунэхару, в какие безысходные обстоятельства попала ваша сторона, он будет счастлив уйти из жизни, чтобы спасти клан. Добровольно покончив с собой, он тем самым сохранит жизнь остальным защитникам крепости и предотвратит полное крушение клана Мори.
Сказав это, Хидэёси резко поднялся с места и удалился.
В крепости Такамацу на чашу весов был брошены жизни более чем пятисот воинов и других людей, пришедших сюда в поисках спасения.
Военачальникам Хидэёси удалось спустить с гор три больших корабля, вооруженных пушками, и они начали обстрел крепости. Одна из башен уже была полуразрушена; ежедневные обстрелы влекли за собой новые и новые жертвы. Вдобавок никак не заканчивался сезон дождей, люди заболевали от вечной сырости и постоянного недоедания.
Сорвав с домов двери, защитники крепости соорудили множество челнов и плотов, чтобы атаковать боевые корабли Хидэёси. Но два или три из них были сразу же потоплены, и защитникам крепости пришлось спасаться вплавь. Теперь они набирались сил для второй вылазки.
Когда прибыло войско Мори и подняло свои знамена на окрестных горах, людям, засевшим в крепости, показалось, будто они спасены. Но скоро им пришлось осознать всю безысходность положения. Расстояние между ними и ожидаемыми спасителями и обусловленная этим сложность операции не позволяли надеяться на успех. Но, утратив надежду на спасение, они не лишились воли к борьбе: наоборот, они преисполнились желания умереть достойно.
Когда в крепость был доставлен секретный приказ, в котором клан Мори разрешал Мунэхару сдаться, чтобы спасти жизнь защитникам крепости, военачальник ответил гневным посланием:
«Мы не знаем, что такое сдача, и не желаем знать. Во времена, подобные нынешним, нам не остается ничего, кроме смерти».
Наутро четвертого дня шестого месяца стражи на крепостной стене заметили лодку, отплывшую по направлению к Такамацу от вражеского берега. Лодкой правил самурай, а единственным седаком ее был монах.
Экэй прибыл, чтобы предложить Мунэхару покончить с собой. Мунэхару молча выслушал доводы, приведенные монахом. Когда Экэй, на протяжении своей речи взмокший от напряжения, наконец закончил, Мунэхару впервые за все время заговорил:
– Сегодня для меня воистину счастливый день. Едва взглянув вам в глаза, я понял, что вы будете говорить начистоту.
Он не сказал, согласен ли покончить с собой или нет. Его душа уже парила в пределах, в которых нет места согласию или несогласию.
– Некоторое время назад князья Киккава и Кобаякава проявили обо мне, недостойном, заботу и даже предложили мне сдаться врагу. Но сдаваться лишь затем, чтобы спасти собственную жизнь, я не пожелал и ответил отказом. Теперь же, если я могу верить вашим словам, клану Мори будет обеспечена полная безопасность, а людям, находящимся в крепости, сохранят жизнь. Если дело обстоит именно так, не вижу причин отказывать. Напротив, предстоящее доставляет мне великую радость. Великую радость! – с воодушевлением повторил он.
Экэй трепетал. Он и не думал, что все окажется так просто и что Мунэхару встретит смерть с радостью. В то же время Экэй чувствовал себя пристыженным. В отличие от военачальника, он был монахом. Как знать, найдется ли у него столько достоинства и мужества, когда придет последний час?
– Значит, вы согласны?
– Согласен.
– Может быть, вам нужно обсудить это со своей семьей?
– Я объявлю им о своем решении позже. Убежден, что члены моего семейства возрадуются вместе со мною.
– Да… вот еще что… Трудно говорить об этом, но время не ждет, ибо князь Нобунага прибывает со дня на день.
– Мне безразлично, произойдет ли это скоро или не очень скоро. К какому сроку надо поспеть?
– Сегодня. Князь Хидэёси назвал последним сроком час Лошади. Остается пять часов.
– Что же, за такое время, – ответил Мунэхару, – я успею подготовиться к смерти как должно.
Экэй сперва доложил князю Хидэёси о согласии Мунэхару покончить с собой, а затем помчался в лагерь Мори на горе Ивасаки.
