«Правитель, — писал Хань-Фэй, — ни в коем случае не должен делить ни с кем свою власть. Если он уступит чиновникам хотя бы крупицу власти, они тут же превратят эту крупицу в сто крупиц… Надо постоянно поддерживать в чиновничьей среде атмосферу подозрительности и взаимного недоверия, раскалывать ее на противоборствующие группировки и тем самым добиваться ослабления влияния чиновничества на власть».
Естественно, у Хань-Фэя и речь не шла о чиновниках как носителях власти. Он советовал держать их в постоянном страхе за свою судьбу, угрожать им уничтожением их семей и развивать систему всеобщего доносительства. Всякий обман государя со стороны представителей этого подлого сословия следует, по мнению философа, расценивать как тяжкое преступление, расплата за которое — смерть и только смерть. Начинать казни следует с самых высших чиновников…
КСТАТИ:
«Если при завершении какого-либо дела возникает вред, но при сравнении оказывается, что польза все же превышает этот вред, следует непременно идти на это».
Хань-Фэй
Идеями Хань-Фэя руководствовался первый император Китая, которого звали Цинь Шихуанди, тот самый, который приказал закопать живьем в землю 460 конфуцианцев, тот самый, который начал строительство Великой Китайской стены вдоль всей северной границы страны.
Целью создания этого циклопического сооружения была защита от кочевников — гуннов, постоянно угрожавших пограничным уездам Китая.
Работы по строительству стены продолжались с перерывами около 1500 лет. Длина стены — почти 4000 километров, а ширина позволяет проехать по ней шеренге из пяти всадников.
Стена, разумеется, не могла сама по себе решить проблему гуннов, даже если бы ее можно было возвести в одночасье. Эта проблема была решена позднее, когда китайские императорские армии двинулись на запад, осваивая Среднюю Азию и прокладывая так называемый Великий шелковый путь, по которому везли из Китая шелк, очень ценившийся во всем мире, способ производства которого был засекречен на уровне важнейшей государственной тайны.
Что и говорить, китайцам того времени было что прятать от посторонних глаз и ушей: бумагу, порох, чай, компас, сейсмограф, небесный глобус, ракету, лак, тушь, целый ряд технологий и т.д.
Авторов подавляющего большинства этих великих изобретений мы не знаем, но то, что любое из них оправдывало многовековое существование миллионов и миллионов, — несомненно.
Мадам Клио получила на память от Древнего Китая еще и экзотику массового мышления, быта и нравов.
Китайское мировоззрение по сути своей в корне отличалось от принципов восприятия окружающей жизни большинства других народов, исповедующих веру в богов, созданных человеческим воображением.
Древние китайцы представляли себе мир как неразрывное целое, как симбиоз элементов живой и неживой природы, который находится в постоянном движении и взаимном преобразовании составляющих его энергий. Все энергии пронизаны единой силой, как бы стержнем всего сущего, которое имеет свой путь развития, называемый Дао (Путь).
На Пути все элементы бытия движутся, преобразуются, трансформируются, подвергаются бесконечному изменению.
В середине I тысячелетия до нашей эры в Китае появляется божественная книга «И-цзин» («Книга перемен»). В ней описываются дуальные космические силы инь и ян, взаимодействие которых называется Дао (Высший Путь или Порядок), а процесс постоянного зарождения, вызванный взаимодействием инь и ян, называется «переменой». Женская энергия называется инь, а женщина — «один инь», соответственно мужчина — «один ян».
Если жизнь как таковая, в ее космическом масштабе, есть результат взаимодействия инь и ян, то взаимодействие «одного инь» и «одного ян» дает жизнь всему живущему на Земле.
Согласно этому учению половое сношение эквивалентно взаимодействию космических сил, а следовательно, является высшим проявлением жизни. Это высшее проявление жизни нашло свое отражение в многочисленных сексуальных руководствах, которые по чисто внешним показателям вполне могут соответствовать понятию «порнография» (в трактовке муниципальных чиновников). Для китайца же той эпохи эти руководства были ценнейшими учебниками гармонии жизни, гармонии между мужчиной и женщиной. А все остальное: социальные институции, церемонии, морально-нравственные стереотипы — ведут лишь к отчуждению от природы, а следовательно, к неблагополучию, к угасанию жизни.
