25 апреля (Игрек звонит в офис, 10:01 утра)
– Вики, привет. Надеюсь, крыша вашего дома не прохудилась и вас не заливает. (Примечание для читателей: в Остине несколько дней шли затяжные дожди.) В такую погоду мне обычно снятся странные сны. Абсолютно не связанные с реальностью, какие‑то невероятные приключения. Например, этой ночью мне снилось, что я разговариваю со своей беспутной сестрой. На самом деле у меня никакой сестры нет. Так вот, мы спорили насчет ее приемных детей, и у меня было четкое представление об этих детях и о том, как их воспитывать. Я знал все особенности поведения этих воображаемых детей, усыновленных моей несуществующей сестрой. В разговоре я упоминал наши с ней детские игры, ссоры, начавшиеся, когда она училась в старших классах, словом, разные эпизоды из далекого детства. А потом вдруг все изменилось. Сестры уже рядом не было, а я оказался в Венеции. Я шел по городу в одиночестве и рассматривал гондолы на каналах. Разумеется, я никогда не бывал в Венеции и даже не собирался ее посетить. Поэтому, видимо, я видел Венецию такой, какой она была в моем представлении, верно? Не уверен, видел ли я когда‑нибудь фотографии Венеции, хотя, наверное, виды этого города знакомы каждому. А то откуда бы я знал, как эти гондолы выглядят? Так или иначе, но, гуляя по городу, в котором на самом деле я никогда не был, я каким‑то образом знал, что моя беспутная сестра, которой на самом деле у меня не было, уже умерла. Я снова начал волноваться о ее несуществующих детях – кто будет растить их, платить за уроки тенниса и всякое такое. Кажется, в канале плавала какая‑то кошка, а может, сотни котят и одна большая кошка. Хотелось бы, чтобы сон что‑то подсказал мне, чему‑то научил. Но это, конечно, невозможно. Сны обманывают. Вы знаете, ведь Фрейд был кокаинист. Такой же, как герой фильма «Лицо со шрамом». А кто, кроме наркомана, мог поверить во всю эту чушь о снах? Разговоры и разные события, которые снятся людям, лишены какого бы то ни было смысла. Пожалуй, за исключением сна, в котором вы стоите перед зеркалом в ванной и вдруг видите, что у вас начали выпадать зубы – просто поразительно, что многим снится именно этот сон. Какой образ возникает в нашем коллективном подсознании при слове «пережевывать»? Вероятно, что‑то связанное с лошадьми.
Ладно, прежде чем мы начнем, я хотел бы взять небольшой…
Я прервала Игрека и попросила разрешения задать ему несколько вопросов – не касающихся направления разговора, а просто несколько конкретных вопросов, чтобы он подтвердил или опроверг их. Я пояснила, что мне важно установить некоторые факты, прежде чем мы пойдем дальше. Он согласился на мою просьбу. Вот эти вопросы и его ответы.
Вопрос. Вы – ученый. Скажите, это утверждение верно? Вы – ученый?
Ответ. Гм, да.
Вопрос. И вы имеете высшее образование и работали в качестве научного работника?
Ответ. Что? Да.
Вопрос. И одним из мест вашей научной работы был университет Чеминейд на Гавайях, а вашим главным научным проектом было создание костюма, который – хотя и не делал вас невидимым – позволял вам невидимо проникать в чужие дома, это так?
Ответ. Да. Конечно да. К чему вы клоните? Я что‑то упустил?
Вопрос. И в итоге вы использовали этот костюм в своих личных целях?
Ответ. Нет. Не в своих личных целях. Вы неправильно толкуете то, что я рассказал.
Вопрос. Но вы пользовались этим костюмом, чтобы проникать к людям в дома?
Ответ. Да, но для того, чтобы наблюдать за ними. Это была чисто научная цель. Я тысячу раз это подчеркивал. Я ничего у них не крал, если вы на это намекаете. Я не вор. Я подглядывал не для удовлетворения своей похоти. Я вовсе не соглядатай. Вы ведь так подумали, да? Что я какой‑то соглядатай да еще воришка?
Вопрос. Ничего такого я не думаю. Но мне нужно спросить вас еще об одном. Могу я предположить, что вы обратились ко мне для того, чтобы поговорить о негативном влиянии на вашу жизнь возможности наблюдать за людьми при помощи костюма, который позволял вам становиться невидимым?
