Рассказанная Агамемноном 11 глава




Это была не просто догадка. Агамемнон пошатнулся, его лицо побледнело от ужаса. Калхант знал, о чем говорит.

Жрец медленно спустился по ступеням, весь напрягшись от возмущения.

– Отдай Артемиде то, в чем ты отказал ей шестнадцать лет назад, и плыви! Всемогущий Зевс высказал свою волю.

Спрятав лицо в ладонях, Агамемнон отшатнулся от одетой в пурпур судьбы.

– Я не могу!

– Тогда распускай свою армию, – ответил Калхант.

– Я не могу дать богине то, чего она хочет! У нее нет прав этого требовать! Если бы я только мог подумать, чем это обернется, – о, я никогда бы не дал того обещания! Она – Артемида, целомудренная и непорочная. Как она может от меня этого требовать?

– Она требует только то, что ей причитается, не больше. Отдай ей это и отплывай, – холодно повторил Калхант. – Если же ты не выполнишь свой обет, принесенный шестнадцать лет назад, род Атрея канет в небытие, а ты сам умрешь, потерпев полный крах.

Я шагнул вперед и оторвал руки Агамемнона от его лица.

– Что ты пообещал Артемиде?

С глазами, полными слез, он схватился за мои руки, как утопающий за соломинку.

– Одиссей, это был глупый, безрассудный обет! Глупец! Шестнадцать лет назад Клитемнестра выносила нашу последнюю дочь, Ифигению, но ее роды затянулись на три дня и все никак не кончались. Она не могла разродиться. Я молился всем: Великой матери милосердной и смерть приносящей, богам и богиням здоровья, рожениц, детей, жен. Мне никто не ответил, никто из них!

Слезы текли по его щекам, но он продолжал:

– В отчаянии я стал молиться Артемиде, хотя она девственница и отворачивает свое лицо от плодовитых жен. Я молил ее помочь моей супруге разродиться красивым, здоровым младенцем. В награду я пообещал ей самое красивое создание, которое родится в том году в моем царстве. Всего несколько мгновений спустя после того, как я принес обет, Клитемнестра родила нашу дочь, Ифигению. А в конце года я разослал гонцов по всем Микенам, чтобы они принесли мне весь приплод, какой сочтут самым красивым. Козлят, телят, барашков, даже птиц. Я всех осмотрел и всех предложил ей, хотя в глубине души знал, что это не то, чего хочет богиня. Она отвергала все жертвы.

Неужели ничто никогда не изменится? Конец этой ужасной истории был мне так же ясен, словно он был написан на стене у меня перед глазами. Ну почему боги так жестоки?

– Говори до конца, Агамемнон.

– Однажды я был дома вместе с женой и младенцем, и Клитемнестра вслух заметила, что Ифигения – самое красивое создание во всей Элладе, красивее, чем Елена. Не успела она договорить, как я понял, что это Артемида вложила эти слова ей в рот. Охотница хотела получить мою дочь. На меньшее она была не согласна. Но, Одиссей, я не мог этого сделать. Мы бросаем младенцев на произвол судьбы после рождения, но ритуальное человеческое жертвоприношение в Элладе не практиковалось с тех пор, как новые боги вытеснили старых. Поэтому я молился богине и умолял ее понять, почему я не могу дать ей то, чего она хочет. Время шло, ответа не было, и я решил, что она все поняла. Теперь я вижу, она просто выжидала. Она требует того, что я не могу ей дать, – жизнь, которой она помогла начаться и которую требует окончить, пока она еще девственна. История моей дочери завершилась. Но я не могу принести в жертву человека!

Я скрепил сердце. Мой сын был для меня потерян, так почему он должен сохранить свою дочь? У него есть еще две. Его честолюбие разлучило меня со всем, что мне было дорого, – почему бы ему тоже не пострадать? Если мужи, стоящие ниже рангом, обязаны повиноваться богам, это же должен делать и верховный царь, который перед богами говорит за всех. Он дал обет и шестнадцать лет откладывал его выполнение, ибо это касалось его лично. Если бы самое красивое создание, рожденное в тот год в его царстве, оказалось ребенком кого‑нибудь другого, он с чистой совестью принес бы дитя в жертву. Поэтому я взглянул ему в лицо, приняв решение, – моя грудь сжималась от боли: я был изгнанником, и я уступил советам демона, который поселился во мне в тот день, когда оракул моего рода объявил мне мою судьбу.

