НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 5 глава

В письме от 7(17) марта 1605 г. иезуиты Чижевский и Лавицкий сообщали о том, что неделю назад, т. е. 1 марта, в Путивль явились три монаха, подосланные Годуновым. Они доставили гра­моты от царя и патриарха. Иов грозил путивлянам проклятием за поддержку беглого расстриги. Борис Годунов обещал им полное прощение и милость, если они убьют «вора» вместе с окружавшими его ляхами или выдадут его в цепях законным властям. Однако монахи были арестованы еще до того, как они успели обна­родовать привезенные грамоты. Лжедмитрий велел пытать их, и они во всем сознались¹⁸.

Г. Паэрле, использовавший рассказы находившихся в Путивле поляков, воспроизвел более подробную версию происшедшего. По его словам, Борис прислал в Путивль трех монахов кремлевского Чудова монастыря, хорошо знавших Отрепьева. Монахи должны были обличить перед населением беглого дьякона. После ареста два монаха были подвергнуты пытке, но ни в чем не признались. Третий лазутчик, чтобы избегнуть пытки, донес, что его сотоварищи имели поручение отравить «царевича» ядом. Монахи якобы успели втянуть в свой заговор двух придворных самозванца. Последний велел выдать изобличенных изменников — «бояр» на расправу народу. Их привязали к столбу посредине рыночной площади, и путивляне расстреляли их из луков и пищалей¹⁹.

О казнях в Путивле упоминают как иностранные, так и русские источники. По данным А. Поссевино, «царевич» передал на суд на­роду одного из находившихся при нем московитов, который в секретном письме к Борису просил дать ему войско и обещал живьем захватить самозванца. Путивляне расстреляли московита. В русских источниках можно обнаружить данные о том, что в 1605 г. в Путивле был казнен тульский дворянин Петр Хрущев²⁰. Он попал в плен к самозванцу еще в сентябре 1604 г. и тогда же признал его царевичем. Таким путем он попал в число придворных Лжедмитрия. Подлинные обстоятельства его гибели, однако, не­известны.

В Самборе Мнишек велел обезглавить сына боярского Пыхачева, обвинив его в покушении на жизнь «царевича». В Путивле Отрепьев действовал с одинаковой жестокостью и вероломством. Он велел казнить своего «придворного», чтобы терроризировать тех, кто знал правду о его происхождении и тайном обращении в католичество.

Отрепьев понимал, что одни жестокости и преследования не по­могут ему рассеять неблагоприятные для него толки. Поэтому он прибегнул к новой мистификации. Будучи в Путивле, Отрепьев попытался отделаться от своего подлинного имени с помощью двойника. 26 февраля (8 марта) 1605 г. иезуиты, бывшие с Лжедмитрием в Путивле, записали: «Сюда привели Гришку Отрепьева, известного по всей Московии чародея и распутника... и ясно стало для русских людей, что Дмитрий Иванович совсем не то, что Гриш­ка Отрепьев»²¹.

Факт появления Лжеотрепьева был широко известен современ­никам. Польские дипломаты в переговорах с Василием Шуйским не раз ссылались на то, что подлинного Отрепьева ставили в Путивле «перед всими, явно обличаючи в том неправду Борисову». Появление «Отрепьева» в лагере самозванца было еще одной за­гадкой в истории Лжедмитрия. Французский историк де Ту отметил, что знаменитого чародея Гришку Отрепьева захватили в Лихвине и оттуда привели в Путивль²². Но француз писал с чужих слов. А очевидцы происшествия иезуиты, близкие к особе самозванца, предпочли выразиться неопределенно: Отрепьева привели невесть откуда.

Появление Лжеотрепьева при особе самозванца на время пре­кратило нежелательные для Лжедмитрия толки. Капитан Маржарет, служивший позже телохранителем при «царе» Дмитрии, писал: «...дознано и доказано, что Разстриге было от 35 до 38 лет; Дмит­рий же вступил в Россию юношею и привел с собой Разстригу, которого всяк мог видеть...»²³ Как видно, инициаторы фарса не по­заботились о том, чтобы придать инсценировке хотя бы внешнее правдоподобие. Отец истинного Отрепьева был всего лишь на восемь лет старше Лжеотрепьева. В конце концов истинный Отрепь­ев решил упрятать своего двойника в путивльскую тюрьму, чтобы лучше укрыть обман²⁴. Со временем московские власти дознались, что под личиной Лжеотрепьева скрывался некий старец бродяга Леонид²⁵.