Ответ. Да‑да! Конечно! Неужели последние два месяца я разговаривал сам с собой? Почему вы просите меня объяснить то, что я вам уже подробно объяснил?
В этот момент я и предложила Игреку прийти на сеанс в мой офис. Сказала, что больше не могу помогать ему по телефону.
– Что? Почему? С чего это вдруг? И что мы от этого выиграем? Я думал, мы уже договорились. Я назвал вам несколько обязательных условий наших сеансов. Какая разница, будем мы общаться по телефону или лично? Вы же не возражали против телефонных сеансов, это даже не обсуждалось! Мне удобнее разговаривать с вами по телефону. Это позволяет мне рассуждать более спокойно и ясно. И… больше меня устраивает. Я человек занятой. Неужели вы не понимаете, что я чертовски занятой человек? Зачем мне приходить к вам в офис и сидеть там, как какая‑нибудь пациентка, страдающая послеродовой депрессией? Это не для меня.
В ответ я назвала Игреку несколько веских доводов в пользу личных консультаций: их интимность, важность невербального общения, установление доверительных отношений между нами, чего почти невозможно достичь по телефону, и т. п. На самом деле это не так, я просто пыталась убедить Игрека.
– Все это полная чушь и выдумки! Если бы это было правдой, вы должны были сразу мне это сказать, когда я позвонил вам в первый раз. У вас какие‑то свои причины. Я вас насквозь вижу! Чего вы добиваетесь? Хотите своими лошадиными глазами увидеть этот костюм? Или не увидеть этого человека‑невидимку, как вы продолжаете меня называть? Уж не влюбились ли вы в меня? Или в свое детское представление о человеке‑невидимке? Но он не реален, Вики. Это всего лишь роман. Такого существа не было и нет. Постарайтесь это понять. Я обыкновенный человек. Вы видели сотни, тысячи таких людей, как я. У вас что, нет мужа? Любите своего мужа.
Я попросила его успокоиться. Сказала, что это было не личное, а профессиональное предложение.
– Но профессиональное предложение должно быть обосновано какими‑то конкретными причинами, ясными и понятными нам обоим. А вы оперируете абстракциями. Ваши аргументы – вздор, полная чушь! Вы просто используете специальные термины, чтобы показать, что это предложение профессионала, врача. А я настаиваю на том, что это именно личное предложение. Если вы не назовете мне настоящие причины необходимости нашей встречи, я отказываюсь понимать, чем мое появление у вас может нам помочь.
Тут я сказала, что принимаю его возражения, и извинилась. Затем объяснила ему истинные причины моего желания встретиться с ним: я просто не верю тому, что он мне рассказывает, а также считаю, что ему нужна помощь другого рода. Кроме того, у меня сложилось о нем представление как о неплохом и весьма умном человеке, понимающем, что у него серьезные проблемы с психикой, но ему еще не поздно вернуть себе здоровье. Я добавила, что, очевидно, я не тот специалист, который может ему помочь, но могу связать его с нужным человеком. И еще раз подчеркнула – скорее всего, он уже сам это понимает. Игрек выслушал меня, не перебивая, а затем сказал следующее:
– Это интересно, Вики‑Вик. Признаться, я не ожидал услышать от вас столь откровенное мнение обо мне. Удивлен не собственно вашим мнением, а тем, что вы решились его высказать. Я действительно изумлен. И все же я предполагал нечто в этом роде.
