Центральная улица Рио‑де‑Жанейро – авенида президента Варгаса. Центральное здание авениды – военное министерство. Этот большой серый дом, несмотря на свои 10–15 этажей, выглядит грузным и приземистым. Перед министерством установлен памятник‑пантеон единственному бразильскому герцогу – генералу ди Кашиас. Крупный человек на маленькой лошади. Перед домом площадь – площадь Республики. Ее бо́льшую часть занимает парк. Другая часть площади, собственно кусок улицы Варгаса, сегодня застроена с обеих сторон трибунами. Сегодня, 7 сентября, – День независимости, первый национальный праздник Бразилии…
Конец ноября 1807 года. Войска наполеоновскою маршала Жюно движутся форсированным маршем на Лиссабон. Двор в панике. Около пятнадцати тысяч самых знатных представителей португальского дворянства осаждают… нет, не арсенал и не призывные пункты, а корабли, пришвартованные к набережной Тешу. И когда не оставалось никаких надежд на чудо, потерявший голову от страха монарх принц‑регент Жуан VI дал сигнал к отплытию. Влетевшие в город французские кавалеристы еще имели возможность увидеть на горизонте призрачные силуэты парусов. Это было 29 ноября 1807 года.
С марта 1808 по май 1821 года Рио‑де‑Жанейро превращается в августейшую столицу португальских королей. Визит несколько затянулся. Наконец через 13 лет королевская семья возвращалась на родину, но не в полном составе. Наследник короны – принц Педро не торопился с отъездом. В бразильском политическом небе пахло грозой. 10 января 1822 года из уст в уста передавались слова принца Педро, якобы сказанные им накануне: «Если это отвечает интересам всех и общему благополучию нации… я готов. Скажите народу, что я остаюсь». Да, это было в интересах нации. Бразильской нации. И совсем не в интересах португальского двора. Но история ушла далеко вперед… История необратима. Дряхлые средневековые помочи истлели. Ребенок в них больше не нуждался. Набирающий силы великан делал первые самостоятельные шаги.
Гроза не заставила себя ждать. Вспыхнула молния. О ней осталась легенда. Ее любят пересказывать. Вот она.
7 сентября 1822 года недалеко от небольшого городка Сан‑Паулу, вдоль берега реки Ипиранги, пробиралась группа всадников во главе с принцем Педро. В каком‑то месте отряд остановился. Принц в окружении нескольких военных отъехал метров на двадцать от остальных спутников. Окружившие наследника офицеры были явно возбуждены. Дон Педро слушал их доводы, низко опустив голову, не произнося ни слова, но внезапно выпрямился в седле, пришпорил коня и стремительно поскакал к отряду. И, приблизившись к ожидавшим его людям, выкрикнул те три слова, которые давно висели в наэлектризованном воздухе страны. Слова, которых ждали, которые должны были быть произнесены: «Независимость или смерть!»
Как быстро идет время! Независимость или смерть… Всего тридцать лет прошло со дня казни прапорщика кавалерийского полка Жоакима да Сильва Шавьера, более известного под кличкой Тирадентиса, – первого бразильского патриота, сложившего голову за эти гордые, простые и манящие слова: «Независимость или смерть!» Одни и те же слова, разделенные, правда, тридцатью годами, привели Тирадентиса на эшафот, а принца‑регента Педро – на престол. Памятник бразильскому императору Педро I возвышается на площади Тирадентиса.
Памятник Тирадентису установлен на площади имени 15 ноября – последнего дня империи. Но это будет потом…[19]
Переписка с португальским двором тянулась три года. Она была трудной, напряженной и тягостной. Угрозы сменялись увещеваниями, увещевания – угрозами. Но дальше угроз дело не пошло. Подписание договора состоялось 29 августа 1825 года. Португальскому принцу‑регенту дону Жуану VI в виде моральной компенсации был присвоен почетный титул императора… и выдан чек на сумму 2 000 000 фунтов стерлингов, право оплачивать который предоставлялось бразильскому народу.
