– Время все прояснит.
Патрокл суетился, занимаясь мелкими делами, которые он взял на себя, чтобы я всегда был устроен как можно удобнее; как я ни старался, мне не удалось отучить его от привычки прислуживать.
Он был на пять лет старше меня. Когда отец Патрокла, Менетий, умер от болезни на Скиросе, царь Скироса, Ликомед, усыновил его и сделал своим наследником. Как давно это было… Нас соединяло родство – Менетий был незаконнорожденным сыном моего деда Эака; мы оба остро чувствовали нашу кровную связь еще и потому, что оба были единственными сыновьями и ни у одного из нас не было сестер. Ликомед был о нем очень высокого мнения, что вовсе не удивительно. Патрокл относился к редкому типу истинно достойных мужей.
Завтрак был съеден, бивак свернут, я надел набедренную повязку и сандалии, заткнул за пояс бронзовый кинжал и взял другое копье.
– Жди меня здесь. Я скоро вернусь. Моя одежда и трофеи все еще на берегу. И Старый Пелион тоже.
– Можно пойти с тобой? – быстро спросил Патрокл с испуганным видом.
– Нет. Это дело между богом и мной.
Его глаза опустились.
– Как скажешь, – кивнул он.
В этот раз найти путь было легче, и я шел по нему так быстро, как мог бы идти лев. Когда я спустился к морю собрать одежду, взять клыки и Старый Пелион, бухта выглядела вполне невинно. Нет, источник морока был в другом месте. И в этот момент мой взгляд, странствуя по вершине утеса, упал на святилище. Мое сердце гулко забилось. Где‑то на этой стороне острова добровольно служила Нерею моя мать – так это ее владения? Я забрел по ошибке в ее святилище, оскорбил ненароком кого‑то из старых богов и был за это повержен?
Я медленно вскарабкался на вершину и подошел к храму, вспомнив, до каких огромных размеров он вырос, когда мной овладел морок. О да, это были владения моей матери. Разве не предупреждал меня царь Ликомед, чтобы я никогда не бродил здесь, в местах, где моя мать, вопреки его воле, устроила себе жилище?
Она ждала меня в тени у алтаря. Внезапно мне пришлось опереться на Старый Пелион, словно на посох, – ноги мои так ослабели, что я едва мог стоять. Мать! Моя мать, которую я никогда не видел.
Такая крошечная! Она была мне чуть ли не по пояс. У нее были бело‑голубые волосы, темно‑серые глаза и такая прозрачная кожа, что под ней просвечивали вены.
– Ты – мой сын, тот, у кого Пелей отобрал бессмертие.
– Да, это я.
– Это он послал тебя ко мне?
– Нет, я оказался здесь по воле случая.
Я дрожащей рукой опирался на Старый Пелион.
Что должен чувствовать мужчина, когда видит свою мать впервые в жизни? Эдип ощутил вожделение, взял ее себе в жены и сделал царицей, несмотря на то что она вскормила его своей грудью. Но похоже, во мне не было Эдиповой страсти, ибо я не ощущал ни намека на вожделение или восхищение ее красотой и кажущейся молодостью. Наверно, мои чувства можно было описать как удивление, неловкость, как… да, отторжение. Эта странная маленькая женщина убила шестерых моих братьев и предала моего любимого отца.
– Ты ненавидишь меня!
В ее голосе звучало возмущение.
– Это не ненависть. Неприязнь.
– Как Пелей назвал тебя?
– Ахилл.
Она поглядела на мой рот и презрительно кивнула.
– Очень удачно! Даже у рыб есть губы, а у тебя – нет. Отсутствие губ превращает твое лицо из образчика красоты в незаконченную маску. В мешок с прорезью.
Она была права. Я ее ненавидел.
– Что ты делаешь на Скиросе? Пелей с тобой?
– Нет. Я один приезжаю сюда каждый год на шесть лун. Я – зять царя Ликомеда.
– Уже женат? – едко поинтересовалась она.
