Было странно привыкать делать что-то вместе. Я не имею в виду все эти отношения, потому что мне это чертовски нравится. Но все эти повседневные вещи, о которых я никогда не думал: совместные банковские счета, например. Мне очень нравится, что у нас есть контрольный счет, на котором написано "Мистер и миссис Хантер", но я ненавижу его использовать, потому что большая часть денег принадлежит ей. Ну, подаренные ей Лиз Эштон. У меня есть довольно много сбережений от морских пехотинцев, потому что я тратил свои деньги только на выпивку и трахание, о, и на пару мотоциклов, но у меня никогда не было дома, чтобы заплатить за него, так что это хорошие деньги.
Я поговорил с Чесом об этом, и он как бы помог мне взглянуть на все с другой стороны. Он сказал, что я должен перестать думать о своих деньгах и ее деньгах и попытался думать об этом как о наших деньгах. Я понимаю, что он говорит, но это нелегко. Каро говорит, что мы привыкнем, и она не ошибается насчет этого дерьма. Я думаю, что я тот, кому моча в голову ударила.
Было охренительно видеть Чеса и детей, когда мы с Каро поженились. Я очень люблю этих маленьких жучков: они такие честные и открытые ― знаете, не боятся любить. Я не помню, чтобы был таким, когда был ребенком, но когда у тебя были придурки-родители, ты знаешь, что если ты собираешься плакать, то будешь делать это один в своей комнате. Кажется, я перестал плакать, когда мне было около шести. Единственный, кто может заставить меня плакать сейчас ― это Каро. Я думаю, она это знает, но это не то, о чем мы говорим.
Она не упоминала о детях с тех пор, как перестала принимать таблетки, и я не собираюсь подталкивать ее. Если это произойдет, это будет чертовски круто, но если нет, наши жизни уже действительно богаты. Я просто не хочу, чтобы она что-то упустила из-за меня.
― Эй, куда ты только что ушел, Себастьян? ― говорит она, ее глаза мягкие и полные любви.
То, как она смотрит на меня, просто вскрывает мое сердце. Как будто я ответил на все ее вопросы, просто будучи живым ― мне всегда будет недостаточно этого взгляда.
― Был прямо здесь, детка. Просто думаю, как мило ты будешь выглядеть в своих Рождественских чулках.
Она переплетает наши руки.
― Себастьян, ты же понимаешь, что это чулок, как в существительном: единственное число, и что ты должен повесить его у камина для Санты, чтобы он наполнил его, если ты был хорошим мальчиком — что, конечно, не так.
― Да, ну, я думаю, мы должны начать новую традицию. Каро в чулках на Рождество. Эй, эти «неграмотные» тоже.
― Боже, ты знаешь такие большие слова (alliterates ― «неграмотные»), Себастьян, ― говорит она, смеясь.
― Ты научила меня всему, что я знаю, детка, ― и я сжимаю зубами ее сосок и нежно посасываю.
Она задыхается.
― Хотя я никогда не учила тебя этому движению, не так ли?
― Ммм, ― говорю я, соглашаясь, ― думаю, это врожденное.
Я сосу чуть сильнее, и моя правая рука двигается вниз к бедрам.
― Снова? ― говорит она изумленно.
― Да, это Рождество, детка, и я хочу свои подарки пораньше.
Просыпаться рядом с Каро ― это моя самая любимая вещь на свете. Я имею в виду, да, мне чертовски нравится быть похороненным внутри нее, и мне нравится видеть ее лицо, когда она кончает, но самое лучшее ― это тот момент, когда я смотрю, как она просыпается. Она мягкая и сладкая, когда спит, а затем ее веки моргают, и в глубине ее темно-коричневых глаз есть этот озорной блеск. Она потягивается, и я чувствую, как ее руки, ноги и тело потираются о мою кожу. И я знаю, что она вся моя — навсегда.
И мне чертовски нравится секс после пробуждения. С тех пор, как она сказала мне, что об особенности ее оргазма ― он более интенсивный, если она не в ванной, ― я всегда стараюсь получить быстрый секс перед завтраком. Это отличный способ начать день. Она кончает как чертов поезд ― да.
― Счастливого Рождества, Себастьян, ― тихо говорит она.
Боже, мне нравится слышать эти слова. Это лучшее, блядь, Рождество в мире, и это только 7 утра.