Сегодня 7 сентября. Независимость или смерть! Трибуны, сооруженные по обеим сторонам широченной улицы, до отказа заполнены народом. Те, кто не смог попасть на трибуны, толпятся возле них, толпятся на тротуарах, грозди голов виднеются в окнах домов, выходящих на площадь. Мы пришли слишком поздно. Единственное, что нам удалось, – это приблизиться к шеренге полицейских и бойскаутов, огораживающих площадь. На ее противоположной стороне правительственная трибуна. Под ее тентом президент, министры, генералитет, гости президента… Под бравурные звуки марша на площадь выливается кавалерийский отряд. Всадники в ярких, несовременных мундирах.
Когда‑то давно вдоль заросшего берега реки Ипиранги пробирался отряд всадников в ярких мундирах (красный верх, белые брюки)…
Загремели барабаны, зазвенело серебро фанфар. Но они не заглушают, а лишь подчеркивают и помогают услышать лучшую военную музыку – удары кожаных подметок о мостовую. Раз. Раз. Раз. Два. Три. Стройные ряды пехоты. Шеренги. Треуголки. Мундиры красные, мундиры синие. Эполеты золотые, эполеты серебряные, какие‑то султаны. Это оперетта. Но вот кончается бутафория пестрых перьев, и настоящая, современная пехота в защитных маскировочных гимнастерках с автоматами и иностранными инструкторами батальон за батальоном марширует по площади.
Пехота. Морская пехота. Моряки.
Впереди каждой части оркестр. За ним офицерский состав. Знамя. И шеренги, шеренги, шеренги. Строго говоря, строевая подготовка войск слабенькая. Шаг нечеток. Равнение плохое. Но гремят оркестры, рвутся на ветру полотнища знамен, аплодируют зрители. И, как волна за волной, катятся шеренги мимо бронзовой фигуры герцога Кашиаса, мимо правительственной трибуны, мимо объективов телекамер. Шагает армия – фундамент нынешнего правительства страны.
Привилегированные части военного флота. Синие робы, такие же брюки, забранные в белые гетры. Бескозырки. Неумолчно гремят оркестры. Коробки подразделений сменяют друг друга, и кажется, уже не будет конца этому потоку маршей и мундиров. Но вот в грохот музыки врываются новые звуки – рев авиамоторов.
Над площадью поплыли звенья эскадрилий. Машины старых конструкций. Такими сейчас не воюют. Самолеты идут низко. На некоторых зажигаются дымовые шашки для эффекта. В небе два истребителя. Разыгрывается воздушный бой. Летчики неплохо владеют высшим пилотажем. Сближение на встречных курсах. Каскад фигур. Глубокое пикирование. Все это над самым центром города, над многотысячной толпой… К счастью, все оканчивается благополучно. Самолеты проходят над крышами домов, огибают башню‑небоскреб вокзала и исчезают из поля зрения. А на площадь въезжают красные пожарные машины. Завыли сирены, замигали тревожные, слепящие глаза даже днем, при ярком свете тропического солнца, красные сигналы, вращающиеся на кабинах машин. Не в пример самолетам пожарные машины – оборудование первоклассное. У громадных, как пушки, брандспойтов застыли бойцы, облаченные в серебряного цвета скафандры с черными касками. Что ж, при современных способах ведения войны противопожарной обороне отводится особое место… Отгудели сирены, отмигали красные вспышки сигналов, и образовавшуюся пустоту площади заполнили отряды парашютистов. Легкий, почти гимнастический шаг. Лихо сдвинуты набекрень береты. На груди автоматы. И люди сами, как автоматы. Парашютисты на машинах. Парашютисты в строю. За ними подразделения в каких‑то комбинезонах – люди‑лягушки. Подразделения особого назначения. Это уже новая армия, какой почти не знали. Короткий перерыв, и пространство заполняется рядами курсантов военно‑морских училищ. Элегантные офицеры в старинных сюртуках с никелированными саблями…
Это тоже парад, но значительно более безобидный… Конкурс на звание «мисс Бразил» – самые красивые
Солнце, весеннее яркое тропическое солнце, берет свои права. Жарко. Дышать нечем. Мы протискиваемся сквозь плотную толпу к решетке парка. Здесь в тени развесистых деревьев стоят несколько американских «студебеккеров», огромных и мощных. Это отряд охраны… Над площадью, теперь загороженной стеной зрителей, поднимаются клубы сизых выхлопных газов… Рев моторов и лязганье гусениц подсказывают, что появились танки. Пробраться назад уже нет сил. Мы арендуем два ящика, обыкновенных два ящика из‑под фруктов. Предприимчивые ребята приволокли откуда‑то эту тару и сдают ее внаем. Забираемся на ящики и созерцаем танковую колонну. Танки – старые долговязые «шерманы» – ровесники минувшей войны. На бортах машин белые пятиконечные звезды. За «Шерманами» выкатилось несколько современных машин: низкие, обтекаемые башни с мощнейшими хоботами орудий.
