Одиссей усмехнулся:
– Неужели остальные в таком же унынии, как Ахилл? Тогда мне вас жаль. Но я не могу отрицать, что сын Пелея сказал правду. От себя я добавлю, что если мы останемся зимовать, нам будет трудно добывать провизию. Сейчас мы можем брать все, что нам требуется, в Вифинии, но зимы здесь, как поговаривают, холодные и снежные.
Ахилл вскочил на ноги и яростно накинулся на Агамемнона.
– Вот о чем я тебе говорил в Авлиде еще до отплытия! Ты совсем не подумал о том, как будешь кормить огромную армию! Какой у нас выбор? Между тем остаться ли нам здесь или идти домой? Я так не думаю. Все, что нам осталось, – это воспользоваться ветрами в начале зимы и отплыть в Элладу, чтобы больше никогда не вернуться. Царь Агамемнон, ты – дурак! Самодовольный дурак!
Агамемнон сидел очень тихо, но видно было, что он едва сдерживает гнев.
– Ахилл прав, – прорычал Идоменей. – Все было спланировано хуже некуда.
Он перевел дыхание, свирепо глядя на своего собрата‑вождя.
– Скажи нам, Одиссей, сможем мы взять Трою штурмом или нет?
– Идоменей, об этом нечего даже думать.
Чувства накалялись – Ахилл высек искру, а Агамемнон раздул ее своим молчанием. Он сидел, кусая губы, весь напрягшись от усилия, с которым он сдерживал свою ярость.
– Почему ты не хочешь признать, что не сумел как следует спланировать такой большой поход? – спросил Ахилл. – Будь ты ничтожнее, чем есть, и не будь ты тем, кем стал по воле богов, я бы избил тебя. Ты привел нас к Трое, не думая ни о чем, кроме собственной славы! Ты использовал клятву, чтобы собрать великую армию, позабыв про желания и нужду собственного брата! Насколько сильно в действительности тебя заботил Менелай? Можешь ли ты честно признаться, что делаешь это ради брата? Конечно же нет! Ты никогда и не притворялся! С самого начала твоей целью было обогатиться за счет троянской казны и создать себе империю в Малой Азии! Мы бы все получили свой куш, признаю, но ты получил бы больше всех!
|
|
Менелай разрыдался, по его щекам потекли слезы, и его горе свидетельствовало об ужасном разочаровании. Пока он всхлипывал, как поранившийся ребенок, Ахилл поглаживал его по плечу. Атмосфера была накалена до предела, еще одно слово – и они все схватили бы Агамемнона за горло. Почувствовав, что моя рука ищет меч, я взглянул на Одиссея, стоящего неподвижно с жезлом в руке, в то время как Агамемнон сцепил руки на коленях и уставился на них.
В конце концов Нестор, воспользовавшись паузой, разрядил обстановку. Он свирепо накинулся на Ахилла:
– Юноша, твой недостаток уважения заслуживает порки! Что дает тебе право порицать своего верховного царя, когда молчат такие мужи, как я? Одиссей не предъявил никаких обвинений, как же ты смеешь это делать? Придержи свой язык!
Ахилл безропотно подчинился. Он преклонил колено перед Агамемноном, прося прощения, и сел на свое место. По натуре он не отличался горячностью, но между ним и Агамемноном была неприязнь – с тех самых пор, как умерла Ифигения. Понятное дело. Использовав его имя, чтобы выманить девушку у Клитемнестры, Агамемнон не спросил его согласия. Судя по всему, Ахилл так и не простил никого из нас – и меньше всех Агамемнона – за то, что мы приняли в этом участие.
– Одиссей, – сказал Нестор, – по старшинству тебе не положено управлять таким знатным собранием, поэтому отдай жезл мне и позволь взять слово.
|
|
Он сурово посмотрел на нас:
– Это собрание – срам! В дни моей молодости никто не посмел бы сказать того, что я сегодня услышал! Когда я был молод, а Геракл странствовал по Элладе, все было иначе.