Самозванец позаботился и о том, чтобы сведения о появлении «истинного» Отрепьева стали известны в Москве. Наконец он на­нес последний удар властителю Кремля. Прощенные им монахи написали письмо Борису и патриарху Иову о том, что «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости»²⁶. Мистификация с Лжеотрепьевым произвела огромное впечатление на народ. Но она привела в замешательство также и Годуновых. Официальная пропаганда с ее неизменно повторявшимися обличе­ниями против расстриги оказалась парализованной. В борьбе за умы самозванец одержал новую победу над земской династией. Отрепьев овладел северскими городами благодаря восстанию низов и местных служилых людей. Однако его нисколько не при­влекала роль народного вождя. При первой же возможности он стал формировать свою «Боярскую думу» и «двор» из захваченных в плен дворян. Не следует представлять себе дело так, будто народ бил и вязал воевод, тащил их к самозванцу, а последний тут же возвращал им воеводские должности, жаловал в бояре и пр. Не все пленные дворяне сделали карьеру при «дворе» Лжедмитрия, а не­которые из них были казнены за отказ присягнуть «истинному го­сударю». Среди пленников Отрепьева только один М. М. Салтыков имел думный чин окольничего и далеко продвинулся по службе. Он рано попал в руки «воровских» людей, но не оказал самозванцу никаких услуг и не удостоился его милостей.

В Путивле Лжедмитрий пытался опереться на людей, которые были всецело обязаны ему своей карьерой. Самой видной фигурой при его «дворе» стал князь Мосальский. В отличие от высокородного Салтыкова Мосальские, несмотря на свой княжеский титул, не при­надлежали к первостатейной знати. Они давно выбыли из думы, и при Грозном лишь один из них выслужил чин земского казначея.

Заместничавший с ним опричник заявил в то время, что не ведает, «почему Мосальские князи и кто они». Казначей стерпел обиду и ответил, что «своего родства Мосальских князей не помнит». При дворе царя Федора князь В. В. Мосальский служил стряпчим с платьем. Царь Борис послал его на самую глухую сибирскую окраину, приказав выстроить городок в Мангазее²⁷.

Про Мосальского говорили, будто он спас самозванца, отдав ему своего коня во время бегства из-под Севска. Скорее всего этот рассказ является легендой. Беседуя с Конрадом Буссовым и другими наемниками, Лжедмитрий I признался, что в битве под Севском едва не попал в плен, но раненый конь вынес его с поля сражения. По приказу самозванца конь был затем вылечен и при­веден в Москву ²⁸. Так или иначе, Мосальский не покинул Лжедмит­рия после разгрома. Лжедмитрий оценил это, тем более что при нем осталось совсем немного старых советников. Мосальский едва ли не первым получил от «вора» чин ближнего боярина.

Дьяк Богдан Сутупов занимал самое скромное положение в мо­сковской приказной иерархии. В 1600—1603 гг. он служил помощ­ником у дворянских голов, поддерживавших порядок в столице. Сутупов добровольно перешел в «воровской» лагерь, за что был удостоен неслыханной чести. Отрепьев сделал его своим «канц­лером» — главным дьяком и хранителем «царской» печати ²⁹.

Благодаря подобным пожалованиям дворяне, различными путя­ми попавшие в Путивль, вполне оценили возможности, которые открывала перед ними служба у новоявленного «царя».

Воевода князь Г. Б. Роща-Долгорукий был арестован народом в Курске. После присяги самозванцу его направили на воеводство в Рыльск. По приказу царя Бориса бояре вешали всех изменников, поступивших на службу к «вору». Страшась опалы и казни, Долгорукий упорно оборонял Рыльск. За это самозванец пожаловал его в окольничие³⁰. Козельский дворянин князь Г. П. Шаховской в начале войны собирал детей боярских в Курске. Вероятно, там он и попал в плен к повстанцам. К моменту восстания в Белгороде Шаховской успел прослужить Лжедмитрию несколько месяцев. Самозванец пожаловал Шаховскому чин воеводы и послал управ­лять Белгородом³¹. Знатный дворянин чашник князь Б. М. Лыков и головы А. Измайлов и Г. Микулин, захваченные в Белгороде, после присяги были оставлены Лжедмитрием в Путивле. Со време­нем они также получили от самозванца думные или воеводские чины.

