На пути к западным пляжам 3 глава




И вот, полжизни спустя, я стоял под смертельно-синим небом Индии перед храмом Лакшманы и, разглядывая каменные картинки из моего «сексуального букваря», представлял LP участницей диких оргий времен расцвета династии Чандела.

Пока я предавался фантазиям, рядом со мной остановилась группа местных школьников. Молодая женщина — учительница или экскурсовод — с воодушевлением просвещала детей на одном из многочисленных языков Индии и время от времени направляла указку на скульптурные изображения. Такая непосредственность окончательно вывела меня из равновесия. Я наконец сдвинулся с места и направился к следующему храму, размышляя о том, какими все-таки сексуальными калеками сделала нас всех советская школа.

 

Тот день мы с LP провели поодиночке. Я продолжал осматривать западную группу храмов. Она отправилась в гостиницу. Во мне росло чувство вины, но упрямство и странное желание подчинить волю другого человека своей не позволили подойти к LP даже тогда, когда она уходила. В такие моменты важно найти оправдание своему эгоизму. Я сказал сам себе, что хочу побыть в одиночестве и поразмышлять о природе стыдливости.

Вот что я записал в конце того дня в дневник. (Наверное, все это можно было бы вплести в канву рассказа. Но мне показалось, что лучше оставить так, как есть.)

 

Я думаю, Адам и Ева были русскими. Ну разве стали бы французы и прочие немцы прятаться по кустам, чтобы скрыть свою наготу? Пошли бы поперек воли Божьей за любовь? Черта лысого! У западных людей есть демократия, и банки, и кабаре. У русских нет ничего, кроме мечты. Мы все — независимо от пола — в душе «тургеневские девушки», стыдливые и непорочные. У нас и Бог — влюбленный! А попробуйте вообразить влюбленным протестантского Господа… Это как представить себе Анну требующей у Вронского брачного контракта!

Русские непрактичны и стыдливы в любви. Мы через жизнь проносим ее ожидание, на нее возлагаем надежды. Но почему, спросите вы, мы не такие, как другие? Почему?! Да потому что в детстве нас недохвалили! Американцы или голландцы, к примеру, хвалят своих детей за любое их достижение, пусть и самое обыкновенное. А у нас — будь ты хоть Ломоносов! — все равно останешься предметом насмешек и издевательств. Вот и ждет каждый из нас, русских мужчин, той единственной, для которой станем больше остального мира. Той, которая увидит нашу уникальность, и утешит, и поддержит. И защищаем мы эту свою мечту больше, чем самих себя. Не то что о гениталиях, о пальчиках ее говорить стесняемся!

С такими представлениями и входим в жизнь. А жизнь нам — коленом в пах, поленом по переносице…

 

Если бы не эта самая стыдливость, быть бы мне знаменитым физиком! Все шло к тому. После окончания школы я успешно сдал экзамены в московский Физтех и уже считал себя студентом. Оставалось собеседование. А там меня возьми и спроси: «Расскажите нам, молодой человек, при каких обстоятельствах вы стали мужчиной?» У меня перехватило дыхание, и в лицо бросилась кровь. Я стоял красный и потерянный. Такой красный и такой потерянный, как переходящее знамя в углу пионерской комнаты. До того как из меня сделают мужчину, мне предстояло прожить еще целый год. А жить не хотелось! И тогда на помощь пришел сосед экзаменатора-убийцы.

— Брось расстраиваться, — посочувствовал благодетель. — Мы не то имели в виду. А вот как ты думаешь, что для мужчины главное?

Как я думаю? Он считал, что после всего у меня есть чем думать! Я обреченно посмотрел в окно и выдал то, о чем когда-то узнал из рукописи Ту.

— Мужчина должен быть ловким и гибким, как акробат! — тихо сказал я. И рассказал все, что знал, про «Камасутру» и любовные позы. Экзаменаторы хохотали так, что стоявшие в коридоре студенты были уверены, что я поступил. Мне до сих пор часто мерещится тот хохот, тот издевательский смех взрослых над, по сути, еще ребенком.

