— Что он там делает? — спросил я официанта, показав вниз. Мой взгляд метался между блюдом, от которого шел тяжелый дурманящий запах, и незнакомым мальчиком, который отчего-то тоже тревожил меня.
— Уходит рыбачить. Что-то не так, сэр? — Официант явно не понимал, чего я от него хочу.
— И родители пускают его одного? Ему ведь лет пятнадцать, не больше…
— Тринадцать, сэр. У него отец вчера утонул.
— Это тот, который в одиночку ходил?
— Тот самый, сэр.
Передо мной лежала роскошная свежеприготовленная рыба, чуть дальше лодка — крошечное суденышко с тринадцатилетним мальчиком — уходила в море, и совсем далеко все еще светился наэлектризованной нитью горизонт.
— Не нашли его?
— Пока нет, сэр. Чего-нибудь еще?
Часть IV
На пути к западным пляжам
Бангалор
Путтапарти
Гоа
Гокарна
Глава 11
Моя ненаглядная Шанти
Бангалор
Я собирался позаниматься аюрведой в Варкале подольше, но сломался ноутбук. Ближайшая мастерская «Сони» оказалась в Бангалоре. И я поменял свои планы. Бангалор — центр индийского хай-тека. Здесь прорыв западной цивилизации ощущается отчетливее, чем в любом другом индийском мегаполисе. Джинсы, дискотеки, современные автомобили… Встречаются и совсем удивительные для Индии вещи: юноши и девушки ходят по улицам, взявшись за руки, и даже робко обнимаются! Три недели, пока чинили мой ноутбук, я провел в ашраме йоготерапии в окрестностях Бангалора и знать не знал, какую грустную новость мне готовит этот самый индийский хай-тек. Ноутбук вернули в таком состоянии, что в Москве с него даже информацию скачать не смогли! Вместе с приказавшим долго жить винчестером пропало большинство фотографий, сделанных с таким трудом добытыми у чужих людей фотоаппаратами.
Любовь моя! Моя девочка, моя Шанти. Я не верю, что это еще раз случилось со мной. За месяцы, проведенные в Индии, я привык смотреть на все отстраненно: на природу, на города, даже на женщин. Я знал, что все это — не мое. Знал, что закончится путешествие и вместе с ним все исчезнет. Но вот встретил тебя, и мир перевернулся. Какая уж тут отстраненность! Ты не даешь мне жить, заставляешь метаться в поисках выхода. Уже которую ночь я хожу по комнате и чувствую тебя через стену: ты тоже не спишь, тоже не дышишь, тоже не живешь. Насколько было бы проще, если бы все это случилось в Бостоне!
Похоже, я сошел с ума. Я, как подросток, целыми днями брожу с девочкой-индианкой по тропинке среди манговых деревьев. За неделю я ни разу не поцеловал ее, ни разу не взял за руку, даже просто не коснулся! И при этом мы все время говорим о любви.
Манго еще совсем незрелые. Они висят на ветвях, маленькие тугие плоды, и почему-то — почему, черт подери?! — напоминают мне девичью грудь. А на краю сада растут сливы. Я машинально срываю бордовую ягоду, но вместо того, чтобы съесть, разглядываю нежный, едва заметный желобок. Я хочу эту девушку! Хочу носить ее на руках, танцевать с ней, дуть ей в лицо, чтобы от моего дыхания разлетались ее кудри. Хочу, чтобы она хохотала и зарывалась носом мне под мышку. А потом хочу, наклонившись, бережно уложить ее в постель и лечь рядом. Меня тошнит от платонической любви! Я размахиваюсь и, что есть силы, бросаю сливой в пролетающую над нами белую птицу.
— Птица-то чем виновата? — спрашивает Шанти.
— Тем, что свободна! — отвечаю я, глядя прямо перед собой. И мы продолжаем идти по краям тропинки, в метре друг от друга.
Среди трехсот жителей ашрама я был единственным иностранцем. Чтобы не выделяться, я научился сидеть на полу и есть руками, я одевался, как все, в просторные полотняные штаны и длинную, до колен, рубаху. Я даже приучил себя обходиться без туалетной бумаги! Но что делать с цветом кожи?! Я был единственным белым в толпе смуглолицых. И самая смуглая из всех, почти черная, — Шанти! Она выглядела негритянкой с лицом античной статуи, с копной лежащих на плечах волос и серыми, почти неподвижными глазами. Я увидел ее на третий день за обедом — она дежурила в «студенческом» зале — и не сразу понял, что эта красавица живет в комнате через стенку от меня. В ашраме белокожесть дала мне лишь одно преимущество — Шанти тоже меня заметила. Она смотрела на меня так, словно впервые видела белого человека. И чем чаще наши взгляды пересекались, тем глубже в мою душу проникали радость и страх. Как же давно со мной не случалось такого!