Гравюра эпохи Мин
Эти пособия входили в ту категорию китайской литературы, которая называлась фанчжун, что означает «искусство спальных покоев». В Древнем Китае было издано несколько вариантов фанчжун, но различия между ними несущественны, и общая схема остается неизменной.
Таковы наиболее характерные фрагменты фанчжун:
«Среди десяти тысяч вещей, порожденных Небом, превыше всего человек. И из того, что человек особенно ценит, ничто не может сравниться с совокуплением. Оно подражает Небу, а за образец берет Землю, упорядочивает инь и смиряет ян. Понимающие эти принципы могут питать свою природу и продлить свою жизнь…
…Сношаясь с женщинами, знаток сокрушается только из-за того, что их слишком мало. И вовсе не обязательно, чтобы все они были хорошенькими и привлекательными. Достаточно, чтобы они были молодыми, еще не рожавшими детей и были бы хорошо сложены. Если совокупиться с 7—8 такими женщинами, это очень благотворно скажется на здоровье.
Если все время совокупляться с одной и той же женщиной, то ее жизненная сила ослабнет, и мужчине не будет от нее особой пользы…»
«…Желтый Император спросил: „Что делать, если хочешь совокупиться, а „нефритовый стебель“ не поднимается? От стыда и тревоги пот выступает крупными каплями, и охваченный страстью мужчина начинает помогать себе рукой. Что делать в таком случае?“
Чистая Дева отвечала: «То, по поводу чего беспокоится Ваше Величество, случается со всеми мужчинами… Прежде всего надо привести в гармонию энергии партнеров, и тогда „нефритовый стебель“ воспрянет…»
«…Если за одну ночь удастся совокупиться не менее десяти раз, не извергая при этом семени, то сможешь избавиться от всех болезней, а продолжительность жизни будет с каждым днем возрастать».
Китайская ксилография
«Если мужчина движется, а женщина на это не откликается, или же женщина возбуждена без того, чтобы мужчина ее к этому привел, то тогда совокупление не только повредит мужчине, но и женщине будет во вред, поскольку противоречит принципу отношений, существующих между инь и ян».
Тщательные изыскания показали, что для совокупления существует не более тридцати поз.
Кроме основных, существуют следующие варианты:
— «Разворачивание шелка». Женщина лежит на спине, обнимает мужчину за шею и обвивает его спину ногами…
— «Сосна с поникшими ветвями». Женщина скрестит ноги и поднимет их кверху…
— «Танец двух самок феникса». Мужчина с двумя женщинами: одна лежит на спине лицом вверх, а другая — у нее на животе. Женщина, лежащая на спине, подгибает ноги, а та, что сверху, садится на нее так, чтобы их гениталии оказались рядом. Мужчина попеременно проникает…
— «Самка феникса обнимает своего детеныша». Крупная, толстая женщина совокупляется с юнцом. Какое наслаждение!
— «Прыгающий белый тигр». Пусть женщина спустится на колени лицом вниз. Мужчина становится на колени за ее спиной…»
И тому подобное.
Гравюра эпохи Мин
«…Если мужчина совокупляется, но не извергает семени, то его жизненная энергия возрастает… Ему кажется, что он никогда не сможет ею насытится. Как можно такое считать неприятным?»
КСТАТИ:
«Мне не приходилось встречать такого, кто любил бы доблесть — дэ, как любят женскую красоту».
Конфуций
Если по правде, то ведь любовь к женской красоте сама по себе животворна, а доблесть имеет прямо противоположное свойство. Без женской красоты мужчина не может обойтись в соответствии с законами Природы, а вот потребность в доблести продиктована уже не Природой, а обществом, которому безоглядная самоотверженность некоторых индивидуумов очень и очень выгодна.
Доблесть на государственной службе зачастую бывает аморальной, а ведь тот же мудрец Конфуций предупреждал, что «умереть с голоду — событие маленькое, а вот утратить мораль — большое».