 

К ночи LP, копившая на протяжении всего дня обиды, наконец выплеснула их наружу. В ответ на мои заигрывания она отползла на край широченной гостиничной кровати, отвернулась и сделала вид, что спит. Я решил выдержать характер, улегся на спину и обнаружил висевшую под потолком копию панно из храма Лакшманы. За окном висела полная луна, и в ее молочных лучах каменные фигуры казались живыми. Их позы наполняли тело желанием. Последнее, что я запомнил, перед тем как уснуть, была женщина, подвязанная стропами под животом у донельзя распаленного коня. Оттуда, снизу, она призывно махала мне рукой и губы ее набухали желанием. Тем больше меня злило равнодушие LP!

В ту ночь мне снились безобразно откровенные сны. Они, словно бесконечная анфилада, уводили меня все дальше и дальше вглубь возбужденного подсознания: стоило закончиться одному сновидению, как тотчас же начиналось следующее. В них женщины кружились в танцах с женщинами, смеялись, глядя на сидевших поодаль мужчин, заигрывали и соединялись друг с другом. Они были самодостаточны, и это, пожалуй, вызывало самую большую обиду, и бешенство, и опять-таки возбуждение.

Проснулся я на рассвете. На стене приветом из детства дрожал солнечный зайчик. Цепочка скульптур, занятых групповухой над нашей постелью, с утра выглядела нелепо. Казалось, люди вышли на работу, забыв одеться. Я оперся на локоть и посмотрел на спящую LP. Ее кудряшки были в беспорядке разбросаны по подушке, а оттопыренная нижняя губа придавала лицу обиженное выражение. «Даже во сне на меня дуется!» — подумал я и с трудом сдержался, чтобы не растормошить подругу: подуть в лицо, провести указательным пальцем от переносицы до кончика носа, чмокнуть в щеку…

Вспомнилось, как мы впервые встретились — два никогда не видевших друг друга человека, по-разному боявшихся своего возраста. Как поехали в Новый Иерусалим. Как перешли на «ты». Как впервые поцеловались. Как она прибегала с сияющими глазами ко мне из университета и с порога бросалась на шею… Последнее воспоминание заставило меня улыбнуться: LP была лишь на пару сантиметров ниже меня, и, чтобы повиснуть на мне, ей приходилось изрядно подгибать коленки. А пару раз она чуть не сшибла меня с ног!

Судя по всему, я некоторое время проблуждал в воспоминаниях. LP с интересом смотрела на меня снизу вверх.

— Не спишь? — только и нашел я что спросить.

— Вроде уже нет, — ответила она. И я тихонько подул в ее кудряшки, и провел пальцем по носу, и поцеловал. Но LP оставалась серьезной.

— Знаешь, что мне снилось? — спросила она после паузы и приподнялась на локте, так что ее лицо оказалось рядом с моим. — Мне снилось, что я беременная. И что у нас будет дочка. — LP смотрела на меня все тем же серьезным взглядом, словно желая оценить мою реакцию.

— Ты ведь не станешь утверждать что это случилось сегодняшней ночью! — попытался я пошутить. LP щелкнула меня по носу и пошла в душ. Я же, взглянув на ее длинные ноги и узкие мальчишеские бедра, немедленно вспомнил свои ночные мучения и радостно последовал за ней.

 

Охота на тигра

Бандавгарх

 

Дорога была ужасной. Она была ужасной даже в сравнении с теми отвратительными дорогами, по которым нам доводилось ездить до сих пор! Всякий раз, подпрыгивая на кочках, я злобно чертыхался, а Саид, повернувшись ко мне, посылал мне ласковые улыбки. Всем своим видом он старался показать, что не виноват в качестве дорожного покрытия. Из-за обилия неровностей ему приходилось непрерывно вертеть головой. В результате пару сотен километров, отделявших нас от заповедника, мы ехали целый день и добрались до домика, где нам предстояло провести ночь, совершенно разбитыми. В половине шестого утра я проснулся от стука в дверь. Судя по частоте и силе ударов, стучали давно. Из окна в комнату дуло темнотой и сыростью. Вставать не хотелось. LP, похоже, испытывала те же чувства, что и я, — она тоскливо зарылась в одеяло и делала вид, что ее вовсе нет.