– Агамемнон, ты совершил ужасный грех. Если цена требований Артемиды – Ифигения, ты должен ее заплатить. Принеси свою дочь в жертву! Если ты этого не сделаешь, твое царство превратится в руины, а твой поход на Трою навеки сделает тебя посмешищем.

Как же он ненавидел быть посмешищем! Ни один самый дорогой для него член его семьи не значил для Агамемнона больше, чем его царский сан, его гордость. На его лице отразилась борьба: отчаяние и горе, с одной стороны, и жалкий удел в бесчестье и насмешках – с другой. Он повернулся к Нестору, надеясь найти поддержку.

– Нестор, что мне делать?

Раздираемый между ужасом и жалостью, старик заломил руки и разрыдался.

– Ужасно, Агамемнон, ужасно! Но ты должен подчиняться богам. Если всемогущий Зевс повелевает тебе отдать Артемиде то, что она требует, у тебя нет выбора. Мне очень жаль, но я вынужден согласиться с тем, что сказал Одиссей.

Безутешно рыдая, верховный царь обратился ко всем остальным; один за другим, побледневшие и помрачневшие, они приняли мою сторону.

Только я один продолжал наблюдать за Калхантом, задаваясь вопросом, не разузнал ли тот тайно о прошлом Агамемнона. Разве можно было забыть ту ненависть и затаенную злобу, которые были написаны на его лице в тот день, когда начался шторм? Коварный муж. К тому же троянец.

В конце концов все закончилось обсуждением того, как это устроить. Агамемнон, смирившийся и убежденный – благодаря мне – в том, что у него нет другого выхода, кроме того, чтобы принести в жертву собственную дочь, объяснил, как трудно будет забрать девушку у матери.

– Клитемнестра никогда не позволит, чтобы Ифигению отвезли в Авлиду и бросили под нож жреца. – Он выглядел постаревшим и больным. – Она царица, она обратится к народу, и народ ее поддержит.

– Есть другие способы.

– Какие же?

– Пошли меня к Клитемнестре, Агамемнон. Я скажу ей, будто из‑за шторма Ахилл совсем потерял покой и поговаривает о том, чтобы забрать мирмидонян и вернуться обратно в Иолк. Я скажу ей, что у тебя возникла замечательная идея – предложить Ифигению ему в жены с условием, что он останется в Авлиде. У Клитемнестры не будет повода сомневаться. Она говорила мне, что всегда хотела выдать Ифигению за Ахилла.

– Но это значит оклеветать Ахилла, – с сомнением произнес Агамемнон. – Он никогда не согласится. Я достаточно его знаю, чтобы понять, он – человек честный. В конце концов, он сын Пелея.

Вне себя от раздражения я поднял глаза к небу.

– Мой господин, он никогда не узнает! Ты же не собираешься рассказывать об этом деле всей ойкумене? Все мы, собравшиеся сегодня здесь, с радостью поклянемся держать все в тайне. Человеческое жертвоприношение не добавит нам популярности среди воинов – они будут думать о том, кто может стать следующим. Но если ни слова не просочится за пределы нашего круга, то никакого вреда не будет и мы умиротворим Артемиду. Ахилл никогда не узнает!

– Очень хорошо, так и сделаем, – сказал он.

Когда мы ушли, я отвел Менелая в сторону:

– Менелай, ты хочешь вернуть Елену?

Его лицо захлестнула боль.

– Как ты можешь об этом спрашивать?

– Тогда помоги мне, или флот никогда не отправится в плавание.

– Сделаю все, что угодно!

– Агамемнон отправит гонца к Клитемнестре, чтобы опередить меня. Гонец предупредит ее не верить моим словам и отказаться выдать мне девушку. Ты должен его перехватить.

Его рот вытянулся в тонкую длинную нить.