Третий час парада. Жжет солнце. Пропитанный бензином воздух першит в горле, уши закладывает. В синем тумане ползут тягачи с мощными гаубицами, потом с длинными противотанковыми пушками, потом установки с легкими ракетами. Проходит дорожно‑строительная техника, подъемные краны, грейдеры, походные ремонтные мастерские. Все это современные средства ведения войны…
Голова раскалывается от музыки и рева моторов. Очень трудно балансировать на небольшой площади ящика. В толпе все чаще раздаются крики о помощи, и к медицинским пунктам, расположившимся в тылах толпы, подносят или подводят зрителей, схвативших тепловой удар. Но вот наконец затихло громыхание моторов, развеялся бензинный туман, и под звуки военных рожков по развороченному асфальту снова зацокали подковы. Проходит драгунский полк. Настоящие «драгуны с конскими хвостами», с пиками, саблями… Обгоняя колонну, сбоку несется испуганная лошадь без седока… Очевидно, таков ритуал. Опереточных драгун сменили пожарные машины, но уже не с пушками‑брандспойтами, а с пожарным генералитетом. Пожарные стратеги в мундирах минувших веков на современных машинах…
Потом толпа зрителей заволновалась и как‑то по‑особому заулюлюкала. Впереди шеренги комсостава, впереди знамени, мимо трибун, мимо президента и его гостей по площади спокойно шествовал рыжий бульдог, покрытый попоной. С обоих боков собаки свисали кобуры с пистолетами… Это военная полиция. Бульдог – ее символ.
И снова ревели моторы и цокали копыта. Проходили технические войска и еще какие‑то части. И наконец грузовики с катерами и спасателями. Спасателей принимали хорошо. Это они вытаскивают из воды тонущих. Им каждый день приходится доказывать свое мужество и отвагу.
Зрители устали, зрители оглушены, пресыщены зрелищем орудий уничтожения, налаженной военной машиной. И то, что воздух стал каким‑то желтым и что стало трудно дышать, воспринималось как нечто запланированное организаторами парада. Однако ничего этого предусмотрено не было. Облака сгустились и потемнели. Над площадью взвились огромные серые столбы из пыли, опавших листьев, газетных листов. Где‑то неподалеку треснул электрический разряд. Публика начала быстро разбегаться. И когда опустели трибуны, на город обрушился ураган. Затрещали доски. Парусом надулся тент над президентской трибуной и поволок все сооружение. Трибуна опрокинулась и развалилась. Через минуту в небо взвились серое полотнище брезента, какие‑то листовки, обломки досок и прочий хлам. Защелкали фотоаппараты корреспондентов, застрекотали кинокамеры. И все знали, что гвоздем завтрашнего репортажа будет снимок рухнувшей правительственной ложи. Комментарии напрашивались сами собой…
Бразилии не с кем воевать. Ее границы давно определены. И никто не посягает на ее территорию. Зачем же вся эта дорогостоящая мишура: тонны брони, сжигаемого понапрасну бензина, бесчисленные казармы и маршалы (говорят, что в Бразилии больше маршалов, чем во всем остальном мире)? Против кого направлены жерла орудий и дула пулеметов?
Спустя несколько месяцев, во время бурных студенческих волнений, мы вновь увидели бразильскую военную машину. Но теперь уже без опереточных декораций, без отрядов всадников в пестрых мундирах (красные кители, белые брюки), без развевающихся вымпелов и конских хвостов… Не было никелированных сабель. Были танки с задраенными люками. Были пулеметы, установленные прямо на асфальте. Были бульдожьи лица военной полиции. Была та напряженная, сгущенная атмосфера, которая предвещает грозу.
