Я вздохнул:
– Что я опять натворил?
– Ничего, что заслужило бы порицания. Мне просто велели передать, тебя ждут на совете сегодня после ужина.
– Не могу. У меня уже есть планы.
– Тебе лучше их отменить. Приглашение от отца.
– Ну надо же! Почему я?
– Понятия не имею. Будет очень мало народу. Несколько царевичей, Антенор и Калхант.
– Странное сочетание. Интересно, в чем дело?
– Пойди и сам узнаешь.
– О, я обязательно пойду! Ты приглашен?
Гелен не ответил. Его лицо перекосилось, в глазах застыло выражение, присущее мистикам, – взгляд был словно обращен внутрь. Мне уже доводилось видеть этот провидческий транс, поэтому я сразу понял, что происходит, и навострил уши. Внезапно он вздрогнул и принял нормальный вид.
– Что ты видел?
– Я не мог рассмотреть, – медленно произнес он, стирая пот со лба. – Образ, я чувствовал образ… Начало великих перемен, которые приведут к неизбежному.
– Ты должен был что‑то увидеть, Гелен!
– Языки пламени… Ахейцы в доспехах… Женщина неописуемой красоты – не иначе как сама Афродита… Корабли – сотни кораблей… Ты, отец, Гектор…
– Я? Но при чем тут я?
– Поверь мне, Парис, все случится из‑за тебя, – произнес он усталым голосом и резко встал. – Мне нужно найти Кассандру. Мы часто видим одно и то же, даже если мы не вместе.
Я тоже почувствовал едва уловимое присутствие чего‑то мрачного и притягательного и покачал головой.
– Нет. Кассандра все разрушит.
Гелен был прав, когда говорил, что собравшихся будет мало. Придя последним, я занял место в конце скамьи, рядом со своими братьями, Троилом и Илионом. Почему они? Троилу было восемь лет от роду, Илиону – семь. Они были последними детьми моей матери, и оба были названы в честь того, кто отнял трон у царя Дардана. Гектор тоже был там. И наш самый старший брат Деифоб. По праву титул наследника должен был достаться ему, но все, кто его знал, и отец в том числе, понимали, что спустя год после восшествия на трон он все разрушит. Жадный, беспечный, вспыльчивый, себялюбивый, несдержанный – таков был Деифоб. Как же он нас ненавидел! Особенно Гектора, который узурпировал его законное место, – так он считал.
Участие дяди Антенора было закономерным. В качестве главного судьи он присутствовал на всех советах. Но зачем Калхант? Он всегда выводил меня из равновесия.
Дядя Антенор не сводил с меня глаз, и не потому, что я пришел последним. Два лета назад на Иде я стрелял из лука по мишени, приколотой к дереву, и вдруг, словно ниоткуда, поднялся ветер; он отнес мою стрелу далеко в сторону. Я нашел ее в спине младшего сына Антенора от его самой любимой наложницы – бедняга прятался в зарослях, наблюдая за нагой пастушкой, купавшейся в ручье. Он был мертв, а я – виновен в непреднамеренном убийстве. Не совсем преступление, но все же смерть, которую следовало искупить. Единственным способом сделать это было отправиться в дальние страны и найти там царя, который согласился бы провести ритуал очищения. Дядя Антенор не мог требовать мщения, но простить меня он тоже не мог. Это напомнило мне, что я до сих пор не отправился в дальние страны и не нашел великодушного царя. Лишь цари могли совершать ритуал очищения от непреднамеренного убийства.
Отец постучал по полу нижним концом скипетра из слоновой кости, круглый набалдашник которого искрился зелеными вспышками: он был украшен огромным, совершенным по форме изумрудом.
– Я созвал вас, чтобы обсудить то, что не давало мне покоя долгие годы, – произнес он твердым, сильным голосом. – Я говорю об этом сейчас, ибо вдруг осознал, что мой сын Парис родился в этот самый день тридцать три года назад. В день смерти и утраты. Лаомедонт, мой отец, был убит. Вместе с моими четырьмя братьями. Гесиона, моя сестра, была похищена и изнасилована. Лишь рождение Париса помешало тому дню стать самым мрачным днем в моей жизни.