– Клянусь, Одиссей, ты будешь единственным, кто будет говорить с Клитемнестрой.

Я был доволен. Ради Елены он это сделает.

 

Все оказалось очень просто. Клитемнестра одобрила жениха, которого, как она думала, Агамемнон выбрал для их любимой младшей дочери. К тому же она знала, что молодому супругу предстоит отправиться на войну в дальние страны. Она обожала Ифигению; выйдя замуж за Ахилла, Ифигения могла остаться дома, в Микенах, пока тот не вернется из Трои. Поэтому Львиный дворец звенел от смеха и радости, пока Клитемнестра собственноручно укладывала в короба роскошные наряды и беседовала с дочерью, посвящая ее в тайны женского тела и брака. Она продолжала говорить с Ифигенией, идя рядом с носилками, даже когда те миновали Львиные ворота. Ее средняя дочь Хрисофемида, уже достигшая брачного возраста, но все еще незамужняя, рыдала от отчаяния и зависти. Электра, самая старшая из сестер, худая, мрачная и непривлекательная – копия своего отца, стояла на крепостном валу со своим младенцем‑братом Орестом на руках, с нежностью прижимая его к себе. По моему наблюдению, между ней и ее матерью явно никогда не было большой любви.

У дороги Клитемнестра потянулась к Ифигении, чтобы поцеловать ее на прощание в лоб. Я содрогнулся. Верховная царица была женщиной, которая ненавидела так же страстно, как и любила. Что она сделает, когда в конце концов узнает правду? Если однажды она возненавидит Агамемнона, у него будет веская причина страшиться ее мести.

Я ехал настолько быстро, насколько быстро носильщики могли нести носилки, горя нетерпением достичь Авлиды. Стоило нам остановиться на отдых или ночлег, Ифигения тут же принималась безыскусно болтать со мной: как она восхищалась Ахиллом, когда украдкой бросала на него взгляды в Львином дворце, как страстно она влюбилась, как замечательно, что ей предстоит выйти за него замуж, ведь именно таково желание ее сердца.

Я ожесточал себя, чтобы не испытать к ней жалости, но временами это бывало трудно – она быта так невинна и такие счастливые были у нее глаза. Но в том, что дает мужчине стойкость и победу в невзгодах, Одиссей сильнее других.

С приходом ночи я приказал принести носилки с задернутыми занавесками в лагерь верховного царя и поместил Ифигению в маленький шатер рядом с шатром ее отца. Я оставил ее с ним; Менелай тоже остался там из страха, что ее вид поколеблет решимость Агамемнона. Подумав, что мудрее будет не привлекать внимания к ее приезду, я не стал ставить стражу вокруг ее шатра. Следить за тем, чтобы она никуда не выходила, предстояло Менелаю.

 

Глава одиннадцатая,

Рассказанная Ахиллом

 

В дождь и холод я каждый день тренировал своих воинов, согревая их тяжелой работой. Может, другие командиры и давали своим войскам слабину, но мирмидоняне знали, что я не таков. Они получали удовольствие от условий, в которых живут, любили жесткую дисциплину и наслаждались чувством превосходства над другими воинами; они понимали, что знают толк в военном деле.

Я никогда не давал себе труда заглянуть в ставку верховного царя, считая это бессмысленным. И когда на небе засияла вторая полная луна, мы все решили, что похода на Трою не будет. И просто ждали команды идти домой.

В первую ночь полнолуния Патрокл отправился провести вечер с Аяксом, Тевкром и Малым Аяксом. Меня звали, но я предпочел никуда не выходить – у меня не было настроения заниматься глупостями, когда нашему предприятию угрожал такой постыдный конец. Я немного поиграл на лире и попел, а потом погрузился в бездействие.

Шум от того, что кто‑то пытается войти в шатер, заставил меня поднять голову. Я увидел женщину, которая стояла, приподняв клапан, у входа. Она была закутана в мокрый гиматий, от которого шел пар. Я ошарашенно уставился на нее, не веря своим глазам. Она шагнула внутрь, задернула занавес над входом, откинула наброшенный на голову гиматий и встряхнула волосами, чтобы освободить их от особенно крупных дождевых капель.