― Счастливого Рождества, Каро. Я так сильно тебя люблю, детка.
Она наклоняется, чтобы поцеловать меня, вздыхая мне в рот. И Рождество начинается очень, очень хорошо.
Через два часа она начинает вставать.
― Э-э-э, детка. Я приготовлю тебе завтрак в постель.
Она улыбается, эта прекрасная сексуальная, сонная улыбка.
― Ты не умеешь готовить, Себастьян, несмотря на все мои усилия научить тебя.
Вау, это обидно. Я очень хорошо готовлю: я могу приготовить кофе и... эспрессо.
― Хочешь кофе в постель, детка?
Она смеется и кивает.
Моя настоящая причина, чтобы встать ― принести ей подарок. Я нашел очень крутой тайник в задней части шкафа в спальне. Он высоко, и, будучи такой миниатюрной, ей нужно будет встать на стул, чтобы найти его. Я чертовски доволен собой.
И я помню, как готовить кофе. Да, она меня приручила, и мне это чертовски нравится.
Я несу две кружки кофе и сверток под левой рукой. Кофе рискует перевернуться на бок, потому что я снова нагружен, но также и потому, что моя чертова нога так чертовски бесполезна утром, и моя хромота намного хуже. Каро никогда ничего не говорит, но она знает, что это меня беспокоит.
Я положил кофе и бросил ей подарок.
― Для меня?
― Да, своего рода.
Она поднимает брови, а затем тянет ленты, сводя их вместе. Красочный шелк вываливается на кровать. Она смотрит вверх, медленная улыбка распространяется по ее лицу.
― Цветное, Хантер?
Она дразнит меня: весь мой гардероб состоит из белых, серых, черных и синих джинсов. О, и пара безумно ярких бордшортов, которые я купил в Италии.
Она держит один из кусочков легкого шелка и кружева.
― Да, мадам. Разные цвета на каждый день недели.
― Какого цвета ты хочешь, чтобы я сегодня надела?
― Красный: это Рождество.
Она смеется.
― Хорошо, я надену красное. Мы оставим черное на субботние вечера?
Черт! Звучит горячо.
― Все, что захочешь, детка.
Она знает, что я лгу, и ухмыляется мне.
― Твой подарок под кроватью, Себастьян.
Что? Я иду на все эти хлопоты, чтобы спрятать ее подарок как следует, а мой под кроватью?
Она смеется над выражением моего лица.
― Я научилась быть хитрой от одного горячего морского пехотинца, которого я знала…
Она останавливается на середине предложения.
― Все в порядке, детка, ― говорю я тихо.
Ее руки лежат на губах.
― Я не это имела в виду, Себастьян.
И ее глаза наполняются слезами.
― Я знаю, детка. Не плачь, Каро. Все нормально. Я не... все хорошо.
Блядь. Я когда-нибудь привыкну к этому? Быть "бывшим" Морпехом? Иногда это знание просто бьет меня как гребаная кувалда.
― Где этот чертов подарок, который ты так спрятала?
Она улыбается, вытирая слезу, и мне так чертовски плохо, что я заставил ее плакать в Рождество.
Я свисаю с кровати и смотрю под нее.
Это чертовски большой подарок!
Я вытаскиваю его, и хотя я точно знаю, что это такое, ― потому что она не могла скрыть это, ― она завернула его в Рождественскую бумагу.
― Надеюсь, тебе понравится, ― нервно говорит она.
― Детка, мне он уже нравится.
Она купила мне доску для серфинга. Это стильный двигатель с заострённым носом, но я вижу, что он немного длиннее и шире, чем для кого-то с моим обычным ростом и весом. Дополнительная ширина и длина придадут ему больше плавучести — это облегчит мне серфинг, потому что мое равновесие все еще хромает.
Но когда я разворачиваю его…
― Тебе нравится? ― говорит она, жуя губу.
Конструкция аккуратна и проста: одиночная сине-зеленая полоса отделяет край, и через середину слова "Semper Fidelis" (Всегда верен ― с латинского).
― Детка, мне она нравится.
И мне нравится. Правда.
Она выглядит расслабленной.
Я целую ее, показывая без слов, как много она для меня значит.
Она целует меня в ответ, плетет вокруг меня свою магию, и мир исчезает.
