НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 7 глава

В день переворота немцы колебались и выжидали, прежде чем перешли на сторону Лжедмитрия. Верные воеводы не использова­ли их колебаний. Басманов оказался расторопнее их.

Воеводы А. А. Телятевский и В. Б. Сукин распоряжались на ба­тареях. Они могли пустить в ход пушки, разбить наплавной мост, рассеять собравшуюся на нем толпу и помешать соединению мя­тежников с гарнизоном Кром. Однако Телятевский не решился начать кровопролитие.

По молчаливому согласию обе стороны, по-видимому, так и не пустили в ход оружие. Переворот был бескровным. Мятежники беспрепятственно переправились за реку Крому и соединились с кромчанами, «даша им путь скрозь войско свое»⁵⁶.

Пропустив нестройную толпу ратников, Корела с донскими и путивльскими казаками и «с кромляны» ворвался в лагерь и «на достальную силу московскую ударишася». По совету заговорщиков казаки «напали на тех воинских людей, у которых была артилле­рия и которые размещались по левую сторону от крепости, ибо там были самые ярые противники Гришки»⁵⁷.

Даже после соединения восставших отрядов с кромским гарни­зоном численное превосходство оставалось на стороне верных правительству войск. По словам современников, мятежников было пол­торы сотни на тысячу. Однако нападение казаков усугубило панику в полках и помешало Катыреву, Телятевскому и другим воеводам организовать сопротивдение и удержать лагерь за собой. Характер­но, что Корела отдал приказ не применять оружия. Деморализован­ные изменой ратники «плещи даша и побегоша», донцы же «гоняще их, сетчи же их щадяху», «в сечи же и убиства место плетми бьюще их и, гоняще, глаголюще: «Да потом на бой не ходите противу нас!»» Как отметил Петрей, казаки выбили воевод из лагеря, воспользовавшись возникшей там смутой и суматохой⁵⁸.

Воеводы М. П. Катырев, А. А. Телятевский, В. П. Морозов, М. Ф. Кашин, В. Б. Сукин бежали в Москву⁵⁹. Вместе с ними лагерь покинуло много тысяч дворян, детей боярских и прочих ратных лю­дей. В течение трех дней беглецы шли через Москву расстроенными толпами, возвращаясь в замосковные и северные города. Когда бояре спрашивали их, почему они так поспешно бежали из-под Кром, они «не умели ничего ответить»⁶⁰.

Руководители мятежа предпринимали энергичные усилия для того, чтобы удержать инициативу в своих руках. Без армии ди­настия Годуновых была обречена на гибель. Голицыны и Басма­нов сделали все, чтобы ускорить ход событий в Москве. Они от­правили в столицу с тайной миссией к столичным боярам — против­никам Годуновых — нескольких знатных лиц, чтобы привлечь думу и население на свою сторону⁶¹.

Голицыны убедили захваченного в плен М. Г. Салтыкова при­соединиться к ним, после чего тот был освобожден из-под стражи. По-видимому, им удалось привлечь на свою сторону Ф. И. Шере­метева, находившегося с ратными людьми в Орле, и князя И. С. Ку­ракина, бывшего главным воеводой в Туле⁶². Оба названных воево­ды вскоре присоединились к Лжедмитрию.

Попытки подавить массовые выступления в южных городах закончились провалом. Экономические затруднения, связанные с неизжитыми последствиями трехлетнего голода, и военные неудачи способствовали деморализации мелкого дворянства. В связи с раз­витием поместной системы на южных окраинах государства возник­ла категория детей боярских, владевших мельчайшими поместьями и несших службу не в конном дворянском ополчении, а «с пища­лями» в пехоте. Участие южных помещиков в мятеже доказывает, что настроения недовольства получили в их среде широкое распро­странение. Запустение фонда поместного землевладения и измель­чание поместий побудили правительство вдвое увеличить нормы «уложенной службы». Оказалось нарушенным традиционное соот­ношение численности дворян и их слуг в полках. В конце концов дворянское ядро потонуло в массе боевых холопов, казаков, стрель­цов, «даточных людей» и крестьянской «посохи». Все эти люди принадлежали к низам общества, охваченным брожением.