— Поехали, пока тигры голодные! — увещевал нас молодой белозубый шофер Шарма из-за двери.

Благодаря тому, что в заповедник пускали только на местном транспорте, у Саида выдался выходной. Кое-как поднявшись и позавтракав чаем с пресными лепешками «роти», мы забрались в открытый джип и поскакали по ухабистому проселку. К шести утра надо было попасть в управу заповедника за пропуском. Когда мы подъехали, возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, толпилось с полдюжины водителей, а во дворе было не протолкнуться от машин.

В Индии есть заповедники крупнее, чем Бандавгарх, но нет более известного: в любом путеводителе говорится, что здесь самая большая на земле плотность обитания тигров. К ним-то мы и приехали!

Пока Шарма отмечал документы, я сфотографировал LP под плакатом, на котором был изображен тигр, выглядывающий из-за экзотического куста. Под тигром было написано: «Не расстраивайся, если тебе не удалось меня увидеть. Важно, что я увидел тебя!» Фраза показалась мне знакомой, но времени вспоминать не было. Да и нужны нам были тигры, а не слова!

Через полчаса, заплатив по индийским меркам сумасшедшие деньги за обязательного, но ни слова не знавшего по-английски экскурсовода, мы въехали в лес. Утреннее солнце путалось в кронах деревьев, и дорога была пятниста, как маскхалат. За каждым кустом кто-то шевелился, отовсюду раздавались незнакомые звуки. Экскурсовод время от времени говорил «р-р-ррр!» и при этом улыбался белозубой обезоруживающей улыбкой. Я достал видеокамеру и приготовился снимать.

Дорога по спирали поднималась к древнему форту. В незапамятные времена Рама построил его для своего брата Лакшманы, чтобы тот следил за островом Ланка, где правил злыми духами-ракшасами демон Равана — тот, что еще раньше раскачал божественную гору Кайлаш, а потом выпросил у Шивы источник его силы — лингам[6], чем страшно напугал остальных богов. К счастью, на острове победило добро, и теперь все тамошние новости связаны с урожаем отличного цейлонского чая. И только форт, судя по всему, хранил в своих стенах чары времен чудесной Рамаяны: как мы ни пытались к нему приблизиться, он отступал все дальше и казался все недоступнее.

С упорством фигуриста мы продолжали выписывать петли по джунглям. Шофер болтал с англонеговорящим гидом, и при этом оба смеялись. Я смотрел по сторонам: кругом, не обращая внимания на людей, паслось неприлично много оленей и ланей. Поначалу при виде изящных животных я непроизвольно жал на гашетку видеокамеры. Потом мне это надоело, и я попытался расшевелить не до конца проснувшуюся LP.

— А знаешь, — задумчиво сказал я, — чтобы разглядеть друг друга на таком расстоянии, надо самим быть стокилометрового роста!

— Ты это о чем?

— О линии горизонта. С Джомолунгмы, к примеру, видно всего за триста пятьдесят километров. А до этой самой Шри-Ланки отсюда не меньше двух тысяч.

— Ну… возможно тогда земля еще не была круглой, — равнодушно заметила LP и снова задумалась о своем.