– Я женат с тринадцати лет, а мне уже почти двадцать. Моему сыну шесть.
– Какая досада! А твоя жена? Она тоже дитя?
– Ее зовут Деидамия, и она старше меня.
– Что ж, все это очень удобно для Ликомеда. И для Пелея. Они тебя стреножили, и вполне безболезненно.
Не найдясь что ответить, я промолчал. Она тоже. Молчание растянулось до бесконечности. Я, наученный Хироном и отцом всегда уступать старшим, не смел прервать его, ибо не мог прервать его вежливо. Может быть, она и в самом деле богиня, хотя мой отец отрицал это всякий раз, когда вино брало над ним верх.
– Ты должен был стать бессмертным, – наконец сказала она.
Я рассмеялся:
– Мне не нужно бессмертие! Я – воин, мне нравится удел мужа. Я чту богов, но никогда не мечтал быть одним из них.
– Ты никогда не думал о том, что значит быть смертным.
– Это значит только то, что мне предстоит умереть.
– Именно, – мягко согласилась она. – Ты должен умереть, Ахилл. Но разве мысль о смерти тебя не пугает? Ты называешь себя мужем, воином. Но воины умирают раньше других мужчин.
Я пожал плечами.
– Как бы то ни было, меня ждет смерть. Я скорее предпочту умереть в молодости и славе, чем в старости и забвении.
На мгновение ее глаза затуманились голубизной, а лицо омрачилось печалью, – я не думал, что она способна чувствовать нечто подобное. По прозрачной коже щеки побежала слеза, но она нетерпеливо смахнула ее и снова обратилась в существо, которому чужда жалость.
– Слишком поздно спорить об этом, мой сын. Ты должен умереть. Но я могу предложить тебе выбор, ибо вижу твое будущее. Мне известна твоя судьба. Скоро за тобой придут, чтобы позвать на великую войну. Но если ты пойдешь, то погибнешь. Если же нет, ты проживешь до глубокой старости и будешь очень счастлив. В молодости и славе или в старости и забвении. Решать тебе.
Я усмехнулся:
– Что тут решать? Я выбираю смерть в молодости и славе.
– Почему бы сначала не подумать немного о смерти? – спросила она.
Ее слова вошли в меня, как отравленная стрела. Я не мог отвести взгляда от ее глаз, которые вдруг поплыли и растворились, лицо потеряло форму, небо у нее над головой расплавилось и потекло ей под ноги. Когда она выросла настолько, что коснулась головой облаков, я понял, что мной снова овладел морок, и понял, кто наслал его на меня. Из уголков моего рта сочилась слюна, мне в ноздри ударил гнилой смрад, ужас и одиночество заставили меня упасть перед ней на колени. Моя левая рука задергалась, левая сторона лица исказилась. Но на этот раз она сделала морок еще сильнее. Я потерял сознание.
Когда я очнулся, она сидела рядом со мной на земле, растирая в ладонях сладко пахнущие травы.
– Встань, – приказала она.
Не в силах сосредоточиться, ослабевший как телом, так и разумом, я медленно встал.
– Слушай меня, Ахилл! – резко сказала она. – Слушай меня! Ты принесешь клятву старым богам, и эта клятва будет страшнее любой из тех, которые дают новым. Нерею, моему отцу, морскому старцу; Великой матери, которая носит нас всех; Коре, богине ужаса; повелителям Тартара, бездны страданий, и мне, в моей божественной сущности. Ты принесешь ее прямо сейчас, понимая, что нарушить ее нельзя. Если ты нарушишь ее, ты навеки потеряешь рассудок и Скирос потонет в пучине, так же как потонула Тера, повинная в святотатстве.
Она крепко схватила меня за плечо и тряхнула.
– Ахилл, ты слышишь меня? Слышишь?
– Да, – промямлил я.
– Я должна спасти тебя от себя самого, – сказала она, разбивая старое яйцо в чашу с маслянистой кровью и выплескивая кровь на алтарь. Потом она взяла мою правую руку и крепко вжала ладонью в скользкое месиво. – Теперь клянись!