Маяк на острове Раза
Прекрасен рассвет над океаном, ослепителен день, пышен вечер. Впрочем, вечеров в нашем понимании в тропиках не бывает. Солнце как‑то незаметно соскальзывает с небосклона, оставляя за собой широкий сиреневый хвост. Потом исчезает и он. И если оглянуться, то оказывается, что противоположная сторона неба уже вымощена звездами, а черные силуэты гор, словно волны, подбрасывают легкую лодочку полумесяца. Прямо на глазах размывается, растворяется и исчезает горизонт.
Прибой скорее чувствуешь, чем видишь. Небо из голубого становится сизым, фиолетовым, черным.
И вдруг в надвигающуюся темноту вонзается ослепительный клинок. Раз. Еще раз. И еще раз, уже окрашенный кровью. Белый, белый, красный. И так без конца. Всю ночь. Это работает маяк на острове Раза, расположенном в нескольких километрах от входа в бухту Гуанабара. Белый, белый, красный. Если отгромыхавший день оставлял в нас хотя немного сил, мы приходили к океану, слушали вздохи прибоя и ждали, когда над еле различимым пятнышком острова вспыхнет первый сноп огня.
Мы никогда не были на острове Раза, но нам до странности ясно представляется жизнь его обитателей. Жизнь смотрителей маяка. Жизнь, которой завидовал Эйнштейн. Жизнь, подчиненная четкой и ясной цели – служению маяку. Небо. Море. День за днем. Год за годом.
Когда с гор сползает туман и луч света тает, едва покинув светильник, над островом начинает реветь сирена. Говорят, что ее слышно за 8 морских миль. Для судов, неделями не видевших земли, это первый привет.
Дорога окончена. Вас ждет спокойная бухта!
Кажется, если хорошо приглядеться, то можно увидеть человека, который сейчас поднимается по ступенькам лестницы. Ступенька за ступенькой. Сто десять ступенек. Вот он на маленькой площадке над перекатывающимися валами, рядом с гигантским фонарем в тысячи свечей. Затерянный в море, под светом скупых звезд южного полушария, он сам как путеводная звезда для десятков кораблей воздушных и морских.
Дорога окончена. Вас ждет спокойная гавань!
В ясный, солнечный день издали остров Раза похож на голову гиганта, стоящего по уши в воде. Таких высунувшихся из волн гранитных макушек, окруженных пеной и чайками, много у берегов Рио. Большинство их необитаемо. Некоторые используются под концентрационные лагеря… В их число когда‑то входил и остров Раза: в 1923 году тогдашний президент Артур Бернардес приспособил его для ссылки политических заключенных.
Сейчас население острова составляют 25 человек, или семь семей сотрудников управления гидрографии и навигации министерства морского флота.
Латинская надпись на медной плите, украшающей башню маяка, повествует о том, что 31 декабря 1883 года во время правления императора Педро II был сооружен аппарат, получающий свет от динамо‑машины с двумя белыми вспышками и одной красной, свет от которого в хорошую погоду виден на расстоянии 85 миль.
Из сотен судов, проходящих на виду у острова за неделю, только одно приближается к его каменному берегу. Это катер министерства. Его встречает все население. На берег свозят продовольствие, письма и новости – те, которые еще не успели дойти по радио и телевидению.
За тысячелетия своего существования палимый солнцем и полосуемый ливнями гранит успел густо зарасти бананами, кокосовыми пальмами, кактусами и другой, жадной до солнца, влаги и жизни тропической зеленью.
Здесь нет школы, и полтора десятка юных бразильцев – дети служащих маяка – овладевают житейской премудростью вдали от школьных парт. Их учителя – море и звезды. А вопли сотен чаек, альбатросов и других пернатых, облюбовавших остров под жилье, почти ничем не отличаются от столь привычных уху бразильцев криков завсегдатаев бесчисленных баров. Но чайки – это птицы, а люди – это люди. И ребятишки с острова Раза когда‑нибудь непременно покинут свое гнездо. Им невдомек, что о жизни служителя маяка мечтал Эйнштейн. Кто знает, кем станут эти ребята, пройдя бетонные ущелья города, наполненные смрадом выхлопных газов, несправедливостью и борьбой.