Мы откинулись на стульях и приготовились покорно выслушать знаменитое Несторово нравоучение, хотя, вспоминая об этом позже, я был уверен, что старик намеренно начал молоть чепуху – вынужденные молчать, мы успокоились.
– Возьмите Геракла, – продолжал Нестор. – Несправедливо отданный в услужение царю, недостойному носить пурпур, он получал от него задания, которые должны были принести ему смерть или унижение, – и он даже не протестовал. Слово царя было для него священно. Он был благороден разумом и могуч рукой. Может, и рожденный богом, но он был мужчиной! Лучшим, чем тот, которым ты сможешь стать, юный Ахилл. И ты, юный Аякс. Царь – это царь. Геракл никогда этого не забывал, ни тогда, когда брел по колено в нечистотах, ни тогда, когда скользил по краю бездны отчаяния и безумия.[16]Его истинное мужество возвысило его над Эврисфеем, тем, кому он служил. Вот чем восхищались в нем все остальные мужи, за что его почитали. Он знал, что положено богам и что положено царю. И честно платил должное каждому. И хотя я с радостью в сердце привечал его, как родного брата, он никогда этим не злоупотреблял – ведь я был сыном Нелея, а он считался немногим лучше изгоя. Именно принятие своего рабского положения, уважение и терпение завоевали ему вечную любовь и имя героя! Ах! Больше в ойкумене не будет таких, как он!
|
|
Отлично! Он закончил, и жезл должен был перейти обратно к Одиссею, чтобы совет мог продолжаться. Но он не закончил; вместо этого он принялся за новую проповедь.
– Тесей! – воскликнул он. – Тесей – вот еще один пример! Он пал жертвой безумия, а не недостатка благородства, позабыв о царском долге. Он сам был верховным царем, но я знал его как настоящего мужчину! А твой отец, Диомед? Тидий был самым могучим воином своего времени, и он пал под теми самыми стенами, которые ты взял, Диомед, когда пришел твой срок, и окончил жизнь с честью. Если бы я знал, какие мужи называют себя царями и наследниками царей здесь, на троянском берегу, я бы никогда не покинул песчаный Пилос, никогда не поплыл бы по синему морю. Патрокл, налей еще вина. Я еще не все сказал, но у меня пересохло в горле.
Патрокл медленно встал – он был выведен из себя больше всех нас; было видно, что ему больно слышать, как поносят Ахилла. Не моргнув глазом, старый царь Пилоса залпом выпил неразбавленное вино, облизал губы и уселся на свободный стул рядом с Агамемноном.
– Одиссей, я намерен предвосхитить то, что ты хотел сказать. Я не хочу тебя оскорбить, но, чтобы держать этих наглых юнцов на своем месте, нужна рука старейшины.
Одиссей расплылся в широкой улыбке:
– Продолжай, мой господин! Ты скажешь все так же хорошо, как и я, если не лучше.
Именно тогда я заподозрил что‑то неладное. Эти двое шушукались целыми днями, неужели все это они подготовили заранее?
– В этом я сомневаюсь. – Глаза Нестора ярко сверкнули. – Несмотря на свою молодость, ты носишь на плечах отличную голову. Я буду сидеть здесь, позабуду про личности и стану придерживаться фактов. Чтобы избежать недопонимания или ошибок, нам все нужно взвесить хладнокровно. Прежде всего, что сделано, то сделано. Прошлое должно оставаться в прошлом, и не стоит тащить его за собой, чтобы распалять обиды.