Я ведь уже говорил, кто я и почему к вам обратился. Но, оказывается, вы мне не верите. Вы думаете: «Это какой‑то новый вид психического расстройства». А может, вы думаете, что это уже известное врачам расстройство, но, так сказать, осовремененное. Вот что говорит вам разум. Вы же врач, психоаналитик, так что считаете себя в некотором роде человеком науки, а им свойствен рационалистический взгляд на вещи. То есть вы считаете себя рационалистом, который помогает людям изменить их искаженное представление о действительности на нормальное. Ведь в этом и состоит ваша работа, не так ли? Ваша работа – разговаривать с людьми, которые воспринимают свою жизнь нерационально, и попытаться склонить их в сторону рационального взгляда. Этика не позволяет вам советовать, как они должны рассуждать и что чувствовать, хотя именно этого они от вас и ждут. Вы можете только задавать им наводящие вопросы, чтобы заставить их разговаривать с самими собой. «Если они услышат, что говорят, – думаете вы, – они поймут, насколько превратно их представление о вещах». Вы думаете, что у них нереальные отношения с миром, что они слишком углублены в себя, в свой внутренний мир. Вот как вы должны рассуждать, чтобы делать свою работу. Поэтому, когда я звоню вам по телефону и говорю, что совершал все эти странные и невероятные поступки, объясняю, что я совсем не такой, как те люди, с которыми вы имели дело, вы не можете поверить мне на слово. Ваша самоидентификация говорит вам, что в мои невероятные истории положительно нельзя верить и что я самый обыкновенный человек, просто живущий в мире иллюзий. Поэтому вы просите меня прийти к вам в офис. Вы хотите доказать самой себе, что у меня совершенно иные проблемы, чем те, которые я обрисовал вам два месяца назад. Но, честно говоря, мне кажется, вы понимаете, что я говорил вам правду. Не думаю, что я сказал хоть что‑то, во что вы не верите. Только вы никогда это не признаете, иначе нарушатся ваши отношения с реальностью. И вы стараетесь избежать конфликта. Возможно, вы надеетесь, что, если вы потребуете моего личного присутствия, а я откажусь, это положит конец нашим отношениям. А может, вы думаете, что я приду к вам и признаюсь, что все это было изощренной мистификацией, подстроенной кем‑то из ваших коллег, и тогда вы испытаете одновременно и смущение, и облегчение. В данный момент вы находитесь в странном положении: вы не позволяете себе поверить в то, во что на самом деле верите. И, желая найти выход из этого тупика, вы меняете условия нашей совместной работы. Но это абсолютно неверное решение. И я это прекрасно понимаю.
Позвольте мне рассказать вам одну историю. Не знаю, поможет ли она вам понять, в какой мы ситуации, но все‑таки попытаюсь. Это было в Кливленде несколько лет назад. Кажется, с тех пор прошло три года. В Кливленде я провел четыре месяца, наблюдая за его жителями, выбранными наугад. Это было трудно, потому что в Кливленде буквально все водят машину. Как в Лос‑Анджелесе. Найти подходящий объект было невероятно трудно. Ведь мне нужно было днем отыскать незапертую машину, провести в ней несколько часов в ожидании хозяина, а потом затаиться на заднем сиденье, пока он едет домой. Затем необходимо было как‑то пробраться в дом, который по большей части оказывался где‑то за городом, в Лейквуде, Мэйфилде или Кливленд‑Хайтсе. С одной стороны, проникнуть в отдельно стоящий дом легче, чем в квартиру, поскольку в современных домах имеется много уязвимых мест для доступа. Механика этого дела очень проста. Но, с другой стороны, зачастую наблюдение за человеком в пригороде заканчивается тем, что вы оказываетесь в совершенно пустынной и незнакомой местности. В случае непредвиденных обстоятельств мне приходилось бесконечно долго добираться до центра города, где я временно снимал квартиру. Порой я был вынужден пешком проделывать весь обратный путь, так как в Кливленде попросту отсутствует общественный транспорт, а было бы слишком рискованно похитить чужую машину. Но сейчас все это уже не важно. Я хочу рассказать вам об одном парне, за которым я наблюдал почти неделю. Его звали Брюс.
Первый раз я обратил внимание на Брюса в баре. Бары – отличное место для выбора объекта. Если человек, за которым вы начали следить, хотя бы слегка выпил, можно действовать более смело. В автомобиль пьяного хозяина легче проникнуть. Достаточно заставить его споткнуться, когда он открывает дверцу со стороны водителя. Вы наступаете ему на ногу и одновременно толкаете плечом. И не важно, что он чувствует этот толчок – он всегда думает, что это ему просто показалось. Пьяные во всем винят себя. Если пьяный не видит, кто его толкнул, он сразу решает, что, видимо, нагрузился больше, чем думал. Иной раз такой подвыпивший парень упадет на землю и хохочет над собой – ему нравится, что он до того накачался, что на ногах не стоит. Вот в этот момент вы и проникаете на заднее сиденье. Ну а затем вам приходится ехать с человеком, который слишком пьян, чтобы осознать, что кто‑то сбил его с ног. Это, конечно, опасно. Но в принципе люди вполне сносно водят машину в пьяном состоянии, как, например, в Кливленде. Еще я узнал, что закон слишком строго относится к выпившим водителям, во всяком случае в Огайо.