Китайцы всегда славились как доблестные воины, но доблесть их никогда не была целью, а только средством, что достаточно четко проявилось в их знаменитых боевых искусствах, где мысль первична, сила вторична, а эмоциям выделяется скромное место на дальних задворках.
В летописях Древнего Китая
часто фигурируют сильные эмоции, но не стоит искать в них какие-либо характерные китайские черты. Да, имели место кровавые междоусобицы, но где в ту эпоху они не имели место? Так называемые народные восстания? А где не было такого, чтобы низшие слои населения вдруг не решили из последних в одночасье стать первыми? При этом они отнюдь не стремятся ко всеобщему благоденствию или чему-то подобному, нет, их рабские души жаждут, вырвавшись из-под гнета, сами угнетать других. В этом и только в этом заключается цель всех организаторов гражданских смут — поменяться местами с власть имущими.
Что же касается сугубо китайских следов в Истории, то, кроме, разумеется, Великой китайской философии наряду с Великой китайской стеной, шелка, чая, бумаги, пороха и т.п., можно упомянуть и тот факт, что Китай с древнейших времен считался классической страной опия, который курили во всех злачных местах И борделях. Китайские чайные, впрочем, также уверенно связывают с торговлей «живым товаром», но это уже проблема всех заведений общественного питания и во всем мире.
И еще одно. Нужно отметить, что в языческом Китае властями пресекались проявления фанатизма, если они наносили общественный ущерб функционированию властных институций.
Древний историк Сыма Цянь приводит такой пример взаимоотношений религии и державной власти.
В одном городе согласно местным верованиям ежегодно устраивали свадьбу бога реки. Старейшины и жрицы при этом топили в реке самую красивую девушку, предварительно собрав с населения значительную сумму денег якобы на свадебные подарки. Эти свадьбы довели горожан до разорения, что повлияло на сбор налогов, а вот это уже всерьез обеспокоило правителя области.
Он приезжает на очередную свадьбу. Взглянув на несчастную «невесту», правитель возмущенно заявил, что она недостаточно красива для такого уважаемого жениха, как речной бог. «Придется, — добавил он, — главной жрице лично попросить „жениха“ подождать, пока отыщут более достойную». И приказал бросить жрицу в реку.
Так как она долго не возвращалась (почему-то), то правитель приказал послать следом за ней трех младших жриц. Они, естественно, тоже не возвратились. Тогда он сказал, что жрицы недостаточно красноречивы для того, чтобы объяснить богу реки, в чем суть проблемы, и приказал послать следом за жрицами всех старейшин.
После этого уже никто не смел устраивать свадьбы бога реки.
Оказывается, бороться с суевериями не так уж сложно, было бы желание.
КСТАТИ:
«Вместо того чтобы возвеличивать Небо и размышлять о нем, не лучше ли самим, умножая вещи, подчинить себе Небо?».
Сюнь-цзы
Вот таков Древний Китай, и недаром Мао-Цзедун так ополчался на Конфуция, хорошо понимая, на какие ценности посягал, ввергая Китай во мрак люмпенского социализма. А теперь — где тот Мао и где эти вечные ценности… Туман всегда рассеивается под лучами солнца.
Китайская аксиома.
Греция
«Беломраморная Эллада», «колыбель европейской цивилизации», «классическая древность» и тому подобные эпитеты едва ли в состоянии передать ту особую, неповторимую атмосферу, тот терпкий дух праздника жизни, который начался на Балканском полуострове в XII веке до нашей эры и которому нет конца…
Первый период этого праздника, названный гомеровским, был наследником крито-минойской и микенской культур с их величественными дворцами, храмами, фресками и канализацией, в то время как большинство человечества ходило в звериных шкурах и питалось желудями, не задумываясь об их питательных свойствах.
А этот период назван гомеровским потому, что сведения о нем историки черпают в основном из двух эпических поэм Гомера за неимением иных источников и иных архитектурных свидетелей того времени, кроме раскопанных в XIX веке Генрихом Шлиманом стен Трои, павшей под натиском штурмующих греков в 1184 году до н.э. Дата в известной мере условна, но традиционна. Что же до ученых мужей, которые всерьез и страстно обсуждают вопрос, пала Троя в 1184 году или же 1201 году до Рождества Христова, то они представляются не иначе как мошенниками, внаглую обкрадывающими налогоплательщиков, субсидирующих (да еще и почасово) подобные диспуты.
Налогоплательщики (в массе своей) умиляются идиллическими картинками, где среди оливковых рощ бродят томные красавицы в белых хитонах, а пастушки задумчиво играют на свирелях, и чарующей музыке вторит журчанье быстрого ручья, и козочка, пришедшая на водопой, забыв про жажду, зачарованно слушает божественную песнь пастушьей свирели… Или что-то в этом роде, только из городской жизни, где мудрые философы на фоне величественных колоннад изрекают своим подопечным нечто феноменально разумное, доброе и вечное…
Что ж, каждому свое.
Даже кастрированные с каким-то сладострастным варварством «Легенды и мифы Древней Греции» в изложении Н.А. Куна позволяют сделать определенные выводы о быте и нравах эллинов, очеловечивших своих богов и бросивших их в пучину собственных страстей и пороков.
Впрочем, очеловечивание богов — гораздо более естественное и, надо сказать, безобидное занятие, чем обожествление людей. Христианство и ислам — наглядные и не слишком радостные тому примеры. А у греков боги — всего лишь гипертрофированные, наделенные особыми возможностями люди.
С их радостями и печалями, милосердием и жестокостью, любовью и ненавистью. С полным набором человеческих реакций на явления окружающего мира.
Царь Менелай радушно встречает троянского гостя, устраивает в его честь пир, где тот знакомится с прекрасной Еленой, которая сразу же пленилась красотой залетного молодца. Через несколько дней Менелай отправляется по спешным делам на Крит, поручив жене заботу о госте и его свите.
Пустил козла в огород…
Вскоре после отъезда Менелая его благоверная уступает страстным просьбам Париса, и тогда, согласно легенде, «тайно увел Парис прекрасную Елену на свой корабль: похитил он у Менелая жену, а с ней и его сокровища…» Последняя деталь имеет большое значение, потому что одно дело — безумное вожделение, помутившее разум, и совсем иное — сопутствующая ему кража сокровищ, кража наглая, пошлая и перечеркивающая весь романтизм этой истории, так любимой художниками, поэтами и композитором Жаком Оффенбахом, создавшим в 1864 году оперетту «Прекрасная Елена».
Мало того, Елена, не забыв прихватить с собой сокровища Менелая, почему-то «забывает» о том, что в покинутом ею дворце остается малолетняя дочь Гермиона, а это уж совсем дурно пахнет. Так что не следует умиленно закатывать глаза при упоминании об этом криминальном дуэте, о Елене и Парисе.
А Менелай, оскорбленный, обманутый, да еще и обворованный, принимает решение организовать военный поход против Трои. Он напоминает многочисленным царям мелких греческих государств об их клятве помогать ему в несчастье. Впрочем, это напоминание едва ли было необходимо: все цари и герои, подобно своре гончих, рвались в «дело», не задумываясь о вызвавших его обстоятельствах и вообще о таком понятии, как справедливость.
Царей было великое множество, что напоминает фразу из записной книжки Антона Павлович Чехова: «На Кавказе всякий, кто имеет козу, уже князь». («Имеет» следует трактовать как «является владельцем»).
Единственный из царей, Одиссей, рассудив, видимо, что если жена оказывается шлюхой и воровкой, то это — всего лишь личные трудности ее мужа, но никак не повод к крупномасштабной войне, решил уклониться от участия в походе, но не тут-то было: его уличили в симуляции сумасшествия и вынудили присоединиться к «коллективу»…
И началась десятилетняя Троянская война, с кровопролитными боями под стенами города, с картинными, но очень жестокими поединками представителей противоборствующих сторон, с пышными погребениями и позорным надругательством над телами павших противников, со скандалами и интригами в воинском стане, и над всем этим —толпа олимпийских богов, будто бы играющих в шахматы, где фигурами служат греки и троянцы, уже ведущие войну ради самой войны, позабыв о ее причинах и не осознав до конца ее смысла…
Здесь явно прослеживаются связи и с «Махабхаратой», и с эпосом о Гильгамеше.