– Отец, почему ты позвал именно нас? – мягко спросил Гектор.
В последнее время я стал замечать, что он взял на себя обязанность возвращать заплутавшие мысли нашего родителя к предмету разговора, когда тот от него отклонялся, а происходило это все чаще.
– О, разве я вам еще не сказал? Ты здесь потому, что ты наследник трона, Гектор. Деифоб – мой самый старший сын. Гелену предстоит стать хранителем оракулов Трои. Калхант заботится об оракулах до совершеннолетия Гелена. Троил с Илионом здесь потому, что Калхант сказал, что о них есть пророчества. Антенор был там в тот день. И Парис, потому что это был день его рождения.
– А зачем ты позвал нас? – гнул свое Гектор.
– Я намерен послать официальное посольство к Теламону на Саламин, как только моря станут безопасны для плавания, – заявил отец, как мне показалось, вполне логично, хотя Гектор нахмурился, словно ответ встревожил его. – Посол потребует от Теламона вернуть мою сестру в Трою.
Молчание. Антенор встал между моей скамьей и соседней и повернулся к сидящему на троне отцу. Бедняга, его согнуло почти вдвое от тяжелой болезни суставов, которой он страдал с незапамятных времен; все считали, будто именно ее разрушительное действие стало причиной его общеизвестной вспыльчивости.
– Мой господин, это глупая затея, – решительно возразил он. – Зачем тратить на нее троянское золото? Ты знаешь не хуже меня: за все тридцать три года изгнания Гесиона ни разу не выказала сожаления о своей судьбе. Ее сын, Тевкр, хотя и незаконнорожденный, занимает очень высокое положение при саламинском дворе, он приходится другом и наставником наследнику саламинского трона Аяксу. В ответ ты получишь «нет», Приам, так к чему все эти хлопоты?
Царь в ярости вскочил на ноги:
– Ты обвиняешь меня в глупости, Антенор? Я впервые слышу, что Гесиона довольна своей участью! Это Теламон запрещает ей просить нас о помощи!
Антенор потряс шишковатым кулаком:
– Сейчас говорю я, мой господин! И настаиваю, чтобы меня выслушали! Почему ты упорно считаешь, будто тогда нам нанесли оскорбление? Это Геракла обидели, и ты это знаешь. А еще я напомню тебе, что, если бы Геракл не убил того льва, Гесиона была бы мертва.
Отец дрожал всем телом. Между ним и Антенором было мало любви, несмотря на то что сестра одного была супругой другого. Антенор оставался сильным духом дарданцем, врагом в собственном доме.
– Если бы мы с тобой были моложе, – отчеканил Приам, – наши постоянные стычки имели бы смысл. Мы положили бы им конец с мечами в руках. Но ты – калека, а я – слишком стар. Повторяю: я отправлю посольство на Саламин, как только смогу. Ясно?
Антенор фыркнул:
– Ты – царь, мой господин, и решение за тобой. Что же до битвы, можешь сколько угодно называть себя стариком, но как смеешь ты думать, будто мое уродство помешает мне изрубить тебя на куски? Ничто не доставило бы мне большего удовольствия!
Под эхо собственных слов он вышел прочь; отец вернулся на свое место, пожевывая бороду.
Я встал, сам удивляясь своему порыву и еще больше удивляясь тому, что сорвалось с моего языка:
– Мой господин, я вызываюсь возглавить твое посольство. Мне все равно нужно отправиться в дальние страны, чтобы очиститься после смерти сына дяди Антенора.
Гектор рассмеялся и захлопал в ладоши:
– Парис, я поздравляю тебя!
Но Деифоб нахмурился:
– Почему не я, мой господин? Это должен быть я! По старшинству.