Выступление дворянских заговорщиков под Кромами привело в действие по существу тот же самый механизм, который позволил сторонникам Лжедмитрия одержать верх во время антиправительст­венных мятежей в Путивле и в других южных крепостях. Новым в событиях под Кромами было то, что против династии Годуновых впервые выступили «всем городом» дворяне и дети боярские таких крупных городов, как Рязань и Тула, с близкими к ним городами Каширой и Алексином. Наряду с мелкими уездными дворянами службу в названных городах несли «большие дворяне», принадле­жавшие к составу «государева двора». Двор всегда был наиболее прочной опорой власти. Раскол в составе двора имел роковые для Годуновых последствия.

 

Глава 18

ПОХОД НА МОСКВУ

 

Главные вожди переворота не спешили на поклон к самозван­цу. Располагая многотысячной армией, они имели все основания считать себя господами положения. Самозванец сознавал это и сде­лал все, чтобы не попасть в западню. Как отметил С. Борша, в похо­де на Москву «царевич», не доверяя «тому войску (бояр Голицы­ных и Басманова. — Р. С.), приказывал ставить его в полумиле от себя, а иногда в расстоянии мили, а около царевича при остановках и в пути до самой столицы были мы — поляки; ночью мы ставили караул по 100 человек»¹.

Настроения в лагере под Кромами были неопределенными и из­менчивыми. В первый день в лагере толковали, будто «царевич» находится совсем близко: то ли в Курске, то ли в Рыльске. Затем узнали, что он еще не покинул Путивля. Через несколько дней в ла­гере произошло брожение. Многие говорили, что «Дмитрий» бежал в Польшу, что он «не истинный [Дмитрий], а злой дух, смутивший всю землю». После пира наступило похмелье. Многие ратники не скрывали сожаления о том, что им не удалось уйти из лагеря в Москву. Трудно сказать, от кого исходили неблагоприятные для са­мозванца слухи. Голицын и прочие бояре, унимая ратников, были во всяком случае весьма немногословны. «Дождитесь конца, — буд­то бы говорили они, — а до тех пор молчите»².

На пятый день после переворота в Путивль прибыл брат В. В. Голицына князь Иван. Он не имел думного чина и по своему положению в полках далеко уступал прочим руководителям заго­вора. С Голицыным прибыло несколько сот дворян, стольников и «всяких чинов людей», представлявших дворян разных «пове­тов» — уездов и городов³.

В Путивле И. В. Голицын проявил крайнюю угодливость перед самозванцем, стремясь завоевать его доверие. Оправдывая свое предательство, он ссылался на двусмысленность присяги, данной им и другими воеводами царевичу Федору Годунову. Прежде и пат­риарх, и царь Борис неизменно называли «царевича» Отрепьевым. В присяге это имя вовсе не было названо. Если «царевич» — не Гришка, то почему он не может быть настоящим сыном царя Ивана Васильевича? Голицын клеймил Бориса Годунова самыми бранны­ми словами, клялся в вечной верности прирожденному государю и умолял немедленно идти в Москву и занять престол⁴.

Отрепьев, как видно, не слишком доверял словам Голицына и принял все меры предосторожности, прежде чем выехать в Кромы. Через несколко дней после переворота он прислал в русский лагерь посланца князя Б. М. Лыкова, который привел к присяге полки и объявил милостивый указ «царя Дмитрия». Отрепьев сделал то, чего ждали от него уставшие ратники. Он приказал немедленно распус­тить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы»⁵. Иначе говоря, роспуску подлежали прежде всего дворяне из заокских городов — Рязани, Тулы, Алексина, Каширы и пр. Именно эти дворяне были главной опорой заговора в полках.