И неизвестно, сколько продолжалась бы эта опоэтизированная мясорубка, если бы после девяти лет совершенно бесплодной борьбы уставшие и покрытые уже несмываемой кровью руки не отдали бы законный приоритет мозгам. Хитроумный Одиссей приказывает построить огромного деревянного коня, внутри которого спрятались самые могучие герои греков, а затем инсценировать уход на родину всех участников антитроянской коалиции, как это принято говорить в наше время. Хитрость удалась. Троянцы поверили уходу греков, втащили в город коня, нафаршированного греческим десантом, а с наступлением ночи распахнулись городские ворота и штурмующие ворвались в Трою, сея ужас, смерть и насилие.
В очередной раз предупреждения вещей Кассандры были пропущены мимо ушей, но теперь они сбылись в полной мере и со всей очевидностью. А саму Кассандру насиловали воины греческого полководца Аякса, обнаружив ее в святилище Афины Паллады. Афина, правда, впоследствии наказала негодяев, но Кассандре от этого легче не стало.
Как не легче стало от славословий родным и близким греческих и троянских героев, павших в этой войне, которая была лишена сколько-нибудь значительных и тем более благородных целей. Ведь доблесть без такой цели — просто упражнение в лишении жизни себе подобных. В этом аспекте все подвиги Ахилла, Агамемнона, Гектора, Аякса, Патрокла и других олицетворений воинского героизма — вещь в себе, вещь кровавая, жестокая и, что самое печальное, никому не нужная.
Иное дело, если бы троянцы, предположим, напали на дворец Менелая и силой умыкнули его жену, прихватив сокровища. Тогда можно было бы говорить об операции возмездия, однако, в этом случае…
Мало того, когда пала Троя, наивный читатель ждал примерного наказания осквернительницы домашнего очага, но не тут-то было. Вместо того чтобы привязать Елену к хвосту бешеного коня или — в крайнем случае — отдать ее в пользование отряду пехотинцев, Менелай под влиянием Афродиты вновь воспылал к ней страстью и «с торжеством повел ее к своему кораблю».
За что боролись…
Финал этой истории напоминает известный анекдот.
Брачная церемония. К жениху подходит один из его родственников и что-то шепчет на ухо.
Жених: Остановите церемонию! Мою невесту вчера обесчестили!
Невеста, как и положено в таких случаях, падает в обморок.
К жениху подходит другой родственник и что-то шепчет на ухо.
Жених: Продолжайте церемонию! Честь невесты восстановлена! Негодяй только что принес свои извинения!
Все бы ничего, если бы не моря пролитой крови, не тысячи загубленных судеб и не ощущение полной бессмысленности всего, что произошло…
КСТАТИ:
«Историю можно было бы назвать Летописями жестокости человека по отношению к самому себе и другим. Ничего, кроме войны, то есть смерти, или религии, то есть умерщвления, — зла, приносимого самому себе или другим. Гомер или „Рамайяна“.
Братья Гонкуры
Второй источник данных о гомеровском периоде истории Греции — «Одиссея», которая повествует о долгом и густо насыщенном яркими впечатлениями и приключениями возвращении на родину царя Итаки, Одиссея, названного «хитроумным».
Десять лет он воевал под стенами Трои, горько тоскуя о родном городе, о верной жене Пенелопе и малолетнем сынишке Телемахе, и никакие воинские успехи, и никакие наложницы-полонянки не могли унять эту неизбывную тоску…
И вот Одиссей пускается в обратный путь, изобилующий непредвиденными остановками то на острове феакийцев, то на земле мифического народа, именуемого киконами, где спутники Одиссея «истребили всех жителей, захватили в плен женщин, а город разрушили», то на острове циклопов, то на острове волшебницы Кирки, то у нимфы Калипсо. Все эти остановки густо насыщены опасностями, жестокостью, коварством и сексом.