Но Брюса мне не пришлось сбивать с ног. С ним вообще не было хлопот. Я наткнулся на него ближе к вечеру в одном ирландском баре. Дело было осенью, солнце уже садилось. Он выпивал со своими приятелями по работе – это было сразу понятно, потому что они ввалились в бар целой компанией и называли друг друга по именам. Их было пятеро, всем лет под тридцать. Я смотрел на них в окно и прикидывал, за кем буду следить. У двоих были обручальные кольца, поэтому я сразу их отверг. Помните, я слежу за людьми, когда они находятся в одиночестве. Это мой принцип. Из трех оставшихся двое показались мне подходящими кандидатами, третий парень был слишком красивый и слишком общительный. Я подумал, что у него дома может оказаться любовница или какая‑то случайная девица. Он мне не подходил. Мне нужен был человек, вряд ли имеющий друга, который в любое время мог бесцеремонно ввалиться к нему в дом. Брюс был похож на такого. У него был грустный и рассеянный взгляд человека, который в колледже часто прогуливал занятия. Кстати, как и у парня, что сидел рядом. Они выпили по три и четыре пива, практически не разговаривая. Никто из пятерки не напился. Вышли они тоже все сразу. Сначала я нацелился на другого одиночку, тихого парня, не Брюса. Он был более смуглым, носил толстые очки и какую‑то дикую стрижку. Такого типа ребята в подростковом возрасте увлекаются ямайской музыкой. Преимуществом Брюса было то, что у него отсутствовали какие‑либо особенности. Он был самым обычным американским парнем. По его внешности ничего нельзя было понять.
Поскольку мой объект не был слишком пьян, а на дворе еще не совсем стемнело, я решил, что лучше отвлечь его, когда он откроет дверцу водителя. Я думал дождаться, когда он станет забираться на сиденье, и в этот момент изо всей силы ударить по заднему бамперу его «ниссана». Я рассчитывал на то, что он вылезет из автомобиля посмотреть, что там стукнуло, в этот момент я и заберусь в салон через открытую дверцу. Честно говоря, такие вот задумки проходят успешно лишь в четверти случаев, но что делать? Так и учишься на своих ошибках. Однако на этот раз все сложилось на удивление удачно, мне даже не пришлось исполнять свой план, так как Брюс открыл дверцу и вдруг медленно пошел в сторону. Дверца оставалась распахнутой секунд пятнадцать – двадцать. Он подошел к одному из своих приятелей и сказал: «Так мы будем делать ставки или нет?» Тот ответил: «Даже не знаю. Анкуан Болдин вечно получает какие‑то травмы. Давай я посмотрю расписание и еще подумаю». Все прошло просто замечательно. К тому моменту, когда Брюс включил зажигание, я уже удобно расположился на заднем сиденье. Брюс был рассеянным. Рассеянный Брюс. Я бы сказал – это было все равно что отнять у ребенка конфету, только дети поднимают визг. Так что провести Брюса оказалось еще легче.
Наконец мы добрались до его дома, который находился в месте, название которого я даже не слышал. У большинства мужчин в возрасте двадцати пяти лет нет собственного дома с четырьмя спальнями, расположенного в полутора часах езды от места работы, а вот у Брюса оказался именно такой дом. Это было необычно. Брюс поставил машину в гараж и не спеша вошел в дом. Я последовал за ним через пять минут – он не запер за собой дверь. Брюс уже сидел за компьютером и мастурбировал. Это может показаться извращением, но вы поразитесь, насколько это распространено: мужчины возвращаются домой, переодеваются и мастурбируют. В этом нет ничего от секса. Им просто нужно избавиться от напряжения. Это вроде как выбросить мусор. Я наблюдал примерно за тремя сотнями мужчин, которые занимались этим делом, и, кажется, ни один не испытывал удовольствия. То есть, может, они его и получали, но, глядя на них, этого нельзя было сказать. Я даже не думаю, что им очень нравится смотреть все эти порнографические видео. Нет, это просто экономит им время. Вы знаете, мужчины настолько ленивы, что им даже лень представить себе обнаженных женщин, проще запустить какое‑нибудь видео.