– Ахилл! – воскликнула она, с глазами сияющими, как прозрачный коричневый янтарь. – Я видела тебя в Микенах, когда подглядывала в дверь за троном отца. О, я так счастлива!

К этому времени я уже стоял, разинув рот от изумления.

Ей было не больше пятнадцати‑шестнадцати лет, это я заметил прежде, чем она сняла гиматий, открыв моим глазам кожу, похожую на молочного цвета мрамор с голубыми прожилками вен, и налитую грудь. Рот у нее был бледно‑розовый, с красивым изгибом, волосы – цвета сердца огня. Ее невероятная живость заставляла воздух вокруг звенеть, лицо ее смеялось, а за нежной юностью угадывалась скрытая сила.

– Моей матери не пришлось меня уговаривать, – снова затараторила она, заметив, что я молчу. – Я не смогла ждать до завтра, чтобы сказать тебе, как я счастлива! Ифигения с радостью станет твоей женой!

Я подпрыгнул. Ифигения! Единственная Ифигения, о которой я слышал, была дочерью Агамемнона и Клитемнестры! Но о чем она болтает? С кем она могла меня спутать? Я продолжал глазеть на нее, словно неуклюжий дурак, лишенный дара речи.

Мое молчание и изумление, написанное на моей физиономии, в конце концов изменили выражение ее лица с сияющего от радости на неуверенное.

– Что ты делаешь в Авлиде? – выдавил я.

И тут в шатер вошел Патрокл, увидел нас и остановился.

– Гостья, Ахилл? – Его глаза блеснули. – Тогда я пойду.

Я быстро преградил ему путь и схватил его за локоть.

– Патрокл, она говорит, якобы она – Ифигения! – прошептал я. – Должно быть, это дочь Агамемнона! И по ее словам, она уверена, будто я послал за ней в Микены и просил у ее матери согласия на наш брак!

Его веселость пропала.

– О боги! Это что, заговор, чтобы возвести на тебя напраслину? Или они проверяют, можно ли на тебя рассчитывать?

– Не знаю.

– Мы отправим ее обратно к отцу?

Немного успокоившись, я задумался.

– Нет. Очевидно, она убежала тайком, чтобы увидеться со мной, и никто не знает, что она здесь. Лучше я задержу ее, а ты попытайся подобраться поближе к Агамемнону и выяснить, в чем тут дело. Поторопись.

Он исчез.

– Сядь, моя госпожа, – обратился я к своей гостье, тоже усаживаясь в кресло. – Хочешь воды? Может, чего‑нибудь сладкого?

В следующее мгновение она оказалась у меня на коленях, обвила руки вокруг моей шеи и с легким вздохом прислонила голову к моему плечу. Я был готов сбросить ее на пол, но взглянул на ее перепутавшиеся кудри и передумал. Она была ребенком, и она была влюблена в меня. По сравнению с ней я был немыслимо стар, и для меня это было новое ощущение. Прошло полгода с тех пор, как я в последний раз виделся с Деидамией, но эта девушка будила во мне совсем иные чувства. Моя ленивая, самодовольная жена была на семь лет старше меня, и инициатива в ухаживании принадлежала ей. Для тринадцатилетнего подростка, только открывающего для себя функции тела, связанные с полом, это было изумительно. Теперь же я поймал себя на мысли, какие чувства вызовет во мне Деидамия, когда я закаленным в боях мужем вернусь из Трои. Мне было очень приятно держать Ифигению на коленях, вдыхать не духи, а сладкий, естественный аромат юности.

Улыбающаяся и довольная, она подняла голову, чтобы взглянуть на меня, и снова опустила ее мне на плечо. Я почувствовал, как ее губы ласкают мне горло, а ее грудь, прижатая к моей, жгла, словно раскаленным огнем. Патрокл, Патрокл, поторопись! Потом она сказала что‑то, чего я не расслышал; я запустил руку в ее густые огненные волосы и запрокинул ей голову, чтобы увидеть ее дивное лицо.

– Что ты сказала?

Она покраснела.