К началу XVII в. знать сохраняла прочные позиции в госу­дарстве. Борис Годунов должен был считаться с этим фактом. Его крестьянская политика ограждала интересы боярской аристо­кратии и дворянских верхов, удовлетворяла нужды состоятельных феодальных землевладельцев в ущерб интересам низших слоев гос­подствующего класса — мелкопоместных городовых детей бояр­ских. Гражданская война расколола феодальное сословие. Пока Борис Годунов занимал престол и положение династии остава-лось достаточно прочным, боярская аристократия и «государев двор» служили верной опорой трона. Напротив, мелкопоместные дети боярские из южных уездов вскоре оказались вовлеченными в восстания против Годуновых. Случаи измены представителей бо­ярских семей и членов «государева двора» носили единичный характер³². Большинство дворян, получивших от Лжедмитрия дум­ные и придворные чины, попали в повстанческий лагерь как плен­ники.

Если в первые месяцы войны Отрепьев именовал себя цареви­чем и великим князем всея Руси, то в Путивле он присвоил се­бе титул царя³³. Титул «царь» употреблен в письме Лжедмитрия Сигизмунду III, написанном из Путивля в конце января 1605 г.³⁴ Первые достоверные разряды путивльского «государя», содер­жащие сведения о пожаловании думных чинов, датируются концом мая — июнем 1605 г. Пленные воеводы из южных крепостей были привезены в Путивль не ранее второй половины марта 1605 г. Если большинство из этих пленников (князья Б. М. Лыков, Б. П. Татев и Д. В. Туренин, голова А. Измайлов) получили от самозванца думные чины два месяца спустя, то на это были свои причины.

Весной 1605 г. политическое положение в государстве претер­пело разительные перемены. Борис Годунов умер, и знать подняла голову. Многие бояре, прежде поневоле терпевшие худородного царя, стали искать пути, чтобы избавиться от выборной земской династии. Лжедмитрий сумел использовать наметившийся поворот. Спешно формируя свою «думу» из знатных московских дворян, он старался расчистить себе путь к соглашению с правящим московским боярством.

 

Глава 16

ВЛАСТИТЕЛЬ КРЕМЛЯ

 

Некогда Борис снискал поддержку земщины, положив конец опрично-дворовой политике. В конце жизни он пошел на частичное возрождение репрессивного режима.

В течение 20 лет управлял Россией Годунов — сначала как пра­витель, а затем как самодержец. В последние годы его жизни все большую роль в делах управления играла Ближняя дума («Тай­ный совет»). Среди ее членов три лица из числа родственников Бо­риса занимали «высшие должности в России»: конюший боярин (Д. И. Годунов), аптечный боярин (С. Н. Годунов), дворецкий боя­рин (С. В. Годунов). После смерти престарелого конюшего С. Н. Го­дунов стал фактически главой Ближней думы. Современники запи­сали прозвище Семена Никитича — «Правое ухо царево»¹. В Москве он слыл крайне жестоким человеком.

Семен Годунов попытался расширить систему сыска в стране. Польские послы, побывавшие в Москве в дни суда над Романовы­ми, писали, что у Бориса среди подданных много недоброжелате­лей, строгости по отношению к ним растут с каждым днем, так что москвитянин шага не сделает, чтобы за ним не следили два-три соглядатая ².

Власти стремились держать в тайне все, что было связано с арестом и пытками сторонников Лжедмитрия в Москве. Но их ста­рания приводили лишь к обратным результатам. По стране распро­странились самые преувеличенные слухи обо всем, что происходило на Пыточном дворе.

По словам Исаака Массы, стоило человеку произнести имя Дмитрия, как царские слуги хватали его и предавали жалкой смер­ти вместе с женой и детьми: «...и вот день и ночь не делали ничего иного, как только пытали, жгли и прижигали каленым железом и спускали людей в воду, под лед». Яков Маржарет обвинял Годуно­ва в том, что после появления «Дмитрия» Борис «с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу», «тайно множество людей были подвергнуты пытке, отправлены в ссылку, отравлены в дороге и бесконечное число утоплены»³.

Вдумчивый наблюдатель дьяк Иван Тимофеев писал, что к концу жизни Бориса всем надоело его притеснительное, с лестью, кро­вожадное царство, и не из-за податных тягот, а из-за пролития крови многих неповинных⁴. Подобного рода свидетельства красноре­чивы, но они почти ничего не дают для того, чтобы составить даже примерное представление о подлинных масштабах террора.