Гелен в споре встал на сторону Деифоба; зная, какое отвращение питает Гелен к старшему брату, я едва мог поверить своим ушам.
– Отец, пошли Деифоба, пожалуйста! Если поедет Парис, я точно знаю: Трою ждут кровавые слезы!
Кровавые слезы или нет, царь Приам принял решение. Он поручил посольство мне.
После того как все разошлись, я задержался поговорить с ним.
– Парис, я очень рад.
Он погладил меня по волосам.
– Тогда я вознагражден, отец. – Я вдруг рассмеялся. – Если мне не удастся вернуть тетку Гесиону, может быть, я взамен прихвачу какую‑нибудь ахейскую царевну.
Посмеиваясь, он раскачивался из стороны в сторону на своем троне; моя шутка ему понравилась.
– В Элладе много царевен, сын мой. Мы бы здорово наступили ахейцам на хвост, если бы расквитались с ними око за око.
Я поцеловал ему руку. Его непреходящая ненависть к Элладе и всему ахейскому была в Трое притчей во языцех; я его осчастливил. Разве важно, что шутка была пустая, раз она заставила его рассмеяться?
Судя по всему, мягкая зима должна была закончиться рано, и я отправился в Сигей, чтобы провести там несколько дней и обсудить состав флота сопровождения с капитанами и купцами, которые отправятся со мной. Я хотел получить двадцать больших кораблей, укомплектованных командой, но с пустыми трюмами. Поскольку моя поездка оплачивалась из царской казны, я знал, что желающих будет хоть отбавляй. Так и не поняв, что за демон побудил меня предложить свои услуги, я с радостным нетерпением предвкушал грядущее приключение. Скоро мне предстояло увидеть далекие земли, которые не надеялся увидеть ни один троянец. Элладу.
После того как собравшиеся разошлись, я вышел из дома начальника гавани и побрел по берегу, дыша обжигающе холодным воздухом с резким привкусом моря и наблюдая за кипевшей на берегу работой: корабли, вытащенные зимой на гальку, теперь кишели людьми, в чьи обязанности входило осмотреть просмоленные борта и убедиться, что они пригодны для плавания. Невдалеке от берега маневрировало огромное алое судно. Изогнутый нос корабля венчала фигура – точно, Афродита, моя богиня‑покровительница, ее глаза пытались смутить меня своим взглядом. Какому корабельному мастеру явилась она во сне, чтобы он мог так искусно воплотить ее в дерево?
Наконец капитан корабля нашел удобное место, чтобы подойти тяжелым бортом вплотную к галечному берегу; с палубы спустились веревочные лестницы. И тут я заметил, что на корабле развевался царский штандарт, выкрашенный в алый цвет и отороченный тяжелой золотой бахромой, – на его борту был чужеземный царь! Я медленно пошел вперед, укладывая на ходу хламиду в элегантные складки.
Царственная особа спустилась на берег со всей осторожностью. Ахеец. Это было очевидно по тому, как он был одет, по неосознанному превосходству, которое даже последний из ахейцев излучал при встрече с остальными жителями ойкумены. Но по мере того как царь подходил ближе, мое первоначальное благоговение рассеялось. Какой заурядный мужчина! Не слишком высокого роста, не отличающийся красотой, рыжий! Да, определенно это был ахеец. У половины из них были рыжие волосы. На нем была выкрашенная в пурпур кожаная юбка, тисненная золотом, с золотой бахромой по подолу, широкий золотой пояс, инкрустированный драгоценными камнями, пурпурный хитон с широким вырезом, обнажавшим сухощавый торс, вокруг шеи – великолепное ожерелье‑ошейник из золота и драгоценных камней. Очень богатый человек.
Увидев меня, он направился в мою сторону.
– Добро пожаловать на берег Трои, царственный господин, – сказал я, соблюдая этикет. – Я – Парис, сын царя Приама.