Лжедмитрий распустил из лагеря также многих стрельцов и ка­заков, что имело самые губительные последствия для Годуновых: «А стрельцов и казаков, приветчи х крестному целованью, отпустили по городом и от того в городех учинилась большая смута»⁶.

Теперь господином положения был самозванец, а не бояре-заго­ворщики, поскольку половина их армии была распущена по домам, а оставшаяся — отправлена из лагеря на Орел и далее на Тулу⁷. Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их вое­воды присягнули на верность Лжедмитрию.

Отрепьев покинул Путивль 16 мая 1605 г., на девятый день пос­ле мятежа. 19 мая он прибыл в лагерь под Кромами, где уже не было никаких войск. Сопровождавший самозванца капитан С. Борша утверждал, будто в войске у «царевича» было 2 тыс. поляков копей­щиков и могло быть около 10 тыс. русских. В своих записках Борша желал доказать, что именно поляки сыграли решающую роль в мос­ковском походе, и потому преувеличивал цифры. На самом деле силы Отрепьева были весьма невелики. При нем находилось не бо­лее 600—700 польских всадников, 800 донских казаков и некоторое количество других ратных людей. Я. Маржарет утверждал, что «царь Дмитрий» держал при себе поляков и казаков и лишь «немно­го» русских, так что общая численность его войска не превышала 2 тыс. человек⁸.

Самозванца окружали его «думные» люди, которые, однако, не занимали никаких постов в его польско-казацком войске. Со­гласно «воровским» разрядам, при нем были «бояре» князья Б. Татев, В. Мосальский и Б. Лыков, окольничий князь Д. Туренин, дум­ные дворяне А. Измайлов и Г. Микулин⁹.

Что касается бояр-заговорщиков, то они присоединились к свите Лжедмитрия где-то на пути между Путивлем и Орлом. Первыми явились к самозванцу бояре П. Ф. Басманов и М. Г. Салтыков, имев­шие при себе 200 дворян¹⁰. Орловский воевода Ф. И. Шереметев и боярин В. В. Голицын встретили Лжедмитрия скорее всего под Орлом¹¹.

В Кромах самозванец оставался несколько дней. Его спутники с удивлением разглядывали лагерные укрепления, множество пала­ток и брошенные русскими пушки. Лжедмитрию досталось 70 больших орудий, крупные запасы пороха и ядер, войсковая казна, мно­го лошадей и прочее имущество¹². Во время остановки в Кромах к самозванцу привели «из достальных (северских и украинных. — Р. С.) городов воевод и осадных голов и приказных людей»¹³. В рязанском городе Шацке воеводой служил стольник князь Ю. П. Ушатый. Очевидно, после сдачи Шацка Ушатый получил воеводский чин от Лжедмитрия. Окольничий Б. М. Шеин сдал само­званцу Новгород Северский, Я. П. Барятинский — крепость Новосиль ¹⁴.

Воеводы дальних городов появились в лагере, когда Отрепьев сделал остановку в Орле. По свидетельству родословцев, в числе других в лагерь Лжедмитрия были приведены воеводы и головы из Поволжья: «Во 112 (1604. — Р. С.) году послан был Наум Плеще­ев на службу в Царицын город, и как вор Растрига пришол в Путивль во 113 (1605. — Р. С.) году, а в низовых городах Растриге крест целовали, и в те поры Наума Плещеева царицынские казаки, связав, привели к Растриге под Орел, как Растрига шол под Моск­ву...»¹⁵

Будучи под Орлом, Отрепьев устроил судилище над теми из вое­вод, которые, попав в плен, отказались ему присягать: «...приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую пре­лесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам»¹⁶. Среди других в тюрьму был отправлен боярин И. И. Годунов.

На всем пути до Орла бесчисленное множество народа из всех сословий и званий собиралось большими толпами, чтобы увидеть новообретенного государя¹⁷.