Но с уверенностью можно сказать: многие из них когда‑нибудь потом, после десятилетий надежд, исканий и потерь, вернутся сюда, на берег Копакабаны, Ипанемы или Леблона, и будут следить за вспышками родного маяка.
Белый… белый… красный. Может быть, со жгучей тоской, может быть, с нежной грустью, но вспомнят они о своем оставленном рае.
А пока эти чумазые наследники Гаринчи и Пеле гоняют на утоптанной площадке футбольный мяч – неофициальный герб Бразилии. А в это время их отцы чистят и моют стекло фонаря в тысячи свечей, который вспыхнул впервые вечером 31 июля 1829 года, освободив Хунту торговли, сельского хозяйства, фабрик и мореплавания от ежевечернего разжигания костров на острове для ориентировки кораблей. Правда, тогда фонарь не вмещал в себя 1000 свечей. Скорее всего это была большая керосиновая лампа, однако достаточно яркая. Иначе ее свет не сумел бы дойти до нас сквозь полтора столетия.
Над городом давным‑давно ночь. Пора возвращаться. Мы направляемся к дому. За спиной, тяжко вздыхая, ворочается прибой. Все глуше, глуше и, как нам кажется, жалобнее. Прежде чем завернуть за угол, мы еще раз оборачиваемся. И невидимая рука трижды салютует нам ослепительным клинком.
Белый. Белый. Красный.
Прощай, Рио!
Вечер. Мы проходим маленькой улицей Рита Лудольф, по которой проходили сотни раз. Все как обычно. Портейро моют мыльной пеной черно‑белый тротуар против своих подъездов. Вокруг газетного киоска толпятся прохожие. Людно у прилавков «бобса». Мальчишки‑продавцы снуют от плиты к стойке, от стойки к холодильнику, шатаются от усталости и улыбаются покупателям. На перекрестке ватага ребят гоняет по мостовой консервную банку, заглушая воплями ее грохот. Все знакомо и привычно. Сторож нашего дома Педро торжественно приветствует нас, и мы так же торжественно отвечаем на его приветствие. Все как всегда. Но всегда мы спешим. Мы всегда спешим, а сегодня спешить не надо. Наши чемоданы уложены, документы выправлены, деньги израсходованы. За нами должны заехать. Неприятное состояние ожидания. Мы слоняемся по пустой квартире, ставшей сразу неуютной и чужой. Выходим на балкон. Темно. Только черное небо. И прямо над нами семь ярких звезд Южного Креста.
Машина идет вдоль берега. Леблон, Ипанема, Арпоадор. Старожилы хорошо помнят то недалекое время, когда на месте современных фешенебельных зданий здесь расстилались бесконечные болота, заросшие густым тростником. Океана не видно, лишь время от времени, нарушая монотонное шуршание шин, доносится его глухое рокотание, а дыхание ветра пропитано запахом соли. Завтра с рассветом сюда придет команда ребят с сурфами ловить гребни волн. Досадно, что мы так и не попробовали себя в этом искусстве.
Прощай, Рио!
Поворачиваем налево. Проезжаем высокий, усыпанный электрическими лампочками крест. Это ворота порта Копакабана. Свет фар упирается в серебристую полосу воды. Она ширится, растет, приближается и падает, споткнувшись о невидимое препятствие. И влажный ветер доносит глухой вздох рухнувшей стены прибоя. Вот так же, наверное, вставали и рушились волны в ночь на 5 июля 1922 года, когда 18 молодых офицеров форта во главе с лейтенантом Сикейро Кампосом, верные долгу защиты чести, достоинства и уважения нации, взвили знамя восстания против «деспотической тирании».
Подъезд гостиницы «Трокадеро». Наше первое пристанище. Это было почти три года тому назад! Надо полагать, что стоимость номеров возросла за этот период процентов на тридцать. Копакабана живет своей ночной жизнью. Ярко освещены бары, рестораны, кафе, пивные. Звенит музыка… Океан остается сзади. Грохочет туннель. И еще один туннель. Машина, набирая скорость, несется по широкой так называемой скоростной трассе. Теперь слева черное зеркало Гуанабары. Смутно улавливаются очертания Сахарной Головы с огоньками ресторана на макушке.