Его пальцы обхватили мою протянутую для рукопожатия руку:
– Благодарю тебя, мой господин. Я – Менелай, царь Лакедемона и брат Агамемнона, верховного царя Микен.
Мои глаза расширились.
– Не желаешь ли доехать до города в моей повозке, царь Менелай?
Мой отец ежедневно принимал своих подданных и обсуждал насущные дела. Я шепнул пару слов на ухо привратнику, который тут же вытянулся в струнку и распахнул двустворчатые двери.
– Царь Лакедемона Менелай! – гаркнул он.
Мы подошли к толпе подданных, неподвижно замерших от неожиданности. Гектор стоял позади, вытянув руку и открыв рот, не успев договорить начатое, Антенор замер вполоборота к нам, отец сидел на троне прямой, как стрела, его рука с такой силой впилась в рукоять посоха, что тот дрожал от передавшегося ему напряжения. Если мой спутник и понял, что ахейцев здесь не ждет теплый прием, то ничем этого не показал. Позднее, лучше его узнав, я решил, что, скорее всего, он просто ничего не заметил. Его взгляд, скользнув по залу и его убранству, остался равнодушным, это заставило меня призадуматься о том, каково должно быть убранство дворцов Эллады.
Отец спустился с тронного помоста, протянув руку для приветствия:
– Для нас это большая честь, царь Менелай.
Он взял гостя под руку и указал на большую кушетку, заваленную подушками.
– Не желаешь ли присесть? Парис, сядь с нами, но прежде позови Гектора. И позаботься, чтобы принесли закуски.
Двор затих, глядя во все глаза на царей, но их разговор можно было расслышать не дальше чем в двух шагах от кушетки.
Исполнив долг вежливости, отец заговорил вновь:
– Что привело тебя в Трою, царь Менелай?
– Дело жизненной важности для моего народа в Лакедемоне, царь Приам. Я знаю, того, что я ищу, нет в Троянских землях, но Троя показалась мне лучшим местом, откуда я мог бы начать поиски.
– Продолжай.
Менелай подался вперед и повернулся боком, чтобы заглянуть в лишенное выражения лицо моего отца.
– Мой господин, мое царство поразила чума. Мои жрецы не смогли определить причину этой напасти, поэтому я отправил гонца в Дельфы. Пифия сказала, что я должен лично отправиться на поиски останков сыновей Прометея и привезти их в Амиклы, мою столицу, где их нужно перезахоронить. Тогда чума прекратится.
Ага! Его миссия не имела ничего общего ни с теткой Гесионой, ни с нехваткой олова и меди, ни с торговым запретом Геллеспонта. Она была намного проще. Даже заурядная. Борьба с чумой требовала исключительных мер; то один царь, то другой постоянно странствовали по морям и суше в поисках какого‑нибудь предмета, который оракул велел им привезти домой. Иногда я задавался вопросом, не было ли единственной целью оракула отправить царя подальше, пока мор сам собой не пойдет на убыль и не прекратится? Это мог быть способ защитить царя от смерти. Останься он дома, он, скорее всего, умер бы от той же самой чумы или был бы принесен в жертву.
Конечно же, царь Менелай получит кров. Кто знает, может, на будущий год оракул отправит в путь царя Приама и тому придется просить Менелая о помощи? В определенных случаях царский клан, невзирая на родовые и прочие различия, всегда держался вместе. Поэтому, пока царь Менелай наслаждался радушным приемом, слуги отца были посланы разузнать, где покоятся останки сыновей Прометея. Выяснилось, что в Дардании. Царь дарданский Анхиз ожесточенно протестовал, но напрасно. Нравилось ему или нет, указанные реликвии должны были его покинуть.
Мне было поручено заботиться о Менелае, пока он с помпой не отправится в Лирнесс, чтобы заявить права на останки. Я предложил ему обычную любезность – любую женщину по его выбору, при условии что она не будет царской крови.
Он рассмеялся и решительно замотал головой:
– Мне не нужно другой женщины, кроме моей жены Елены.