Так или иначе, но я уже у него в доме. Это всегда самый приятный момент, так как означает, что все получилось. Я всегда так напряжен, проникая в чье‑то жилище, что, оказавшись на месте, даже не знаю, что делать. Мне хочется как‑то отметить удачу, поздравить себя с тем, что я такой умный и ловкий. Но в этот момент надо подыскать какой‑нибудь удобный уголок и устроиться в нем. Мне приходится сдерживать дыхание, чтобы не быть услышанным. А еще нужно подготовиться к неизбежной и страшной скуке – ведь зачастую одиночки ничего не делают. Весь вечер они буквально ни черта не делают. Просто развалятся в кресле или на диване и таращатся в экран телевизора. У меня нет своего телевизора, но из‑за моих «подопечных» я насмотрелся всяких телешоу, чемпионатов по гольфу или бейсболу, политических дебатов, бесконечных ток‑шоу. И среди них, конечно, «Закон и порядок». Почему‑то эта передача очень нравится одиночкам. Они предпочитают прямые трансляции. Еще они платят за весь цикл телефильмов Нетфликса[22]и готовы покупать все, что Нетфликс продвигает как популярные фильмы. Почти наверняка я видел все эпизоды «Прослушки», но ни разу в нужной последовательности. Так что так и не понимаю, в чем там дело.
Но Брюс немного другой. Брюс не смотрит телевизор, хотя он у него ультрасовременный, он его не включает. Брюс из тех людей, что живут в Интернете. У него в доме вся мебель обтянута кожей, но он весь вечер сидит за столом. Он часами играет в «Риск» по Интернету: включает одновременно шестьдесят или семьдесят игр – все против пришельцев, которых он никогда не видел в действительной жизни. Он постоянно бесплатно скачивает музыку – так он скачал живой альбом Пола Саймона, послушал секунд тридцать первый трек и больше его не проигрывал. Он читает целую кучу политических блогов, почти всегда оставляя свои комментарии, обычно с едким сарказмом, но иногда просто ставя значок LOL[23]. Он смотрит все клипы на Ютубе и оставляет короткие критические отзывы о тех, что ему не понравились. Раз десять за вечер он обновляет свою страницу в Фейсбуке и ставит лайк фотографиям мертвого дикобраза, который лежит рядом с пустой бутылкой шампанского. Книг он не читает, но подолгу торчит на веб‑сайте reads.com. Он просматривает все отзывы на Amazon и пишет свои отзывы о том, что узнал. По сравнению с другими людьми, за которыми я наблюдал, Брюс ведет довольно интересную жизнь. Он не мрачен и не угнетен, во всяком случае, не был таким при мне. Никогда не вздыхает, не плачет. Но я заметил одну особенность в его работе на компьютере: он постоянно прерывает ее и сочиняет электронное письмо. Одно письмо одному человеку. Он открывает свою электронную почту, пишет несколько предложений, затем стирает их, закрывает почту и занимается чем‑то еще. Сначала я решил, что он пишет много посланий множеству людей, но оказалось, что он работает над одним‑единственным посланием. Это было письмо примерно в сотню слов одной женщине по имени Сара. Он работал над этим письмом словно над скульптурой. Он писал: «За долгое время никаких разговоров, – стирал фразу и писал: – Прошло уже много времени после нашего последнего разговора. – Потом стирал и это и набирал: – Это было уже давно, верно?» Совершенно невинная фраза, но он набирал множество вариантов, расхаживал по гостиной, произносил их вслух, словно вслушиваясь в их звучание. Он все время придумывал какие‑то шутки насчет того, что его работа намного скучнее ее работы, но, видимо, его останавливало опасение обидеть ее. В первый же вечер моего присутствия он писал и переделывал это письмо раз пятьсот – но ни разу не провел за его сочинением больше пяти минут подряд. Он что‑то добавлял, что‑то убирал, а потом снова возвращался в Интернет, где проводил очередную четверть часа. Потом опять возвращался к письму, работал над его содержанием еще пять минут, и весь процесс повторялся снова и снова. Наконец, часа в два утра, он отправил свое послание, и оно оказалось абсолютно тривиальным и неинтересным. Я читал его через его плечо. Ни романтики, ни юмора, ни блеска. Абсолютный ноль. Я смотрел, как он нажимает кнопку «Отправить». Он неподвижно смотрел на монитор и громко дышал с открытым ртом. Будто он смотрел на близкого человека, умирающего в больнице, с болью понимая, что ничем не может ему помочь. В конце концов он делает единственное, что остается делать после того, как отправлено письмо, о котором он не может не думать: он перечитывает свое отправленное письмо целых сорок пять минут, тщательно анализируя каждую строчку, будто это Книга откровений. Видеть это было невыразимо тяжело. Я ужасно ему сочувствовал. Это терзало его, точнее, он сам себя изводил. Я испытал огромное облегчение, когда он улегся спать.