Затевая заговор под Кромами, В. В. Голицын установил тесные связи со своими сторонниками в Москве. Эти последние стали те­перь действовать почти открыто.

Среди «торговых мужиков» Москвы наибольшим доверием само­званца пользовался Федор Андронов. Как видно, он переметнулся на сторону «вора» раньше других.

Имеются сведения о том, что первая делегация от москвичей явилась к Отрепьеву уже во время его остановки в Орле. Посланцы из Москвы заявили, что столица готова признать своего «прирож­денного государя»¹⁸.

Миновав Орел, Отрепьев сделал остановку недалеко от Тулы — в Крапивне. По русским известиям, именно из Крапивны «с реки Плавы» он решил послать в Москву своих гонцов с обращением к московской думе и чинам¹⁹.

Посылка грамоты в Москву была сопряжена с большим риском. За опасное поручение взялся дворянин Гаврила Григорьевич Пуш­кин. В начале войны с самозванцем он был послан в Белгород в по­мощники князю Б. М. Лыкову. Оттуда его пленником привезли в Путивль. Русские разряды и летописи подчеркивали, что Г. Г. Пуш­кин сам напросился («назвался») на «воровство»: «...над царицею Марьею и над царевичем Федором промышлять, и московских людей прельщать, и на ростригино имя их крестному целованью Моск­ву подводить»²⁰.

Лжедмитрий поручил Пушкину доставить в Москву грамоту, в которой он требовал от москвичей покорности и старался убедить их, что провинция уже прекратила всякое сопротивление. «А по­волжские города нам, великому государю, — писал самозванец в 20-х числах мая 1605 г., — добили ж челом и воевод к нам привели, и астраханских воевод Михаила Сабурова с товарыщи к нашему царскому величеству ведут, а ныне они в дороге в Воронеже»²¹.

Заявления Отрепьева не отвечали истине. Положение на Ниж­ней Волге оставалось сложным и неопределенным. Весной 1605 г. казаки пытались захватить Астрахань, но были отбиты. Воевода М. Сабуров продолжал оборонять город от повстанцев. Чтобы подтвердить ложь, Лжедмитрий послал вместе с Г. Пушкиным захва­ченного царицынского воеводу Н. Плещеева, велев ему «на Москве объявить, что ему («Дмитрию». — Р. С.) низовые города добили челом»²².

Между тем отряды самозванца попытались из Тулы продвинуть­ся к Серпухову. В распоряжении правительства оставалось несколь­ко тысяч дворовых стрельцов. Царь Федор отпустил их на Оку и приказал им занять все переправы. 28 мая 1605 г. стрельцы дали бой отрядам Лжедмитрия и отбили все их попытки перейти Оку. По словам очевидцев, московские стрельцы, «пребывая верными до конца, сражались за Москву»²³.

Приведенные из-под Кром войска обнаружили полную небоеспо­собность. Войскам самозванца, выступившим на завоевание Моск­вы, пришлось выдержать один бой, но и его они проиграли.

 

Глава 19

ПЕРЕВОРОТ В СТОЛИЦЕ

Антигодуновское восстание в Москве привлекало внимание мно­гих историков¹. С. В. Бахрушин оценивал его как крупнейшее про­явление классовой борьбы врусских городах в начале XVII в. Он указывал, что Борис Годунов лишь террором удерживал «низы» московского населения в повиновении, но с его смертью положение переменилось. Антигодуновское выступление вылилось в большое народное движение, направленное против господствующего класса в целом². По мнению Д. П. Маковского, Лжедмитрий получил трон в 1605 г. не в результате сговора бояр с низами, а «при помощи ново­го подъема крестьянской войны, когда в борьбу вступили горожа­не...». В. Д. Назаров обратил внимание на то, что в своей политике «посадского строения» Годунов, как правило, отстаивал интересы феодальных верхов, что не могло не вызывать недовольство посад­ских людей. Строительство кабаков, дававших большие доходы каз­не, увеличение торговых пошлин, затрагивавшее русских торгов­цев, и одновременное предоставление привилегий иноземным куп­цам — все это, по наблюдению И. П. Кулаковой, раздражало мос­ковское торговое население, отождествлявшее политику Годунова с политикой Ивана IV, прозванного «английским царем» за покро­вительство английским купцам³.