Я навострил уши.
– Правда?
Зардевшееся лицо сделало его похожим на пьяного.
– Я женат на самой красивой женщине во всей ойкумене, – торжественно заявил он.
Я старался быть вежливым, но позволил себе проявить недоверие:
– Правда?
– Да, Парис, правда. Елене нет равных.
– Она красивее супруги моего брата Гектора?
– Царевна Андромаха – бледная Селена в сравнении с блеском Гелиоса.
– Продолжай.
Он вздохнул и всплеснул руками:
– Разве можно описать Афродиту? Разве можно словами выразить совершенство? Ступай к моему кораблю, Парис, и посмотри на фигуру, которая вырезана на носу корабля. Это Елена.
Вспоминая, я закрыл глаза. Но мне удалось вызвать в памяти только глаза – зеленые, как у египетской кошки.
Я должен был увидеть этот образец совершенства! Не то чтобы я поверил Менелаю. Фигура на носу корабля наверняка превосходила модель. Ни одна статуя Афродиты из тех, которые я видел, не могла сравниться с лицом корабельной фигуры (хотя, сказать по правде, скульпторы зачастую отличались убогим воображением, упорно наделяя свои творения бессмысленными улыбками, напряженным выражением лица и еще более напряженными позами).
– Мой господин! – Я повиновался внезапному импульсу. – Вскоре мне предстоит возглавить посольство на Саламин, чтобы навестить царя Теламона и справиться о благополучии моей тетки Гесионы. Но кроме того, в Элладе мне будет необходимо очиститься от случайно совершенного убийства. Как далеко Саламин от Лакедемона?
– Ну, первый – это остров у берегов Аттики, а второй лежит на землях Пелопа, но расстояние между ними не слишком велико.
– Ты согласишься провести надо мной ритуал очищения, Менелай?
Он просиял.
– Конечно, что за вопрос! Это самое меньшее, чем я могу отплатить за твою доброту, Парис. Приезжай в Лакедемон летом, и я исполню ритуал. – Он светился самодовольством. – Ты усомнился, когда я говорил о красоте Елены, – да, усомнился! Твои глаза тебя выдали. Так приезжай в Амиклы и посмотри на нее сам. А потом я буду ждать извинений.
Мы скрепили наш договор глотком вина, а потом занялись планированием путешествия в Лирнесс, где нам предстояло выкапывать кости сыновей Прометея под негодующими взглядами царя Анхиза и его сына Энея. Так значит, Елена была столь же красива, как Афродита, а? Я задавался вопросом, как отнеслись бы к такому сравнению Анхиз с Энеем, вздумай Менелай упомянуть о нем в разговоре, а в том, что он это сделает, не было никаких сомнений. Ведь всем было известно: в молодости Анхиз был настолько красив, что сама Афродита занялась с ним любовью. И родила ему Энея. Да уж! Так безумства молодости преследуют нас в старости.
Глава шестая,
Рассказанная Еленой
Когда останки сыновей Прометея нашли покой в Лакедемонской земле, окруженные драгоценной утварью, а каждый череп прикрыт золотой маской, чума пошла на убыль. Как же хорошо было снова разъезжать по городу на колеснице, устраивать охоту в горах, смотреть состязания на спортивной арене позади дворца! И еще приятно было видеть, как лица людей расцветают улыбками, как они благословляют нас, когда мы проходим мимо. Царь усмирил чуму, и все снова пошло на лад.
Только не у меня. Менелай жил с тенью. С годами я становилась все спокойнее и степеннее – достойной уважения и верной долгу. Я родила Менелаю двух дочерей и сына. Он спал в моей постели каждую ночь. Я никогда не отказывала ему, когда он стучал в мою дверь. И он любил меня. В его глазах я была непогрешима. Ради этого я и оставалась достойной уважения и верной долгу женой – я не могла устоять, когда мне поклонялись, словно богине. Была еще одна причина: мне нравилось носить голову на плечах.