– Я только спросила, не поцелуешь ли ты меня.

Я поморщился.

– Нет. Посмотри на мой рот, Ифигения. Он не создан для этого. Мои губы не могут ощутить вкус поцелуя.

– Тогда я сама буду тебя целовать.

Такое заявление должно было бы заставить меня оттолкнуть ее, но я не смог. Вместо этого я позволил ее губам, мягким, словно лебяжий пух, бродить по моему лицу, прижиматься к моим закрытым векам, щекотать основание шеи, где нервы подходят так близко, что заставляют сердце мужчины стучать, словно молот. Страстно желая обнять ее и прижать к себе так, чтобы у нее перехватило дыхание, я заставил себя отпустить ее и сурово посмотрел ей в глаза.

– Ифигения, хватит. Сиди спокойно. – Мне удалось усмирить ее и дождаться возвращения Патрокла.

Он остановился на пороге, насмешливо глядя на меня.

Я разомкнул ее руки, обнимавшие меня, и поднял их кверху, не зная, смеяться мне или сердиться. Патрокл никогда надо мной не смеялся. Потом я дотронулся до ее щеки и пересадил ее с моих колен в кресло. Насмешливое выражение сошло с лица Патрокла, теперь он казался мрачным и очень разгневанным. Но он не сказал ни слова, пока не убедился, что она нас не услышит.

– Ахилл, они состряпали неплохой заговор.

– Я так и думал. Что за заговор?

– Мне повезло. Агамемнон беседовал с Калхантом в своем шатре с глазу на глаз. Я тихонько улегся с подветренной стороны и сумел услышать большую часть того, о чем они говорили. – Он содрогнулся и вздохнул. – Ахилл, они использовали твое имя, чтобы выманить это дитя у ее матери! Чтобы привезти девушку в Авлиду, они сказали Клитемнестре, будто ты хочешь жениться на Ифигении до отплытия. Завтра ее принесут в жертву Артемиде, чтобы искупить какой‑то проступок Агамемнона перед богиней.

Гнев испытывает всякий мужчина, хотя одним его доводится испытывать в большей степени, нежели другим. Я никогда не считал себя слишком подверженным гневу, но сейчас он просто захлестнул меня – великий гнев, стирающий чувства, мораль, принципы, благопристойность. Должно быть, боги на Олимпе ужаснулись. Мой рот растянулся в хищном оскале, обнажившем зубы, я дрожал, словно мной опять овладел морок, и я бы тотчас же вышел под дождь, чтобы зарубить Агамемнона со жрецом своей секирой, если бы Патрокл не схватил меня за руки с силой, которой я от него не ожидал.

– Ахилл, подумай! – прошептал он. – Подумай! Какой прок их убивать? Ее кровь необходима для того, чтобы флот мог отплыть! Из того, что было сказано между Агамемноном и Калхантом, мне стало ясно: верховного царя вынудили пойти на это!

Я сжал кулаки с такой силой, что разомкнул его захват.

– И поэтому ты предлагаешь мне стоять в стороне и радоваться? Они использовали мое имя, чтобы совершить преступление, которое запрещают новые боги! Это варварство! Это оскверняет воздух, которым мы дышим! И они использовали мое имя! – Я встряхнул его так, что у него застучали зубы. – Посмотри на нее, Патрокл! Ты сможешь стоять рядом и смотреть, как ее приносят в жертву, словно овцу?

– Нет, ты не понял меня! – торопливо возразил он. – Я только хотел сказать, что нам нужно подумать об этом трезво, а не в ослеплении гнева! Ахилл, подумай! Подумай!

Я пытался. Изо всех сил. Демон безумия бурлил во мне с такой яростью, что победа над ним почти стоила мне жизни. С посеревшим лицом я приходил в себя, и ко мне возвращалась способность логически мыслить. Обмануть их! Должен быть способ обмануть их! Я взял его руки в свои.

– Патрокл, ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

– Все, что угодно.