Сидя на стуле, он наклонился вперед:
– Итак, у нас есть армия больше чем в сто тысяч человек, считая воинов и помощников, и эта армия всего в трех лигах от Трои. Среди помощников есть повара, рабы, мореходы, оружейники, каменотесы и мастера. Мне кажется, если бы наша экспедиция была так плохо спланирована, как пытается представить царевич Ахилл, тогда бы их у нас не было. Очень хорошо. Это даже не нужно обсуждать. Еще нам нужно подумать о времени. Наш досточтимый жрец Калхант сказал, что нас ждут десять лет войны, и тут я склонен ему поверить. Мы пришли сюда не для того, чтобы покорить один город! Мы пришли сюда, чтобы покорить народы. От Трои до самой Киликии. Такую большую задачу не выполнишь в мгновение ока. Даже если бы мы могли разрушить троянские стены, этого нельзя делать. Разве мы пираты? Разбойники? Разве это набег? Если это так, то мы нападем на один город и с добычей вернемся домой. Но мы – не пираты. Нам нельзя останавливаться на Трое! Мы должны идти дальше и покорить Дарданию, Мизию, Лидию, Карию, Ликию и Киликию.
Ахилл попался; он смотрел на Нестора, словно никогда его раньше не видел. Я заметил, что так же смотрел на него и Агамемнон.
– Что, если мы разделим армию на две части? – почти мечтательно сказал Нестор. – Одна часть останется у Трои, а другая будет свободно передвигаться. Войска, которые останутся у Трои, смогут ее сдерживать, ведь они по меньшей мере равны любой армии, которую Приам сможет выставить против нас. Вторая часть будет странствовать по побережью Малой Азии, нападая, грабя и сжигая каждое поселение от Адрамиттия до дальних рубежей Киликии. Она будет истреблять каждого десятого, разрушать, угонять в рабство, грабить города, опустошать земли, всегда появляясь там, где ее не ждут. Этим мы достигнем двух целей: обеспечим обе части нашей армии достаточными запасами продовольствия и других необходимых вещей – возможно, даже предметов роскоши – и будем постоянно держать союзников Трои в Малой Азии в таком страхе, что они никогда не смогут послать Приаму никакой помощи. Население побережья недостаточно многочисленно, чтобы противостоять большой и хорошо обученной армии. Но я очень сомневаюсь, что кто‑нибудь из царей Малой Азии будет настолько дальновиден, чтобы бросить собственные земли и стянуть силы в Трою.
Конечно же, эта парочка придумала все заранее! Слова капали у Нестора с языка, словно сироп с пирожного. Одиссей сидел, улыбаясь довольно и одобрительно, Нестор был в своей стихии.
– Половина армии, оставшаяся под Троей, помешает троянцам напасть на наш лагерь и наши корабли, – продолжал он. – И она будет постепенно подрывать дух внутри города. Что нам нужно сделать, так это в сознании жителей Трои превратить стены из защиты в тюрьму. Не буду вдаваться в детали, но у нас есть способы влиять на мысли троянцев, от крепости до самой жалкой лачуги. Уж поверьте мне на слово. Здесь важно мастерство, но с Одиссеем мастерство у нас есть.
Он вздохнул, поерзал, попросил еще вина; но на этот раз, когда Патрокл обходил собравшихся, он делал это с большим уважением к старому царю Пилоса.
– Если мы решим продолжать войну, – сказал Нестор, – нас ждет большая награда, нужно только протянуть руку, чтобы ее забрать. Нам и не снилось, как богата Троя. Трофеи пополнят казну наших народов и нашу с вами тоже. В этом Ахилл был прав. Напомню, Агамемнон всегда видел преимущество в том, чтобы разбить союзников Малой Азии. Если мы действительно их разобьем, то получим свободу создавать колонии, переселять людей на просторы, не сравнимые с теснотой Эллады. И самое главное – продолжал он голосом тихим, но более властным, – Геллеспонт и Понт Эвксинский будут нашими. Мы сможем колонизировать даже Эвксину. Мы получим олово и медь, чтобы плавить бронзу. Мы получим скифское золото. Изумруды. Сапфиры. Рубины. Серебро. Шерсть. Отборную пшеницу. Ячмень. Янтарь. Металлы. Другую пищу. Другие предметы для торговли. Волнующая перспектива, согласны?
Мы зашевелились, улыбаясь друг другу, в то время как Агамемнон заметно оживился.