И Киккава, и Кобаякава встревожились, узнав о его неожиданном возвращении.
– Означает ли это, что мирные переговоры прерваны? – осведомился Кобаякава.
– Нет, – ответил Экэй. – Напротив, наметился успех.
– Значит, Хидэёси принял наши условия?
Кобаякава не мог скрыть удивления. Но Экэй покачал головой:
– Человек, преисполненный решимости добиться мира во что бы то ни стало, решил для достижения этой цели пожертвовать собственной жизнью.
– О ком вы говорите?
– О Мунэхару. Он заявил, что будет счастлив воздать князю Тэрумото за все милости, которыми был осыпан на протяжении жизни.
– Экэй, вы обратились к нему по требованию Хидэёси?
– Я не смог бы добраться до крепости без позволения князя.
– Выходит, вы объяснили Мунэхару создавшееся положение, и он добровольно решил покончить с собой?
– Именно так. Он лишит себя жизни в час Лошади, взойдя на челн, на глазах у воинов обеих армий. Тем самым мирный договор будет скреплен, жизни защитников крепости – спасены, и безопасности клана Мори впредь ничто не будет угрожать.
Потрясенный Кобаякава задал вопрос:
– Каковы же истинные намерения Хидэёси?
– Услышав о великодушном решении Мунэхару, князь Хидэёси был глубоко тронут. Он заявил, что было бы бессердечно не вознаградить столь беспримерную преданность долгу. Исходя из этого, он, вопреки вашему первоначальному предложению о передаче ему пяти провинций, согласен удовольствоваться тремя, возвратив две другие в знак своего восхищения подвигом Мунэхару. Если с вашей стороны не будет никаких возражений, князь пришлет подписанный договор сразу после того, как Мунэхару покончит с собой у него на глазах.
Вскоре после отбытия Экэя Мунэхару объявил защитникам крепости о своем решении. Один за другим самураи крепости Такамацу предстали перед своим военачальником, прося разрешить им разделить его участь. Мунэхару спорил, возражал, осыпал их упреками, но они оставались непреклонны. Он не знал, что и делать, но в конце концов решительно отказал им всем.
Он велел оруженосцам приготовить лодку. Горе наполнило стены крепости. Когда Мунэхару решительно отверг просьбу своих вассалов последовать за ним и у него выдалась свободная минутка, поговорить с ним пришел его старший брат Гэссё.
– Я слышал все, что ты говорил. Тебе нет смысла умирать. Позволь мне умереть вместо тебя.
– Брат мой, ты монах, а я как-никак воин. Я благодарен тебе за это предложение, но не могу его принять.
– Я старший сын, и мне надлежало заботиться о сохранении семейной чести. Вместо этого я предпочел уйти в святое служение, предоставив тебе заниматься тем, что по праву оставалось за мной. Поэтому сегодня, когда ты решил совершить сэппуку, у меня нет причин продолжать земное существование.
– Что бы ты ни утверждал, – ответил ему Мунэхару, – я не позволю ни тебе, ни кому бы то ни было другому умереть вместо меня.
Мунэхару отверг предложение Гэссё, однако позволил старшему брату сопровождать себя в последнее плавание. У Мунэхару было легко на душе. Призвав оруженосцев, он распорядился приготовить ему голубое церемониальное кимоно, в котором решил встретить последний час.
– Принесите мне тушь и кисточку, – распорядился он, решив оставить письмо жене и сыну.
Час Лошади приближался. Защитники крепости давно ценили каждую каплю питьевой воды на вес золота, ведь от запасов воды зависела их жизнь, но сегодня Мунэхару распорядился подать себе целое ведро, чтобы смыть с тела грязь и пот сорокадневной осады.
Часы внезапного затишья между боями выдались на диво тихими. Солнце стояло в зените. Ветра не было, и только вода в искусственном озере, окружившем крепость, была того же болотно-грязного цвета, что и всегда.
Мутные мелкие волны, сверкая на солнце, бились о стены крепости, время от времени вдали кричала какая-то птица.
На противоположном берегу, на месте, именуемом Лягушачьим Носом, подняли маленькое красное знамя, извещая, что урочный час настал. Мунэхару резко поднялся с места. У присутствующих невольно на глаза навернулись слезы. Мунэхару, словно ничего не слыша и не видя, быстро прошел по направлению к крепостной стене.