– Тогда ступай и отыщи Автомедонта и Алкимеда. Они – мирмидоняне, и мы можем доверять им в любом деле. Скажи Алкимеду, что он должен найти молодого оленя и выкрасить его рога золотом. Он должен найти животное к утру! Полностью доверься Автомедонту. Завтра вы оба должны спрятаться за алтарем до того, как начнется жертвоприношение. Оленя держи при себе на золотой цепи. Калхант в своих ритуалах использует очень много дыма. Когда Ифигения будет лежать на алтаре и все окутается дымом – жрец не посмеет перерезать ей горло на глазах у отца, – хватайте девушку и кладите на ее место оленя. Конечно, Калхант все поймет, но Калхант хочет жить. Он ничего не скажет, только объявит о том, что случилось чудо.

– Да, это может сработать… Но как мы с Автомедонтом уведем ее прочь?

– За алтарем есть маленький шалаш, где они держат жертвы. Спрячьте ее там, пока все не разойдутся. Потом приведите ко мне в шатер. Я отправлю ее назад к Клитемнестре вместе с посланием, в котором расскажу про заговор. Ты обо всем позаботишься?

– Да, Ахилл. А ты?

– Я уже долго не ходил на гадания Калханта, но завтра я приду в лагерь верховного царя как раз накануне церемонии. А теперь я отправлю ее обратно в ее шатер. Я не знаю, как ей удалось выбраться оттуда никем не замеченной, но очень важно, чтобы по дороге обратно ее тоже никто не увидел. Я сам ее отведу.

– Может, кто‑то ее и видел.

– Нет. Они бы никогда не позволили ей провести со мной столько времени, боясь, что я успею лишить ее девственности. Артемида предпочитает невинных.

Он нахмурился.

– Ахилл, не лучше ли отправить ее к матери прямо сейчас?

– Я не могу, Патрокл. Это значит открыто порвать с Агамемноном. Если завтра все пойдет так, как мы задумали, мы отплывем до того, как Клитемнестра о чем‑либо узнает.

– Значит, ты веришь, будто для того, чтобы погода улучшилась, необходима смерть Ифигении? – спросил он странным тоном.

– Нет, я думаю, погода и так улучшится через день или два. Патрокл, я не хочу открыто враждовать с Агамемноном, ты ведь понимаешь? Я хочу пойти на Трою!

– Я вижу. – Он пожал плечами. – Что ж, пора идти. Бедняга Алкимед умрет от ужаса, когда узнает, что ему нужно поймать молодого оленя! Я переночую у Алкимеда. Если я не предупрежу тебя, что наш план сорвался, можешь быть уверен, в полдень мы будем за алтарем.

– Хорошо.

Он выскользнул в дождь.

Ифигения смотрела на нас округлившимися глазами.

– Кто это был? – Она умирала от любопытства.

– Мой двоюродный брат Патрокл. С войском неприятности.

– О…

Она задумалась на мгновение, а потом сказала:

– Он очень похож на тебя, только у него глаза голубые и он меньше ростом.

– И у него есть губы.

Она фыркнула.

– Это делает его заурядным. Я люблю твой рот таким, какой он есть, Ахилл.

Я заставил ее встать.

– А теперь я должен отвести тебя обратно в твой шатер, пока тебя не хватились.

– Нет!

Она надеялась уговорить меня, поглаживая мне руку.

– Да, Ифигения.

– Мы завтра поженимся. Почему ты не позволишь мне остаться на ночь?

– Потому что ты – дочь верховного царя Микен, а дочь верховного царя Микен должна выходить замуж девственницей. Жрицы подтвердят это накануне, а потом я должен буду показать всем брачную простыню, чтобы доказать, что стал твоим мужем во всех смыслах, – твердо ответил я.

Она надула губы.

– Я не хочу уходить!

– Хочешь или нет, но придется, Ифигения. – Я взял ее лицо в ладони. – Перед тем как я отведу тебя домой, ты должна кое‑что мне пообещать.

– Все, что угодно, – ответила она, сияя от счастья.

– Не говори о том, что была у меня, ни своему отцу, ни кому‑то еще. Если ты скажешь, в твоей девственности усомнятся.

Она улыбнулась:

– Что ж, всего одна ночь! Я смогу это пережить. Отведи меня обратно, Ахилл.