– Стены Трои нужно оставить в покое, – уверенно продолжал старик. – Половина армии, которая останется здесь, должна играть только роль раздражителя – держать троянцев в напряжении и довольствоваться мелкими стычками. У нас здесь прекрасный лагерь, и я не вижу необходимости перебираться на другое место. Одиссей, как называются эти реки?
Одиссей тут же ответил:
– Большая, с желтой водой, зовется Скамандр.[17]Она загрязнена троянскими сточными водами, поэтому в ней нельзя купаться и брать воду для питья. Та, что поменьше, с чистой водой, – Симоис.
– Благодарю. Тогда нашей первой задачей будет построить защитную стену от Скамандра до Симоиса на расстоянии примерно одной лиги от лагуны в сторону берега. Высотой она должна быть не меньше пятнадцати локтей. Снаружи мы устроим частокол из заточенных кольев и выкопаем ров в пятнадцать локтей глубиной, дно которого тоже утыкаем кольями. Это будет всю зиму держать при деле ту часть армии, которая останется под Троей, к тому же от работы воины быстрее согреются.
Внезапно он остановился и махнул Одиссею:
– Я сказал свое. Одиссей, продолжай.
Конечно же, они втайне подготовили все это заранее! Одиссей продолжил так, словно все это время говорил он:
– Нельзя допустить, чтобы какая‑то часть армии постоянно бездействовала, поэтому обе половины будут служить по очереди: шесть лун под Троей, шесть лун в набегах на побережье. Так силы у них всегда будут свежими. Я не устану повторять: мы должны создать и сохранить впечатление, что, если понадобится, мы останемся на этой стороне Эгейского моря навсегда! Будь то троянцы или ликийцы, но я хочу, чтобы с каждым прошедшим годом народы Малой Азии все больше отчаивались, слабели и теряли надежду. Подвижная часть нашей армии заставит Приама с его союзниками истечь кровью. Их золото перекочует в наши сундуки. По моим подсчетам, на то, чтобы до них это дошло, понадобится два года, но до них дойдет. Непременно.
– Если я правильно понял, – произнес Ахилл очень вежливым тоном, – эта подвижная часть армии не будет жить здесь?
– Нет, у нее будет отдельная ставка, – ответил Одиссей, очень обрадованный такой вежливости. – Дальше к югу, возможно на границе Дардании и Мизии. В тех краях есть порт под названием Асс. Я там не был, но Телеф говорит, что он нам подойдет. Туда будут свозиться трофеи, добытые на побережье, а также провизия и все остальное. Между Ассом и нашим берегом будет налажено постоянное сообщение – корабли будут ходить близко к берегу, чтобы не зависеть от непогоды. Единственный опытный мореход среди вождей – Феникс, поэтому я предлагаю, чтобы за это постоянное сообщение отвечал он. Я знаю, он поклялся Пелею не оставлять Ахилла, но он отлично справится с этим в своей новой роли.
Он на мгновение остановился, чтобы дать своим серым глазам заглянуть в каждую пару глаз, которая на него смотрела.
– Наконец, я напомню всем здесь присутствующим, что Калхант напророчил войне длиться десять лет. Думаю, за более короткое время нам не управиться. И об этом вы все должны подумать. Десять лет вдали от дома. Десять лет, за которые ваши дети вырастут. Десять лет, в течение которых править вашими народами придется вашим женам. Дом далеко, а наше дело здесь требует слишком много сил, чтобы позволить нам время от времени посещать Элладу. Десять лет – это очень долгий срок.
Он повернулся к Агамемнону:
– Мой господин, наш с Нестором план будет иметь силу только с твоего одобрения. Если тебе он не нравится, мы с Нестором не скажем больше ни слова. Мы были и останемся твоими слугами.
Десять лет вдали от дома. Десять лет в изгнании. Стоило ли завоевание Малой Азии такой цены? Я этого не знал. Хотя, думаю, если бы не Одиссей, то я предпочел бы отплыть домой на следующий же день, но раз он явно решил остаться, я заглушил желание своего сердца.