Несколько раз мы пересекали небольшие речки. Время от времени Шарма поворачивался к нам и рассказывал о животных, которые водятся в заповеднике. При этом, подражая им, индиец издавал такие звуки, что мы покатывались со смеху. Животные же, словно желая проиллюстрировать рассказ шофера, высовывали морды из зарослей, свешивались с ветвей, зримо и незримо наблюдали за нами отовсюду. Но меня интересовали исключительно тигры, а тигров среди обитателей леса не было. Зато туда-сюда, как на городской магистрали, сновали джипы. В них сидели старые толстые американцы, японцы и прочие первопроходцы с фотоаппаратами. Выглядели они настоящими угнетателями сопровождавших их мелких индийцев, но при встрече с нами так приветливо улыбались и так радостно махали руками, что нам ничего не оставалось, как улыбаться в ответ. Они издалека кричали, что видели тигра, и от этого их счастливые рожи казались еще более омерзительными. В какой-то момент мне даже пришло в голову, что администрация заповедника содержит ораву вышедших на пенсию бледнолицых актеров, чтобы дурить головы туристам вроде нас.

К десяти утра, накрутив добрую сотню километров, мы въехали на окруженную лесом площадку с беседкой посредине. Сюда по рации стекалась информация от рейнджеров о том, где находятся полосатые хищники. Шофер с гидом направились к беседке, а я остался в джипе развлекать LP историями из книжки о заповеднике.

Среди прочих был там рассказ про «тигриного Лота» Махана. Махараджа округа Рева, маленький противный человечек с торчащими в стороны усами, на протяжении всей своей никчемной жизни безжалостно убивал тигров. Он уничтожил сто одиннадцать полосатых зверей, а пощадил лишь одного — Махана. И вовсе не потому, что тот был крошечным тигренком, а потому, что шкура у него была белая. Индусы верят, что белый тиф приносит счастье. Посему мерзкий махараджа надумал вывести новую «счастливую» породу и спаривал белошерстого «выродка» направо и налево. Однако белые тигрята получались лишь тогда, когда Махану в подруги выпадали собственные дочери. История выглядела тем более грустной, что никто с тех пор не видел белых тигров на свободе. Еще в книжке была душещипательная история о Чарджере — полосатом «короле Лире», которого в старости изгнали из заповедника собственные дети.

— А зачем Раме нужно было следить за тем демоном? — неожиданно не в тему спросила LP.

Я не сразу понял, о чем меня спрашивает подруга, и ответил после паузы:

— Потому что Равана украл его возлюбленную Ситу.

— И что, удалось отбить?

— Ну да, с помощью обезьян и их царя Ханумана. А потом сам же Рама и прогнал ее, якобы за измену. На востоке нельзя, чтобы женщина жила в чужом доме, даже если ее похитили.

— Умные люди, — словно рассуждая сама с собой, сказала LP и посмотрела в сторону беседки. Оттуда бежали к джипу наши провожатые. Шарма, едва усевшись, ударил по газам, и машина помчалась вверх, в направлении форта.

— Тайгер, р-р-ррр! — скорчил ужасную рожу гид и скосил глаза по ходу движения, но, сколько я ни всматривался, ничто не указывало на присутствие страшного хищника. Джип остановился так же резко, как тронулся. Гид приложил палец к губам и махнул рукой вглубь чащи. Ничего там не было — все те же стволы, кусты и лианы! Все те же тени — колеблющиеся, зыбкие, от которых мельтешило в глазах и от этого временами в самом деле чудилось, что за деревьями мелькает чья-то полосатая шкура. Мне все это уже изрядно надоело, и я демонстративно соскочил с джипа, чтобы зайти за куст. Шофер и гид как-то синхронно побелели и, бросившись следом, втянули меня обратно в кузов. И тотчас же откуда-то справа раздался рык. Был он тяжелым и уверенным в себе, словно басы у распевающегося перед выходом на сцену Шаляпина. Я напрягся и почувствовал, как рядом замерла LP. В своем желании увидеть тигра мы были похожи на собирателей автографов, караулящих кумира на выходе из театра. Но прошла минута, потом другая, и опять никто не появился. Разочарованный, уставший от напряжения, я на мгновенье прикрыл глаза, и в этот момент LP безмолвно вцепилась мне в локоть.