Я повторил за ней, слово в слово:
– Я, Ахилл, сын Пелея, внук Эака и правнук Зевса, клянусь, что вернусь во дворец царя Ликомеда и оденусь в женское платье. Я останусь во дворце сроком на один год, всегда одетый в женское платье. Если придет кто‑то, спрашивая Ахилла, я спрячусь в гареме и буду избегать общения с ним даже через посредников. Я разрешу царю Ликомеду говорить от моего имени и буду повиноваться ему, не прекословя. Во всем этом я клянусь Нереем, Великой матерью, Корой, повелителями Тартара и богиней Фетидой.
Как только я произнес эти ужасные слова, мое замешательство исчезло; все вокруг обрело свои истинные краски и очертания, и ко мне вернулась ясность мысли. Но было уже слишком поздно. Ни один мужчина не мог принести такую страшную клятву и нарушить ее. Моя мать связала меня по рукам и ногам – я не мог противиться ее воле.
– Будь ты проклята! – воскликнул я, сдерживая рыдания. – Будь ты проклята! Ты сделала меня женщиной!
– Во всех мужах есть женщина, – ухмыльнулась она.
– Ты меня обесчестила!
– Я помешала тебе отправиться на раннюю смерть, – ответила она, толкнув меня к тропинке. – Теперь возвращайся к Ликомеду. Тебе не придется ничего ему объяснять. Когда ты доберешься до дворца, он уже все узнает.
Ее глаза снова подернулись голубизной.
– Я делаю это из любви к тебе, мой бедный безгубый сын. Я – твоя мать.
Я ни слова не сказал Патроклу, когда вернулся к нему, просто взвалил на плечи свою часть поклажи и зашагал во дворец. Он же, как всегда, подстраиваясь под мое настроение, не стал задавать вопросов. Или, может быть, он уже знал то, что наверняка знал Ликомед, когда мы прошли через ворота во внутренний двор. Он ждал нас там, сжавшийся, побежденный.
– Я получил послание от Фетиды.
– Тогда ты знаешь, что мы должны сделать.
– Да.
Моя жена сидела у окна, когда я вошел в ее комнату. Она повернула голову на звук открывшейся двери и распахнула мне объятия, сладко улыбаясь. Я поцеловал ее в щеку и устремил взгляд в окно, на гавань и городок внизу.
– И это все, что ты припас для меня? – спросила она, но без возмущения: Деидамия никогда не выходила из себя.
– Тебе ведь известно то, что известно всем, – вздохнул я.
– Ты должен надеть женское платье и прятаться в отцовском гареме, – кивнула она. – Но только когда у нас гости, а это будет нечасто.
Ставень под моей рукой раскололся в щепки, настолько велика была моя мука.
– Как я смогу это сделать, Деидамия? Какое унижение! Какая удачная месть! Эта дрянь насмехается над моим мужским естеством!
Моя жена вздрогнула и сделала правой рукой знак, отгоняющий дурной глаз.
– Ахилл, не гневи ее больше! Она – богиня! Говори о ней с уважением.
– Никогда! – процедил я сквозь зубы. – Она не уважает во мне мужчину. Меня поднимут на смех!
На этот раз она пожала плечами:
– В этом нет ничего смешного.
Глава десятая,
Рассказанная Одиссеем
Ветра и течения всегда больше благоприятствовали путешественникам, чем длинные, извилистые сухопутные дороги, поэтому мы отправились в Иолк по морю, прижимаясь к берегу. Когда мы вошли в гавань, я стоял на палубе вместе с Аяксом; это было мое первое путешествие в земли мирмидонян, и Иолк показался мне очень красивым – хрустальный город, сверкающий на зимнем солнце. Никаких стен. Позади дворца высилась гора Пелион, укутанная в чистый белый снег. Поплотнее запахивая меховую накидку, я подышал себе на руки и искоса посмотрел на Аякса.
– Хочешь сойти на берег первым, мой колосс?