Своими успехами Лжедмитрий I был обязан поддержке со сторо­ны «черни» — низших сословий. Этот факт определил направлен­ность правительственных репрессий. Династия сознавала, с какой стороны ей грозит смертельная опасность, и стремилась подавить выступления низов с помощью жестокости.

Меры в отношении дворян носили совсем иной характер по срав­нению с мерами в отношении «черни». Борис щадил дворянскую кровь совершенно так же, как и самозванец. Крайние меры приме­нялись лишь к немногим дворянам-перебежчикам, к лицам, захва­ченным на поле боя с оружием в руках, и к посланцам «вора», подстрекавшим народ к мятежу. Последних вешали без суда на первом попавшемся дереве.

Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность. И все же ему не удавалось искоренить социальную утопию, все шире распространявшуюся в народе. Ждали пришествия «добро­го» царя, и с этим ничего нельзя было поделать.

Нарастание репрессий вело к тому, что ведомство Семена Го­дунова стало приобретать все более широкие политические функции. Сохранились сообщения о том, что Семен Годунов настаивал на каз­ни заподозренных в измене членов Боярской думы⁵. Между тем ду­ма была высшим органом государства, а сыскное ведомство — лишь одной из ее многочисленных комиссий.

Признаки недовольства в столице и городах множились день ото дня. Но после разгрома Комарицкой волости власти уяснили, к каким неблагоприятным последствиям приводит политика тер­рора⁶. Обладая огромным опытом государственной деятельности, Борис понимал, что насилие лишь осложняет ситуацию.

Прежде деятельный и энергичный, Борис в конце жизни все ча­ще устранялся от дел. Он почти не покидал дворца, и никто не мог его видеть. Прошло время, когда Годунов охотно благотворил си­рым и убогим, помогал им найти справедливость, давал управу на сильных. Теперь он лишь по великим праздникам показывал­ся на народе, а когда челобитчики пытались вручить ему свои жало­бы, их разгоняли палками⁷.

Фатальные неудачи порождали подозрительность, столь чуж­дую Борису в лучшие времена. Царь перестал доверять своим боя­рам, подозревал в интригах и кознях своих придворных и все ча­ще обращался за советами к прорицателям, астрологам, юроди­вым.

Еще Горсей отмечал склонность Бориса к «чернокнижью». Один из членов польского посольства в Москве в 1600 г. писал: «Годунов полон чар и без чародеек ничего не предпринимает, даже самого малого, живет их советами и наукой, их слушает...»⁸. Однаж­ды Борис пригласил в Москву некоего немца-астролога из Ливо­нии. Когда в небе над Москвой появилась яркая комета, царь попросил его составить ему гороскоп. Астролог посоветовал Борису «хорошенько открыть глаза и поглядеть, кому же он оказывает до­верие крепко стеречь рубежи»⁹.

Годунов обращался к знаменитой в Москве юродивой Олене. Юродивая предсказала ему близкую кончину. Другая «ведунья» — Дарьица давала официальные показания о ворожбе во дворце у Бо­риса уже после его смерти. Дарьица, по ее собственным словам, на­гадала, что «Борису Федоровичу быти на царстве немногое время»¹⁰.

Члены английского посольства, видевшие Годунова в послед­ние месяцы его жизни, отметили многие странности в его харак­тере. Будучи обладателем несметных сокровищ, царь стал выказы­вать скупость и даже скаредность в мелочах. Живя отшельником в Кремлевском дворце, Борис по временам покидал хоромы, чтобы лично осмотреть, заперты и запечатаны ли входы в дворцовые по­греба и в кладовые для съестных припасов. Скупость, по замеча­нию англичан, будто бы стала одной, притом не самой последней причиной его падения¹¹.

Многие признаки в поведении Годунова указывали на его преж­девременно наступившее одряхление. Принимая посла английского короля Якова I, царь впал в слезливый тон, говоря об умершей ко­ролеве Елизавете. В конце жизни Годунов, тревожась за будущее сына, держал его при себе безотступно, «при каждом случае хотел иметь его у себя перед глазами и крайне неохотно отказывался от его присутствия». Однажды один из ученых иноземцев попытался убедить Годунова, что ради долголетия царевича и просвещения его ума ему надо предоставлять некоторую самостоятельность в за­нятиях. Однако Борис неизменно отклонял такие советы, говоря, что «один сын — все равно что ни одного сына» и он не может и на миг расстаться с ним¹².