Агамемнон глубоко вздохнул:
– Пусть будет так. Десять лет. Я думаю, награда этого стоит. Мы очень много получим взамен. И все же я оставлю решение за вами. Вы должны хотеть этого так же, как я.
Он поднялся и встал перед нами:
– Я напомню вам, что все вы здесь цари или царские наследники. Мы, мужи Эллады, отдали власть царям с одобрения олимпийцев. Сбросив ярмо матриархата, мы заменили старых богов новыми. Но, правя, мужи должны искать у богов поддержку, ибо мужчины не обладают доказательством плодородия, не несут в себе связи с детьми матери Земли. Мы отвечаем перед своими народами иначе, чем отвечали при старых богах. Тогда мы были несчастными существами, обреченными на заклание, которых царица приносила в жертву, чтобы умилостивить Bеликую мать, когда случался неурожай, или проигрывалась война, или нападала чума или другое бедствие. Новые боги освободили мужчин от их роковой доли, наделили нас истинной властью. Между нами и нашими народами нет посредников. Поэтому мне и удалось такое великое начинание. Оно принесет нашим народам спасение, распространит наши обычаи и традиции. Если бы мне пришлось вернуться домой сейчас, я был бы посрамлен перед своим народом и вынужден признать поражение. Как тогда я смогу воспротивиться, если народ, разделяя мое унижение, решит вернуть старых богов, принести меня в жертву и возвысить мою жену?
Он сел на стул и положил свои белые красивые руки на задрапированные в пурпур колени.
– Я поступлю так, как решите вы. Если кто‑нибудь хочет сдаться и вернуться в Элладу, пусть поднимет руку.
Руки никто не поднял. В комнате стояла тишина.
– Пусть будет так. Одиссей, Нестор, у вас есть что добавить?
– Нет, мой господин, – сказал Одиссей.
– Нет, мой господин, – ответил Нестор.
– Идоменей?
– Я со всем согласен, Агамемнон.
– Тогда нам нужно обсудить детали. Патрокл, раз уж тебе выпало быть виночерпием, ступай и прикажи подать еду.
– Как ты разделишь армию, мой господин? – спросил Мерион.
– Войска будут меняться, как предложил Одиссей. Однако с одной оговоркой. Я считаю, во Второй армии должна быть постоянная часть из мужей, которые останутся с ней на всю войну. Среди вас есть юноши, подающие большие надежды. Сидеть под Троей им будет в тягость. Я должен оставаться здесь круглый год вместе с Идоменеем, Одиссеем, Нестором, Диомедом, Менесфеем и Паламедом. Ахилл, оба Аякса, Тевкр, Мерион, вы молоды. Вам я доверяю Вторую армию. Вашим верховным вождем будет Ахилл. Ахилл, ты будешь держать ответ только передо мной или Одиссеем. Все решения во время походов и в Ассе будут твоими, не важно, насколько выше по старшинству будут те мужи, которые придут из‑под Трои, чтобы провести шесть лун на войне. Ясно? Ты согласен быть верховным вождем?
Ахилл вскочил на ноги, весь дрожа; я едва мог вынести сияние его глаз, желтых и ярких, словно сам Гелиос.
– Клянусь всеми богами, ты никогда не пожалеешь о том, что доверился мне, мой господин.
– Тогда прими от меня командование, сын Пелея, и выбери себе помощников.
Я посмотрел на Одиссея и покачал головой; рыжая бровь взлетела вверх, серые глаза сверкнули. Скорее бы увидеться с ним наедине! Вот уж поистине замысел так замысел!
Глава шестнадцатая,
Рассказанная Еленой
Под тенью Трои Агамемнон камень за камнем строил город; каждый день, стоя на балконе, я выглядывала за стены и смотрела на ахейцев, расположившихся на берегу Геллеспонта. Издали они были похожи на муравьев. Они копошились, используя гальку и стволы могучих деревьев для строительства стены, которая протянулась от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра. Дальше, на берегу, росли дома – высокие казармы, чтобы укрыть воинов на зиму, амбары, чтобы хранить пшеницу и ячмень от непогоды и крыс.