Он спокойно кивнул – игра слов была ему непонятна. Он перекинул массивную ногу за поручень, нащупал верхнюю петлю веревочной лестницы и быстро спустился. Одет он был так же, как тогда, когда я увидел его в Микенском дворце, – в набедренную повязку. На его безупречной коже не было никаких признаков переохлаждения. Я позволил ему спуститься на берег, а потом прокричал вниз, чтобы он раздобыл нам какое‑нибудь средство передвижения. Хорошо известный в Иолке, он получит возможность выбрать что‑нибудь приличное.
Нестор был занят, пакуя свои пожитки в тайник на кормовой палубе.
– Аякс пошел найти нам повозку. Ты готов спуститься на берег или предпочтешь подождать меня здесь? – лукаво поинтересовался я. Сердить Нестора было забавно.
– С чего это ты взял, будто я такой дряхлый? – отрезал он, вскакивая на ноги. – Конечно же, я спущусь на берег.
Все еще бормоча себе под нос, он сердито вышел на палубу. Нетерпеливо оттолкнув руку матроса, который хотел ему помочь, он спустился по лестнице легко, словно мальчишка. Смешной старикан.
Пелей лично приветствовал нас в своем доме. Когда я был юношей, а он мужем в расцвете сил, мы часто встречались, но это было давно. С тех пор он состарился, но сохранил прямую, гордую осанку. Царственную. Красивый мужчина, и мудрый. Жаль, что у него был только один сын, чтобы ему наследовать; с таким отцом, как Пелей, молодому Ахиллу есть к чему стремиться.
Удобно усевшись перед большой жаровней, в которой горел огонь, с бокалом подогретого со специями вина, я объяснил цель нашего приезда. Несмотря на старшинство Нестора, говорить пришлось мне, – если я наломаю дров, он сможет любезно откланяться, негодяй.
– Агамемнон, царь Микен, прислал нас просить тебя об одолжении, мой господин.
Он бросил на меня проницательный взгляд и произнес:
– Елена.
– Новости расходятся быстро.
– Я ожидал гонца от царя царей, но тщетно. У моих корабельщиков еще никогда не было столько работы – верфи просто гудят.
– Ты не давал клятву на четвертованном коне, Пелей, и Агамемнон не мог послать за тобой. Ничто не обязывает тебя помогать Менелаю.
– Все равно. Я слишком стар, чтобы идти на войну, Одиссей.
Нестор решил, что я слишком отклонился от темы.
– По правде говоря, Пелей, мы пришли не за тобой. Мы приехали справиться, не могли бы мы заручиться услугами твоего сына.
Верховный царь Фессалии едва заметно поморщился.
– Ахилла… Я надеялся, что этого не случится, но я этого ожидал. Без сомнения, он с готовностью примет предложение Агамемнона.
– Тогда мы можем спросить его?
– Конечно.
Я улыбнулся, стряхнув напряжение:
– Агамемнон благодарен тебе, Пелей. И я благодарю тебя от своего имени. От всего сердца.
Он посмотрел на меня долгим пристальным взглядом:
– У тебя есть сердце, Одиссей? Я всегда думал, что ты обладаешь только рассудком.
На мгновение перед моим внутренним взором мелькнул любимый образ Пенелопы, но тут же пропал. Я вернул ему его пристальный взгляд.
– Нет, у меня нет сердца. К чему оно? Сердце – это большая обуза.
– Тогда то, что о тебе говорят, – правда.
Он взял кубок с треногого столика, прекрасного образчика искусства египетских мастеров.
– Если Ахилл решит идти на Трою, – сказал он наконец, – он поведет с собой мирмидонян. За эти двадцать с лишнем лет они стосковались по ратным подвигам.
Кто‑то вошел; Пелей улыбнулся и протянул руку:
– Это Феникс, мой давний друг и соратник. У нас очень высокие гости, Феникс, – это царь Пилоса, Нестор, и Одиссей, царь Итаки.
– Я видел Аякса снаружи, – сказал Феникс, низко кланяясь.
По годам он был где‑то между Пелеем и Нестором, держался очень прямо и воинственно, так, как это присуще мирмидонянам, – белокурый, высокий, подтянутый.
– Ты отправишься с Ахиллом на Трою, Феникс, – сказал Пелей. – Присматривать за ним от моего имени, защищать его от судьбы.
– Я отдам за него жизнь, мой господин.
Все это было очень хорошо, но я понемногу начинал терять терпение.
– Можем ли мы увидеться с Ахиллом лично?
Фессалийцы смутились.
– Ахилла нет в Иолке, – сказал Пелей.
– Тогда где же он? – поинтересовался Нестор.
– На Скиросе. Он каждый год проводит там шесть холодных лун – он женат на Деидамии, дочери Ликомеда.
Я с досадой хлопнул себя по бедру:
– Итак, нам придется проделать еще один зимний поход.
– Вовсе нет, – с дружеской теплотой ответил Пелей. – Я пошлю за ним.
Но я почему‑то знал: если мы не возьмемся за дело сами, не видать нам, как Ахилл вытаскивает корабли Иолка на пески Авлиды. Я покачал головой:
– Нет, мой господин. Агамемнон предпочел бы, чтобы мы поговорили с Ахиллом лично.
И снова мы вошли в гавань и проделали путь от города до дворца; разница была в том, что на этот раз дворец был не намного крупнее большого дома. Скирос не отличался богатством.
Ликомед оказал нам теплый прием, но, когда мы уселись немного перекусить и утолить жажду, я почувствовал, как у меня по коже побежали мурашки. Здесь что‑то было не так, и это касалось не только Ликомеда. Дворец словно замер в странном напряжении. Слуги – только мужского пола – сновали туда‑сюда, не глядя на нас, лицо Ликомеда было словно искажено страхом, его наследник Патрокл вошел и вышел так быстро, что я почти принял его за плод собственного воображения, и – что внушало больше всего беспокойства – нигде не слышалось ни звука женского голоса. Ни одна женщина, даже вдалеке, не смеялась, не причитала, не взвизгивала и не заливалась слезами. Как странно! Жены не принимали участия в делах мужей, но при этом они полностью осознавали свою важность в делах семьи и наслаждались привилегиями, которых ни один муж не посмел бы у них отнять. В конце концов, именно они правили ойкуменой при старых богах.
Мурашки, бегавшие у меня по спине, превратились в булавки и иголки, нос задергался, ощутив старый, знакомый запах опасности; я поймал взгляд Нестора. Да, он почувствовал то же самое. Его брови поползли вверх, и я вздохнул. Все правильно. Нас ждут неприятности.
Вернулся молодой красавец Патрокл. Я оглядел его более пристально, задаваясь вопросом, какое отношение он имеет ко всем этим странностям. Мягкий и добрый, достаточно воинственный и мужественный, но, скорее всего, слишком однобокий в своих привязанностях – привязанностях, которые, как я про себя решил, на женщин не распространялись. Что ж, он имел на это право. Никто не подумал бы о нем ничего дурного из‑за того, что он предпочитал мужчин. На этот раз он сел с нами с самым несчастным видом.
Я прокашлялся.
– Царь Ликомед, наше задание не терпит отлагательств. Мы ищем твоего зятя, Ахилла.
Последовала странная, непостижимая пауза; Ликомед чуть не выронил кубок и неуклюже встал.
– Ахилла нет на Скиросе, мой господин.
– Нет? – уныло переспросил Аякс.
– Нет. – Ликомед казался сконфуженным. – Он… он жестоко рассорился со своей женой, моей дочерью, и покинул остров, поклявшись, что никогда не вернется.
– Его нет в Иолке, – осторожно возразил я.
– Должен признаться, я и не думал, что он там, царь Одиссей. Он говорил про Фракию.
Нестор вздохнул:
– О боги, боги! Похоже, нам не суждено найти этого юношу, да?
Вопрос предназначался мне, но я ответил не сразу, слишком сосредоточенный на внезапном прозрении, принесшем огромное облегчение. Мой инстинкт не ошибся. Здесь замышлялось что‑то серьезное, и Ахилл был тому причиной. Я поднялся:
– Раз Ахилла здесь нет, я думаю, нам следует сейчас же отправиться в путь, Нестор.
Я ждал, зная, что Ликомеду придется проявить надлежащую любезность, дабы не прогневить Зевса Гостеприимного. И пока я ждал, я повернулся так, чтобы только Нестор мог видеть мое лицо, и стрельнул в него глазами, предупреждая.
Ликомед сделал то предложение, которое был обязан сделать:
– Хотя бы переночуйте у нас, Одиссей. Царю Нестору нужен отдых.
Я не отрывал от Нестора пристального взгляда; вместо того чтобы заявить, что он готов пойти войной на Олимп, он натянул личину жалкой, сморщенной, дряхлой развалины. Старый прохиндей.
– Благодарю тебя, царь Ликомед! – воскликнул я с облегчением. – Всего лишь сегодня утром Нестор говорил, как он устал. От зимних штормов на море у него все болит. – Я потупил взгляд. – Надеюсь, наше присутствие не причинит вам неудобства.
Оно причиняло ему неудобство. Он вовсе не думал, что я приму его формальное приглашение, раз наша миссия провалилась и мы должны были спешить в Микены, чтобы сообщить эту новость Агамемнону. Однако он скрыл свое разочарование. Так же как и Патрокл.
Позже я пришел в комнату к Нестору и уселся на подлокотник кресла, пока он отмокал в горячей ванне, а слуга – мужского пола, как удивительно! – отскребал с его морщинистой кожи соль и грязь. Как только Нестор встал на пол, закутанный в льняные простыни, слуга вышел.
– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил я Нестора.
– На этот дом легла тень, – с уверенностью заявил он. – Если бы Ахилл поссорился со своей женой и отправился во Фракию, это могло бы повлечь за собой тяжелые последствия, но я сомневаюсь, будто все именно так и было. Но думаю, дело не в этом.
– Я считаю, Ахилл здесь, во дворце.
Его глаза расширились.
– Нет! Он прячется, да, но не здесь.
– Здесь. Мы слышали о нем достаточно, чтобы понять, что он порывист и воинствен. Если бы он находился далеко от Ликомеда и Патрокла, они не смогли бы его контролировать. Он здесь, во дворце.
– Но почему? Он не давал клятвы, так же как и Пелей. Если бы он отказался идти на Трою, в этом не было бы бесчестия.
– О, он хочет пойти! Отчаянно. Это другие не хотят его отпускать. И они как‑то связали его.
– Что же нам делать?
– А ты как думаешь?
Он скорчил рожу.
– Нам нужно разведать каждый уголок в этом маленьком здании. Днем это сделаю я. Притворюсь дряхлым старцем. А когда все уснут, настанет твоя очередь. Ты на самом деле считаешь, будто они держат его под замком?
В это я поверить не мог.
– Они бы не осмелились, Нестор. Если бы это дошло до Пелея, он бы разорвал этот остров на части не хуже самого Посейдона. Нет, они связали его клятвой.
– Логично. – Он принялся одеваться. – До ужина еще долго?
– Немного времени есть.
– Тогда иди поспи, Одиссей, а я пока поброжу.
Он пришел, чтобы разбудить меня к ужину, раздосадованный.
– Чума их возьми! – ворчал он. – Если они прячут его здесь, то я не могу понять где. Я забрел в каждый уголок от крыши до подземелья, нигде и следа его нет. Единственное место, куда я не смог попасть, это женская половина. Вход под охраной.
– Тогда там он и есть, – ответил я, вставая с ложа. – Гм…
Мы вместе спустились к ужину, гадая, перенял ли Ликомед ассирийские обычаи настолько, чтобы запретить женам входить в трапезную. Слуга‑мужчина в качестве банщицы? Нигде ни одной женщины? Охрана у входа на женскую половину? Очень подозрительно. Ликомед не хотел, чтобы до нас дошли сплетни, поэтому он держал своих жен от нас подальше.
Но женщины были здесь, разумеется все до одной загнанные в самый дальний и темный угол. Я подумал, что Ликомеду придется выпустить их для основной трапезы – размеры его кухни и его дворца говорили о том, что ему было бы невозможно кормить их на женской половине, не рискуя создать хаос перед лицом высоких гостей.
Но Ахилла среди них не было. Ни одна из нечетко маячивших в полутьме женских фигур не была достаточно велика, чтобы быть Ахиллом.
– Почему женщины едят отдельно? – спросил Нестор, когда принесли еду и мы уселись за высокий стол с Ликомедом и Патроклом.
– Они оскорбили Посейдона, – быстро ответил Патрокл.
– И? – спросил я.
– Им на пять лет запрещено общаться с мужчинами.
Я поднял брови.
– Даже в постели?
– Это позволено.
– Больше похоже на повеление Великой матери, чем Посейдона, – заметил Нестор, потягивая вино.
Ликомед пожал плечами:
– Оно исходило от Посейдона, а не от Великой матери.
– Через его жрицу Фетиду? – поинтересовался царь Пилоса.
– Фетида больше не его жрица, – нехотя сказал Ликомед. – Бог отказался принять ее обратно. Теперь она служит Нерею.
Когда еду унесли (и увели женщин), я вознамерился поболтать с Патроклом, оставив Ликомеда на милость Нестора.
– Мне очень жаль, что мы упустили Ахилла.
– Он бы вам понравился, – без выражения ответил Патрокл.
– Думаю, он бы тут же ухватился за такую возможность – пойти войной на Трою.
– Да. Ахилл рожден для войны.
– Что ж, у меня нет намерения прочесывать Фракию в его поисках! Он пожалеет, когда узнает, что пропустил.
– Да, очень пожалеет.
– Расскажи мне, каков он собой, – закинул я приманку, поняв про Патрокла одну вещь: это Ахиллу он отдал свою любовь.
Его молодое лицо озарилось светом.
– Он немного меньше Аякса… И так… так грациозен в движениях! И он очень красив.
– Я слышал, у него нет губ. Как может он быть красив?
– Он красив, потому что… – Патрокл не мог подобрать слова. – Тебе нужно увидеть его, чтобы понять. Его рот трогателен до слез – столько боли в его выражении! Ахилл – воплощение красоты.
– Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Он почти попался. Почти сказал мне, что я – идиот, ибо сомневаюсь в его словах, и он может представить мне свой бриллиант, чтобы доказать свою правоту. Но тут он плотно сжал губы, оставив слова невысказанными. Хотя это было не важно. Я получил ответ на свой вопрос.
Перед тем как отойти ко сну, мы с Нестором и Аяксом недолго посовещались, а потом я лег на ложе и крепко уснул. Рано утром на следующий день мы с Аяксом отправились в город. Там я оставил своего двоюродного брата Синона; никогда нельзя показывать все свои сокровища сразу, а Синон был сокровищем. Горя нетерпением, он получил от меня указания, что ему нужно делать, и мешок с золотом из небольшого запаса, которым снабдил меня Агамемнон, чтобы покрыть наши расходы. Свое богатство я хранил истово – однажды оно перейдет к моему сыну. Агамемнон вполне мог заплатить за Ахилла.
Двор еще спал, когда я вернулся во дворец, на этот раз без Аякса. Для него была работа снаружи. Нестор уже проснулся и собрал вещи: мы не хотели возбудить в Ликомеде подозрения. Конечно, он протестовал, как и подобает, когда мы объявили о своем скором отплытии, уговаривал нас погостить подольше, но на этот раз, к его огромному облегчению, я вежливо отказался.
– А где Аякс? – спросил Патрокл.
– Бродит по городу, расспрашивает людей, не знает ли кто, куда отправился Ахилл, – ответил я и повернулся к Ликомеду. – Мой господин, в качестве маленького одолжения, не соберешь ли ты весь свой двор в тронном зале?