Район Ботафого, район Фламенго. На небольшом холме в лучах прожекторов белое, легкое, необычайно изящное здание церкви «Глория» в окружении пальм. Высоченные столбы фонарей. Параллельно нам, почти касаясь воды, летит самолет. Это аэропорт Сантос‑Дюмон. Внутренние авиалинии. Выезжаем на длинную и широкую эстакаду. Под нами огни причалов. Отсюда уходят паромы на Нитерой – столицу соседнего штата Рио‑де‑Жанейро и баркасы на остров Пакиту. Показался и растаял светящийся шестигранник самого старого ресторана – «Алмамар» (старые традиции – новые цены), в котором нам так и не удалось побывать. В ноздри ударяет резкий запах испорченной рыбы. Это пункт приемки улова рыбаков. Здесь же биржа труда матросов, а дальше бесчисленные огни судов, стоящих на рейде. Грузная громада кафедрального собора. Круглая площадь Мауа и сплошная стена портовых складов. Стеклянные кубы междугородной станции. Отсюда каждые пять минут отправляются машины во все районы страны. Сворачиваем с оживленной автострады Рио – Сан‑Паулу. Город остается сзади. Дорога. Фонари. Тишина. Но это длится недолго. Вот показалось зарево огней. Остров Губернаторский, аэропорт Галиао.
Моторы воют на самых высоких нотах. «Боинг» трясется мелкой дрожью, срывается с тормозов и мчится по бетонной дорожке. Легкий толчок, и земля остается внизу.
В круглых иллюминаторах «Боинга» переливающаяся россыпь золотых огней чудесного города. Постепенно она тускнеет, превращается в редкие пунктиры, потом в отдельные точки и исчезает.
Для нас навсегда.
[1]Нимайер Оскар – выдающийся бразильский архитектор.
[2]Жуселино Кубичек де Оливейра – президент Бразилии в 1956–1961 годах.
[3]От индейских: «кари» – белый, «ока» – дом, то есть дом белого человека. По преданию, в устье речки, впадавшей в Гуанабару, стояла хижина одного из первых поселенцев… Постепенно слово «кариока» превратилось в название района, а позже этим словом стали называть его жителей.
[4]«Anuario Estatistico do Brasil», 1965, p. 105.
[5]Число остальных штатов и административных областей страны.
[6]Письменный перевод с португальского (особенно применительно к Бразилии) на русский представляет немалые трудности, поскольку до сих пор не выработано единообразия в написании несвойственных нашему языку звуков, встречающихся в португальском. Несколько примеров: португальское имя Joao переводится как Жуан, Жоао, Жуао, Жоау… Город Sao Paulo’– как Сан‑Пауло и Сан‑Паулу, гора Pao de Acuar – как Пан‑де‑Ашукар и Пау‑де‑Асукар и т. д.
[7] И. П. Магидович. История открытия и исследования Центральной и Южной Америки. М… 1965. стр. 79.
[8] И. П. Магидович. История открытия и исследования Центральной и Южной Америки, стр. 81.
[9] Рошу Помбу. История Бразилии. М… 1962. стр. 29.
[10] Рошу Помбу. История Бразилии. М., 1962, стр. 29.
[11] И. П. Магидович. История открытия и исследования Центральной и Южной Америки, стр. 80.
[12] Л. Ю. Слезкин. Земля святого креста. М., 1970, стр. 21.
[13]
Я вправо, к остью, поднял взгляд очей.
И он пленился четырьмя звездами.
Чей отсвет первых озарял людей.
Казалось, твердь ликует их огнями.
О северная сирая страна.
Где их сверканье не горит над нами!
«Чистилище», стихи 22–27.
[14]Хозяева почти всех кабачков в Рио – португальцы.
[15]По крайней мере норманами.
[16]О. S. do Nascimento Monteiro; «Rio, Querido Rio!» R. d. J., 1967, p. 9.
[17]Одно из крестьянских восстаний в этом районе, отличавшееся высокой организованностью и сплоченностью восставших.
[18]Название марки рома.
[19]15 ноября 1889 года Бразилия провозгласила себя республикой.