Власти ждали волнений в столице со времени великого голода. Начавшаяся в стране гражданская война и смерть Бориса Годуно­ва ускорили развязку. Весной 1605 г. в Москве сложилась опасная ситуация. Народ оказывал прямое неповиновение властям. 30 мая в столице вспыхнула внезапная паника. Поводом послужила весть о приближении к городу неприятельского войска. Толпа москвичей, собравшаяся подле Серпуховских ворот, внезапно обратилась в бег­ство, увлекая встречных: «всяк бежал своим путем, полагая, что враг гонится за ним по пятам, и Москва загудела как пчелиный улей». Царевич Федор Годунов и его мать царица Мария долго не могли узнать толком, что происходит в городе. Наконец они высла­ли ближних бояр к народу на Красную площадь. После долгих уве­щеваний толпа нехотя разошлась по домам.

Неприятель, которого ждали 30 мая, появился в окрестностях столицы на другой день. Казачий отряд атамана Корелы обошел заслоны правительственных войск на Оке и 31 мая разбил лагерь в 6 милях от города⁴.

Если бы у стен Москвы появились полки Басманова и братьев Голицыных, они не произвели бы такого переполоха, какой вызва­ли казаки. Само имя Корелы было ненавистно начальным боярам и столичному дворянству, пережившим много трудных месяцев в лагере под Кромами. Власть имущие имели все основания опасать­ся того, что вступление казаков в город послужит толчком к общему восстанию. Как только «лучшие» люди узнали о появлении Коре­лы, они тотчас начали прятать имущество, зарывать в погребах деньги и драгоценности. Правительство удвоило усилия, чтобы как следует подготовить столицу к обороне. Как отметили очевидцы, в городе проводились демонстративные военные приготовления, «для того чтобы обуздать народ, ибо чрезвычайно страшились простого народа, который был нищ и наг и сильно желал пограбить москов­ских купцов, всех господ и некоторых богатых людей в Москве...»⁵. Фактически столица была переведена на военное положение, как и в дни восстания Хлопка. Царские посыльные объезжали Пушеч­ный двор и оружейные кладовые в поисках пригодных к бою пушек. Весь день 31 мая москвичи наблюдали за тем, как ратные люди свозили отовсюду пушки и устанавливали их на крепостных стенах. С некоторой долей наивности Исаак Масса повествует о том, как 1 июня 1605 г. в столицу смело въехали два гонца Лжедмитрия, что «поистине было дерзким предприятием». На площади гонцы огла­сили грамоту самозванца, после чего толпа пала ниц и признала его своим царем. Совершенно так же описывают события русские лето­писцы, назвавшие по именам гонцов Лжедмитрия. По их утвержде­нию, Москву «смутили» дворяне Г. Пушкин и Н. Плещеев, которые привезли и зачитали народу «прелестные» грамоты «вора»⁶.

Приведенный рассказ превратился в своего рода историографи­ческую традицию, хотя он и заключает в себе очевидные черты ле­генды. Лжедмитрий не раз посылал своих гонцов в Москву, но все они неизменно оказывались в тюрьме или на виселице. Что же позволило Пушкину пройти через стрелецкие заслоны на Оке, про­никнуть внутрь крепостных сооружений столицы и добиться успеха? Чтобы ответить на этот вопрос, надо установить последовательность основных событий. 31 мая 1605 г. в окрестности Москвы прибыл отряд Корелы. На другой день утром Пушкин вошел в город. Как видно, эти события находились в неразрывной связи между собой. Именно казаки доставили посланцев Отрепьева в Москву, что и поз­волило тем избежать расправы в городе, напоминавшем вооружен­ный лагерь. Многие вопросы получат объяснение, если предпо­ложить, что самозванец, задумав «смутить» столицу, поручил дело Пушкину вместе с казаками Корелы.