Он был изумлен, потом озадачен.
– Ну…
– Я выполняю приказ царя Агамемнона, мой господин, иначе я не стал бы просить. Мне велено – и также было в Иолке! – передать благодарность верховного царя Микен каждому свободному гражданину при твоем дворе. Его приказ обязывает присутствовать всех – и женщин, и мужчин. Может, на твоих женах и лежит запрет, но они все равно принадлежат к твоему дому.
Под эхо моих слов вошли несколько моих матросов с полными руками даров. Это были женские безделушки: бусы, хитоны, флаконы с благовониями, амфоры с маслом, притираниями и эссенциями, тонкая шерсть и прозрачный лен. Я попросил принести столы, чтобы мои люди могли свалить эту поклажу в небрежные кучи. Вошли еще матросы, на этот раз с дарами для мужчин: добротное, покрытое бронзой оружие, щиты, копья, мечи, кирасы, шлемы и наголенники. Все это я разложил на других столах.
Во взгляде царя жадность боролась с осторожностью; когда Патрокл предупреждающим жестом положил руку ему на плечо, он стряхнул ее и хлопнул в ладоши, подзывая управителя.
– Собери здесь весь двор. Позаботься о том, чтобы женщины стояли на достаточном расстоянии, чтобы соблюсти закон Посейдона.
Зал наполнился мужчинами, за ними последовали женщины. Мы с Нестором безуспешно обыскивали глазами их ряды. Ни одна из них не могла быть Ахиллом.
– Мой господин, – сказал я, выходя вперед. – Царь Агамемнон желает поблагодарить тебя и твоих людей за помощь и гостеприимство.
Я указал на горы женских даров:
– Вот дары для твоих жен.
Потом повернулся к оружию и доспехам:
– А здесь – дары для твоих мужей.
И те и другие восторженно загудели, но никто не двинулся с места, пока царь не дал своего разрешения. Они тут же сгрудились у столов, радостно перебирая вещи.
– А это, мой господин, – я взял у моряка завернутый в льняную ткань предмет, – для тебя.
С просветлевшим лицом он сорвал с него покров, – это была двуглавая критская секира с бронзовыми лезвиями и дубовой рукояткой. Я протянул ему подарок; светясь от удовольствия, он подставил руки, чтобы принять его.
И в этот самый момент снаружи раздался пронзительный, громкий крик тревоги. Кто‑то затрубил в рог, где‑то вдали Аякс проревел военный клич саламинцев. Послышался лязг скрещенного оружия, который ни с чем нельзя было спутать; Аякс закричал снова, на этот раз ближе, словно ему пришлось отступить. Женщины завизжали и бросились врассыпную, мужчины сконфуженно спрашивали, в чем дело, царь Ликомед, мертвенно‑бледный, позабыл про свою секиру.
– Пираты! – воскликнул он, явно не зная, что делать.
Аякс проревел еще один клич, громче и намного ближе, – воинственный клич со склонов Пелиона, которому мог научить только Хирон. Посреди поразившего всех глубокого оцепенения я перевернул секиру, схватившись обеими руками за рукоятку и подняв лезвие над головой.
Кроме меня еще кое‑кто тоже двигался, ворвавшись в тронный зал с такой силой, что охваченные ужасом женщины, столпившиеся в дверях, разлетелись в стороны, как мотки с пряжей. Вроде женщина. Понятно, почему Ликомед не осмелился нам ее показать! Нетерпеливо срывая с себя льняной пеплос, под которым обнаружилась грудь, такая мускулистая, что я уставился на нее в восхищении, она бросилась к столу, заваленному оружием. Ахилл. Наконец‑то!
Он с грохотом свалил содержимое стола на пол, схватил щит и копье и выпрямился во весь рост, каждая жилка была готова к бою. Я шагнул к нему, протягивая секиру.
– Вот, моя госпожа, возьми! Похоже, она твоего размера. – Я взмахнул секирой, и мои руки заломило от напряжения. – Или передо мной царевич Ахилл?