Когда она отдаляется от меня, мне снова тяжело, и я пытаюсь потянуть ее обратно, но она смеется и качает головой.
― Наши гости будут здесь через 45 минут, и никто из нас не принял душ, не говоря уже о том, чтобы одеться. И если ты не хочешь, чтобы Ник, Элис и Дженна увидели тебя в шортах ― кстати, от которых, я подозреваю, они были бы в восторге — думаю, ты должен надеть штаны.
Вот дерьмо. Три ведьмы.
Ладно, они не так уж плохи, но они могут быть чертовски покровительственными. Иногда я чувствую себя куском мяса, когда они смотрят на меня, думая, что я не вижу. Я имею в виду, черт! Они друзья моей жены. Это чертовски не круто.
Каро лишь смеется и напоминает мне, что я женился на женщине постарше с друзьями постарше, так что я должен просто смириться с этим.
На днях мы были в магазине, покупая продукты и встав в очередь, чтобы заплатить. Каро поняла, что забыла какой-то странный сыр, который хотела, и отправилась его искать. Потом эта женщина в брючном костюме, которая стояла позади нас в очереди, начинает со мной болтать. Я хотел бы верить, что она просто была дружелюбной, но затем она потянулась и положила руку на мою грудь в своем кокетливом маленьком движении. Я имею в виду, она только что видела меня с моей женой, черт возьми! Что происходит с этими женщинами? Каро подумала, что это чертовски смешно.
Я не сказал Каро настоящую причину, по которой это меня бесит, потому что это расстроило бы ее; но они точно такие же женщины, которых я использовал, когда был один, ― жесткие, любящие карьеру женщины, которые говорили себе, что никогда не влюбятся в меня — женщины преклонного возраста, которые напомнили мне Каро.
Я отбрасываю мысль, потому что это наше первое Рождество вместе, и я не хочу его портить.
Каро не разрешает мне принимать с ней душ: она слишком хорошо меня знает. Поэтому я заправляю кровать, пока она в ванной, и убираю кухню, где я пролил кофе, когда его делал. Она никогда ничего не говорит, когда я убираюсь, но я знаю, что ей это нравится, потому что у нее на лице написано, как будто она не может поверить, что я делаю вещи по всему дому. Она просто не понимает, что я хочу заботиться о ней так, как могу. Потому что я чертовски люблю ее.
Когда я возвращаюсь в спальню, она надевает свое милое черное коктейльное платье на красное шелковое нижнее белье, которое я ей купил.
Черт! Я пришел слишком поздно.
― В следующий раз, Хантер, ― говорит она твердым голосом.
Ах, черт возьми. Мне просто придется ходить со стояком весь день, зная, что она носит этот гребаный сексуальный бюстгальтер и трусики под платьем.
Я принимаю душ — холодный.
Я надеваю футболку, лишь когда машина подъезжает. Я открываю входную дверь для друзей Каро, и она выбегает и принимает львиную долю объятий и поцелуев, спасибо, блядь. Я чувствую облегчение, когда вижу, как семья Аташа идет по улице.
― Ас-саляму ‘алейкум!
Они приходят, выглядя немного нервными, но вскоре все сидят на подушках на полу ― потому что у нас недостаточно стульев — и болтают. Аташ и его брат Камбиз ― единственные в своей семье, кто говорит по-английски, но все идет довольно хорошо.
И я не собираюсь говорить Каро, но Камбиз знает, где взять лучший гашиш. Я делаю это не очень часто, но иногда мне просто нужно немного остыть.
Еда Каро чертовски удивительна, что является отличным средством для установления контакта между людьми. Она приготовила итальянские блюда: какие-то странную соленую треску, запеченную пасту, капон, рыбный салат и целую кучу вещей, которые я даже не могу произнести, не говоря уже об узнавании.
Глаза Камбиза полезли на лоб, когда он видит афганскую еду, которую она сделала, а именно: Qabli pulao (популярный вариант pulao (вареный рис с изюмом и морковью, обычно подается с гарниром из мяса, овощей или фасоли) с бараниной); Mantu dumplings с рубленой говядиной и луком; пряные овощи; и два chalow блюда из риса.
Аташ просто улыбается, потому что он уже пробовал еду, приготовленную Каро.