В последние дни Годунова более всего мучили два вопроса. Твердо зная, что младший сын Грозного мертв, царь по временам впадал в сомнение, «почти лишался рассудка и не знал, верить ли ему, что Дмитрий жив или что он умер»¹³. Другой вопрос заключал­ся в том, сподобится ли он вечного блаженства на том свете. По это­му поводу Борис советовался не только со своим духовником, но и с учеными немцами. Невзирая на различие вер, царь просил их, «что­бы они за него молились, да сподобится он вечного блаженства». После таких бесед Борис нередко приходил к мысли, что для него «в будущей жизни нет блаженства»¹⁴.

Под влиянием неудач и тяжелой болезни Годунов все чаще по­гружался в состояние апатии и уныния. Физические и умственные силы его быстро угасали. Недруги распространяли всякого рода не­былицы по поводу смерти Бориса, последовавшей 13 апреля 1605 г. Согласно одной версии, Годунов будто бы принял яд ввиду безвыходности своего положения; по другой версии, он упал с трона во время посольского приема¹⁵.

Осведомленные современники описывают кончину Годунова совсем иначе: «...царю Борису, вставши из-за стола после кушанья, и внезапу прииде на лево болезнь люта, и едва успе поновитись и постричи, в два часа в той же болезни и скончась». Как записал автор Хронографа, Годунов скончался после обеда: «...по отошествии сто­ла того, мало времени минувшю, царь же в постельной храмине сидящу, и внезапу случися ему смерть». Борис умер скоропостижно, и монахи лишь «успели запасными дары причастити» умира­ющего¹⁶.

Члены английского посольства описали последние часы Годуно­ва со слов лечивших его медиков. По обыкновению, врачи находи­лись при царской особе в течение всего обеда. Борис любил плот­но покушать и допускал излишества в еде. Доктора, видевшие его хороший аппетит за обедом, убедились в его добром здравии и разъехались по домам. Но через два часа после обеда Борис почув­ствовал дурноту, перешел в спальные хоромы и сам лег в постель, велев вызвать врачей. Но до того, как те вернулись во дворец, у Бо­риса отнялся язык и он умер. Перед кончиной Бориса стоявшие под­ле его постели бояре спросили, не желает ли он, чтобы дума в его присутствии присягнула наследнику. Умирающий, дрожа всем те­лом, успел промолвить: «Как богу угодно и всему народу». Вслед за тем духовные особы поспешно совершили над ним обряд постриже­ния в иноки¹⁷.

Близкий к царскому двору Яков Маржарет передает, что Борис скончался от апоплексического удара¹⁸.

Смерть Бориса дала новый толчок развитию «Смуты» в Русском государстве.

 

Глава 17

ВОССТАНИЕ ПОД КРОМАМИ

 

Бояре и духовенство нарекли царевича Федора Борисовича на царство через три дня после кончины Бориса. Записи в книгах Разрядного приказа наводят на мысль о том, что в этом акте участ­вовали все чины, обычно входившие в состав Земского собора. «Того же месяца апреля, — значится в Разрядах, — патриарх Иев Московский и всеа Русии, и митрополиты, и архиепископы, и епис­копы, и со всем освященным собором вселенским, да бояре и околь­ничие, и дворяне и стольники и стряпчие, и князи, и дети боярские, и дьяки и гости, и торговые люди, и все ратные и чорные люди всем Московским царством и всеми городами, опричь Чернигова и Путивля, нарекли на Московское государство государем царевича кня­зя Федора Борисовича всеа Русии»¹.

Разрядные записи находят аналогию в епископских посланиях, разосланных по городам сразу после наречения Федора. Отцы церк­ви подробно описывали, как патриарх с освященным собором, весь царский синклит — Боярская дума, гости и торговые люди и «все­народное множество Российского государства» просили царицу Марию Григорьевну, чтобы она «была на царстве по-прежнему», а сына великого государя царевича князя Федора благословила «быти царем и самодержцем всей Русской земли»². Царевич не презрел «слез и моления» чинов и по благословению и приказу отца «произволил» быть царем.