Теперь все, что делал, я делал для нее. Я задерживал дыхание на пранайяме[20], и когда кончался воздух, когда тело, казалось, вот-вот разорвется, когда все, кто был рядом, давно уже не выдерживали, я представлял Шанти и терпел еще несколько секунд. И когда на йоге надо было свернуться удавом, а суставы ныли от напряжения, я видел ее лицо и становился удавом. А еще я торопил время — мне не терпелось похвастаться своими успехами.
Каждый полдень, после занятий, Шанти ждала меня у дверей медитационного зала. Я встречал ее спокойный взгляд, и мои глаза начинали лучиться, и губы растягивались в улыбке. Тело само клонилось вперед, чтобы броситься, сжать в объятиях, но тотчас же я вспоминал, что мы — в Индии, и сникал, и направлялся к девушке так, будто у нас назначена деловая встреча. Это было невыносимо! Однажды я не выдержал и спросил:
— А что будет, если я тебя обниму?
— Ничего страшного. Просто меня выгонят из ашрама, — спокойно ответила Шанти.
С каждым днем манго становятся тяжелее, их бока желтеют и растягиваются под натиском растущей, прущей на волю плоти. И однажды я не удерживаюсь и срываю плод. Рот наполняется кислой вяжущей мякотью. «Нельзя!» — кричу я сам себе. И просыпаюсь в страхе от того, что наделал. Я таращусь в темноту, словно хочу пробить стену взглядом. А с портрета на меня равнодушно смотрит Свами Вивекананда. Легко ему было, монаху! В три ночи я вздрагиваю от жужжания «мобильника». «Я хочу к тебе» — светится на экране. А я хочу разбить «мобильник»! Проклятая страна! Здесь на стенах храмов изображают трахающиеся пары, здесь о плотской любви можно прочесть в священных манускриптах, здесь женщину воспевают, как нигде в мире, но пусть только попробует эта женщина полюбить чужака! Братья-индийцы пометят ее так, что она не отмоется до конца своих дней.
Назавтра, выйдя из зала медитации, я не увидел знакомой фигурки. Шанти не было. У меня перехватило дыхание. Тоска была такой острой, что я побрел в манговые заросли и не сразу заметил, как девушка пристроилась рядом. А когда заметил, грусть не отпустила.
— Сегодня ночью я приду к тебе. — Голос Шанти звучал глухо, и я лишь через мгновенье понял, о чем это она.
— Ты же знаешь, что будет дальше, — сказал я после паузы.
— Для меня нет никаких «дальше», кроме тебя. — Шанти остановилась так резко, словно поставила точку в длинном, долго не дававшемся предложении. — Я не смогу полюбить кого-то из своих. Здесь все мужчины — трусы! Они не сами женятся, их женят родители.
— Не надо так. Я что-нибудь придумаю. — Я сказал это, просто чтобы что-то сказать, но девушка посмотрела на меня с благодарностью.
В следующие несколько дней Шанти была задумчивой, словно что-то для себя решала. Наконец решение было принято, и она перешла из столовой для сотрудников в зал для студентов: теперь во время еды Шанти садилась на женской половине прямо напротив меня, а когда обед заканчивался, она, как настоящая восточная жена, забирала мою грязную тарелку и, не обращая внимания на изумленные взгляды соплеменников, мыла вместе со своей. В один из тех дней я вспомнил ее рассказ о матери, принявшей проклятие своего отца-брамина и вышедшей замуж за инженера из кшатриев[21].
— И все равно я буду с тобой, — тихо говорит мне Шанти и протягивает руку. Но я отрицательно мотаю головой: мне за нее страшно.
Моя дорогая, моя ненаглядная! Как мало ты знаешь обо мне! Ты считаешь, что я способен что-то решить, на что-то решиться. А я только и могу, что смотреть на тебя влюбленными глазами.