Я чертовски горжусь ею. Она сделала большинство сама: ладно, все. Я пытался помочь, но она чуть не линчевала меня, когда мне удалось дать рису высохнуть... первой партии риса. Я сделаю свою часть позже ― всю эту чертову стирку. Слава богу, она настояла на том, чтобы есть с бумажных тарелок.
И в течение дня я получаю откровение. Я люблю Рождество!
Это был кошмар, когда я был ребенком: много пьяных споров, и большую часть времени я пытался спрятаться в своей комнате. Стало немного лучше, когда Чес и его родители переехали в Сан-Диего, потому что они пригласили меня, и я проводил с ними столько времени, сколько мог. Да, они были довольно хороши. Можно заниматься серфингом на Рождество несколько раз, хотя Ширли рвала Митча на кусочки, если он возвращал нас поздно к ужину.
У меня было четыре Рождества за рубежом: в Ираке с моей группы, что было довольно хорошо, хотя многие ребята продолжали скучать по своим семьям, у меня же такого не было; в Афганистане, где нас, блять, обстреляли на Рождество, поставив крест на всём, и одно, где был священник, говоривший то обо дном дерьме, то о другом. В прошлое Рождество я был в Швейцарии, и я провел его, трахая какую-то богатую немку в чертовски удивительном отеле в Клостерсе. Что-то, о чем я не упоминал Каро. Я также катался на сноуборде.
Каро знает, что я делал это дерьмо, но она никогда не спрашивает, и она никогда не использует его в качестве оружия, когда мы сражаемся, что чертовски круто для нее.
Я мог бы вернуться, чтобы провести Рождество с Чесом в прошлом году, но с тех пор, как я трахнул подругу Эми и подругу ее подруги, она немного разозлилась на меня. Не то, чтобы я заботился об этом, но я не хотел все испортить для Чеса, поэтому я держался подальше.
Эми была вроде как не против, когда мы с Каро поженились; это действительно помогло, что они так хорошо ладили. Я думаю, что Эми была в состоянии шока, что я "остепенился", как она выразилась (несколько раз, черт возьми).
Но меня не удивило, что она ладила с Каро: все любят Каро. Она просто такая позитивная, энергичная, добрая, щедрая, и никто не способен ненавидеть ее за это; она такая красивая, но она еще прекраснее внутри. Она этого не видит, но все остальные видят. И она такая чертовски сексуальная.
Это Рождество было идеальным. Полное веселья, любви и смеха. Я ― счастливый ублюдок. Я не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такое... такое счастье.
У меня есть еще один подарок для нее, но я подожду, пока все уедут домой.
Наконец-то, наконец-то, мы остались вдвоем. Каро заставила всех взять еду с собой домой, поэтому, по крайней мере, нам не нужно упаковывать остатки. Семья Аташа была очень довольна этим. Наверное, хватит на несколько дней.
― Я просто рада, что ее теперь нет, ― говорит Каро, постанывая. ― Я больше ничего не могу есть. Никогда, никогда не показывай мне еще один пирожок.
― Ты отлично справилась, Каро. Теперь сядь и дай мне помыть посуду.
Конечно, она этого не сделает.
― Не будь глупым, Себастьян. Я могу сказать, что у тебя болит нога. Просто позволь мне позаботиться обо всем.
― Черт возьми, женщина! ― я наполовину кричу на нее. ― Ты когда-нибудь слушаешься?
― Конечно, ― говорит она, смеясь надо мной. ― Когда ты говоришь мне положить свою задницу на твою кровать.
Я стону. Как, черт возьми, я теперь смогу сосредоточиться на чем-то еще?
Мы убирались вместе и когда мы закончили, то рухнули на диван, и она прижилась к моей груди.
― Сегодня было весело, ― вздыхает она. ― Это было... правильно.
― Я знаю, что ты имеешь в виду, детка.
― Давай пойдем спать, Себастьян. Я избита.
― Да, хорошо, детка... у меня есть еще один подарок для тебя.
― Связано ли это с раздеванием в различных новых и интересных позициях?
Черт! Она читает мои мысли!
― Ну, да, это тоже, но... есть кое-что еще. Я не знаю... ты можешь подумать, что это отстойно.
Она сидит и смотрит на меня.