Весло вычерчивало на поверхности воды произвольный рисунок. В лодке отправлялось пятеро: Мунэхару, его брат Гэссё и трое вассалов. Прочие обитатели крепости, включая женщин и детей, взобрались на крыши и на крепостную стену. В голос никто не плакал, но люди или молились, сложив руки на груди, или отирали беззвучные слезы.
Лодка мирно покачивалась на поверхности озера. Обернувшись, Гэссё увидел, что они отплыли на порядочное расстояние от крепости и что лодка находится посередине между Такамацу и Лягушачьим Носом.
– Довольно, остановись, – сказал гребцу Мунэхару.
Тот молча поднял весло из воды. Ждать оставалось недолго.
Одновременно с тем, как лодка отплыла от стен крепости, в путь от Лягушачьего Носа отправилась другая. На ней должен был прибыть Хорио Москэ, которого Хидэёси назначил секундантом предстоящего самоубийства. На носу этой лодки реял маленький красный флаг, днище ее было выстлано красным ковром.
Лодка, на которой отправился в последний путь Мунэхару, остановившись, медленно покачивалась на волне, а навстречу ей плыла лодка Москэ с красным флагом на носу. Озеро застыло. Окрестные горы застыли. Тишину нарушал лишь звук весла приближающейся лодки Москэ.
Мунэхару повернулся в сторону горы Ивасаки, на которой располагалась ставка Мори, и отдал низкий поклон. В душе он благодарил клан за долгие годы щедрого покровительства. При взгляде на знамена Мори глаза Мунэхару наполнились слезами.
– Здесь ли находится комендант осажденной крепости Симидзу Мунэхару? – задал обычный вопрос Москэ.
– Да, здесь, – с достоинством ответил военачальник. – Меня зовут Симидзу Мунэхару. Я прибыл сюда совершить сэппуку во исполнение условий мирного договора.
– Мне надо сказать кое-что, так что прошу вас повременить, – произнес Москэ. – Подплывите, пожалуйста, поближе.
Последние слова были сказаны самураю в лодке Мунэхару, взявшему на себя роль гребца.
Борта лодок легко стукнулись друг о друга.
Москэ торжественно произнес:
– У меня послание его светлости князя Хидэёси. Здесь содержится дополнительное условие, без которого мир невозможен. Долгая осада была для вас суровым испытанием, и его светлости угодно, чтобы вы приняли предложение, которым он выражает вам самую искреннюю признательность. Некоторая задержка с означенным сроком не должна вас тревожить. Пожалуйста, не омрачайте торжественного часа ненужной спешкой.
С борта лодки Москэ на другую был передан кувшин отборного сакэ, вслед за ним – блюдо с изысканными яствами.
Лицо Мунэхару посветлело от радости.
– Как неожиданно! Что ж, если угодно князю Хидэёси, я буду рад отведать и того и другого. – Мунэхару отпил сакэ и передал чашку приверженцам. – Кажется, я немного захмелел. Должно быть, потому, что давно не пил такого превосходного сакэ. Простите мою неуклюжесть, Хорио, но мне хотелось бы совершить обрядовый танец. – Оборотясь к своим вассалам, он добавил: – Барабана нет. Спойте, отбивая такт ладошами.
Мунэхару встал во весь рост и раскрыл белый веер. Вассалы принялись отбивать ритм ладонями, Мунэхару начал танец. Маленькая лодка закачалась на поверхности воды, вызывая частую рябь. Москэ, не в силах смотреть на танцующего, отвернулся и склонил голову.
Едва пение смолкло, Мунэхару замер и произнес:
– Москэ, теперь смотрите не отрываясь.
Москэ увидел, как Мунэхару, опустившись на колени, вспарывает себе живот мечом. Днище лодки окрасилось кровью.
– Брат, я уйду вместе с тобой! – вскричал Гэссё и тоже совершил сэппуку.
После того как вассалы Мунэхару передали Москэ корзину с отрубленной головой военачальника и возвратились в крепость, они тоже лишили себя жизни.
Воротясь в храм Дзихоин, Москэ доложил Хидэёси о самоубийстве Мунэхару и предъявил князю его голову.
– Как жаль! – сказал Хидэёси. – Мунэхару был образцовым самураем.
Приближенные еще никогда не видели главнокомандующего настолько опечаленным. Но вскоре после возвращения Москэ Хидэёси призвал к себе монаха Экэя. Когда тот прибыл, Хидэёси вручил ему грамоту:
– Единственное, что осталось, это обмен посланиями. Взгляните, что я написал, и я сразу вышлю гонца за письменными предложениями Мори.
Экэй просмотрел грамоту, затем почтительно вернул ее Хидэёси. Хидэёси распорядился подать кисточку и подписал послание. Надрезав палец, он скрепил подпись собственной кровью. Теперь мирный договор с его стороны был подписан.
Несколько часов спустя в лагере Мори началась настоящая суматоха. Как вихрь, разнеслась по расположению войска весть о гибели Нобунаги. В ставке у Тэрумото многие, с самого начала выступавшие против заключения мирного договора, теперь принялись вслух выражать возмущение, настаивая на том, чтобы немедленно напасть на Хидэёси.
– Нас обманули!
– Этот ублюдок обвел нас вокруг пальца!
– Мирный договор следует немедленно расторгнуть!
Кобаякава, однако же, объявил со всей решительностью:
– Никто нас не обманывал. Мы сами начали переговоры о мире. Хидэёси здесь ни при чем. И конечно, у него не было никакой возможности заранее предвидеть, какое несчастье случится в Киото.
Но его брат Киккава, представлявший сторонников войны, обратился к князю Тэрумото со следующими словами:
– Смерть Нобунаги означает распад единого до этого часа клана Ода. Отныне они не в силах противостоять нам. Хидэёси – первый, чье имя приходит в голову, когда задумываешься о возможном наследнике Нобунаги. Сейчас для нас будет удобно и просто напасть на него, помня о слабости его тылов. Если мы решимся, то захватим власть над всей империей.
– Нет-нет, я не согласен, – возразил Кобаякава. – Хидэёси единственный человек, способный восстановить мир и порядок. Вдобавок есть старое самурайское правило: «Не нападай на врага, когда он горюет». Даже если мы разорвем договор и нападем, он, если, конечно, выживет, непременно воротится и сумеет отомстить.
– И все же нельзя упускать такую возможность, – продолжал упорствовать Киккава.
В качестве последнего довода Кобаякава привел слова, которыми, умирая, напутствовал наследника и приверженцев их великий предшественник: «Клан должен оставаться в нынешних границах. Сколько бы силы или богатства мы ни скопили, не следует ни в коем случае выходить за пределы западных провинций».
Пришла пора князю Мори объявить о своем решении.
– Я согласен с моим дядюшкой Кобаякавой. Мы не нарушим мирного договора и не превратим Хидэёси еще раз в нашего смертельного врага.
Тайный военный совет закончился вечером четвертого числа. Когда Киккава и Кобаякава вернулись к себе в лагерь, их дожидалась группа лазутчиков. Их командир указал рукой во тьму, заявив:
– Клан Укита начал отводить свое войско.
Услышав об этом, Киккава щелкнул языком. Благоприятная возможность миновала. Кобаякава прочитал мысли старшего брата:
– Ты все еще сожалеешь о принятом князем решении?
– Разумеется, сожалею.
– Допустим, мы поступили бы так, как предлагал ты, – отозвался Кобаякава. – Неужели ты и впрямь рассчитывал стать властителем всей страны? – После этих слов в разговоре возникла долгая пауза. – Судя по твоему молчанию, я догадываюсь, что ты осознаешь: такое тебе не по плечу. Если власть в стране берет тот, кто не обладает для этого достаточными способностями, настают хаос и разорение. В этом случае погиб бы весь клан Мори, но этим, поверь, дело бы не кончилось.
– Можешь больше ничего не говорить. Я все понимаю, – отвернувшись от брата, произнес Киккава.
Грустно глядя на усеянное крупными звездами ночное небо над родными западными провинциями, он пытался сдержать слезы, катившиеся по щекам.