Пушкин и Плещеев прибыли в Подмосковье из района Орла и Тулы. Но в столицу они вошли не по Серпуховской или Рязанской дороге, а по Ярославской, из района Красного села, которое рас­полагалось за рекой Яузой, к северо-востоку от Москвы. Отмечен­ный факт можно поставить в прямую связь с действиями отряда Корелы. По свидетельству Якова Маржарета, «Дмитрий» послал войско к столице, чтобы «отрезать съестные припасы от города Москвы»⁷. Заокские города были охвачены смутой, и столица не мог­ла рассчитывать на подвоз хлеба с юга. Зато замосковные города сохраняли верность династии, так что обозы шли оттуда непре­рывным потоком. Особенно оживленной была дорога из Ярославля, проходившая через Красное село. Чтобы выполнить приказ Лжедмитрия, Корела должен был перерезать прежде всего эту дорогу. По-видимому, он так и сделал.

По некоторым сведениям, Лжедмитрий обратился к жителям Красного села с особым посланием. Самозванец писал, что не раз посылал своих гонцов к ним, в село, и в Москву, но все они были убиты. Наконец он требовал, чтобы красносельцы явились к нему «с повинной», и грозил в случае сопротивления истребить их всех, включая детей во чреве матери⁸.

Присутствие казаков Корелы спасло Пушкина и Плещеева от участи предыдущих гонцов. Красносельцы, повествует Конрад Буссов, с уважением выслушали послание «Дмитрия» и решили со­брать народ, чтобы проводить его гонцов в столицу. Как значится в Разрядных записях, Пушкин и Плещеев приехали «с прелестны­ми грамотами сперва в Красное село и, собрався с мужики, пошли в город...». По русским летописям, гонцы Лжедмитрия «стали в Крас­ном селе и почали грамоты Ростригины честь... что он прямой царе­вич, и иные многие воровские статьи». Обращение «прирожденного» государя привело к тому, что «красносельцы, смутясь сами, и при­вели их (гонцов. — Р. С.) к Москве на Лобное место с теми воров­скими грамотами»⁹.

Каким бы большим ни было Красное село, население его по сто­личным масштабам было немногочисленным. Возникает вопрос: как удалось горстке красносельцев провести Гаврилу Пушкина через тройное кольцо крепостных сооружений Москвы, пройти через трое ворот (Земляного и Белого города и наконец Китай-города), охра­нявшихся стражей?

В Москве власть оставалась в руках Федора Годунова. В его распоряжении находилось несколько тысяч верных дворян и стрель­цов. Власти заблаговременно подготовились к отражению казаков. В день восстания Годуновых своевременно известили о том, что красносельские «мужики изменили и хотяху быти в городе» (Москве). Тем не менее посланные в Красное село дворяне не дошли до села, «испужався, назад воротишася»¹⁰. Невероятно, чтобы воевод испугала горстка красносельских мужиков, вооруженных чем по­пало. Остается предположить, что они столкнулись с войском Ко­релы, силу которого они испытали под Кромами.

На столичных улицах к красносельцам «пристал народ мно­гой»¹¹. Однако следует учитывать, что массовое восстание москви­чей началось позже, уже после оглашения письма Лжедмитрия на Красной площади. До того посланцам «вора» надо было прорваться через усиленно охраняемые городские укрепления. Без казаков Ко­релы они бы не добились успеха.