Если бы только мне удалось заставить свое тело остаться холодным и безучастным, когда он пришел ко мне в ночь после свадьбы! Но я не смогла. Елена была создана из плоти, которая отзывалась на ласку каждого мужчины, даже такого заурядного и неумелого, как мой супруг. Лучше такой муж, чем никакого.
Пришло лето, самое жаркое на моей памяти. Дождей не было, ручьи высохли, у алтарей звучало зловещее бормотание жрецов. Мы пережили чуму; неужто теперь черед голода? Дважды я чувствовала, как Посейдон, колебатель земли, стонет и ворочает земные внутренности, словно тоже потерял покой. Когда пшеница упала бесплодной на иссохшую землю и стало ясно, что ячмень, хотя и более стойкий, вот‑вот последует ее примеру, народ зашептался о предзнаменованиях, жрецы заголосили громче.
Но когда жестокая жара достигла своего пика, слово взял соболебровый Громовержец. Выбрав безветренный, душный день, он отправил к нам своих вестников – грозовые тучи, нагромождая их все выше и выше в раскаленном добела небе. После полудня солнце погасло, сгустилась тьма; и наконец Зевс прорвал черную пелену. С оглушительным ревом швырял он стрелы‑молнии в землю, так свирепо, что Великая мать содрогалась в конвульсиях, с каждой новой стрелой из его грозной длани вырывался сноп яркого пламени.
Дрожа от ужаса, покрываясь потом и лепеча молитвы, я съежилась на кушетке в комнатке рядом с общими покоями и заткнула уши, пока снаружи рокотал гром и неистовствовали белые вспышки молний. Менелай, Менелай, где ты?
Потом до меня донесся его голос, необычно оживленный, говоривший с кем‑то, чье ахейское наречие было ломаным и шепелявым, – с чужеземцем. Метнувшись к двери, я помчалась в свои покои, не желая навлечь на себя гнев, – подобно остальным дворцовым женщинам, в жару я надевала только хитон из прозрачного египетского льна.
Перед самым ужином Менелай вошел ко мне, чтобы понаблюдать, как я принимаю ванну. Он никогда не пытался прикоснуться ко мне в этот момент – для него это была возможность просто смотреть, ничего не делая.
– Дорогая, – произнес он, прокашлявшись, – у нас гость. Не могла бы ты сегодня вечером надеть парадные одежды?
Я с удивлением уставилась на него:
– Такой важный гость?
– Очень важный. Мой друг, троянский царевич Парис.
– О да. Понимаю.
– Ты должна выглядеть как можно лучше, Елена, ибо в Трое я хвастался ему твоей красотой. Он не поверил.
С улыбкой я перевернулась на спину, расплескивая вокруг воду.
– Я буду хороша, как никогда, муж мой. Обещаю.
Несомненно, так оно и было, когда я вошла в трапезную незадолго до того, как там собрался весь двор, чтобы последний раз за день вкусить пищу в присутствии царя и царицы. Менелай был уже там. Он беседовал с гостем, стоя у высокого стола. Мужчина стоял ко мне спиной. Могучей спиной. Он был намного выше Менелая, с гривой густых вьющихся черных волос, спадавших ниже лопаток, нагой выше пояса, на критский манер. На плечах у него лежало большое золотое ожерелье из драгоценных камней, мощные запястья перехвачены браслетами из золота и горного хрусталя. Я смотрела на его пурпурный пояс с птеригами, на его стройные ноги и чувствовала, как во мне просыпается возбуждение, какого я не испытывала уже много лет. Со спины он был красавцем, но я тут же усмехнулась про себя, подумав, что его лицо вполне может быть похоже на лошадиную морду.
Я провела рукой по фалдам юбки, отчего она зазвенела, заставив обоих мужей обернуться. Один взгляд на гостя – и я влюбилась. Это было так легко, так просто. Я влюбилась. Если я воплощала женское совершенство, то он, несомненно, воплощал совершенство мужское. Я уставилась на него с самым глупым видом. Ни одного изъяна. Абсолютная безупречность. И я влюбилась.
– Дорогая, – ко мне подошел Менелай, – это царевич Парис. Мы должны проявить к нему всю нашу любезность и внимание – он отлично принимал меня в Трое.
Он посмотрел на Париса, вопросительно подняв брови.
– Ну, друг мой, ты все еще сомневаешься?
– Нет, – ответил Парис. И еще раз добавил: – Нет.
Менелай просиял – его сюрприз удался.
Каким кошмаром был для меня тот ужин! Вино текло рекой, хотя я (как и любая женщина) не могла принять участия в возлияниях. Но какой бог‑озорник заставил Менелая жадно лакать из кубка, позабыв о привычной воздержанности? Между нами посадили Париса, а значит, я не могла подобраться к супругу и осторожно разлучить его с кубком. Вдобавок троянский царевич вел себя вовсе не осмотрительно. Влечение мелькнуло в его глазах, стоило ему бросить на меня взгляд, но многие мужи откликались на мою красоту так же, а потом робели. Но не Парис. На протяжении всего ужина он делал мне самые возмутительные комплименты, совершенно не обращая внимания на то, что мы сидели на возвышении, под пристальными взорами сотни придворных – жен и мужей.
Теряя голову от страха и отчаяния, я пыталась заставить наблюдателей (большая половина которых была доносчиками Агамемнона) поверить, что ничего плохого не происходит. Желая прослыть вежливой и остроумной, я спрашивала Париса, каково это – жить в Трое, правда ли, что все народы Малой Азии говорят на ахейском наречии, как далеко от Трои до Ассирии и Вавилона, говорят ли там на ахейском наречии тоже.
Умея общаться с женщинами, он отвечал легко и со знанием дела, пока его нечестивый взгляд неторопливо странствовал от моих губ к волосам, от кончиков пальцев к груди.
Бесконечная трапеза продолжалась, и Менелай все больше глотал слова и, казалось, был не способен видеть что‑то еще, кроме налитого до краев кубка. Парис же осмелел еще больше. Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала его дыхание у себя на плече, ощутила его свежесть. Я отодвинулась, раз, другой, третий – пока не оказалась на самом краю скамьи.
– Как жестоки боги! – прошептал он. – Отдать такую красоту одному мужчине.
– Мой господин, думай что говоришь! Умоляю, будь осторожен!
Вместо ответа он улыбнулся. Ссутулившись, чтобы спрятать грудь, я сжала колени вместе – меня внезапно кинуло в жар.
– Я видел тебя сегодня, – продолжал он, словно я ничего ему не сказала, – когда ты убежала от нас в своем прозрачном хитоне.
Зардевшись полыхнувшим под кожей пламенем, я молилась, чтобы никто в зале ничего не заметил. Его рука упала вниз и нашла мою. Я подскочила, не в силах вынести это прикосновение, пронзенная чувством сродни тому, которое испытала во время недавнего неистовства Громовержца.
– Мой господин, пожалуйста! Мой супруг тебя услышит!
Он рассмеялся и положил руку на стол, но так резко, что задел локтем кубок; красное вино озером растеклось по светлому дереву. Пока я подзывала слугу вытереть стол, он снова наклонился ко мне:
– Елена, я люблю тебя.
Мне было интересно, слышали ли это слуги. Почему их лица всегда такие безучастные, когда они прислуживают тем, кому в жизни повезло больше? Я взглянула на Менелая; тот сидел, сонно уставившись в пространство, совсем захмелевший.
