– Мадам, уверяю вас, что двадцать будильников – это чересчур.
– А я уверяю вас, Джеймс, что ничего подобного. Вот, пожалуйста: сегодня утром я почему‑то проспала. Будильник звонил, а я его не слышала. Впрочем, это к лучшему, потому что я звук будильника ненавижу!
– Но двадцать, мадам! – Более‑менее хватит на месяц.
– Могу я поинтересоваться, что мадам собирается делать с таким количеством будильников?
– Можете, Джеймс. Мадам намерена каждое утро выбрасывать в окно по одному.
– Мне кажется, я понимаю вас, мадам.
– Думаю, что понимаете. Каждый поймет, какие желания возникают, когда в шесть утра тебе трубят в горн и играют на барабане.
– Мадам может установить в качестве будильника что‑нибудь более мелодичное.
– Джеймс, вот вам лично какая мелодия кажется приятной в шесть утра?
– Боюсь, мадам, что такой не найдется.
– Ну, вот видите. Вы же все видите, Джеймс! Только из вредности печетесь о каких‑то приличиях.
– Скорее, борюсь с излишествами, мадам.
– Вы хотите, чтобы мне было плохо, Джеймс.
– Отнюдь, мадам. Я хотел бы сохранить вашу нервную систему в более или менее хорошем состоянии. А если вы будете идти на поводу у низменных эмоций, это может плохо кончиться.
– Интересно! Чем это таким плохим может кончиться?
– Мадам интересует мое видение ситуации?
– Да, я очень хотела бы узнать, как именно вы видите порчу моих нервов.
– Осмелюсь предположить, что качество, которому мадам так опрометчиво хочет дать волю, называется самодурством.
– Подумаешь. Ну и что? Чем это грозит?
– Испорченным характером мадам. Можете назвать меня хамом.
– Вы хам, Джеймс.
– Отчего же, мадам?
– Вы обозвали меня сумасшедшей старухой.
|
|
– Отнюдь, мадам. Я лишь рискнул предположить возможные негативные последствия.
– Знаете, Джеймс, в качестве самодура я, пожалуй, вас уволю.
– Вы останетесь без поддержки по дому, мадам. По обоим этажам и всем балконам.
– Вы меня не жалеете, Джеймс. А ведь я встаю в шесть утра. Знаете, как мне тяжело?
– Очень хорошо знаю, мадам. Достаточно услышать, какие слова вы употребляете в это время.
– Не придирайтесь, Джеймс. Лучше подумайте о том, насколько мне станет легче, если я получу возможность отвести душу. Может быть, тогда я перестану употреблять слова, о которых вы говорите.
– Боюсь, что нет, мадам. Но я мог бы предложить другое решение со своей стороны.
– Какое?
– Вы могли бы не вставать так рано, мадам.
– Вот еще. Кто же тогда приготовит завтрак его сиятельству… ой, то есть, мне! Мне!
– Это мог бы делать я, мадам.
– Бросьте, Джеймс. В вашем возрасте недосып уже слишком вреден.
– Кажется, мадам изволит оскорбительно выражаться о моей скромной персоне?
– Да вы что, Джеймс?!
– Именно так я позволю себе думать, мадам. Вы иносказательно сообщили, что я старый… э… мешок с песком.
– Вы просто старый… Знаете, Джеймс, вы ошибаетесь. Я просто хотела сказать, что хотела бы, чтобы вы проработали в моем доме подольше. Вот и забочусь о вашем здоровье.
– Я очень тронут вашей заботой. И все‑таки, может быть, мадам еще раз обдумает свое намерение?
– Мадам обдумывала его со школьной скамьи.
– В таком случае, мадам плохо посчитала количество будильников.
– Как? Вот смотрите: в месяце четыре недели. Пять дней каждой недели – рабочие. Итого двадцать.
|
|
– Четыре недели, мадам, это двадцать восемь дней. Тогда как в месяце тридцать или даже тридцать один день.
– Ну, это пустяки, Джеймс. Не стоит и возиться.
– Как посмотреть, мадам. Отнимите от тридцати одного двадцать восемь.
– Ну, три. Три дня получается.
– Если эти три дня не приходятся на выходные, мадам, то три дня равняются больше, чем половине рабочей недели. Если же приходятся (а это бывает не так часто), то все равно остается один рабочий день.
– Ну, и что?
– Я сказал бы, что нужно заказать не двадцать будильников, а двадцать два. И прибавьте десять банок валерьянки. За мой счет, мадам.
Джеймс жертвует собой
– Джеймс, вы все‑таки хам.
– Почему, мадам?
Джеймс выныривает из буфета. В руках его сахарница.
– Потому что вы знаете, что я пью чай без сахара! Со вчерашнего дня!
– Но я пью чай с сахаром, мадам.
– Очень плохо, Джеймс.
– Очень хорошо, мадам. Но я все же настаиваю.
– Ну и толстейте себе на здоровье.
– Я буду стараться, мадам.
– Вот и старайтесь.
– Очень хорошо, мадам.
– Очень хорошо, Джеймс.
– Могу ли я поинтересоваться причиной столь плохого настроения мадам?
– Можете. Интересуйтесь.
– В таком случае: интересуюсь. Мадам.
– Значит, вам интересно, да?
– Да, мадам.
– Джеймс, если вам неинтересно, можете не спрашивать!
– Почему, мадам?
– Потому что это не входит в ваши профессиональные обязанности.
– Не уверен, мадам.
– Мне все ясно.
– Что, мадам?
– Все понятно. Джеймс!
– Да, мадам?
– Почему вы не спрашиваете, что мне понятно?
– Я весь в нетерпении.
– В таком случае, отвечаю: я всех ненавижу.
|
|
– Вы это уже говорили вчера, мадам.
– Да, говорила. А вы отняли у меня последнюю надежду избавиться от ненависти.
– Они ходят и разговаривают, мадам?
– Да! И вы представить себе не можете, как это бесит!
– Бесит, мадам? Впрочем, вы правы: в вас и вправду словно вселился бес.
– Может быть.
– Что, если я предложу вам кусочек торта?
– Я убью вас, Джеймс. Вы же знаете, что я не ем сладкого. Впрочем, даже если бы я и согласилась, они ведь не перестанут.
– Ходить и разговаривать?
– Именно ходить и разговаривать.
– Боюсь, мадам, они действительно не перестанут.
– Джеймс, какой вы мрачный тип!
– Съешьте кусочек торта, мадам.
– Джеймс, вы уволены.
– За что, мадам?
– За провокацию.
– Но ведь завтра ваше сиятельство отправляются на день рождения.
– Ну и что.
– Если я правильно помню, в гостях мадам позволяет себе скушать немного сладкого.
– Мадам позволяет себе скушать не менее трех кусков торта, полтарелки бутербродов и вазочку конфет.
– На здоровье, мадам.
– Джеймс, кто из нас Джеймс?
– Не совсем понимаю мадам.
– Ну как же. Это же вам положено следить, чтобы все было по правилам.
– Думаю, да, мадам.
– Вот. А вы меня провоцируете.
– В разумных пределах, мадам.
– Ха‑ха. В чем же здесь разумность?
– В том, мадам, что я рекомендовал бы скушать один кусочек торта сегодня и один – завтра.
– Джеймс, вы все‑таки уволены! Вы же знаете, что я ем сладкое только в гостях!
– В ужасающих количествах, мадам.
– И вообще. У вас редкий дар уговаривать. Отрежьте‑ка мне, действительно, кусок торта. И вообще, один кусок – это несерьезно. Раз – и ничего не осталось.
– Если мадам не возражает, я посоветовал бы есть медленно, смакуя каждый кусочек.
– Мадам возражает.
– Отчего же?
– Оттого, что смаковать каждый кусочек во‑первых, долго, во‑вторых, невкусно. Вкусно набить полный рот и…
– Но ведь это ужасно, мадам!
– Молчите, Джеймс, вы ничего не понимаете. Несите скорее торт, я вам покажу, как надо его есть.
– Нет, мадам.
– Что?!
– Нет, мадам. Я пересмотрел свою точку зрения. К тому же, вы все равно завтра идете в гости. И там сможете предаться этому своему… гастрономическому разгулу.
И Джеймс уходит.
– Что вы мне принесли, Джеймс? Что это?
– Овсянка, мадам.
– Джеймс, вы убийца!
– Нет, мадам.
– Нет? Ладно. А скажите, дорогой Джеймс…
– К вашим услугам, мадам.
– …куда вы денете остальной торт?
– Этот мелкий вопрос не должен волновать мадам.
– Вы его съедите, а? Джеймс! Джеймс, вы это назло!
– Совсем наоборот, мадам.
– Я же есть хочу!
– Приятного аппетита, мадам.
– Сами вы дурак, Джеймс.
– Я склонен относить вспышки раздражения мадам к голоду. Скушайте овсянку, и вам станет гораздо лучше.
– Я сейчас брошу этой кашей вам в голову, Джеймс. – Категорически не согласен, мадам.
– Я тоже, Джеймс.
– Мадам останется без ужина.
– Джеймс, я хочу торт.
– Увы, мадам.
– Джеймс! Я все равно доберусь до холодильника. Пустите меня!
– Мадам, вы ведете себя как ребенок.
– А вы – как садист!
– Один кусочек, мадам.
– А что будет с остальными кусочками?
– Вы действительно хотите это знать, мадам? Я их съем.
– Как! Вы не можете!
– Мадам должна следить за фигурой. Следовательно, я принесу себя в жертву.
– Вы так благородны, Джеймс.
– Благодарю вас, мадам.