С тех пор как прибыл ахейский флот, моя жизнь стала намного труднее, хотя она и так никогда не была такой, какой я ее себе представляла, пока не оказалась в Трое. Почему нам не дано видеть будущее в мираже времен, даже если оно ясно там нарисовано? Мне следовало бы знать. Но Парис был для меня всем; все, что я видела, был Парис, Парис, Парис.
В Амиклах я была царицей. Это моя кровь дала Менелаю право на трон. Народ Лакедемона доверил мне, дочери Тиндарея, свое благополучие и заступничество перед богами. Я была там важным человеком. Когда я проезжала в царской повозке по улицам Амиклов, все мне кланялись. Мне поклонялись. Мной восхищались. Я была царицей Еленой, единственной из божественных отпрысков Леды, оставшейся дома. И, оглядываясь назад, я понимала, насколько полна была моя жизнь: охота, игрища, празднества, двор, всяческие развлечения. В Амиклах я говорила, что время едва ползет, но теперь я поняла: в те дни я и представления не имела, что такое настоящая скука.
В Трое я научилась скучать по‑настоящему. Здесь я – не царица. Я не имею никаких прав. Я – жена младшего царского сына. И я – ненавистная чужеземка. Меня связывают правила и ограничения, пренебречь которыми у меня нет ни силы, ни власти. И здесь нечего делать, совсем нечего делать! Я не могу щелкнуть пальцами и приказать подать колесницу, чтобы поехать посмотреть, как мужи упражняются в спорте или военном искусстве. Я не могу выбраться из внутренней крепости. Когда я попыталась отправиться в нижний город, все, от Гекабы до Антенора, объявили меня легкомысленной, распутной и капризной – ведь мне вздумалось якшаться с чернью. Неужели я не понимаю, что стоит мужам в какой‑нибудь таверне увидеть мои обнаженные груди, как меня тут же изнасилуют? Но когда я их прикрыла, Приам все равно ответил «нет».
Мой мир внезапно стал ограничен моими собственными покоями (в этом Приам проявил щедрость – у нас с Парисом было много богато украшенных комнат) и залами, где собиралась знать крепости. А Парис, мой прекрасный Парис, оказался обычным мужчиной. Он ведет себя так – и только так! – как угодно ему. А ему редко угодно составить компанию своей супруге. Я здесь ради любви, но любовь быстро проходит, когда любовникам больше нечего узнавать друг о друге. С появлением ахейцев моя жизнь, и так уже скучная, стала еще хуже. На меня смотрели как на причину бедствия и обвиняли в приходе Агамемнона. Глупцы! Сначала я пыталась убедить троянскую знать в том, что Агамемнон никогда бы не начал войну из‑за женщины, пусть она будет дважды его свояченицей, что Агамемнон говорил о войне с Троей еще той далекой ночью, когда жрецы четвертовали белого коня и я была отдана Менелаю. Никто меня не слушал. Никто не хотел меня слушать. Из‑за меня ахейцы стояли на берегу Геллеспонта. Из‑за меня за могучей стеной, протянувшейся от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра, рос ахейский город. Все было из‑за меня.
Бедный старый Приам очень встревожился. Вместо того чтобы усаживаться на свой украшенный золотом и слоновой костью трон поглубже, как раньше, он теперь садился на самый краешек. Он драл себе бороду, посылая на западную башню одного наблюдателя за другим, чтобы те сообщали ему о том, как продвигаются дела у ахейцев. С того дня, как я вошла в его тронный зал, он успел испытать всю гамму эмоций, от ликования – оттого что он натянул Агамемнону нос – до полного замешательства. Пока ничто не указывало на то, что ахейцы собираются задержаться, он посмеивался; когда союзники пообещали ему помощь, он был счастлив. Но когда ахейцы начали возводить защитную стену, его лицо помрачнело и плечи поникли.