Прошло три недели с тех пор, как Корела со своими казаками ворвался в лагерь под Кромами и с помощью заговорщиков, а также «посошных» мужиков и прочего люда принудил к бегству главного воеводу и верных присяге дворян, не пустив в ход оружие. Возни­кает вопрос: не повторили ли казаки в Москве то, что ранее проделали под Кромами? Не они ли, смешавшись с толпой мужиков-красносельцев, провели эмиссаров самозванца на Красную площадь, разогнав по пути стражу у крепостных ворот и опрокинув заслоны, выставленные московскими воеводами?

Казаки доставили Пушкина и Плещеева на Красную площадь в четвертом часу дня, иначе говоря, около 9 часов утра¹².

С Лобного места Гаврила Пушкин огласил послание «истинно­го» царя. Письмо было адресовано Мстиславскому, Шуйским и прочим боярам, дворянам московским и городовым, дьякам, гос­тям, торговым лучшим людям, а также и всему народу — «середним и всяким черным людем». Самозванец клеймил Бориса Годуно­ва как изменника и возлагал на его сына вину за происшедшее «кро-воразлитие». Стремясь привлечь на свою сторону бояр, Отрепьев снимал с них всякую ответственность за разорение северских земель и разгром его войска. Все то, писал Лжедмитрий, бояре делали по незнанию («неведомостью») и боясь казни от Годунова. Царица Мария и ее сын Федька не жалели о земле, «да и жалети им было нечево, потому что чужим владели».

Самозванец напоминал боярам, какое «утеснение» претерпели они от Бориса; какое «разорение и ссылки и муки нестерпимые» бы­ли от него дворянам и детям боярским; каким поборам подвергал он купцов, лишая их «вольности» в торговле и забирая в счет пошлин «треть животов ваших, а мало не все иманы». Его обещания имели в виду преимущественно власть имущих. Боярам было обещано не трогать их прежних вотчин, а также учинить им «честь и повышенье»; дворянам и приказным самозванец посулил царскую ми­лость, торговым людям — льготы и облегчение в пошлинах и пода­тях.

Что касается народа, то ему Лжедмитрий обещал кратко и не­определенно «тишину», «покой» и «благоденственное житье».

Щедрые обещания в письме самозванца перемежались с угроза­ми. Непокорным «вор» грозил тем, что им «нигде не избыть» нака­зания от его «царские руки»¹³.

Толпа, собравшаяся на Красной площади, жадно слушала об­личения против Годуновых и верила, что «прирожденный» государь избавит страну от междоусобиц, чрезвычайных поборов, обреме­нительной военной службы. Вскоре у Лобного места собралось «Московского государства всяких чинов людей многое множест­во»: «Пожар полон людей и у Троицы на рву (церкви Василия Бла­женного. — Р. С.), и по лавкам и до Кремля-города и до Фроловских ворот...»¹⁴

В Кремле с утра находились не только ближние люди («Тайный совет»), но и вся Боярская дума. Узнав о появлении толпы на площади, бояре поспешили к патриарху и известили его о «злом сове­те московских людей». Престарелый Иов со слезами на глазах умо­лял их сохранить верность присяге, но «ничего не успевашу»¹⁵. Источники сохранили несколько версий относительно позиции Боярской думы в день переворота. По одной версии, народ ворвал­ся в Кремль («миром же приидоша во град») и, захватив бояр, при­вел их на Лобное место¹⁶.

Разрядные записи содержат известие, согласно которому сиг­нал к мятежу подал окольничий Богдан Бельский. Он будто бы под­нялся на Лобное место и «учал говорить в мир: «Яз за царя Иванову милость ублюл царевича Дмитрия, за то я и терпел от царя Бори­са»»¹⁷. Это свидетельство, однако, не находит подтверждения в записках очевидцев и современников.

Конрад Буссов, находившийся в Москве, писал, что царица Ма­рия Григорьевна сама выслала на площадь бояр, сохранивших вер­ность ее сыну. Чтобы пресечь агитацию посланцев «Дмитрия», бояре пригласили их в Кремль. Однако толпа помешала попытке убрать Пушкина и Плещеева с площади¹⁸.