― Себастьян, я бы никогда не подумала, что то, что ты мне дал, было отстойным. Никогда.
― Да, ну... ты можешь, когда услышишь это.
― Услышу это?
― Я... м... Я... я написал песню для тебя, Каро.
Она выглядит ошеломленной.
― Для меня?
Я пытался научиться играть на гитаре. Это чертовски сложно — моя левая рука не будет делать что-то сложное, так как я получил пулю в плечо, но получается, что большинство песен имеет всего четыре аккорда. Я не думаю, что когда-нибудь сыграю уменьшенную седьмую. К черту.
И я встаю, чтобы взять гитару, прежде чем потеряю самообладание.
Я практиковался, пока Каро отсутствовала. Иногда это звучит нормально; иногда это звучит как дерьмо.
Я возвращаюсь в гостиную, но не могу видеть ее глаза.
Я располагаю пальцы над струнами и делаю глубокий вдох. Блядь. Мой рот стал сухим.
Начнем.
Как раз тогда, когда я все это увидел
Как раз тогда, когда я все это услышал
И дорога утомила
Я услышал твой звонок.
Я думал, что знаю все это.
Я думал, что сделал выбор
Нет цветов в моей жизни
Так далеко упали.
Наполненные солнечным светом
Это в твоей улыбке
Всегда любящей
Я пройду эту лишнюю милю.
Нет места, чтобы назвать домом
Ни одной моей женщины
Но потом ты спасла меня
И твоя любовь ― это ключ.
Наполненный солнечным светом
Это в твоей улыбке
Всегда любящей
Мы пройдем лишнюю милю.
Последняя нота замирает, и я все еще не могу смотреть вверх.
Тишина висит в воздухе.
Она встает и берет у меня гитару, и осторожно кладет ее на стол. Затем она сидит на моем колене, и мои руки автоматически скручиваются вокруг ее талии.
― Ты заставил меня плакать, ― тихо говорит она.
― О нет, детка. Это было настолько плохо?
― Идиот! ― она фыркает между потоками слеза. ― Это было прекрасно. Себастьян, это было просто замечательно. Мне нравится. И я люблю тебя. Так сильно, tesoro.
Через меня проходит облегчение, и все напряжение уходит. Ей понравилось.
Я встаю с ней в своих объятиях.
― Хорошо, пойдем спать.
Она прижимается к моей груди и позволяет мне отнести ее в спальню.
Я с нетерпением жду, когда разверну свой следующий подарок и увижу ее во всем этом чертовски сексуальном красном нижнем белье.
Я положил ее на кровать и стянул футболку над головой.
Вот дерьмо! Кажется, я снова услышал разрыв шва.
― Подожди! ― говорит она громко.
Я уставился на нее, озадаченный.
― У меня есть еще один подарок для тебя, Себастьян.
― Я знаю, детка, и я с нетерпением жду, чтобы развернуть его.
Она закатывает глаза.
― Другой подарок.
― Ты приготовила мне что-то еще?
Я не могу не улыбаться.
Черт. Я люблю получать подарки — у меня никогда не было так много раньше. Теперь я понимаю, почему людям нравится Рождество.
Она открывает ящик своей тумбочки, достает небольшой конверт и передает его мне.
― Что это?
― Себастьян, весь смысл в том, что ты откроешь его, ― говорит она с улыбкой, подергивающейся на ее губах.
Я бросаю подушки позади себя и сижу подпертым к изголовью кровати.
Я вскрываю конверт и вытаскиваю маленькую фотографию. Я понятия не имею, на что я смотрю. Это странная черно-белая картинка. Насколько я знаю, это может быть Клингонское судно, атакующее звездолет Энтерпрайз.
Один.
Два.
Три.
― О, черт!
Четыре.
Пять.
Шесть.
― Каро?
Семь.
Восемь.
― Это...?
Девять.
Десять.
― Да, ― говорит она. ― У нас будет ребенок — ты будешь отцом. Счастливого Рождества, Себастьян.
Моя жена ― единственный человек во всем мире, который может заставить меня плакать. И сегодня, впервые за всю мою чертову жалкую жизнь, я плачу от радости.
Расширенный эпилог 2
Может быть, детка
Три года спустя.
Марко действительно красивый маленький мальчик. Я знаю, что каждая мать говорит это или, по крайней мере, думает так о собственном ребенке, но в случае Марко это правда. Только на прошлой неделе ко мне обратилась женщина, которая сказала, что она разведчик для модельного агентства, и она была уверена, что может получить много работы для него: каталоги, журналы, даже телевизионные рекламные ролики.
Она была довольно настойчивой и не могла поверить, что я не хотела зарабатывать деньги на своем двухлетнем сыне. Я взяла ее карту из вежливости, но мне очень хотелось послать ее куда подальше, где солнце не светит.
Мои языковые навыки резко упали с тех пор, как я вышла замуж за некоего морпеха по имени Себастьян Хантер. За два и три четверти года брака ему не удалось убрать привычки, приобретенные за его десять лет в морской пехоте Соединенных Штатов. Он ругается, как пьяный моряк в отпуске на берегу ― и он даже не замечает, что делает это.
Но я думаю, что тот факт, что Марко начинает говорить и понимать целые предложения, может иметь более благотворный эффект, чем все мое нытье. Но я знаю, если Марко выругается в детском саду, я обвиню его отца.
Мои глаза, должно быть, остекленели, потому что женщина из модельного агентства посмотрела на меня, как на простушку. Но потом она заметила что-то позади меня, и я увидела ее втянутый живот и выпяченную грудь.
Я почти могла предсказать, что она увидела. Прямо по сигналу я услышала счастливый крик Марко, когда Себастьян схватил его на руки.
― Папа! Папа!
Слышать, как мой сын использует эти слова, было горько. Теперь я была матерью, и я скучала по своему дорогому отцу гораздо больше. Мы назвали нашего сына в его честь.
― Привет, маленький мужчина!
И я обернулась, когда Себастьян оставил громкий, хлюпающий поцелуй на голове Марко, заставляя его смеяться и визжать.
― Я вижу, в кого пошел ваш сын, ― сказала женщина из агентства, ее взгляд насиловал тело Себастьяна.
Я не могла винить ее за это. Я давно подозревала, что половина матерей в парке пришли сюда в этот час, чтобы насладиться пейзажем: и я говорила не о прекрасном виде через пляж к океану. Я говорила о 188 см твердых мышц, скульптурного пресса, широкой твердой груди, заднице, на которую четверть квартала точно западет, к тому же все это увенчано таким красивым лицом, что я привыкла к людям, останавливающимся, чтобы оглянуться. Я предвзята, конечно, но не было преувеличением, что мужчин и женщин привлекала сногсшибательная внешность Себастьяна.
Но самое лучшее, абсолютно самое лучшее, что он всегда улыбался. От него исходило счастье. Потому что было время, когда казалось, что он никогда не будет счастлив снова, каждая улыбка была маленьким чудом, особым подарком, и я дорожила каждым из них.
Женщина из агентства все еще трахала глазами моего мужа.
― Вы когда-нибудь занимались модельным бизнесом? ― промурлыкала она, одна ее рука поднялась, как будто она хотела погладить его живот. ― Потому что я только что говорила няне ― клиенты заплатят много денег, чтобы использовать фотографии вас и вашего сына в рекламной кампании, ― она слегка рассмеялась. ― Очевидно, яблоко от яблони не далеко упало.
Няня? Приятно знать, что внешность моего сына не имеет ко мне никакого отношения. Хотя, честно говоря, он выглядел гораздо больше как Себастьян, чем я. За исключением его глаз. У Марко были мои глаза: карие. Ну, я называла их коричневыми, Себастьян называл их горячим шоколадом, что всегда заставляло меня смеяться. Его собственные глаза были замечательным оттенком сине-зеленого, который, казалось, менялся как цвет океана.
Себастьян бросил мне забавный взгляд, когда он удерживал Марко на бедре, перенеся свой вес на здоровую ногу.
Несмотря на то, что он упорно работал, чтобы сохранить высокий уровень физической подготовки, его травмы после Афганистана все еще беспокоили его; тем более, когда он уставал, или когда погода была особенно холодной.
Но сегодня было жарко и солнечно, и все, во что он был одет, была маленькая пара трусов, его грудь и плечи светились потом. Восхитительно.
― Да, я занимаюсь, ― сказал он, глядя прямо на женщину из агентства, когда она начала пускать слюни. ― Но только наедине... для моей жены. Привет, детка.
Затем он наклонился, чтобы поцеловать меня, и женщина из агентства выглядела так, как будто она пробиралась через собачьи какашки в своих Лабутенах за 600 долларов.
― Оу. Вы ― мама.
Я подняла на нее брови, но ей даже не хватило вежливости покраснеть. Она сунула еще одну визитку Себастьяну и бросила через плечо: "Позвоните мне!".
― Ты собираешься дать ей пощечину, Каро? ― спросил он, потершись о мое ухо. ― Потому что ты выглядишь так, будто хочешь это сделать прямо сейчас.
― Совсем нет, ― сказала я прямо. ― Я просто показываю хороший пример нашему сыну.
Он ухмыльнулся мне.
― Я люблю, когда ты хорошая, детка, но я люблю еще больше, когда ты плохая.
После этой встречи пришло время вздремнуть. Марко крепко спал, пока меня трахало 190 фунтов первозданного мужества.
Себастьян называл это "практикой". Он имел в виду, что мы надеялись зачать второго ребенка. Он не говорил этого, но я знала, что он надеялся, что Марко не будет единственным ребенком. Себастьян вырос один, и он не хотел этого для своего сына. Слава богу, он встретил Чеса и семью Питерса, когда ему было 13. Это был единственный раз, когда он знал, что такое настоящий дом — до сих пор.
Но в отличие от моего 30-летнего мужа, которого невозможно измотать, мне было 43 года; иметь бегающего малыша, который учился всему, было достаточно утомительно. Мы пытались завести еще одного ребенка в прошлом году. Я уже начала думать, что этого никогда не случится.
Ничего страшного, если не получится, но все же я надеялась.
Каждый месяц я была разочарована, когда у меня начинались месячные. Даже этим утром мое сердце колотилось, как поезд метро в час пик, когда я мочилась на маленькую пластиковую палочку. Я опоздала на два дня, и я скрестила пальцы, скрестила глаза, хотя не скрестила ноги ― очевидно.
Не беременна.
Слова на этом маленьком кусочке белой пластмассы преследовали меня. Я хотела заплакать, но потом маленький золотисто-рыжий сгусток остроумия потянул меня за ногу.
― Пляж, мамочка!
Я тут же улыбнулась.
Предполагалось, что я буду работать над статьей для одного из гражданских о раненых мужчинах и женщинах, которые учатся серфингу. Но светило солнце, и мой гуляющий, говорящий, любящий сын захотел пойти на пляж. Я закрыла свой ноутбук и стала добровольным соучастником его желания сидеть на согретом солнцем песке и грести в океане.
Кроме того, до срока сдачи оставалось несколько дней. И за последние три года, с тех пор как мы с Себастьяном встретились снова, я научилась не принимать эти драгоценные моменты как должное. Работа могла подождать; даже работа, которая мне очень нравилась.
Я взяла свою пляжную сумку, которая ждала у входной двери готовая к действию. Это была своего рода материнская версия сумки журналиста для экстренной эвакуации. Но вместо паспорта, зарядного устройства для телефона на солнечной энергии, предметов первой помощи, сухого пайка, воды, фонарика и карманного ножа, я теперь носила детские салфетки, мятные конфеты, крем для загара, мобильный телефон, подгузники для плавания, ведро и лопату, полотенце, немного воды и закуски, кошелек и три бейсболки. Сегодня нам нужны только две, потому что Себастьян был в городе, работал в тренажерном зале, хотя было еще только утро. Он обычно не работал в воскресенье, но в этот раз делал это в качестве одолжения для одного из своих клиентов.
За последние два года он действительно начал строить свой бизнес в качестве личного тренера по фитнесу, специализирующегося на людях, которые получили травматические раны, включая потерю конечностей. Не все его клиенты были бывшими военными. Один 19-летний, с которым он работал, потерял ногу в результате аварии на мотоцикле, а другой родился без нижней части левой руки.
Себастьян потерял 17% мышц правого бедра, и остался с дисфункцией бедренного нерва, которая иногда может быть очень болезненной. Он также был ранен в плечо и уменьшил двигательные навыки в левой руке. Вы вряд ли это заметите, просто смотря на него, хотя, когда он носил шорты для бега, уродливый шрам, покрывающий верхнюю часть правой ноги, было трудно не заметить.