Слишком захмелевший, чтобы прийти ко мне этой ночью. Его люди отнесли Менелая в его покои, предоставив мне возвращаться в свои в одиночестве. Долго сидела я на подоконнике в своей гостиной, погрузившись в раздумья. Что делать? Как выдержать следующие несколько дней, пока этот опасный человек будет здесь? Одна трапеза в его компании, и я погибла. Он преследовал меня, позабыв про страх, считая, будто мой муж слишком глуп, чтобы раскрыть его игру. Но причиной тому было вино, и я знала, на завтрашний ужин Менелай придет в трезвом рассудке. Даже самый глупый из мужей не до конца лишен бдительности; кроме того, кто‑нибудь из придворных обязательно ему скажет. Агамемнон платил им, чтобы они замечали все. Стоит хоть одному из них заподозрить меня в неверности, как не пройдет и дня, это дойдет до Агамемнона. Троянский он царевич или нет, Парис лишится головы. И я тоже. И я тоже!
Я терзалась, разрываемая страхом и любовным томлением. О, как я его любила! Но что это за любовь, которая пришла так внезапно, без предупреждения? С похотью я могла справиться – мой брак научил меня этому. Но любовь была неодолима. Я жаждала быть с Парисом. Я жаждала прожить с ним жизнь. Мне хотелось знать, о чем он думает, чем живет, что чувствует, как он выглядит, когда спит. Меня пронзила стрела, та самая, которая заставила Федру покончить с собой, Данаю – войти в ящик, который ее отец сбросил в море, Орфея – бесстрашно отправиться в царство Аида в поисках Эвридики. Я больше не была хозяйкой своей жизни, она принадлежала Парису. Я бы умерла за него! Только… Каким восторгом было бы жить для него!
Через несколько мгновений после того, как я устало прилегла на ложе под хриплое кукареканье петухов – восточная кромка неба уже светлела в предрассветной дымке, – ко мне в спальню вошел Менелай. Он был робок и отказался поцеловать меня.
– От меня разит вином, любимая, тебе будет противно. Странно, что я так много выпил. Не нужно было.
Я взяла его за руку и усадила на ложе.
– Как ты сегодня утром?
Он усмехнулся.
– Не очень. – Веселость пропала, брови нахмурились. – Елена, меня кое‑что гложет.
У меня пересохло во рту, я машинально облизала губы. Кто‑то сказал ему! Слова! Мне нужно найти слова!
– Гложет? – хрипло выдавила я.
– Да. Меня разбудил посланец с Крита. Умер мой дед Катрей, и Идоменей отложил погребение до приезда моего или Агамемнона. Естественно, ехать придется мне, Агамемнон не может оставить Микены.
Я села на ложе, открыв рот от изумления.
– Менелай! Ты не можешь поехать!
Моя горячность удивила его, но он принял ее за беспокойство.
– Выбора нет, Елена. Я должен ехать на Крит.
– Как долго тебя не будет?
– По меньшей мере полгода – жаль, что ты так слаба в географии. Туда меня отнесут осенние ветры, но мне придется ждать летних ветров, чтобы вернуться обратно.
– О! – Я вздохнула. – Когда ты едешь?
Он сжал мне руку.
– Сегодня, дорогая. Сначала мне придется заехать в Микены к Агамемнону, а оттуда уже на Крит. И раз я отплыву из Лерны или Навплии, то уже не смогу вернуться сюда. Как жаль, – пробормотал он, наслаждаясь моим испугом.
– Но ты не можешь уехать, Менелай. У тебя гость.
– Парис все поймет. Я исполню ритуал очищения сегодня утром до отъезда в Микены, но позабочусь о том, чтобы он смог гостить у нас, сколько пожелает.
Во мне проснулась надежда.
– Возьми его с собой в Микены.
– В самом деле? В такой спешке? Конечно, он должен побывать в Микенах, но на досуге, а не желая угодить хозяину.
Мой глупый супруг не видел опасности, которую представлял этот гость.
– Менелай, ты не можешь оставить меня здесь с Парисом!
Он заморгал:
– Почему? За тобой хорошо присматривают.
– У Агамемнона может быть другое мнение.
Моя рука лежала у него на плече; он наклонился, поцеловал ее, потом погладил меня по голове.