Ни русские летописи, ни иностранные авторы (К. Буссов, Я. Маржарет, И. Масса) ничего не упоминают о переходе на сторону вос­ставшего народа кого-нибудь из бояр¹⁹. По словам Якова Маржарета, «Мстиславский, Шуйский, Бельский и другие были посланы (на площадь к народу. — Р. С.), чтобы усмирить волнения». Не­смотря на появление бояр, письмо «Дмитрия» было оглашено и вы­звало мятеж²⁰.

Записки Буссова позволяют установить происхождение ошиб­ки в русских Разрядных записях. Окольничий Богдан Бельский в самом деле выходил к народу на Лобное место и, поцеловав крест, поклялся, что государь — прирожденный сын царя Ивана Василье­вича, говоря, что «он (Бельский) сам укрывал его на своей груди до сего дня...»²¹. Однако эта сцена, описанная очевидцем, имела место не в момент появления в Москве Гаврилы Пушкина, а три недели спустя, когда в Кремль прибыл сам Лжедмитрий. Авторы Разрядов перепутали последовательность событий.

Подробные сведения о московском восстании заключает в себе опубликованное в 1605 г. английское сочинение, написанное на ос­нове записей и рассказов членов английского посольства, только что вернувшегося из Москвы²². Суть этих сведений сводится к сле­дующему.

Народ, собравшийся на Красной площади, потребовал к ответу думных бояр, особенно же бояр Годуновых. Поначалу царевич Федор им отказал, но затем некоторые из бояр все же выехали из Кремля на площадь, так как простой народ грозил привести их насильно. На Лобное место взошел дьяк Афанасий Власьев — луч­ший у московитов оратор. Он спросил у москвичей о причине не­обычного сборища. Вслед за тем бояре просили толпу разойтись, указывали на то, что в государстве объявлен траур. Они обещали разобрать любые просьбы и ходатайства народа после коронации царевича Федора. Англичане отметили, что речи бояр были дву­личными. Сановники говорили таким безразличным тоном, «что видно было, что при этом участвует один язык». На самом деле боя­ре, и так не отличавшиеся красноречием, лишились дара речи при виде разбушевавшегося народа.

Англичане подробно описали инцидент, послуживший толчком к восстанию. Гаврила Пушкин не успел прочесть грамоту Лжедмитрия и до половины, когда москвичи доставили на площадь двух прежних «воровских» гонцов, вызволенных ими из тюрьмы²³.

Свидетельство англичан позволяет объяснить одно непонятное известие Буссова. По его словам, в письме к москвичам «Дмитрий» требовал ответа на вопрос, куда они дели его предыдущих посланцев: убили ли их сами, или это сделали тайком господа Годуновы и пр.²⁴ Парадокс состоит в том, что в подлинной грамоте самозванца не упоминалось ни словом ни о каких гонцах. Очевидно, в памяти Буссова события сместились, и он стал приписывать освобождение заключенных воле Лжедмитрия.

Дополнительные сведения насчет роли тюремных сидельцев в восстании можно обнаружить в польских источниках. Иезуит А. Ла-вицкий, прибывший в Москву в свите самозванца, сообщает, что в день восстания народ открыл тюрьмы, благодаря чему «наши поля­ки, взятые в плен во время боя под Новгородом Северским и заклю­ченные в оковы Борисом, избавились от темничных оков и даже оказали содействие народу против изменников»²⁵.

Приведенные факты имеют решающее значение для реконструк­ции событий, послуживших непосредственным толчком к выступ­лению народа в столице. Согласно английскому источнику, тюрем­ных сидельцев освободили еще до того, как Пушкин дочитал гра­моту Лжедмитрия и собравшийся на площади народ взялся за ору­жие. Отсюда следует, что восстание в Москве началось с разгрома тюрем. Кому принадлежал почин в этом деле? На этот вопрос источ­ники не дают прямого ответа.