В действительности наречению царевича Федора не пред­шествовали ни «моления» чинов Земского собора, ни шествия «все­народного множества».

После своего избрания Борис Годунов сделал сына соправите­лем и приказал именовать его государем царевичем, «всеа Руси». Царевич самостоятельно сносился с иноземными дворами³. Скорее всего сам Борис позаботился о том, чтобы заблаговременно подго­товить всю процедуру передачи власти наследнику. В обращении патриарха к народу было сказано, что царь Борис, умирая, после се­бя приказал на царство сына и благословил его крестами, которы­ми «венчаютца на царство», после чего Федор Борисович «з божьей помощью на своих государствах сел». Патриарх с освященным со­бором благословили нового царя, а члены Боярской думы, дворя­не, дети боярские, приказные люди, гости и всех сотен торговые всякие люди в присутствии патриарха принесли присягу на верность Федору Борисовичу⁴.

Очевидцы свидетельствуют, что именно так все и произошло. Бояре, дворяне, купцы и простой народ были вызваны в Кремль и приведены так к присяге⁵.

Вслед за тем царица Мария и царь Федор Борисович разослали в города наказ, повелев созвать в церковь дворян, служилых людей, посадских людей, пашенных крестьян и всяких «черных» людей и привести их к присяге по специальной записи⁶. Приказные люди записывали имена присягнувших в специальные книги, которые надлежало затем отправить в Москву.

В главных городах — Новгороде, Пскове, Казани, Астрахани, городах Замосковья, Поморья и Сибири присяга прошла без затруд­нений. Составленные там книги были спешно присланы в столицу. В царском архиве хранилась «свяска, а в ней записи целовальные... после царя Бориса царице Марье и царевичу Федору всяким людем по чином, и записи шертовальные по чином иноземцом»⁷. Право­славные целовали крест, иноверцев приводили к шерти.

Текст подкрестной записи царя Федора полностью повторял текст, составленный при воцарении Бориса Годунова. Он содержал непомерно длинный перечень обязательств, ограждавших безопас­ность царской семьи. Подданные обещали над царицей и ее деть­ми «в еде и питье, ни в платье, ни в ином чем лиха никакого не учи­нить и [их] не испортить, и зелья лихого и коренья не давать»; «и людей своих с ведовством и со всяким лихим зельем и с корень-ем не посылать, и ведунов не добывать на [царское] лихо»; когда государь куда пойдет, «на следу [его] всяким ведовским мечтани­ем не испортить и ведовством по ветру никакого лиха не насы­лать»⁸.

Проекты возведения на трон Симеона Бекбулатовича давно утра­тили актуальность. Тем не менее советники Федора упомянули его имя в тексте присяги, запретив подданным всякие сношения с ним. Реальная угроза династии исходила от самозванца. Но пояснения насчет самозванца в «целовальной записи» были краткими и мало­вразумительными. Подданные клятвенно обязывались «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо и не изменити и не отъехати...»⁹.

Текст присяги отразил замешательство, царившее среди влас­тителей Кремля. Длительное время церковь предавала анафеме зловредного еретика Гришку Отрепьева. Затем все узнали, что в Путивле «царевич» выставил на всеобщее обозрение колдуна Гриш­ку Отрепьева. Чудовские монахи, посланные для обличения рас­стриги перед жителями Путивля, прислали царю Борису письмо, подтверждавшее истинность сына Грозного. В Москве не могли сра­зу разобраться в новых мистификациях самозванца и не знали, что думать. Вместо того чтобы следовать раз принятой линии обли­чения «вора», царица и ее советники решили вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Составители присяги сделали худшее, что могли. Они свели на нет все достижения официальной пропа­ганды. Присяга не только не внесла успокоения в умы, а усилила брожение.

Династия Годуновых имела мало шансов на то, чтобы уцелеть в обстановке кризиса и гражданской войны. Федор получил пре­восходное для своего времени образование, но в 16 лет ему не до­ставало политической опытности и самостоятельности. Царица Ма­рия Григорьевна была фигурой крайне непопулярной. Знать и на­селение столицы не забыли массовых избиений и казней, в свое время организованных ее отцом опричным палачом Малютой Ску­ратовым. По Москве ходила молва о крайней жестокости ца­рицы.