Знала бы ты, как мне страшно, моя радость! Я старше тебя на десять тысяч лет, и мой дом — за десять тысяч километров. Уже и этих двух причин было бы достаточно, чтобы забыть о тебе, отказаться от тебя. Но есть и кое-что еще. Любовь как планка при прыжках в высоту: однажды не взяв ее, начинаешь бояться. С каждым днем страх растет в тебе, как раковая опухоль, и в конце концов ты понимаешь, что мертв, и любовь мертва.
Когда-то я любил женщину через океан. И не смог переступить через разделявшее нас пространство. Потом пришла другая. Она жила рядом, но ей, как и тебе, было двадцать два года. И я не смог забыть о разнице в возрасте. Сейчас надо, чтобы я взял обе эти высоты разом! Я не хочу повторений. Мне кажется, будет лучше, если я уеду.
Мы сидим на скамейке под скульптурной группой, изображающей мчащихся на колеснице Кришну и Арджуну. Здесь две недели назад мы впервые оказались вдвоем. Тогда я рассказывал Шанти о том, как жил в Бостоне, как переехал в Москву. А потом попросил ее почитать что-нибудь из Махабхараты. Случайно или нет, она вспомнила то место, где красавица Драупади выбирает Арджуну себе в мужья. Сейчас мы молчим. Шанти проводит рукой по низкорослым кустам (так женщины гладят мужчин по затылку), и листочки, как звериные пасти, захлопываются, пытаясь поймать ее тонкие темные пальцы.
— Это мимоза. — Девушка словно отвечает на мой немой вопрос и умолкает.
Я тоже трогаю кустарник и говорю:
— А у нас она желтая. Ее покупают в марте, перед Женским днем, и дарят девушкам. Еще холодно, снег, и эти желтые шарики — как объяснение в любви.
Мы стараемся не смотреть друг на друга. Кажется, весь ашрам наблюдает за нами. Две недели наша история развивалась на глазах у трехсот индийцев, и они, должно быть, чувствуют, что сейчас между нами происходит что-то важное.
— Ты не бойся, я не замерзну, — Шанти словно не слышит меня и говорит о своем. — Я уже видела снег в горах. Даже трогала!
— Я не могу взять тебя с собой в Москву. Не могу, понимаешь? — Мой голос кажется чужим, словно это и не я сказал.
— Warum? — Как обычно, когда волнуется, Шанти переходит на немецкий.
— Потому что ты — черная. А в Москве полно сволочи, которая может тебя обидеть. Я буду сходить с ума всякий раз, когда ты пойдешь в магазин, — говорю я и знаю, что лгу.
— Warum?
— Darum. Das ist Moskau.
Ночью, за три дня до отъезда, вновь зажужжал «мобильник». Я читал записку и чувствовал одновременно тоску и облегчение.
«Прости меня. Я все взвесила. Нам нельзя быть вместе, я не смогу видеть, как тебе больно. Мне слишком тяжело с тобой встречаться сейчас. Если можешь, не думай плохо обо мне и не ищи меня — меня здесь нет. Прощай, мой любимый. Твоя Шанти».
Она не смогла уехать ни в тот, ни на следующий день — не отпустили с работы. Несколько раз я видел ее издалека, но не посмел подойти. Шанти сама догнала меня, когда я уже выходил с рюкзаком за ворота ашрама. Лицо ее было бледным. Она была почти такой же белой, как я сам. В ее раскрытой ладони лежал бумажный пакетик. Я развернул его и увидел крошечные золотые сережки, которые так ей шли. На бумажке было написано: «Отдай их той, которую полюбишь после меня». Когда я поднял глаза, она уже была далеко.
Я и сейчас уверен, что есть только один человек, который мог заставить Шанти подчиниться, — ее мать. Шанти слишком любила ее и верила ей, чтобы пойти против материнской воли.
Шанти, милая! Я вернулся в Москву, и Индия понемногу отступает. Вместе с ней отступаешь и ты. Первое время я очень тосковал без тебя, а потом путешествие заглушило воспоминания. Я все еще легко представляю твое лицо и могу вызвать в памяти голос, но ты давно перестала мне сниться. Постепенно я возвращаюсь в обычное состояние — уже способен наблюдать себя со стороны и иронически оценивать свои поступки. Мне кажется, все случилось так, как должно было случиться. Когда-нибудь, я уверен, мы встретимся и посмеемся над тем, как бродили по манговому саду, боясь дотронуться друг до друга. Но знай — и это серьезно! — я всегда буду гордиться тем, что однажды меня любила невероятно красивая и отважная индианка!
От Шанти не было никаких известий четыре месяца, и я привык считать, что наш недолгий роман бесследно канул в Лету, как случается с большинством подобных историй: с годами понимаешь, что отличить любовь от влюбленности можно только тогда, когда все проходит. Но вот на днях среди «спама» я нашел письмо с ее адресом и долго не решался открыть. Вот что она писала:
«Мой дорогой! Поздравь меня, я поступила в аспирантуру в Бостоне. Уезжаю на учебу в марте следующего года. Это была единственная возможность оказаться если не рядом с тобой, то хотя бы в городе, о котором ты мне столько рассказывал.
Я совсем ничего о тебе не знаю. Как ты провел эти месяцы? Вернулся ли домой из Индии или все еще здесь? Теперь я имею право задавать вопросы! Твоя Шанти».
И следом стоял «смайлик».
Глава 12
Посланец аватара
Путтапарти
На подъезде к Путтапарти на дороге стоял стенд с огромным портретом Саи Бабы. Аватар то ли только что отметил, то ли еще собирался отмечать свое восьмидесятилетие. Выглядел он на портрете вполне ничего себе, и как в дальнейшем оказалось — куда лучше, чем на самом деле. Я и ехал в Путтапарти посмотреть на аватара, больше в городе делать было нечего. Отгуляв полдня по раскаленным улочкам, уж не знаю почему я вдруг решил постричься. Выбор мой пал на крошечную парикмахерскую, помещающуюся в сарайчике, в далеко не туристской части города. Парикмахер, невысокий смуглый индиец, при моем приближении от удивления или от радости защелкал ножницами в воздухе. Потом долго держал их над огнем, всем своим видом показывая, что вот сейчас как раз он и убивает всех микробов. Стриг он меня около часа, после себя волос не оставил, за работу взял семь рупий и долго пытался угостить леденцом «на дорожку». Пожалуй, парикмахер произвел на меня впечатление как минимум не меньшее, чем аватар.
Блондинка с немецким
Я судорожно рылся в сумке, пытаясь отыскать «мобильник», который надрывно звонил, закопанный среди всякого хлама. Несмотря на вечерний час, за два дня до Рождества «Детский мир» был полон покупателей: несколько раз меня толкнули, я выругался, и наконец проклятый телефон нашелся. Трубка заговорила женским голосом:
— Здрасьте, это Люда. Мне сказали, что вы летите в Индию.
— Лечу… черт побери! — злобно ответил я. Впрочем, тут же добавил: — Это не вам, меня здесь совсем затолкали.
— Вы где? Можно я к вам сейчас приеду?
— В «Детском мире». А зачем?
— Я хочу лететь вместе с вами. У меня отличный немецкий!
— Приезжайте, — согласился я. В последнее время городские сумасшедшие стали привычным дополнением моей московской жизни.
Через полчаса мы встретились в кафе «Джаганнатх», что на Кузнецком мосту. Люда оказалась типичной блондинкой и выглядела вполне себе ничего. Но было в ней что-то, что с первых минут меня насторожило. Сама она приехала в Москву из Ташкента, училась в театральном, но бросила, перебралась в столицу и уже пять лет возила туристические группы — Турция, Кипр, Египет…
— Надоели эти турки! Хочется чего-нибудь другого, а английский на нуле. Вот и ищу, с кем полететь. — Моя новая знакомая просительно смотрела на меня.
— А на немецком, надо полагать, в Турции говорит каждый второй, — съязвил я, но Люда не поняла иронии.
— Ой, там полно немцев! А местные давно научились по-русски, — сказала она с воодушевлением. Из нее вполне могла бы получиться актриса, если бы не неподвижное лицо. Оно-то меня и смущало. Скорее всего, из-за этой ее куцей мимики, да еще прямой, словно вытесанной из камня спины я и задал дурацкий вопрос, которого сам же немедленно и испугался.
— Вы случайно не служили? — спросил я.
Люда вздрогнула, словно я увидел что-то, чего видеть был не должен.
— Ага, во внутренних войсках. А как вы догадались?
Оказалось, что между Ташкентом и Москвой была еще и Пермь. Уйдя из театрального, она нанялась на зону — ту самую, где за десять лет до этого сидели последние советские политические. Диссидентов она, естественно, не застала, но сам факт, что я чаевничаю с бывшей надсмотрщицей, был мне неприятен.
Через неделю Люда позвонила еще раз и сказала, что билетов на мой рейс уже нет и что летит она на три дня раньше.
— Я вас встречу в Дели, в аэропорту, — сообщила она. На том и попрощались. Я почувствовал облегчение и странную уверенность, что в Дели никто меня встречать не будет — так оно и вышло. Она со своим отличным немецким потерялась на просторах Индии, и я считал, что навсегда. Но вышло иначе.
«Преданные»
После трех месяцев блужданий по Индостану я оказался в Путтапарти — маленьком городке, в трех часах езды от Бангалора. Обойдя вокруг мандира[22]самого известного из индийских гуру, Саи Бабы, и не найдя ничего для себя интересного, я отправился потолкаться в вечерней толпе. По улицам в белоснежных пенджаби гуляли «преданные» великого учителя. Они съехались в Путтапарти со всех концов земли, но казались похожими друг на друга, как дети одних родителей. Их лица несли на себе отпечаток восторженности и простоты. На ходу они шептали мантры и перебирали четки. На стенах домов и в витринах висели портреты Саи Бабы, в лавках продавались сувениры с его изображением и кассеты с записью его песнопений, а внутри ашрама я набрел на библиотеку, где были собраны труды воплощенного бога, или аватара, как говорят индийцы. И не было там других книг! От всего этого веяло непроходимой тупостью и скукой.
Я сомнамбулой слонялся среди «преданных» и чувствовал себя мало того что чужаком, но еще и идиотом. «За каким чертом ты сюда поперся?» — спрашивал я сам себя и не находил ответа. Посмотреть на Саи Бабу было любопытно, но не более того. Из трех встреченных до сих пор посланцев божьих двое были мошенниками, а третий сумасшедшим. Увиденный сразу по прилете в Дели портрет аватара, рекламировавшего бензин местной нефтяной компании, оптимизма не прибавил. От крамольных мыслей отвлек ухвативший меня за руку незнакомец.
— Не по-о-онял, — как мне показалось, с угрозой сказал мужчина. — Вы тут зачем?
Я узнал Василия по трем висевшим на шее, один ниже другого, крестам. Самый большой, поповский, уютно гнездился на выдающемся животе моего собеседника. За месяц до нынешней встречи Василий согласился побыть моим подопытным кроликом — я осваивал аюрведический массаж на юге Индии, в Варкале, и для практики в дополнение к стайке девушек мне нужен был хотя бы один мужчина. Позвоночник у Василия тоже был выдающимся — полдюжины центральных позвонков упрямо торчали из спины, образуя заметный горб. Во время процедуры наш разговор неизменно возвращался к Саи Бабе, в могущество которого мой пациент верил, может, даже больше, чем в Иисуса Христа. Василий был типичным «преданным».
— Чего ж вам Саи Баба позвонки не вправит? — нарывался я на скандал.
— Это докторова работа, я за это деньги плачу. А аватар мозги вправляет, кому надо, и душу утишает. Вам бы вот не помешало, по-моему, — парировал пациент, кряхтя под моим напором.
Сейчас он стоял передо мной, выставив живот, как орудие нападения. Я был на его территории, и он считал себя вправе задавать вопросы.
— Был на даршане[23]? — деловито спросил он, отчего-то перейдя на «ты».
— Нет еще, я только приехал, — как можно смиреннее ответил я.
— Ну сходи, сходи. Может, польза будет, хотя вряд ли. — Он развернулся и, не прощаясь, слился с толпой. Эта встреча вывела меня из сомнамбулического состояния и слегка развеселила.
Прошатавшись до темноты и устав от одинаковости прохожих, я решил лечь спать пораньше: как-никак на даршан — лицезрение аватара — надо было прийти в четыре утра. Я уже подходил к гостинице, когда увидел девушку — русые волосы до плеч, голубые широко раскрытые глаза, тяжелые бедра и узкая талия… У нее было такое выражение лица, какое встречается только у наших девушек. Она несла сквозь толпу огромный арбуз и была похожа на мадонну с младенцем. Когда нас разделяло несколько метров, я принял мечтательный вид и бросил в пространство по-русски: «Знал бы кто-нибудь, как мне хочется арбуза!» Девушка улыбнулась и спокойно ответила: «Арбуз для мамы. А захотите чего-нибудь другого!» Еще мне в тот вечер хотелось мороженого. Я помог донести арбуз до дома, и мы направились в кафе. Путтапарти уже не казался мне настолько скучным.