Здесь четко прослеживается двойной стандарт: критерии оценки поведения Одиссея никак не зависят от его многочисленных сексуальных похождений, в то время как позитивное поведение его жены Пенелопы оценивается, прежде всего, в аспекте сохранения супружеской верности. Верность Пенелопы стала нарицательной, в то время как частые нарушения пресловутой верности со стороны Одиссея как таковые вообще не рассматриваются.
Собственно говоря, почему бы и нет, если порожденные людьми боги еще и не такое себе позволяют? Богини, правда, тоже, но то, что дозволено богиням, не может быть дозволено смертным женщинам…
КСТАТИ:
«Была бы жизнь смертных восхитительной без плотского наслаждения? Ведь даже боги не могут без него обойтись!»
Симонид
Греческая религия вообще не рассматривала в аспекте греховности какие бы то ни было сексуальные проявления.
А вот верность Пенелопы воспета как величайший подвиг. Гораций, правда, утверждал, что богиня Земли — Гея подсказала ей, как преодолеть все искушения при столь долгой разлуке с мужем, и Пенелопа в ожидании Одиссея постоянно пользовалась искусственным фаллосом, но верность — это ведь не только уклонение от сексуальных искушений. Пенелопа действительно героически выдерживает и моральную осаду многочисленных женихов, которые оккупировали царский дворец и бесчинствовали в нем под предлогом сватовства.
Когда буйство женихов достигает апогея, Одиссей и его сын Телемах начинают акцию возмездия при поддержке Афины-Паллады и самого Зевса. Все женихи убиты к вящему удовольствию читателя и положительных героев поэмы. Когда же граждане Итаки вознамерились восстать против Одиссея, отомстив таким образом за гибель своих мерзавцев сыновей, сватавшихся к жене царя и грабивших его дом, их едва не постигла та же участь, и только вмешательство Зевса предотвратило массовое избиение.
Этот эпизод иллюстрирует общеизвестную истину: народной массе совершенно чуждо чувство справедливости. Но если так, то на каком основании эта самая масса может претендовать на управление страной?..
А ведь претендовала и во времена Гомера, и в не столь отдаленные, притом небезуспешно.
Греческая история, несмотря на беломраморный антураж, довольно мрачна. Она дышит трагедией, которую сама же создала на основе религиозных обрядов весьма кровавого свойства — т.е. жертвоприношений животных, почему и возникло само слово «трагедия» («трагос» — козел и «ода» — торжественная песнь, т.е. «песнь в честь козла»).
Одиссей, как говорится, легко отделался в своей ситуации. Убитые женихи не в счет. Они служили лишь средством подтверждения непоколебимой верности Пенелопы и мишенями для справедливых стрел ее мужа.
Другой герой Троянской войны, царь Агамемнон, был убит своей супругой Клитемнестрой сразу же по возвращении домой. Его сын Орест, мстя за смерть отца, убивает мать и получает оправдательный приговор высокого суда.
Антигона, Электра, Медея — испепеляющие страсти, безысходность, гибель…
Но самая, пожалуй, ужасающая судьба была уготована царю Эдипу, которому довелось, не подозревая о сути происходящего, убить родного отца, жениться на столь же родной матери, прижить с ней четверых детей, а затем — уже вполне сознательно — выколоть себе глаза с последующим уходом в мир иной.
Эдип упоминается в «Илиаде» и «Одиссее». Впоследствии его история станет центральным элементом творчества Эсхилла, Софокла и Еврипида. Она вдохновила Сенеку и Корнеля, Элиста и Кокто, Ануя и Брехта. Именно она натолкнула Фрейда на открытие «Эдипова комплекса» — подсознательной враждебности мальчика к своему отцу при стремлении к обладанию матерью.
Это действительно след в Истории.