Я любила его, хотя в нем и не было силы и самоотверженности царей Эллады. В Элладе, чтобы удержать свое, мужчине приходится быть очень сильным или иметь брата, который будет силен за двоих. Предки же Приама правили Троей целую вечность. Его народ любил его так, как народы Эллады никогда не любили своих царей, но при этом он относился к своим обязанностям с меньшим усердием, будучи уверен в безопасности своего трона. Слово богов не имело над ним большой власти.
Старик Антенор, царский шурин, не уставал ко мне придираться; я ненавидела его больше, чем сам Приам, а это что‑то да значит. Когда бы Антенор ни обращал на меня свой взгляд, его мутные от слизи глаза пылали злобой. Потом он открывал рот и – начиналось! Почему я отказываюсь прикрыть свои груди? Почему я избила служанку? Почему я не умею того, что положено женам, – ткать и вышивать? Почему мне позволено присутствовать на советах мужей? Почему у меня всегда есть свое мнение, ведь у женщин не должно его быть? Антенору всегда было в чем меня упрекнуть.
Когда стена вдоль берега Геллеспонта была закончена, терпению Приама пришел конец.
– Замолчи, старый болван! – прошипел он. – Агамемнон пришел сюда не для того, чтобы вернуть Елену. Зачем ему и подданным ему царям тратить столько денег только на то, чтобы заполучить женщину, которая покинула Элладу по собственной воле? Агамемнону нужны Троя и Малая Азия, а не Елена. Он хочет построить ахейские колонии на наших землях, хочет набить свои сундуки нашим золотом, хочет пустить через Геллеспонт поток своих кораблей в Понт Эвксинский. Жена моего сына – только предлог, и ничего больше. Вернуть ее означает сыграть Агамемнону на руку, поэтому я больше не желаю слышать от тебя про Елену! Тебе ясно, Антенор?
Антенор опустил глаза и отвесил изысканный поклон.
Государства Малой Азии начали направлять в Трою своих послов; очередное собрание, на которое я пришла, изрядно пополнилось за их счет. Мне не удалось удержать в голове всех названий, таких как Пафлагония, Киликия, Фригия. Некоторые послы значили для Приама больше других, хотя он никому не выказал пренебрежения. Усерднее всего Приам приветствовал посланца Ликии. Тот был соправителем Ликии, царствуя вместе со своим двоюродным братом, и его звали Главк. Брата его звали Сарпедон. Парис, которому было приказано присутствовать на собрании, шепотом сообщил мне, что Главк с Сарпедоном были неразлучны, как близнецы, и к тому же любовники. У них не было ни жен, ни наследников. Царям нельзя так поступать.
– Будь уверен, царь Главк, когда мы прогоним ахейцев прочь с наших берегов, Ликия получит большую долю добычи, – со слезами на глазах произнес Приам.
Главк, муж относительно молодой (и очень красивый), улыбнулся.
– Ликия здесь не ради добычи, дядя Приам. Мы с царем Сарпедоном хотим только одного: сокрушить ахейцев и заставить их с визгом убраться на свою сторону Эгейского моря. Наша торговля очень важна для нас, поскольку мы занимаем южную часть побережья. Через нас идут торговые пути на север и на юг – к Родосу, Кипру, Сирии и Египту. Ликия связывает всех. Мы считаем, нам следует действовать вместе не из жадности, а по необходимости. Будь уверен, весной ты получишь наши войска и другую помощь: двадцать тысяч воинов в полном вооружении и с запасом провизии.
Слезы закапали на пол: Приам разрыдался с легкостью, как это бывает у стариков, у которых всегда есть в запасе новое горе.
– От всего сердца благодарю вас с Сарпедоном, дорогой мой племянник.