Юля
Нет ничего прекрасней в путешествии, чем случайные встречи! Когда надоедают храмы и замыливается глаз от несчетных красот природы, когда устаешь от чужеземной экзотики и начинает хотеться домой, вдруг возникают те, с кем можно провести вечер-другой, чтобы затем двинуться дальше, уже не чувствуя себя таким одиноким.
Юля встретилась мне в нужный момент, и я ей, похоже, тоже. В отличие от меня, она устала не от переездов, а от сидения в Путтапарти. За пять месяцев, проведенных здесь с больной мамой, девушка успела по-настоящему заскучать. Мы устроились в открытом кафе на крыше дома и ели по третьей порции мороженого. Моя собеседница никуда не торопилась. Она машинально рисовала ложечкой круги на чуть подтаявшей поверхности белого брикета и время от времени бросала в мою сторону долгие, волновавшие меня взгляды.
— Ну да, скучаю немного, — ответила Юля на вопрос о жизни в Путтапарти. — Зато читаю или выезжаю куда-нибудь поблизости. Маме лучше, когда я рядом с ней. А еще у меня есть подруга, как и ты, из Москвы. Жаль, что мне сейчас массаж нельзя, — может, ей сделаешь?
В пути, чтобы окончательно не забыть выученные в Варкале несколько десятков движений, я нет-нет да и находил кого-нибудь, кому хотелось испытать новые ощущения. Как правило, это оказывались совсем еще юные создания, мало что знающие как об аюрведическом массаже, так и о жизни вообще.
— А какая она, твоя подруга? — спросил я не без интереса.
— Тебе понравится, — улыбнулась моя новая знакомая. — Она в театральном училась. А потом группы в Турцию возила. Надоело, вот и приехала сюда. Представляешь, вообще без английского!
Подозрение о том, что с Юлиной подругой я знаком, у меня закралось сразу, но виду я не подал — мало ли по Индии шляется красивых девушек, хотевших стать актрисами и не выучивших английский язык! Чтобы убедиться в том, что моя догадка верна, я спросил:
— Как ее зовут?
— Люда. Но ты с ней вряд ли знаком, она в Москве недавно. А вообще она откуда-то из Средней Азии.
С Людой было все ясно, но я решил довести дознание до конца.
— А на зоне твоя подруга не работала? — задал я прямой вопрос.
Держи Юля в этот момент арбуз, быть бы ему на земле. Я даже пожалел о том, что так напугал милую собеседницу. Впрочем, выслушав историю нашего знакомства с Людой, она немедленно придумала план, как разыграть подругу. На следующий день к десяти утра я должен был явиться в кафе.
— Будешь ангелом. Жаль только, не умеешь летать, — вздохнула Юля, и мы, держась за руки, спустились с крыши на землю. Разумеется, по лестнице.
Даршан
В четыре утра, задолго до рассвета, я сидел по-турецки на каменном полу, подложив под себя крошечную подушку. Кроме меня, под позолоченной крышей мандира расположились еще несколько тысяч человек: мужчины на своей половине, женщины — на своей. Лица у всех были напряжены в ожидании учителя, а тот все не появлялся. Часам к шести, когда я устал рассматривать публику и решил, что с меня хватит, по рядам «преданных» пробежала дрожь и тысячи голосов подхватили протяжное «о-о-о!». Из дальнего угла выехал огромный белый джип и очень медленно — так медленно, словно его несли на руках — покатил вдоль рядов к центру мандира. В окно джипа задумчиво смотрел аватар. Голову его венчал огромный шар темных курчавых волос. Аватар был похож на постаревшего Джими Хендрикса. Его лицо прорезали глубокие морщины, и голова качалась в такт движению. Я испытал острую жалость к старику, которому два раза в день — каждую неделю, месяц, год — без отпусков и больничных приходится отрабатывать свою избранность, являться на даршаны и благословлять «преданных». И в этот момент в груди что-то екнуло: уже проехавший мимо Саи Баба обернулся и смотрел прямо на меня. Какие там морщины, какой тройной подбородок! Я видел только сияющие, вбирающие меня целиком глаза. Взгляд словно куда-то звал, и, повинуясь ему, я пошел в темноту. Последнее, что запомнилось, были повернутые в мою сторону головы «преданных»: на меня смотрел весь мандир.
После даршана ко мне подошел Василий. Выглядел он торжественным и испуганным одновременно.
— Поздравляю вас, — сказал он, робко заглядывая мне в лицо, словно хотел проверить, не владею ли я секретом вечной молодости или чем-нибудь еще вроде того.
— С чем? — вяло спросил я, до конца не успев прийти в себя и даже не обратив внимания, что Василий снова перешел на «вы».
— Аватар очистил вашу карму. Вы теперь — святой! — Казалось, Василий и сам испугался того, что сказал.
— Ты это доподлинно знаешь? — Я попытался пошутить, при этом как-то само собой вырвалось это «ты».
— Не я один, все видели! Аватар послал вам молнию… — И Василий показал на мои обгоревшие ресницы. Я-то знал, что ресницы опалил за несколько дней до моего приезда в Путтапарти, когда неудачно пытался разжечь газовую плиту, но не стал его разубеждать.
Замуж за ангела
В кафе я пришел в правильном настроении: был в меру задумчив и в меру озадачен. Девушки уже сидели за столиком под балдахином. Я поздоровался с Юлей и в ожидании уставился на расположившуюся боком ко мне Люду. Люда выглядела типичным адептом Саи Бабы: на пальце — кольцо от аватара, на столе — его книжка, на голове — платок. Неподвижная маска на ее лице сейчас казалась уместной: она выражала ту же восторженность и простоту, что и у остальных «преданных». Наконец моя несостоявшаяся спутница повернулась и замерла.
За месяцы, прошедшие с нашей короткой встречи в Москве, я успел похудеть килограммов на семь и сбрил бороду. Меня сейчас вряд ли узнали бы даже те, с кем я был знаком с детства, — чего было ожидать от мельком виденной девушки! Люда и не узнала, но что-то явно встревожило ее. Не сводя с меня взгляда, она толкнула Юлю и спросила:
— Это кто?
— Твой ангел, — невозмутимо ответила та, словно ждала вопроса.
— Да ну тебя! Правда, кто?
— Ангел, ангел. Просила мужа у Саи Бабы, он тебе его и послал!
Блондинка с мольбой посмотрела на меня, но я, упредив ее вопрос, важно кивнул и уселся на свободный стул.
— Послушай, я его знаю! — продолжала Люда пытать подругу, но та держалась молодцом.
— Конечно, знаешь, — ответила Юля. — Помнишь, ты рассказывала, что видела во сне мужа?
— Нет, тот блондин был, — задумалась Люда. И вдруг разом зашлась румянцем: — А ведь и вправду снился! Но давно, на двадцатипятилетие.
— Ну вот видишь, — поддержала подругу Юля. — Все побоку, готовим свадьбу! Напьемся и пригласим аватара!
Подруги переглянулись, но перед этим Юля успела мне подмигнуть.
— Ладно, пошли делать массаж. — В голосе Юли зазвучали решительные нотки.
Люда бросила на меня оценивающий взгляд и глуповато хихикнула:
— А вы… согласны?
— Мне это для практики нужно, — невозмутимо ответил я, имея в виду аюрведический массаж. Но Люда, похоже, поняла мой ответ по-своему.
Мы расплатились и отправились в гостиницу. Девушки шли чуть впереди и о чем-то щебетали. Слов было не разобрать, но, судя по смеху и жестикуляции, разговор их был радостным и необычным. И я подумал, что странная все-таки штука — женская дружба. Не приведи господи, какая странная!
Аюрведическии массаж
В аюрведическом массаже есть одна тонкость: пациент должен быть голым или, если уж очень стеснительный, в кокане[24], прикрывающем святая святых. Иначе в масле окажется не только тело, но и одежда, да и руки массажиста будут «спотыкаться» на ненужных трусах.
Когда пришли в номер, Люда была явно возбуждена и, с интересом поглядывая на меня, ждала указаний. Я постарался как можно деликатнее объяснить задачу.
— Только надо раздеться, — добавил я, смущаясь и стараясь смотреть на Юлю. — Без этого руки скользить не будут.
— Чего уж там, — изрекла Юля после паузы, — все одно, женишься! — И, повернувшись к Люде, скомандовала: — Ну давай же!
Через минуту на кровати лежала роскошная, невероятная блондинка. Кожа у нее была матовой, а грудь стояла, даже когда хозяйка находилась в положении «лежа на боку». «С таким телом английский и вправду не нужен. Немецкий, впрочем, тоже», — думал я, массируя назначенную мне аватаром супругу.