— Вон! Там! За кустами! — зашептала она, стараясь привлечь мое внимание к тому, что видела сама и чего до поры не мог разглядеть я. Тигр явился мне неожиданно: так возникают объекты в оптических головоломках. Можно до боли вглядываться в нагромождение деталей, и все будет напрасно. А найдется то, что ищешь, лишь когда устанешь и мысленно махнешь рукой — не больно-то и хотелось!

Тигр неподвижно стоял в просвете между кустами в тридцати метрах от джипа. Я суетливо сорвал с плеча видеокамеру и не сразу отыскал зверя в окуляре. Когда же нашел и приблизил, то разглядел и какой-то подозрительный холм рядом с ним: еще не зная, что это, я инстинктивно почувствовал отвращение, и мерзкий липкий сгусток пополз вверх от живота к груди. У ног хищника лежал огромный — почти такой же огромный, как сам тигр, — зомбар! Олень еще дышал — его голова подрагивала и бок судорожно приподнимался, — но тигр уже не обращал на него внимания. Он смотрел прямо на меня, не отводя взгляда от объектива, словно помогая мне запечатлеть себя во всей красе. А я, как завороженный, жал на кнопку «зума», всё приближая и приближая чудовище, пока его морда целиком не заполнила окуляр видеокамеры. У зверя были равнодушно-веселые глаза, и эта веселость, и это равнодушие были страшнее вымазанных в крови усов и выглядывавших из-под верхней губы кривых клыков. Постояв секунд семь или восемь, тигр улыбнулся и неторопливо зашел за куст. Олень остался лежать на траве и вскоре перестал подавать признаки жизни. В глубине густого южного леса он казался далеким светлым пятном. Отчего-то вспомнилось, как я стоял над пропастью в Манду, а на дне ее белело что-то, казавшееся мне женским платьем. И тотчас же в душу проникла тревога.

 

Одинокие планеты

Москва

 

Через две недели после возвращения в Москву LP тихо сложила вещи и уехала жить к себе. В тот момент я еще не знал, что за несколько месяцев до поездки в Индию у нее возник приятель, который накормил ее экстази[7]— «порошком любви», и LP показалось, что она полюбила. Почувствовав, что теряю подругу, я запаниковал и всеми правдами и неправдами попытался вернуть ее. Но было поздно: демон Равана был молод, хорош собой, и к тому же обладал несколькими мешками свежего магического порошка. Я же в противоположность сопернику не обладал ничем — ни волшебными средствами, ни даже простой обезьяной (что уж говорить об обезьяньем царе!), которая могла бы помочь вернуть мою Ситу! Мне хватило гордости отказаться от предложенной дружбы и не надоедать LP звонками. Наши тени наконец разорвали объятия и стремительно полетели в пропасть. Только теперь у нас даже пропасти были разные!

Весь год меня крутило так, как только и может крутить пятидесятилетнего мужчину, когда его бросило юное создание. Индия была укрытием, куда память меня уводила зализывать раны. Она была миражом, обещавшим избавление от боли и восстановление внутреннего равновесия.

К декабрю я решил, что отправлюсь в новое путешествие. Заказал путеводитель и, когда он пришел, грустно усмехнулся: «Надо же, снова в Индию и опять с LP!» На ярко-синей обложке, словно желая подразнить, красовалось английское название «Lonely Planet»[8].

Готовясь к поездке, я просматривал отснятые видеопленки. На экране компьютера мелькали уже слегка подзабытые события минувшего марта. Мы с LP снова мчались на моторикше в пещеры Эйлоры, ходили по ткацким мастерским в Аурангабаде, садились в «амбассадор» к обманщику Саиду, обгоняли свадебный кортеж по дороге в Манду, ночевали в «Кингс-отеле»… Я смотрел с обрыва в пропасть, куда бросилась прекрасная Рани Рупамати. А дальше — стык в стык — LP, устроившись под развалинами античных колонн в Санчи, разговаривала с доктором Шталлем, прямо под большой ступой императора Ашоки грызла какой-то — не разобрать какой — фрукт, одиноко бродила среди окаменевших страстей Кхаджурахо…

Так незаметно я добрался до кадров Бандавгарха. Впереди змеился ухабистый проселок, и джип, подпрыгивая, повторял его изгибы. Рядом кричали обезьяны, и шофер Шарма дразнил их, добавляя свой голос в разноголосый хор.

Все повторилось: и беседка посреди поляны, и лес, весь в солнечных пятнах, и речка с такой прозрачной водой, что захотелось прижаться к монитору щекой… Джип подъезжал все ближе к месту, где мы увидели тигра. Меня вдруг охватило забытое счастливое ожидание: что-то должно случиться — за этим поворотом, после этого вот ухаба, когда я чуть не выронил камеру! Вот сейчас! Изображение и в самом деле дернулось, и между деревьями мелькнул силуэт недостижимого форта. А следом экран заполнило лицо LP. Она смеялась, и по ее лбу и щекам скользили тени тропического леса. От этого казалось, что это не она движется в пространстве, а пространство омывает ее, течет мимо, чтобы сомкнуться за спиной, слиться в единый поток и в конце концов исчезнуть.

Я не отводил камеру — пять секунд, семь, десять… Это была игра «в гляделки» с объективом! И как всегда в таких случаях, тот, кого снимают, проигрывал: LP перестала смеяться, еще мгновение на ее губах блуждала улыбка, а потом взгляд затуманился, стал беззащитным и одновременно ребячливым. Она как бы говорила: дай мне передышку, не смотри на меня!

И вдруг, глядя на экран, я понял то, чего не понимал раньше: эта дымка в глазах, и приподнятые брови, и обиженно оттопыренная нижняя губа — все было маской! За беззащитностью и ребячливостью LP старалась скрыть что-то, чего мне в тот момент не следовало знать и что наверняка само собой открылось бы позже. Так птица, притворяясь раненой, уводит охотника от гнезда с птенцами, чтобы потом взмахнуть крыльями и улететь навсегда. Сейчас, по прошествии многих месяцев, когда я успел привыкнуть к своему одиночеству, это «позже» и наступило. Вглядываясь в глаза LP, я увидел не ребячливость, а страх и боль. Ей было страшно сказать мне о том, что с нами будет после Индии, и она заранее болела моей болью. LP словно посылала мне сигнал в будущее, в то время, когда я смогу понять ее и простить. И в этом одиноком ее несении моего грядущего горя была удивительная, прежде неведомая нежность.

 

 

Часть II

По восточному берегу

 

 

Москва

Дели

Пури

Висахапатнам

Пондичерри

Глава 2

Чисто мужская компания

Москва — Дели

 

 

В Дели, возле главного базара, мы с Гошкой наняли старика-велорикшу до храма Лакшми-Нарайан. Километра через три наш возница начал задыхаться. Поэтому на подъемах мы выходили и поначалу шли рядом, а потом, видя, как трудно ему приходится, принимались толкать тележку. Я в детстве и на пони-то из жалости не ездил, а тут старый человек! В храм мы так и не попали. Вместо этого добрались до Красного форта, который как назло оказался закрыт. Тут же нас заарканил местный «экскурсовод». Завел в джайнистский храм, показал дом, в котором когда-то размещался первый английский банк, предложил купить по бриллианту на полупустом блошином рынке и в результате попросил за свои услуги двести рупий, которые тут же попытался обменять на Гошкин «мобильник». Так толком в Дели ничего не увидели. Назавтра сбежали на поезде в Пури, где я немедленно разбил фотоаппарат. Еще через день позвонила LP насчет «Азербайджанских авиалиний». Вот такое многообещающее начало путешествия.

 

 

С Гошкой в Индию мы отправились вдвоем, чисто мужской компанией. До поездки я считал его приличным человеком, а он… В минуты особенно глубокой обиды я мысленно припоминал Гошке, что взял его, безъязыкого, с собой в Индию и нянчился как с ребенком: показывал самые интересные места, дословно переводил рассказы экскурсоводов, ходил за билетами на поезда и автобусы. Он меня отблагодарил за все!

То, что Гошка храпит, я обнаружил еще в Дели, в гостинице, где мы провели ночь перед поездкой на восток. Потом в поезде, на пути в штат Орисса, то ли из-за стука колес, то ли из-за того, что в вагоне храпели еще несколько человек, Гошкины рулады показались мне заурядными и не выходящими за рамки приличий. А может быть, ему хватило лицемерия какое-то время сдерживать свои звериные инстинкты. Ведь что есть храп, как не атавизм или рудимент? Ложь, что тигр, раздирая добычу, рычит — он храпит. А рычит он перед тем, как напасть! Так вот, Гошка, кроме того что храпел, еще и рычал как тигр. Когда я намекнул ему на то, что он храпит, в первый раз, он смутился и попытался все отрицать. На второй раз насупился. А на третий издал такой рык, что мне стало не по себе. Тем более, что я был слаб после совершенно бессонной ночи. Гошка кричал, что никто ни при каких обстоятельствах не жаловался на его храп. Что у него было три официальных жены, и все его очень любили. Что, кроме них, у него было много других женщин. И ни одна никогда даже в шутку не говорила ему, что он храпит. В общем, Гошка негодовал. Впрочем, события развивались постепенно.

После приезда в Пури и первой совместной ночи в небольшой гостинице в ста метрах от океана я перешел в отдельный номер, и наши добрые отношения сразу же начали восстанавливаться. Правда, вечерами, когда я выходил погулять по узкой улочке курортного поселка, рядом пристраивалась моя «жаба». И вовсе она меня не душила! Просто на ходу доставала калькулятор и наскоро прикидывала, сколько мы теряем из-за Гошкиного храпа. Затем искоса смотрела на меня — как я отреагировал — и после паузы сообщала, что впереди еще пара месяцев совместного путешествия. А значит, сумму потерь следует умножить на шестьдесят. Я старался не обращать внимания на провокации, но сумма впечатляла.

Кто знает, как развивались бы события, если бы Индия открылась нам не с благословенной Ориссы. В Пури мы провели пять дней, и лупоглазый индийский бог Джаганнатх, хозяин городка, неизменно благоволил нам: днями он смирял океанские волны, ночами изгонял из гостиницы комаров и, кроме того, дарил нам приподнятое настроение вкупе с отменным аппетитом. Мы разгуливали по безлюдным пляжам, раскинувшимся по обе стороны от городка на десятки километров, и с регулярностью экскаваторного ковша погружали тела в парную воду. Джаганнатх даже сгореть по-настоящему нам не позволил! Хотя пару раз мы все же мазали друг друга райтой[9]. Конечно, я предпочел бы Гошке какую-нибудь хорошенькую блондинку, но если уж быть до конца откровенным, Гошка требовал к себе куда меньше внимания, чем та, что могла бы к вящему моему удовольствию его заменить. Вот мы и бродили вдоль океана или ездили то в город тысячи святилищ Бхубанешвар, то в разрушенный храм Солнца в Конарке. А порой просто сидели в дешевом ресторанчике и поедали какой-нибудь «сифуд-под-кари» с жемчужным орисским рисом. И жизнь казалось такой прекрасной, что хотелось петь хором. Или хотя бы дуэтом.

О волшебная Орисса! Звуки твоего имени ласкают гортань; так шелестит галька, накатывающаяся с волной на берег и волной же относимая назад, в пучину. Ты — изумруд, ограненный квадратами рисовых полей. Твои женщины, словно насмехаясь над кутюрье всего мира, выходят на работу в поля в сари таких расцветок, что туристы на ходу выпадают из джипов вместе со своими фотоаппаратами. В твоих горах, Орисса, живут дикие племена, до сих пор добывающие пищу с помощью лука и стрел, а если охота не слишком удачна, спасающиеся продажей украшений своих бабушек. На просторах твоих, Орисса, великий император Ашока принял буддизм и понес его факел по всему миру, до этого безжалостно положив мертвыми сто тысяч твоих воинов. А одисси — танец танцев! Кто не видел отставленные пальчики танцовщиц, не знает, что такое женственность.

Все это я вдохновенно рассказывал Гошке, а он снисходительно посматривал на меня и кивал. Он был напрочь лишен прекрасных порывов, но в целом был неплохим товарищем. Хотя бы потому, что не стремился задушить взлеты моей души.

Мы проехали и рисовые поля, и места обитания диких племен. Купили луки со стрелами. И все было хорошо. Насколько хорошо можно путешествовать с мужчиной!

Потом мы добрались до Пондичерри. Все здесь удивляло — и настоящий променад со статуей какого-то генерала, и французские названия улиц, и готический собор с белоснежными стенами, где крошечная монахиня-францисканка пела под фисгармонию голосом Эдит Пиаф гимны на языке тамили. И опять все было хорошо, и опять хотелось петь хором! Но я пел в одиночестве.

О божественный Пондичерри! Островок изысканной французской культуры в далекой провинции красномордого пивного бочонка Джона Булля. Только ты и можешь приготовить на завтрак настоящий круассан с горячим шоколадом, на обед — кордон-блю, а на ужин — гребешки под виноградным соусом. Твоей земли касались стопы апостола Фомы и Елены Блаватской, Рабиндраната Тагора и Шри Ауробиндо. В недрах твоих взошел первый росток всемирного «города рассвета» Ауровиля. Золотом сияет его храм Матримандир! И, будто еще один храмовый купол, о Понди, встает дневное светило из твоих вод, чтобы озарить всю Индию. Светел и прекрасен ты, с твоими белоснежными стенами и коваными решетками дворцов и храмов…

Я мог бы еще долго заливаться соловьем, описывая Гошке красоты французского анклава, если бы не одно «но». В Пондичерри находилась могила Матери, спутницы великого индийского философа Ауробиндо. Мы и знать не знали, что через пару дней после нашего приезда просвещенный мир собирается всем кагалом отметить день ее рожденья. По этому поводу в Пондичерри съехалось гостей раз в пять больше, чем жителей.

Мы опять и опять объезжали гостиницы небольшого городка, и везде нам отвечали, что мест нет, или предлагали комнату по цене среднего европейского люкса. Наконец нам повезло: прямо при нас из двухместного номера выехала пара бельгийских гомосексуалистов, и портье, окинув нас с Гошкой долгим оценивающим взглядом, не посмел назвать цену больше той, что на наших глазах заплатили бельгийцы. Возможно, у портье были свои причины для симпатий к сексуальным меньшинствам, а может быть, он был просто порядочным человеком. Так или иначе, под вечер мы въехали в небольшой номер, с душем за узкой дверцей и с плотно придвинутыми друг к другу кроватями.

Погуляв еще немного по ночному Пондичерри и до закрытия потолкавшись на уличном базаре, мы отправились к месту ночлега. Я влез под душ первым, надеясь, что за время Гошкиного омовения я успею уснуть. Однако все получилось иначе. В душе мне почудилось, что снаружи происходит что-то необычное. Словно кто-то методично рвал мешковину и при этом горестно вздыхал. Меня разобрало любопытство — что, черт подери, происходит в этом городе?! — и я, недомывшись, выглянул в комнату. И не поверил тому, что увидел. Гошка спал, раскинувшись на кровати. Во всей его позе было что-то отвратительно кулацкое. Словно номер и вся гостиница принадлежали именно ему, а я был обнищавшим школьным товарищем, которому по старой дружбе выделили угол, чтобы не ночевал на улице. Все бы ладно, если бы не этот храп! Из Гошкиной приоткрытой пасти вырывались клекот, и стон, и крик, и плач… Иногда казалось, что его душат. Иногда — что кого-то душит он сам. Это была отдельная жизнь, где взлетали самолеты, работали трактора и ухал паровой котел. В какой-то момент я отчетливо увидел клубы дыма и пламя, рвущееся из носа моего спутника. Лишь усилием воли мне удалось прогнать видение.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: