Неудача экспедиции, отправленной на Кипр, стала большим ударом и унижением и для Венеции, и для папства, однако уже шли переговоры насчет более прочного и эффективного союза. Главным поборником этой новой инициативы явился папа. Пий V долго и упорно думал о турецкой угрозе и понял, что в любом случае главное препятствие для установления подлинного взаимопонимания между Венецией и Испанией состояло в том, что Венеция рассматривала проблему с точки зрения безопасности своих колоний в Леванте, тогда как Испанию гораздо больше беспокоила угроза, которую мавританские вассалы султана создавали для ее собственных колоний в Северной Африке. Поэтому он заключил, что главная цель христиан должна состоять в восстановлении контроля над Центральным Средиземноморьем: требовалось отрезать территории, принадлежавшие султану в Африке, от его европейских и азиатских владений и, таким образом, фактически разделить его империю на две части. Соответственно в 1570 г. он созвал собрание, дабы набросать хартию новой Священной лиги, и в течение последующих месяцев — терпеливо приводя нужные аргументы и с активной помощью венецианцев — наконец одолел короля Филиппа.
Итоговый договор был официально оглашен 25 мая 1571 г. в соборе Святого Петра. Он должен был быть долгосрочным; речь в нем шла как о наступательной, так и об оборонительной стратегии, причем направленной не только против турок-османов, но также и против их вассалов мавров и единоверцев, обитавших вдоль побережья Северной Африки. Подписавшие договор государства — Испания, Венеция и папа (для императора и французского короля оставалась возможность присоединиться к ним, коли они того пожелают) — должны были совместными усилиями оборудовать 200 галер, 100 транспортных судов, подготовить 50 000 пехотинцев и 4500 кавалеристов, а также артиллерию и снаряжение в необходимом количестве. Силы их должны были собираться каждый год (самое позднее в апреле), дабы участвовать в летней кампании там, где сочтут нужным. Каждую осень в Риме должны были проводиться совещания, чтобы определиться с деятельностью на следующий год. Если на Испанию совершится нападение, то Венеция должна будет прийти ей на помощь, и наоборот; обе страны обязуются защищать папскую территорию всеми доступными им силами. Вся борьба будет вестись под знаменами лиги; важные решения будут приниматься большинством при голосовании, в котором станут принимать участие трое командующих: Себастьяно Вьенер от Венеции, Маркантонио Колонна от имени папских сил и капитан-генерал объединенного флота, единокровный брат короля, дон Хуан Австрийский от Испании.
Дон Хуан был незаконным сыном Карла V от немецкой дамы по имени Барбара Бломберг. Двадцатишестилетний, исключительно привлекательной внешности и прирожденный лидер, он уже успел прославиться — или приобрести некоторую известность — в недавние годы, подавив крупное восстание морисков в Испании. Венецианцы выразили удовлетворение по поводу его назначения; возможно, они действительно были рады, так как в первый момент выбор короля (по счастью, затем он передумал) пал на Джан Андреа Дориа. Но они радовались бы куда меньше, если бы знали, что Филипп, подозревавший, что молодой принц храбр, но ему недостает рассудительности, приказал ему ни в коем случае не давать бой, если Дориа не выразит на то согласия.
Хотя, очевидно, было слишком поздно, чтобы действовать в соответствии с расписанием, упомянутым в договоре; союзники договорились, что нельзя упускать случая предпринять какие-либо действия летом 1571 г. и что силы для проведения кампании в первый год с момента подписания договора должны как можно скорее собраться в Мессине, откуда им предстоит отплыть на поиски османского флота. К началу августа все они прибыли на место, и дон Хуан объявил, в каком порядке предстоит плыть. Сам он, вместе с Вьенером и Колонна, возьмет 64 галеры и займет центр. Правое крыло — 54 галеры — поступает в распоряжение Дориа; левое — 53 — в распоряжение венецианца Агустино Барбариго. Вдобавок предполагался небольшой авангард из восьми галер и арьергард из шести, соответственно поступавшие в распоряжение дона Хуана де Кардона и маркиза Санта Крус. Каждой группе следовало придать по шесть галеасов. Галеоны и тяжелые транспорты, которые, не будучи снабжены веслами подобно галерам, обладали куда меньшей маневренностью и должны были составить отдельный конвой.[229]
Турки, расхрабрившиеся после падения Фамагусты и отбытия практически всего венецианского флота из Мессины, к этому моменту ввели в Адриатику значительные силы; их высадки на Корфу и на побережье Далмации пробудили у венецианцев растущие опасения насчет внезапного вторжения: в этом случае город оказался бы практически беззащитен. Однако при приближении объединенного флота турки быстро отошли к своим базам в Греции: им не хотелось оказаться блокированными врагом со всех сторон в узком море. В итоге случилось так, что они отплыли 6 октября с Лепанто (современного Навпактоса в Патрасском заливе), чтобы встретить продвигающийся вперед флот христиан.
Христиане были в боевом настроении. За два дня, близ Кефалонии, они услышали о падении Фамагусты и, что произвело на них особое впечатление, о смерти Маркантонио Брагадина; в их сердцах закипели ярость и гнев. В тот же день, однако, произошел инцидент, который едва не обернулся катастрофой. Испанский офицер и несколько человек с галеры Себастьяно Веньера оскорбили венецианцев, и в последовавшей драке кое-кто из них погиб. Веньер, не посоветовавшись ни с кем, по своей инициативе повесил всех участников на топе мачты. Когда об этом сообщили дону Хуану, он впал в ярость и распорядился арестовать капитана; если бы этот приказ был исполнен, то в результате, весьма вероятно, во флоте произошел бы раскол. К счастью, мудрые советы — возможно, поданные Колонна — перевесили, и принца убедили отменить приказ, но он так и не простил Веньера. Отныне взаимодействие с венецианским контингентом дон Хуан осуществлял, обращаясь к заместителю командующего.
Флоты встретились на рассвете 7 октября на расстоянии одной-двух миль от мыса Скрофа при входе в залив Патрас. Галеоны еще не прибыли, но дон Хуан был решительно настроен тут же начать битву. Лишь слегка изменив боевой порядок — Барбариго и Дориа получили каждый еще по десять галер, — он приказал своим кораблям выстроиться для атаки и устремился вперед. Турки ожидали его; их флот, практически равный по численности христианскому, образовывал гигантский полумесяц, протянувшийся от одного берега залива до другого. Адмирал Али-паша командовал стоявшей в центре эскадрой численностью 87 галер; справа находился Мехмед Саулак, правитель Александрии, с 54 галерами; слева от него, напротив Дориа — Ульдж-Али с 61 кораблем.
Битва началась примерно в половине одиннадцатого утра на северном фланге, где левое крыло дона Хуана под командованием Барбариго вступило в схватку с правым крылом Али, предводительствуемым Саулаком. Закипел ожесточенный бой; в какой-то момент на флагманский корабль самого Барбариго напало пять турецких судов, одновременно осыпавших его дождем стрел, одна из которых смертельно ранила венецианского адмирала в глаз. Его племянник Марко Контарини принял командование, но через пять минут погиб сам. И все же сражение окончилось полной победой христиан, которые в конце концов сумели оттеснить все правое крыло турок к самому берегу. Османы покинули корабли и пытались спастись среди близлежащих холмов, но венецианцы преследовали их и перебили во время бегства. Саулака взяли в плен, однако он был серьезно ранен и протянул недолго.
Теперь главные события происходили в центре. Там в одиннадцать часов или около того галеры дона Хуана, продвигавшиеся, выстроившись в линию, сблизились с судами Али-паши, и два флагманских корабля устремились прямо друг на друга. Они встретились и сцепились между собой; по обе стороны от них с другими галерами произошло то же самое. Все суда одновременно сближались к середине, пока между ними не стало видно моря. Люди прыгали и карабкались с корабля на корабль, сражаясь врукопашную с мечами, абордажными саблями и ятаганами. Дважды отборное войско Али, состоявшее из четырехсот янычар, устремлялось на борт «Реала» — флагманского корабля дона Хуана; трижды испанцы атаковали в ответ (в последний раз — под мощным огневым прикрытием, организованным Колонна, который только что вывел из строя галеру Пертау Паши, заместителя Али). Именно тогда, при третьей атаке, Али поразило в голову пушечное ядро. Не успел он упасть, как его голову отсек солдат из Малаги, надел на пику и, подняв, начал размахивать ею, воодушевляя своих товарищей. Когда турецкий адмирал погиб, а флагманский корабль оказался захвачен, османы быстро пали духом. Многие из их кораблей были уничтожены, пока шла рукопашная схватка; те, которые удалось вывести с места боя, повернули и, спасаясь, поспешно удалились.
Тем временем южнее события развивались менее удачно.
С самого начала продвижения, примерно с десяти часов утра, Джан Андреа Дориа пришлось нелегко. Правое крыло турок под командованием Ульдж-Али, противостоявшее ему, было длиннее и сильнее; кроме того, оно тянулось далеко на юг и грозило обойти христиан с фланга. Именно для того чтобы избежать этой опасности, он сменил курс движения к югу, но из-за этого решения между кораблями дона Хуана и судами Дориа возникла брешь, которая стала быстро увеличиваться. Ульдж-Али увидел ее и немедленно изменил свои планы, направив суда к северо-востоку с целью прорваться через строй христиан и напасть на них с тыла. В результате он оказался напротив южного края эскадры дона Хуана, состоявшего из нескольких судов, предоставленных мальтийскими рыцарями. Рыцари храбро сражались, но у них не было никаких шансов выдержать удары значительно превосходившего их по силе флота; перебили всех до одного. Флагманский корабль взяли на буксир, и Ульдж-Али поднял захваченное знамя на своем судне.
В этот момент дон Хуан де Кардона, чьи восемь галер находились в резерве, поспешил на выручку рыцарям. Когда он приблизился, шестнадцать турецких галер напали на него. Последовала самая яростная и кровопролитная стычка за весь день. Когда она завершилась, 450 из 500 бойцов на галере Кардона были убиты или ранены, и сам Кардона находился при смерти. Когда позже несколько судов были взяты на абордаж, оказалось, что на них находятся лишь мертвецы. Тем временем на выручку спешили другие — второй резерв под командованием Санта Крус и (едва он смог покинуть свой участок боя) сам дон Хуан. Ульдж-Али не стал задерживаться; он приказал гребцам тринадцати из своих галер грести быстрее и направился с ними на полной скорости на северо-запад, в сторону Лефкаса и Превезы. Оставшиеся устремились в противоположном направлении и возвратились в Лепанто.
Несмотря на замешательства в ходе битвы, а также ужасающие потери, понесенные в результате трусости и чрезвычайно низкого уровня мореходного искусства Джана Андреа Дориа — а многие его товарищи после сражения обвиняли его и в том и в другом, — битва при Лепанто была ошеломляющей победой, одержанной христианским миром. Согласно наиболее достоверным подсчетам, у христиан затонуло только 20 галер, и одна была захвачена; турецкие потери исчислялись 113 и 177 соответственно. Обе стороны понесли тяжелые потери, что было неизбежно в рукопашной схватке, но в то время как потери христиан не превышали 15 000 человек, турки, как считается, лишились вдвое большего числа людей, не считая 8000 взятых в плен.[230]К тому же христиане захватили невероятное количество добычи — только на флагманском корабле Али-паши было обнаружено 150 000 цехинов. Наконец упомянем еще одну цифру: 15 000 христиан, обращенных в галерных рабов, вышли на свободу, и это вызвало особую радость. При этом львиная доля заслуг принадлежала самому дону Хуану, который искусно руководил своим громоздким, столь различным по составу флотом; блестящее использование им артиллерийского огня впоследствии оказало продолжительное воздействие на развитие военного искусства на море. В будущем исход морских битв решали в гораздо большей степени пушки, нежели фехтовальное искусство. Это, в свою очередь, привело к появлению более мощных и тяжелых судов, которые могли плыть лишь под парусом. Лепанто стало последним великим морским сражением, в котором участвовали весельные галеры, таранившие друг друга носами. Началась, так сказать, эпоха бортовых залпов.
Галера «Анджело» привезла новости в Венецию после 18 октября. Горожане по-прежнему оплакивали потерю Кипра, негодовали из-за зверской расправы над Брагадином и в страхе гадали, какие еще перемены к худшему таит в запасе будущее. В течение часа после появления «Анджело», у которой за кормой в воде полоскались турецкие флаги, а на палубе громоздились трофеи, настроение у всех переменилось. Венеции не пришлось долго дожидаться возможности отомстить — отмщение свершилось. Внезапно город возликовал; все поспешили на площадь Сан-Марко, чтобы узнать о подробностях сражения и отпраздновать случившееся. Тут же была объявлена амнистия, и ворота долговой тюрьмы открылись, тогда как турецкие купцы, напротив, забаррикадировались на всякий случай за стенами Фондако деи Турчи до окончания всеобщего волнения. В Сан-Марко вслед за Те Deum[231]последовала благодарственная месса; в ту ночь в городе вряд ли было хоть одно здание, не озаренное внутри и снаружи светом свечей и факелов. Дабы увековечить память о событии, главный портал у входа в арсенал расширили и украсили фигурой льва святого Марка (с соответствующей надписью) и двумя крылатыми изображениями Победы. Через год или два фронтон увенчали статуей святой Джустины, в день которой была выиграна великая битва, и с 1572 г. до самого падения республики в 1797 г. в этот день — 7 октября — ежегодно совершалось торжество: процессия, в которой участвовали дож и синьория, шествовала в церковь той же святой, принесшей им удачу. Были выставлены знамена, захваченные у турок.
Таким образом, Лепанто запомнилось как одна из решающих битв в мировой истории и величайшее морское сражение, хронологически расположенное между битвой при Акции (кстати, разыгравшейся всего-навсего в 60 милях от места описанного события) и Трафальгарским сражением. Правда, в Англии и Америке оно обязано своей неувядающей известностью в основном стихотворению Г.-К. Честертона, производящему ошеломляющее впечатление (хотя и знаменитого своей неточностью), но в католических странах Средиземноморья, так сказать, сломило барьеры истории и, подобно Ронсевалю, стало легендой. Однако заслуживает ли оно в полной мере ту репутацию, которая за ним закрепилась? Формально, а также с тактической точки зрения — да (после 1571 г. битвы на море приобрели принципиально иной характер по сравнению с прежними временами), но политически — нет. Лепанто вопреки надеждам победителей не стало той точкой, откуда маятник качнулся в обратном направлении, поворотным пунктом в судьбах христианского мира, объединившим их усилия и позволившим отбросить турок в сердце Азии, туда, откуда они пришли. Венеция не вернула себе Кипр и всего два года спустя заключила сепаратный мир с султаном, отказавшись ото всех претензий на остров. Битва при Лепанто также не положила конец ее потерям: в следующем столетии она таким же образом лишилась Крита. Что касается Испании, то ее контроль над Центральным Средиземноморьем существенно не усилился; лишь семнадцать лет спустя историческое поражение великой армады от британцев нанесло ее власти на море удар, от которого она долго не могла оправиться. Ей также не удалось разрушить связи между Константинополем и мавританскими князьями Северной Африки. В течение трех лет турки изгнали испанцев из Туниса, превратили местных правителей в своих вассалов и свели статус этой области — как уже было с Алжиром, лежащим западнее, и Триполитанией, лежащей восточнее, — к положению османской провинции.
Но для всех христиан, ликовавших в те октябрьские дни, истинное значение Лепанто не сводилось к тактике или политике — прежде всего победа имела моральное значение. Образно говоря, тяжелая черная туча, нависавшая над ними два столетия и ставшая с 1453 г. угрожающей настолько, что они чувствовали, что их дни сочтены, вдруг внезапно исчезла. Надежда возродилась в одно мгновение. Возможно, венецианский историк Паоло Парута лучше всего подвел итог всеобщим переживаниям в своей траурной речи на площади Сан-Марко, говоря о тех, кто погиб в битве:
«Своим примером они научили нас, что турок, которых можно считать неодолимыми, можно победить… Итак, можно сказать, что подобно тому как начало этой войны стало для нас закатом, погрузившим нас в вечную ночь, так теперь смелость этих людей, подобно истинному животворному солнцу, даровала нам самый прекрасный и радостный день, когда-либо пережитый этим городом за всю его историю».
Для каждого патриотически настроенного венецианца представлялось насущно необходимым сейчас же закрепить результаты славной победы. Туркам нельзя давать передохнуть — их нужно теперь же преследовать и вовлечь в битву, прежде чем у них появится возможность восстановить свои силы, пока союзники по-прежнему не ослабляют натиска. Именно это сообщило правительство республики своим испанским союзникам и папе, но его доводы не были услышаны. Сам дон Хуан, по-видимому, втайне согласился с ними и был бы только рад атаковать зимой, но получил недвусмысленные инструкции от Филиппа. По условиям, принятым лигой, союзные силы должны были встретиться весной, а до наступления этого времени он вынужден проститься с ними. Дон Хуан и его флот возвратились в Мессину.
К весне 1572 г. венецианцам стало очевидно, что их предчувствия оправдались. Испания, как всегда, увиливала и мешкала, выдвигая одно возражение за другим. Папа Пий делал все возможное, дабы заставить ее действовать, но к этому времени заболел и 1 мая скончался. С его смертью лига лишилась объединявшего ее духа. В конце концов, отчаявшись получить от испанцев помощь, Венеция решила предпринять экспедицию самостоятельно; к ней добровольно присоединился Маркантонио Колонна со своей эскадрой папских галер. Лишь тогда испанцы решили действовать. Они не хотели оставаться в стороне, коль скоро в самом деле предстояла еще одна победа. Филипп отказался от своих возражений, и в июне дону Хуану в конце концов позволили присоединиться к союзникам.
Флот собрался близ Корфу и двинулся к югу на поиски противника. Союзники узнали (и это вызвало у них некоторое беспокойство), что за восемь месяцев, прошедших с момента битвы при Лепанто, султан Селим сумел построить новый флот в 150 галер и 8 галеасов — последние явились новшеством для турок, на которых, очевидно, произвело глубокое впечатление блестящее использование их доном Хуаном. Однако пошли слухи, что корабельные плотники, боясь участи, уготованной им султаном, если они не поспеют к указанным им срокам, вынуждены были использовать сырую древесину. Кроме того, пушки, дескать, отливали столь поспешно, что многие из них оказались непригодны, а судовые команды, насильно навербованные после ужасающих потерь при Лепанто, были почти не обучены. Короче говоря, казалось почти невероятным, что они доставят союзникам серьезные неприятности. Главная проблема заключалась в том, чтобы заставить их вступить в бой.
И действительно, так оно и было. Два флота встретились близ Модона — двести пятьдесят лет здесь находился один из главных торговых пунктов Венеции на Пелопоннесе, пока султан не захватил его в 1500 г., — и турки немедленно устремились в гавань. Союзники последовали за ними, заняли позиции на рейде близ Наварина (совр. Пилос) и стали ждать. Они знали, что Модон — неподходящее место для размещения такого большого флота в течение долгого времени. Гористые районы, расположенные вглубь от прибрежной полосы, были бесплодны и лишены дорог; все ресурсы нужно было подвозить морем. Врагу придется выйти из убежища — это был лишь вопрос времени, — и тогда последует второе Лепанто.
Увы, Венеции вновь суждено было поставить крест на своих надеждах, и виновниками этого опять оказались испанцы. 7 октября — в первую годовщину великой битвы — дон Хуан внезапно объявил, что не может дольше оставаться в греческих водах и возвращается на запад. Капитан-генерал Венеции Джакомо Фоскарини, ошарашенный, спросил почему. Когда принц пробормотал что-то неубедительное — дескать, осталось мало продовольствия, — Фоскарини тотчас же предложил ему снабжать из своих запасов и приказать подвезти из Венеции дополнительный провиант, если это потребуется. Но дон Хуан, очевидно, действовавший согласно новым полученным из Испании приказам, оставался непоколебим. По непонятной причине Колонна принял его сторону. Фоскарини оказался перед фактом, что его флот недостаточно силен, чтобы сражаться с турками в одиночку. Разозленный из-за сознания упущенной возможности, он, не имея выбора, отдал приказ возвращаться.
Всю зиму венецианский посол в Мадриде пытался воздействовать на короля Филиппа. Турки, доказывал он, стремятся к мировому господству; они неуклонно расширяли свои территории в течение пяти сотен лет и продолжают делать это; чем дольше им позволят продвигаться, тем труднее будет противостоять и тем сильнее они станут. Несомненно, долг короля перед всем христианским миром — и перед самим собой, если он хочет сохранить свой трон, — поднять против них оружие и не останавливаться, пока дело, столь славно начатое при Лепанто, не будет полностью завершено. Но Филипп отказался слушать. Он ненавидел Венецию и не доверял ей; что касается турок, то он выполнил свое дело в прошлом году, и весьма успешно: после такой победы пройдет немало времени, прежде чем враг вновь поднимет голову. Между тем он был поглощен восстанием Вильгельма Молчаливого в Нидерландах. Он не жаловался Венеции, не просил ее о помощи и не видит причин, почему ему нужно оказывать ей какую-либо помощь в решении ее собственных проблем.
Более того, в ту же самую зиму Карл IX Французский также был весьма занят интригами против Филиппа, так сказать, на трех фронтах. В Нидерландах он оказывал всевозможную поддержку восстанию; в Средиземноморье строил планы, дабы взять под контроль Алжир (вполне возможно, что именно его махинации стали причиной того, что дона Хуана отозвали из-под Наварина); в Венеции и Константинополе его послы изо всех сил трудились, чтобы помочь заключению мира между султаном и республикой. К началу весны они преуспели в этом. Венеция не желала чего-либо подобного: со времен Лепанто она сделала все, что было в ее силах, чтобы не дать лиге распасться и убедить своих товарищей по союзу осуществить вместе с ней тотальный натиск, остановившись — с Божьей помощью — лишь у самого Константинополя, но потерпела неудачу. Филипп открыто выказал свою незаинтересованность, новый папа Григорий XIII вряд ли продемонстрировал большее участие. Покинутая союзниками, хорошо понимая, что продолжать войну в одиночку означало бы спровоцировать новые вторжения турок в Адриатику и, по всей вероятности, захват Крита — последнего ее оплота в Леванте, — она не имела иного выхода, кроме как принять предложенные ей условия. 3 марта 1573 г. договор был подписан. Венеция обещала, среди прочего, в течение трех лет выплатить султану 300 000 дукатов и отказаться от всех своих притязаний на Кипр.
Во владениях «католичнейшего короля» раздались крики ужаса. В Мессине охваченный яростью дон Хуан сорвал знамя лиги с верхушки мачты и поднял испанский флаг. Насколько прав был Филипп, говорили его подданные, не доверяя этим венецианцам! Они бы непременно предали его рано или поздно. Все произошло так, протестовали они, словно никогда и не была выиграна битва при Лепанто!
Так оно и было. Вопреки всему ликованию, радости и крикам, вопреки созданию великой легенды о Лепанто, существующей и по сей день, правда заключается в том, что одна из знаменитейших морских битв в истории человечества не имела никаких долгосрочных стратегических последствий. И те, кто стенал громче всего, должны бы были проклинать лишь самих себя.
После битвы при Лепанто — что любопытно — в Средиземноморье воцарилось спокойствие. Казалось, что весь гигантский бассейн каким-то образом истощил свои силы. До последней четверти XVI в. — хотя под конец этого периода государства северной Европы могли бы оспорить этот факт — Срединное море в самом буквальном смысле являлось центром западного мира. Теперь оно утратило эту роль.
Для Испании Христофор Колумб и те, кто последовал его путями, открыл новые — и восхитительные — горизонты. Ее права на Неаполь и Сицилию на юге и на Милан на севере[232]более не оспаривались; Сардиния также находилась под ее властью, а Генуя фактически стала испанским портом; учитывая все это, остальная территория Италии и Средиземноморья перестала интересовать ее. Правда, в 1601 г. она вместе с рядом итальянских государств (Венеция не входила в их число) отправила мощные силы — 70 галер и 10 000 человек, — чтобы захватить врасплох и занять Алжир. (Так как экспедицией командовал Джан Андреа Дориа, она была обречена на неудачу.) Однако главным образом внимание Испании сосредоточилось на западе и севере, где постоянные проблемы с Нидерландами и соперничество с Англией отнимали у нее почти все время.
Что касается Франции, то это было уже далеко не то королевство, что при Франциске I. Рискованные предприятия на юге стали для нее делом прошлого; дела пошли иначе: ее почти буквально раздирали на части так называемые религиозные войны, которые продолжались почти 30 лет и привели страну на грань распада. Даже в Италии было тихо — по крайней мере по итальянским меркам. Помимо Неаполя и папства, на полуострове находилось лишь одно сильное государство, а Венецианская республика была всегда слишком занята коммерческими делами, чтобы воевать без крайней необходимости. Между рядом итальянских городов-государств, как всегда, продолжалась междоусобная борьба, но по большей части она оказывала весьма незначительное — пусть и продолжительное — влияние на Средиземноморье.
Нужно упомянуть Османскую империю. Но даже у турецкой «колесницы Джаггернаута»[233], если так можно выразиться, иссяк пар. Великие дни владычества Сулеймана Великолепного давно прошли, а его наследник Селим Пьяница умер в 1574 г. соответствующей смертью — залпом выпив целую бутылку крепкого кипрского вина и поскользнувшись на мокром полу ванной. Правда, в том же году старый корсар, адмирал Килидж Али, отнял Тунис у испанцев — город и территории за ним стали османской провинцией, — однако это подвело итог приобретениям турок в Средиземноморье. Сын Селима Мурад III — взошедший на трон лишь после того, как приказал задушить пятерых своих братьев, — куда более интересовался землями, лежавшими за восточными границами его страны, и сосредоточивал свое внимание на Грузии и Кавказе. По-видимому, его наследники исходили примерно из того же самого, и так случилось, что в течение почти целого столетия турки почти ничего не предпринимали, чтобы изменить карту Срединного моря.
Единственная попытка в этом направлении, сделанная после взятия Туниса, последовала оттуда, откуда никто не ожидал. В 1578 г. племянник Филиппа II, упрямый Себастьян, молодой король Португалии, откликнулся (по до сих пор непонятным причинам) на призыв о помощи от шерифа Феса, незадолго перед тем изгнанного из города соперником, другим претендентом на власть. В свою очередь, Себастьян обратился к дяде, и тот с некоторой неохотой согласился поддержать его; таким образом, он смог пересечь Гибралтарский пролив с армией, состоявшей из испанцев и португальцев и насчитывавшей примерно 15 000 человек. 3 августа он достиг города Алькасеркивир; на следующий день обнаружилось, что его ожидает значительно превосходящая его мавританская армия, выступившая, чтобы сразиться с ним. У него не было выбора — пришлось драться, и в последовавшей битве погибли и он сам, и оба шерифа, и более 8000 его солдат. Прочие почти все попали в плен; спастись бегством сумело менее 100 человек.
Единственным, кто одержал подлинную победу в «битве трех королей», стал Филипп Испанский. Своими действиями Себастьян так ослабил и деморализовал Португалию, что два года спустя Филипп с легкостью смог поглотить ее, разом удвоив свои колониальные владения и получив весьма полезные гавани в Атлантике, а кроме того, торговый флот. Не ранее 1640 г. Португалия смогла вернуть свою независимость.
Филиппу суждено было прожить еще двадцать лет; он скончался в возрасте 71 года в 1598 г. Ни один король не относился столь серьезно к своим обязанностям; ни один не работал столь упорно. Не доверяя никому, он провел последние 40 лет жизни в Мадриде или в своем дворце Эскориале, лично вникая в каждую деталь деятельности правительства и администрации, не давая себе времени оторваться от рабочего стола и подольше задержать взгляд на окружающем мире. Исполненный какого-то болезненного благочестия, он был настроен выполнять то, что считал предначертанной ему свыше задачей: сохранять католическую религию. Во имя ее он мог быть безжалостным, жестоким тираном; но он любил книги и картины и проявлял себя — когда у него возникала такая возможность — любящим мужем и отцом. Он был женат четырежды (если перечислять по порядку, жены его были из Португалии, Англии, Франции и Австрии) и четырежды овдовел; однако у него родилось всего двое сыновей. Первый, душевнобольной, умер при несколько подозрительных обстоятельствах в тюрьме в возрасте 23 лет; второй — от последней жены — пережил его и стал Филиппом III. Главным достижением Филиппа II, по нашему мнению, явилось усиление военной мощи его державы на суше и на море; к 1570 г. его флот стал по крайней мере в четыре раза больше, чем во времена его отца. Но он был печальным одиночкой и подданные не слишком горевали о нем.
Отсутствие активности со стороны главных держав Средиземноморья давало простор для деятельности корсарам, которые с приходом нового столетия стали еще более значительным злом. Их число, несомненно, не ограничивалось исключительно берберийскими мусульманами; среди них было множество европейских моряков вроде печально знаменитого капитана Джона Варда, который в 1605 г. прибыл в Тунис. Там он достиг соглашения с беем, по которому обещал нападать на всех христиан, исключая англичан, и делиться полученной добычей. Он действовал столь успешно — особенно против венецианцев и рыцарей ордена Святого Иоанна, — что вскоре смог построить себе в Тунисе дворец, «богато украшенный мрамором и алебастром» и уступавший своим великолепием лишь дворцу самого правителя. В 1609 г. у него даже появился заместитель, человек благородной крови — сэр Фрэнсис Верни Клайдон из Бэкингем-шира, который в прошлом году с отвращением покинул свое выдающееся семейство и вскоре, по словам английского историка, «стал разорять соотечественников… купцов Пула и Плимута».[234]Тогда, чтобы выстоять, Алжир заручился поддержкой некоего Симона Данзера, или Данскера (кто он был по национальности, мы точно не знаем), пользовавшегося, если можно так выразиться, подобным же успехом. От этих людей берберийские корсары, до тех пор использовавшие лишь галеры, научились искусству плавания под парусом. Стремительная атака, предпринятая в 1609 г. испанским адмиралом доном Луисом Фахардо на пиратский флот Варда, Верни и их товарищей, пока те стояли в тунисской гавани, нанесла им серьезный урон, но адмиралу не дали развить свой успех: в решающий момент он получил приказ из Мадрида, предписывавший ему принять участие в массовом изгнании морисков из Испании.