Кровавые поминки
Необходимость немедленно отвести войско Оды была главной причиной, по которой Хидэёси решился на подписание мирного договора; клан Укита, его союзник, начал отвод войска в ту же ночь. Но из главного лагеря, в котором находился сам Хидэёси, не было пока отведено ни единого воина. Наутро пятого числа Хидэёси еще ничего не предпринял. Хотя мыслью он рвался в столицу, ничто внешне не говорило в пользу того, что войско Оды готово сняться с позиций.
– Хикоэмон, насколько понизился уровень воды в искусственном озере?
– Примерно на два локтя.
– Проследи, чтобы это не происходило чересчур быстро.
Хидэёси вышел в прилегающий к храму сад. Хотя плотину уже начали разрушать и вода постепенно убывала, крепость Такамацу все еще стояла посередине грязного озера гигантских размеров. Хидэёси прошлым вечером отправил одного из своих вассалов в крепость, чтобы принять сдачу противника, а сейчас защитники Такамацу переправлялись на плотах на берег.
Когда настал вечер, Хидэёси заслал лазутчика в лагерь Мори. Затем, обсудив положение дел с Камбэем и другими военачальниками, велел начать спешные приготовления к отходу.
– И пусть сразу уничтожат плотину, – приказал он Камбэю.
Сейчас плотина была прорвана в десяти местах. Вода стала убывать почти сразу. На поверхности образовались бесчисленные водовороты, и она хлынула в проломы плотины с ревом, который напоминал сильный морской прибой.
Кто кого обгонит: идущая на убыль вода или нахлестывающий коня на восток Хидэёси? Небольшая возвышенность, на которой была воздвигнута крепость Такамацу, превратилась в сухую площадку, тогда как низины представляли собой сейчас болото, вкривь и вкось иссеченное речными потоками. Это означало, что даже если Мори решатся на преследование, у них уйдет два-три дня на то, чтобы пересечь труднопроходимую местность.
Седьмого числа Хидэёси прибыл к переправе через реку Фукуока и обнаружил половодье. Воины с трудом вели лошадей вброд, связав попарно навьюченную на них поклажу, а сами переправлялись, образовав живую цепь, в которой держали друг друга за руки или за древки копий. Таким образом, идущие впереди подстраховывали идущих сзади и наоборот.
Хидэёси перешел реку первым и, установив походный стул на дальнем берегу, уселся, наблюдая за переправой.
– Спокойствие и сдержанность! – кричал он своим воинам.
Казалось, ни дождь, ни ветер ему не мешают.
– Стоит утонуть одному, и враг заговорит, что мы потеряли на переправе пять сотен. Каждый потерянный узел с поклажей умножат на сто. Так что берегите и жизнь, и оружие, и поклажу.
Арьергард догнал основное войско; оба берега реки были заполонены воинами Оды, переправлявшимися одной живой колонной. Командующий арьергардом предстал перед Хидэёси с докладом о положении дел в крепости Такамацу. Отход войска завершился, а от Мори по-прежнему не было ни слуху ни духу. Услышав об этом, Хидэёси несколько повеселел. Он выглядел сейчас так, словно впервые за долгое время почувствовал себя в относительной безопасности – теперь он мог сосредоточить силы на одном направлении.
Войско вернулось в Химэдзи наутро восьмого числа. Промокшие до костей и с головы до ног забрызганные грязью, воины прошли двадцать ри за одни сутки.
– Первое, что мне нужно, – сказал Хидэёси, – хорошо вымыться.
Комендант крепости простерся ниц перед князем. Принеся свои поздравления в связи с благополучным возвращением, он доложил, что прибыли два гонца, причем один из них примчался из Нагахамы со срочными вестями.
– Разберусь с ними после омовения. Приготовьте мне фуро. Я до нитки промок под дождем.
Хидэёси по плечи погрузился в горячую воду. Утреннее солнце светило в окно, лучи, пробиваясь сквозь решетчатые ставни, играли на лице Хидэёси, насквозь пронизывали поднимающиеся над чаном струйки пара. Кожа Хидэёси стала темно-бурого цвета, а на лбу выступили крупные капли пота. Тысячи крошечных радуг играли в облаках пара.