Борис наводнил Боярскую думу своими родственниками. Но к началу 1605 г. все наиболее значительные деятели из рода Году­новых сошли со сцены, а оставшиеся не пользовались никаким ав­торитетом, несмотря на свои блистательные титулы. В трудный час подле Федора не оказалось никого, кто мог бы твердой рукой под­держать пошатнувшуюся власть.

Прошло несколько дней после присяги, и бессилие правитель­ства перед лицом глубокого кризиса обнаружилось с полной оче­видностью. Крушению власти немало способствовало то, что в ре­шающий момент у царя не оказалось достаточных военных сил: в течение многих месяцев царь Борис отправлял в действующую ар­мию всех способных носить оружие, включая стольников, жиль­цов (дворцовую охрану), конюхов и псарей.

Еще при жизни царь Борис стал жертвой политической клеве­ты. Его обвиняли в убийстве последних членов законной динас­тии, включая царя Ивана, царя Федора и царевича Дмитрия. Кле­вета подготовила почву для торжества сторонников Лжедмитрия. По Москве распространялись самые невероятные слухи. Упорно толковали, будто Борис сам наложил на себя руки в страхе перед «сыном Грозного»¹⁰.

Волнения в Москве нарастали с каждым днем. Следуя тради­ции, новый царь объявил о прощении всех преступников и опаль­ных. Однако амнистия не распространялась на политических про­тивников Годунова. Столица не желала мириться с такой несправед­ливостью. Как записал очевидец, «народ становился все бесчинней, большими толпами сбегался ко дворцу, крича о знатных боярах, бывших при Борисе в немилости и ссылке, другие кричали о мате­ри Дмитрия, старой царице, что ее надобно посадить у городских ворот, дабы каждый мог услышать от нее, жив ли еще ее сын или нет»¹¹. Власти были вынуждены уступить требованиям народа. Они вернули в столицу Б. Я. Бельского, находившегося в ссылке в деревне, удельного князя И. М. Воротынского, бывшего в опале и изгнании, и других лиц. В лице Бельского династия приобрела опаснейшего противника, великого мастера политических интриг, озлобленного преследованиями со стороны царя Бориса.

Правительство могло бы использовать старицу Марфу (Ма­рию) Угличскую для обличения самозванца. Но царица Мария Го­дунова и слышать не желала о ее возвращении в Москву.

Воеводы расставили заставы на всех дорогах и отдали приказ вешать гонцов Лжедмитрия без промедления. Тем не менее лазут­чики продолжали проникать в столицу и доставлять «прелестные» листы.

Царь Федор предпринимал отчаянные усилия, чтобы удержать контроль за положением в столице. Казна раздала населению ог­ромные суммы на помин души Бориса, на самом же деле, чтобы успокоить население. Но щедрая милостыня не достигла цели.

Не видя иного выхода, царица Мария и ее сын срочно вызвали из армии в Москву руководителей Боярской думы Ф. И. Мстислав­ского и братьев Шуйских, чтобы прекратить беспорядки в столи­це. «...Князь Мстиславский был отозван из стана в Москву помочь молодому царю решать и вершить дела правления...» — полагал Конрад Буссов. За боярами под Кромы был послан жилец И. К. Карамышев¹². Подобная мера казалась вполне оправданной. Страх перед назревавшим выступлением низов побуждал бояр заботиться о порядке в столице и действовать в интересах динас­тии, невзирая на собственные политические симпатии.

Когда толпа в очередной раз заполнила площадь перед Крем­левским дворцом, князь В. И. Шуйский вышел на крыльцо и дол­го увещевал народ одуматься и не требовать перемен, которые приведут к распаду царства и ниспровержению православия. Боя­рин поклялся самыми страшными клятвами, что царевича Дмитрия давно нет на свете, что он сам своими руками положил его в гроб в Угличе, а путивльский «вор» — это беглый монах и расстрига Отрепьев, подученный дьяволом и посланный в наказание за грехи¹³.

Возвращение главных бояр в Москву и речи Шуйского внесли успокоение в умы. Волнения в столице на время утихли.

Почти сразу после смерти Бориса правительство осуществило смену высшего командования в армии под Кромами. Среди Году­новых и их родни не оказалось никого, кто мог бы взять на себя руководство военными действиями, и царь Федор поневоле должен был вверить свою судьбу людям, ничем не связанным с династией, кроме милостей умершего царя. Новым главнокомандующим в ар­мию был назначен князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, его помощником — боярин Петр Федорович Басманов¹⁴.