 

Предупреждения от Патрокла о том, что наш план сорвался, не было. Задолго до полудня я надел свои парадные доспехи, те, которые дал мне отец, – из сокровищ царя Миноса, – и отправился к алтарю под платаном. Все выглядело как обычно, и я вздохнул с облегчением. Патрокл с Автомедонтом были на месте.

О, как изменились лица царей, когда они меня увидели! Одиссей тут же крепко схватил Агамемнона за руку, Нестор сжался между Диомедом и Менелаем, Идоменей же, последний из пришедших, выглядел испуганно и неловко. Они все знали. Кивнув в знак приветствия, я стал сбоку, словно пришел сегодня сюда по чистой случайности. Позади нас раздался звук шагов по мокрой траве; Одиссей пожал плечами, поняв, что у них уже нет времени, чтобы убедить меня уйти. Нет, мне не дано было увидеть, как работает его разум. В Одиссее открытость и нормальность свидетельствовали о хитрости. Самый опасный человек в ойкумене. Рыжеволосый и левша. Дурные знаки.

Словно из любопытства, я обернулся и увидел Ифигению, которая шла к алтарю медленно и гордо, с высоко поднятой головой; только редкое подрагивание губ выдавало ее внутренний ужас. Увидев меня, она вздрогнула, точно я ее ударил; я всмотрелся в ее глаза и понял: сейчас она лишилась последней надежды. Ее шок превратился в гнев, чувство злобное и едкое, не имевшее ничего общего с тем гневом, который я почувствовал, когда Патрокл рассказал мне про заговор. Она меня ненавидела, презирала, ее пристальный взгляд напомнил мне взгляд моей матери. А я стоял, флегматично глядя на алтарь, страстно желая, чтобы настал тот момент, когда я смогу ей все объяснить.

К Одиссею подошел Диомед. Они вдвоем поддерживали Агамемнона под руки, помогая ему стоять прямо. Его лицо было мертвенно‑бледным, выжатым, словно лимон. Калхант пальцем в спину подтолкнул Ифигению вперед. Цепей на ней не было. Могу представить, с каким презрением она их отвергла, – она была дочерью Агамемнона и Клитемнестры, чья гордость была известна всем.

У подножия алтаря она обернулась, чтобы взглянуть на нас глазами, сверкающими презрением, потом поднялась по ступеням и быстро улеглась на жертвенник, сцепив руки под грудью, – ее профиль четко вырисовывался на фоне серого вздымающегося моря. С утра не выпало ни капли дождя – ее мраморное ложе было сухим.

Калхант бросил разные порошки в пламя, горевшее в трех треножниках, расставленных вокруг алтаря; заклубился зеленый и желтый дым, пропитавший все вокруг мерзкой серной вонью. Размахивая длинным, украшенным драгоценными камнями ножом, Калхант кидался из стороны в сторону, словно огромная, безумная летучая мышь. Когда его рука поднялась вверх, сверкнув лезвием ножа, я остался на месте, охваченный ужасом, но завороженный зрелищем. Лезвие блеснуло, опускаясь, клубы дыма скопились вокруг жреца, скрыв его из виду. Кто‑то вскрикнул, – это был резкий вопль отчаяния, замерший при стуке металла о камень. Мы стояли как статуи. Потом налетел порыв ветра и со свистом унес дым прочь. Ифигения неподвижно лежала на алтаре, ее кровь бежала по выдолбленному в камне каналу, стекая в огромную золотую чашу в руках Калханта.

Агамемнона вырвало. Даже Одиссей зажал рот рукой. Но я не мог смотреть ни на кого, кроме Ифигении, превратившейся в тленный прах; рот мой был открыт в долгом мучительном стоне. Мои вены наполнились безумием. Я бросился вперед с мечом в руке; если бы не Одиссей с Диомедом, поддерживавшие Агамемнона, я бы отсек ему голову, – он висел между ними, с его ухоженной бороды стекала блевотина. Они бросили его, словно мешок, чтобы схватить меня, отчаянно стараясь вырвать у меня меч, но я раскидал их в стороны, словно кукол. Идоменей с Менелаем бросились к ним на помощь, даже старик Нестор вступил в драку. Впятером они повалили меня наземь, и мое лицо оказалось в паре ладоней от лица Агамемнона, – я осыпал его проклятиями, пока мой голос не превратился в визг. Внезапно силы оставили меня, и я разрыдался. Тогда они оторвали мои пальцы от эфеса меча и подняли нас обоих на ноги.