А гомеровский период сменился так называемым архаичным периодом греческой истории, когда (VIII-VI вв. до н.э.) стремительно укреплялась государственная власть в Афинах и в многочисленных провинциях, когда окончательно сформировалось сословие аристократов и вырисовались черты другого сословия — демоса, состоящего в основном из свободных крестьян и ремесленников. Взаимоотношения этих сословий были продуктивными и мирными до тех пор, пока определенная часть демоса не разбогатела и не стала тяготиться своим второстепенным, как ей представлялось, положением. Это был зародыш того общественного класса, который во все времена молился одному лишь божеству — деньгам, веря в их всесилие и приоритет над любыми моральными ценностями. Разбогатевший лавочник задается провокационным вопросом: «А чем я хуже?» и начинает мучиться идеей реванша. Ну, а дальше… дальше он будет действовать, и действия эти нужно пресечь со всей возможной жестокостью (иной знаковой системы он не воспринимает), иначе все завоевания цивилизации пойдут на удовлетворение его, лавочника, амбиций и его патологической алчности, губящей все и вся вокруг.
Эта алчность мелких хозяйчиков еще в те времена породила экологические проблемы. Ведь недаром же издавались указы, запрещавшие земледелие на крутых склонах, чтобы избежать оползней, или поощрявшие разведение там же оливковых деревьев. За охрану окружающей среды и пресечение варварского использования ее решительно выступал Платон.
Разбогатеть любой ценой — это крайне опасная тенденция, чреватая тягчайшими последствиями, так что абсолютно правы были греческие правители, не позволявшие торгашам подниматься с колен вне зависимости от их материального положения.
В 624 г. до н.э. афинский законодатель Дракон издал первый в греческой истории свод законов, породивший крылатое выражение «Драконовские законы (меры)». Законы были действительно весьма суровыми. Они карали смертью преступление любой тяжести: от убийства до кражи виноградной грозди из чужого сада.
Дракон отнюдь не был маньяком, и поэтому можно уверенно предположить, что его спровоцировал на такие меры лишь угрожающий уровень преступности в стране. Между прочим, вся дальнейшая законотворческая практика убедительно показала, что уважение к человеческой жизни и собственности культивировать иными методами попросту невозможно.
Иного пути не бывает. Те, кто утверждает обратное, либо в опасной степени прекраснодушны, либо лоббируют интересы преступников, что еще более отвратительно, чем само преступление.
Тема преступления и наказания находит свое продолжение в деятельности великого афинского законодателя Солона (между 640 и 635 — ок. 559 гг. до н.э.), одного из семи легендарных греческих мудрецов.
Солон. Бюст в Неаполитанском музее
Он принадлежал к очень знатному афинскому роду, но жил как многие граждане весьма среднего достатка, усматривая в роскоши лишь проявление заносчивости разбогатевшего простолюдина.
Свои философские воззрения зачастую излагал в стихотворной форме, считая, что ритмически организованный текст обладает большей силой воздействия.
Начало VI века до н.э. было для Афин поистине смутным временем, когда все слои общества в одночасье начали требовать коренных перемен и лишь в свою, разумеется, пользу. В этот тяжкий для всей Аттики час Солон избирается правителем Афин, причем с очень широкими полномочиями, о которых и мечтать не могли его предшественники.
Прежде всего Солон отменил (исключая смертную казнь за убийство) все законы Дракона, сочтя их излишне жестокими. Таким образом возник прецедент, когда наказание, скажем, за кражу определялось, исходя из суммы украденного, а не из самого факта преступного деяния.
На мой взгляд, нет никакой разницы между кражей десяти или ста рублей. Кража есть кража, и наказываться должно деяние, а не его результат. Человек, стрелявший в другого человека, но не попавший в него, должен быть наказан наравне с попавшим. Того, в кого стреляли, сохранил Бог, но это не дает оснований быть снисходительным к стрелявшему.
Так или иначе, но при Солоне количество корыстных преступлений угрожающе возросло.
Второй неоднозначный шаг — законодательное списание всех долгов граждан и запрещение впредь обращать в рабство свободного гражданина за долги. Не думаю, что кредиторы были в восторге от этого закона.
Правда, чтобы подсластить пилюлю, Солон ограничил полномочия народного собрания, создав в противовес ему сенат, состоящий из четырехсот членов, по сто от каждого из четырех сословий. Сенат обсуждал и утверждал законы до того, как они поступали на утверждение народного собрания, но без этого утверждения они не имели силы.