Настал черед остальных; некоторые были также щедры, как Ликия, другие клянчили деньги или привилегии. Приам обещал каждому то, что тот хотел, и число обещанных воинов и другой помощи постепенно росло. Под конец я задала себе вопрос, удержит ли Агамемнон свои позиции, и если да, то как. Весной, когда сквозь тающий снег пробьются крокусы, Приам выстроит на равнине двести тысяч воинов. Мой бывший деверь будет разбит, если только у него не окажется подкрепления или какого‑нибудь фокуса в пурпурных складках хитона. Тогда почему я по‑прежнему беспокоилась? Потому что я знала свой народ. Дай ахейцу веревку, и он повесит всех в округе. Но никогда не повесится сам. Я знала советников Агамемнона по прежним временам и достаточно долго прожила в Трое, чтобы понять, что в числе придворных царя Приама не было мужей, равных Нестору, Паламеду и Одиссею.
О как скучны были эти собрания! Я ходила на них только потому, что остальная моя жизнь была еще скучнее. Никому, кроме царя, не дозволялось сидеть, и уж конечно не женщине. У меня от усталости болели ноги. И пока пафлагонянин, одетый в мягкие вышитые шкуры, нес чепуху на непонятном диалекте, мой взгляд праздно бродил по толпе, пока не упал на мужа, который, видимо, только что вошел. Красавец! Какой красавец!
Он с легкостью пробирался сквозь толпу и был на голову выше всех остальных присутствующих, кроме Гектора, который по обыкновению стоял возле трона. Высокомерие вновь прибывшего выдавало в нем царя, который явно был о себе очень высокого мнения. Я тут же вспомнила Диомеда; у него была такая же грациозная поступь и воинственный вид. Темноволосый и черноглазый, он был богато одет: небрежно накинутый за плечи гиматий был отделан самым красивым мехом, какой я когда‑либо видела, – длинным, пушистым, в рыжевато‑коричневых пятнах. Подойдя к подножию царского помоста, он поклонился небрежно и холодно, как цари кланяются тому, чье старшинство им трудно признать.
– Эней! – воскликнул Приам, и в голосе его было что‑то странное. – Я искал тебя много дней.
– Ты меня нашел, мой господин, – ответит тот, кого звали Энеем.
– Ты видел ахейцев?
– Еще нет, господин. Я вошел через Дардановы ворота.
Он не напрасно подчеркнул название ворот; теперь я вспомнила, где слышала его имя. Эней был наследником дарданского трона. Его отец, царь Анхис, правил южной частью Троады из города под названием Лирнесс. Говоря о Дардании, Анхисе или Энее, Приам всегда презрительно фыркал; я сделала вывод, что в Трое все они считались выскочками, хотя Парис рассказывал мне, будто царь Анхис приходился Приаму двоюродным братом и начало обоим царским родам и в Трое, и в Лирнессе положил Дардан.
– Тогда я предлагаю тебе пройти на балкон и взглянуть на Геллеспонт, – Приам не скрывал сарказма.
– Как тебе будет угодно.
Эней на несколько мгновений исчез, вернулся и пожал плечами:
– Судя по всему, они собираются здесь остаться, разве нет?
– Какое прозорливое заключение.
Эней не обратил внимания на издевку.
– Зачем ты меня звал?
– А разве не ясно? Как только Агамемнон вонзит зубы в Трою, придет черед Дардании и Лирнесса. Весной мне понадобятся твои войска, чтобы сокрушить ахейцев.
– Эллада не ссорилась с Дарданией.
– В наши дни Элладе не нужны предлоги. Эллада хочет получить земли, бронзу и золото.
– Что ж, мой господин, сегодня я вижу здесь внушительную армию твоих союзников и считаю, ты можешь сокрушить ахейцев без помощи дарданских воинов. Я приведу армию, когда она будет тебе нужна. Но не этой весной.
– Но она нужна мне этой весной!
– Я в этом сомневаюсь.
Приам ударил по полу скипетром из слоновой кости, изумруд в набалдашнике брызнул зелеными искрами.
– Мне нужны твои воины!
– Я не могу ничего обещать без разрешения царя, своего отца, а он мне такого разрешения не дал.
Не найдясь что сказать, Приам отвернулся.
Как только мы остались наедине, я, изнемогая от любопытства, принялась расспрашивать Париса об этом странном споре.