– Агамемнон, ты воспользовался моим именем, чтобы совершить эту подлость, – проговорил я сквозь слезы: ярость ушла, ненависть осталась. – В угоду своей гордыне ты позволил принести в жертву собственную дочь. С этого дня и навеки ты для меня значишь не больше, чем самый последний раб. Ты ничем не лучше меня. Но я еще хуже. Если бы не мое честолюбие, я смог бы этому помешать. Но вот что я скажу тебе, верховный царь! Я отправлю послание Клитемнестре, в котором расскажу обо всем, что здесь произошло. Я не пощажу никого, ни тебя, ни других, и еще меньше – самого себя. Наша честь запятнана так, что ее не отмыть. Мы прокляты.

– Я пытался этому помешать, – без выражения проговорил он. – Я отправил гонца к Клитемнестре, чтобы предупредить ее, но он был убит. Я пытался, я пытался… Шестнадцать лет я пытался предотвратить этот день. Вини во всем богов. Они провели нас всех.

Я плюнул ему под ноги.

– Не вини богов в собственных грехах, верховный царь! Наша слабость всему виной. Потому что мы – смертны.

 

Кое‑как я добрел до своего шатра. Первое, что я увидел, было кресло, в котором она сидела у меня на коленях. В другом кресле сидел Патрокл, заливаясь слезами. Услышав, как я вошел, он поднял меч, лежавший на ковре у его ног, и опустился передо мной на колени, вытянув меч вперед.

– Что это значит? – спросил я, не зная, как пережить боль.

Приставив острие себе к горлу, он протянул мне рукоятку.

– Убей меня! Я подвел тебя, Ахилл. Я уронил твою честь.

– Я сам себя подвел, Патрокл. Я сам уронил свою честь.

– Убей меня! – умолял он.

Я взглянул на меч и отбросил его в сторону.

– Нет!

– Я заслуживаю смерти!

– Мы все заслуживаем смерти, но нас ждет другая судьба.

Мои пальцы путались в пряжках кирасы. Он принялся помогать мне – привычки неискоренимы, даже в страдании.

– Это я виноват, Патрокл. Моя гордыня и честолюбие! Как я мог оставить ее судьбу висеть на таких тонких, непрочных нитях? Я готов был ее полюбить, я бы с радостью женился на ней. В разводе с Деидамией не было бы ничего постыдного – мой отец с Ликомедом устроили наш брак по хитрому расчету, чтобы уберечь меня от неприятностей. Ты предложил мне сразу же отправить Ифигению к матери, и это был дельный совет. Я отказался, ибо побоялся подвергнуть риску свое положение в армии. Я послушался гордыни и честолюбия, и я проиграл.

Доспехи были сняты. Патрокл принялся укладывать их в специальный ларь. Всегда ведет себя как слуга.

– Так что же случилось? – спросил я, когда он налил нам вина.

– Все шло хорошо. – Он сел напротив меня. – Мы поймали оленя.

Его глаза потемнели и наполнились слезами.

– Но я решил не делить славу с Автомедонтом. Я хотел один получить всю твою благодарность. Поэтому я взял оленя и спрятался за алтарем в одиночку. А потом эта тварь заволновалась и начала мычать. Я забыл его одурманить! Вдвоем с Автомедонтом мы бы с ним справились. Но в одиночку это было невозможно. Калхант нашел меня. Ахилл, он – настоящий воин! Одно мгновение я смотрел на него, а в следующее он схватил чашу и ударил меня. Когда я пришел в себя, я был связан по рукам и ногам, с кляпом во рту. Вот почему я молю тебя убить меня. Если бы я взял с собой Автомедонта, все вышло бы так, как мы запланировали.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: