Против красивой готической церкви возвышались два эшафота. Большой из них занимали судьи. Рядом с кардиналом Винчестерским восседали епископ Кошон и инквизитор. По бокам расположились знатные прелаты, доктора и магистры, бакалавры и ассистенты. Нижние места занимали писцы.
Второй эшафот, тесно окруженный стражей, привлекал всеобщее внимание. На нем находились главные герои дня: подсудимая и человек, который должен был добиться ее раскаяния.
То был известный проповедник, доктор теологии, каноник церквей в Лангре и Бове мэтр Гийом Эрар. Его слава гремела повсюду. Его успех был настолько велик, что он едва успевал отвечать на приглашения. Вот и сейчас его с нетерпением ждали в богатой Фландрии. Мэтр Эрар нервничал. Он жалел, что согласился на сегодняшнюю проповедь. Фламандцы хорошо платили, а здесь много не получишь. Он решил по крайней мере восполнить материальные потери приумножением политического капитала: своей проповедью он собирался нанести чувствительный удар Карлу VII и подольститься к английским хозяевам.
Мэтр Эрар начал с того, что стал упрекать Жанну в многочисленных грехах. Она согрешила и против королевского величества, и против бога, и против католической веры. Никогда еще Франция не видела подобного чудовища: она и ведьма, и еретичка, и схизматичка, и совратительница. Она нарушила все божеские и человеческие законы и подвела под страшный удар свою страну и своего короля. Впрочем, король-то гоже хорош…
— О благородная французская династия, — соловьем разливался Эрар, — ты, которая всегда была покровительницей христианской веры, как тебя обманули! Карл, называющий себя королем, связал свою судьбу с еретичкой и раскольницей! И не только он, все его духовенство, себе на горе, впало в заблуждение, ведущее к страшному злу и пагубе!..
Жанна не слушала проповеди. Она давно уже привыкла ко всем этим словам и угрозам, они приелись и опостылели. Она жадно вдыхала воздух, смотрела в небо, прослеживая полег птиц. Она думала о том, как хорошо жить на воле, гулять по зеленой граве, нестись на коне среди полей и лесов. Неужели этого никогда уже больше не будет? Такому не хотелось верить. Она вырвется из рук годонов. В ушах все звучал шепот Луазелера: «…спасешься от англичан… будешь передана в руки церкви…» Конечно, попасть в руки этих попов тоже не сладость. Но это — жизнь. Сейчас важно выжить, а там… Там обязательно будет большая победа, которая освободит ее и ее страну.
Мэтр Эрар заметил, что подсудимая его не слушает. Он закричал:
— Я обращаюсь к тебе, Жанна! Я тебе говорю, что твой король еретик и схизматик!
Жанна вздрогнула. Этот гадкий поп, кажется, порочит ее короля. Но тем самым он наносит оскорбление милой Франции, всему народу, всем успехам ее дела! Нет, подобного она не допустит!..
Вынужденная перебить проповедника, девушка постаралась сделать это с возможной вежливостью:
— Мессир, при всем моем уважении к вам я готова поклясться жизнью, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Что же касается до моих слов и дел, то я одна за них в ответе.
Раздался одобрительный смех. Кто-то захлопал в ладоши.
— Прикажите ей замолчать! — взревел мэтр Эрар. Впечатление от проповеди было испорчено.
Жанна напряженно думала. Как, каким образом можно выиграть время? Как заставить их отложить вынесение приговора? Хоть бы какая-нибудь мельчайшая зацепка… И вдруг вспомнила. Во время процесса два монаха, пробравшиеся к ней в камеру, предложили ей апеллировать к римскому папе. Когда Кошон узнал об этом, он чуть не убил доброжелателей. В то время совет не принес пользы. Но почему бы им не воспользоваться теперь? Здесь, на людях, судьи будут вынуждены посчитаться с подобным требованием.
Жанна подняла руку.
— Я хочу что-то сказать… Я готова подчиниться святому отцу папе. Я прошу, чтобы мое дело было передано ему. Пусть он Сам меня выслушает…
Прелаты были встревоженны. Винчестер отрицательно покачал головой. «Папа слишком далеко», — пробормотал Кошон. Все понимали, что обращение к папе — это отсрочка. А они боялись любой отсрочки в той же степени, в какой девушка ее желала.
Жанне было категорически отказано в се просьбе.
Затем, согласно установленной форме, ей трижды предложили отречься.
Она отказалась.
Кошон поднялся со скамьи, достал свиток пергамента и развернул его. Это был приговор. Переглянувшись с мэтром Эраром, епископ начал читать.
Он читал медленно, отчетливо произнося каждое слово.
«…Именем сеньора нашего, господа бога. Все пастыри церкви, которые имеют в сердцах своих заботу о судьбе стада…»
Жанна видела, что свиток очень длинный. Вначале шли пустые, ничего не значившие слова. Но она хорошо знала, что будет в конце… Рядом с эшафотом стояла телега, на которую взобрался палач, поджидавший свою жертву…
Девушку окружили клирики. Среди них был и сочувствовавший ей пристав Масье, и человек, которому она верила, мэтр Луазелер. Все они уговаривали ее смириться. Что от нее требуют? Очень немногое! Пусть она откажется от мужской одежды и подчинится церкви! После этого ее переведут в церковную тюрьму, под надзор женщин. Мэтр Эрар, внимательно наблюдавший за этой сценой, сказал:
— Сделай, как тебе советуют, и ты спасешься! Жанна была словно в тумане. Она слышала два голоса, перебивающие друг друга. Один читал приговор. Другой говорил: «Подчинись!» Ей вдруг показалось, что все эти попы относятся к ней с сочувствием и жалостью. Даже взгляд Кошона, когда он отрывался от пергамента и останавливался на ней, казалось, упрашивал: «Бедная девочка, пожалей себя! Сделай, как тебе советуют, и ты спасешься!»
И вот два голоса слились в один. И этот один говорил ей:
— Подчинись! От тебя требуют совсем немного!
Жанна оглянулась. Внизу бушевала толпа. Англичане, занимавшие первые ряды, грозили ей кулаками. Их взгляды горели яростью и нетерпением.
А голос говорил:
— Подчинись, и ты избавишься от годонов! И она громко крикнула:
— Я желаю подчиниться церкви!
Епископ прервал чтение и облегченно вздохнул.
В толпе начиналась суматоха.
Английские солдаты и капитаны не понимали ни слова из происходившего, но им не нравилось, что с колдуньей вступили в переговоры. Многие стали догадываться, что не увидят сегодня казни. В клириков полетели камни. Мэтру Боперу едва не оборвали рясу. Послышались крики:
— Вы заплатите за это, подлые попы!
Среди всеобщего шума мэтр Эрар достал из манжета сложенный вдвое листок бумаги и прочел текст, который Жанна должна была подписать.
Жанна плохо слышала и понимала. Ее голова попрежнему была в тумане. Хорошо ли сделала она? Конечно, в том, что произошло, не было ничего дурного. Она не отреклась и не отречется от главного. Но имела ли она право пойти даже на маленькую уступку, не поставив под удар всего дела своей жизни?..
…Громкое недовольство росло. Теперь начали ворчать даже многие лица из ближайшего окружения Винчестера. Как, ее не сожгут? Так за что же было платить такую уймищу денег?.. Капеллан Винчестера кричал Кошону, что тот благоволит к еретичке. В самом деле, к чему было прерывать чтение приговора?..
Граф Варвик сокрушался:
— Дело плохо. Девчонка, кажется, избегнет своей участи.
— Не беспокойтесь, сэр, — тихо ответил ему Кошон. — Мы еще поймаем ее!
Капеллан никак не мог угомониться. Он доказывал своим соседям, что судьи недобросовестны.
— Ты лжешь! — воскликнул епископ.
— А ты изменяешь королю! — ответил капеллан. Дело дошло бы до драки, если бы кардинал не одернул своего приближенного. Сам Винчестер оставался все время бесстрастным. Он хорошо знал истинное положение дела.
По требованию Жанны пристав Масье еще раз прочитал текст, переданный мэтром Эраром. В нем не было ничего нового: подсудимой предписывалось подчиниться церкви, изменить костюм и обрить голову. Все это умещалось в шести коротких строчках.
Жанна выразила желание подписать бумагу. Среди общего шума и криков девушка не заметила, что секретарь Винчестера подсунул ей другой документ, состоявший из нескольких страниц.
Не умея писать, она поставила большой завиток. Тогда секретарь взял ее руку и начертил крест. Жанна улыбнулась.
— Смотри, — заметил один англичанин своему соседу, — ведьма насмехается над нами.
Тотчас же епископ Кошон вынул из кармана второй заранее приготовленный свиток. В этот день все было заранее подготовлено.
То был приговор, рассчитанный на отречение еретички. Он гласил:
«…Хотя ты и тяжело согрешила по отношению к богу и святой церкви, мы, судьи, учитывая твое добровольное покаяние, милосердно смягчаем приговор и осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, чтобы ты, оплакивая свои грехи, провела остаток дней своих в тюрьме, на воде скорби и хлебе горести…»
Воистину милосердие церкви было беспредельным…
Жанна продолжала машинально улыбаться. В этот момент ей все казалось безразличным. Она ждала только, чтобы ее отправили в церковную тюрьму, подальше от жестоких годонов.
Каковы же были ее удивление и ужас, когда она услышала громкое приказание епископа:
— Доставьте осужденную туда же, откуда ее привели!
Если бы монсеньер Кошон и хотел поместить девушку в церковную тюрьму, он не мог этого сделать: по договору с Винчестером ее должны были «вернуть» англичанам.
Так закончился этот день великих обманов. Епископ Кошон с помощью своих коллег достойно исполнил доверенное ему дело.
Жанну обманули все: и могущественный кардинал, и многомудрый проповедник, и высокий судья. То, чего не удалось добиться убеждениями и силой, было сделано с помощью лжи и хитрости. Теперь, хотя Жанна и не отрекалась, можно было обнародовать ее отречение. Теперь, хотя она считала себя спасенной, ее можно было убить.
Убить? Но как? Ведь она была «окончательно и бесповоротно» осуждена на пожизненную тюрьму!
У «милосердной матери церкви» было в запасе простое средство, которое и имел в виду Кошон, когда старался успокоить графа Варвика.
Согласно положению «святой инквизиции», всякий «впавший в ересь» мог спасти свои тело и душу чистосердечным покаянием и отречением. Однако если бы он «снова впал» в прежний грех, его ничто не могло спасти. Такого «вторично впавшего» ждал неизбежный костер.
Обманув Жанну и снова бросив ее в темницу Буврейского замка, на издевательства грубой солдатни, Кошон не сомневался, что в скором времени девушка погубит себя Для этого было вполне достаточно, чтобы она сказала или сделала нечто, могущее быть истолкованным как «обратное впадение» в ересь.
Епископ не ошибся: долго ждать ему не пришлось.
ГЛАВА 8
«Farewell»
В воскресенье, 27 мая, по городу разнеслась молва: «Осужденная вновь надела мужское платье…»
Эта весть взбудоражила улицы и переулки, примыкавшие к Буврею.
Тотчас же группа докторов, бакалавров и ассистентов направилась в замок.
Англичане их встретили враждебно.
После «дня отречения» охрана замка была значительно усилена. Во дворе находилось около сотни солдат. Солдаты ненавидели французских клириков, считая, что благодаря их стараниям Дева избежала казни. Поэтому, когда члены суда проникли во двор, посыпались оскорбления и угрозы. Тщетно один из бакалавров пытался объяснить недоразумение. Его чуть не оглушили алебардой. Под крики: «Изменники! Арманьяки!» — попы, подбирая подолы своих балахонов, с кудахтаньем разбежались.
Только на следующий день, в понедельник, сам монсеньер Кошон, сопровождаемый инквизитором и надежным эскортом из людей графа Варвика, проник в башню Жанны.
Там он пробыл довольно долго.
Граф Варвик с нетерпением ожидал епископа. Граф помнил обещание, данное ему 24 мая. Его крайне беспокоила судьба Жанны: он все еще боялся, как бы девушка не ушла от смерти. Сегодня он должен был уезжать из Руана. И вот, несмотря на то, что назначенный час отъезда давно прошел, граф все еще медлил, желая быть твердо уверенным, что епископ сдержал слово.
Наконец Кошон во главе своей свиты появился па пороге, и граф Варвик все понял по выражению его лица. Встретив взгляд графа, епископ рассмеялся и сказал всего лишь одно слово:
— Farewell.[17]
Это простое слово сейчас в его устах означало многое.
Оно говорило, что граф может спокойно уезжать.
Оно поясняло, что монсеньер епископ недаром получил свои сребреники, что его «честный труд» после всех опасений и проволочек завершился полной удачей.
Оно значило, что Дева погибла. Это произошло так.
Сразу после «отречения» Жанну отвезли в ее ненавистную темницу. Цирюльник обрил ей голову, а портной доставил женское платье — подарок самой герцогини Бедфордской. Потом на девушку вновь надели оковы.
Жанна не сразу поняла, что с ней творится. Внешне она была спокойна. Она не отвечала на издевательства сторожей, не поддержала разговора, начатого портным. Она казалась сосредоточенной и задумчивой.
Но внутри она вся пылала. Огонь сомнения жег ее душу. Ночь не принесла покоя: она не могла спать, хотя тюремщики на этот раз ее не будили.
Жанна видела, что она подло обманута. Ей стало ясно, что от годонов теперь не уйти. Но, как ни странно, не это ее тревожило. Чем дальше шло время, тем чаще она себя спрашивала: правильно ли она поступила?
И голос ее чуткого сердца отвечал: «Нет, неправильно».
Голос говорил:
«Ты не отреклась? Допустим. Но ты согласилась подчиниться церкви. Ты признала правоту всех этих лжецов и негодяев. Ты смирилась перед изменниками — попами, поставившими целью унизить твою родину.
Значит, ты отступила.
Значит, ты замарала чистоту своей миссии.
Значит, ты повела себя, как предательница».
Предательница! Какое страшное слово! Неужели она, посвятившая жизнь борьбе за освобождение своего народа, могла так кончить? Неужели страх перед костром ослабил ее волю настолько, что ей изменила ясность мысли, что она трусливо отдала врагу победу, завоеванную в жестокой многомесячной схватке?..
Нет, этого не может быть. Конечно, смерть на костре страшна. Но если она не побоялась пыток железом, она не должна была отступить и перед огнем…
Прошли сутки. Прошли вторые.
На третье утро, очнувшись после короткого лихорадочного сна, Жанна хотела встать с постели и обнаружила исчезновение своего нового платья. Вместо него лежал истрепанный мужской костюм…
Девушка стала просить сторожей, чтобы ей дали женскую одежду. Разве они не знают, что носить мужское ей запрещено?
Тюремщики только смеялись.
Жанна лежала и думала. Кто сделал это? По чьему приказу? И как ей теперь поступить? Конечно, следовало бы вызвать кого-нибудь из членов суда и рассказать о том, что произошло. Но девушке страшно не хотелось объясняться с этими обманщиками попами. Ей не о чем было с ними говорить. Да их бы и не позвали.
Но что же делать? Совсем не одеваться, пока ктолибо не придет? Так можно пролежать очень долго…
…И вдруг стало ясно: надо надеть этот костюм. Другого выхода нет и быть не может. Конечно, это ловушка. Но ей теперь все равно. Она не может переносить больше жестокой внутренней борьбы. Раз она знает, что поступила плохо, нужно исправить ошибку. Тот, кто желал ее погубить, облегчил ей трудную задачу.
И девушка надела мужское платье.
Войдя в камеру, епископ несколько секунд присматривался, прежде чем его глаза привыкли к окружающей темноте. Наконец он различил Жанну. Девушка сидела на краю постели. Ее глаза были полны слез.
Дав знак протоколисту, Кошон обратился к осужденной.
— Жанна, когда и почему ты надела этот костюм?
— Я надела его вчера утром, потому что мужская одежда мне больше подходит, чем женская.
— Кто подбил тебя на это?
— Я сделала это по своей воле.
— Но ты же поклялась никогда не надевать его больше!
— Я дала свое обещание в ответ на ваше: с меня обещали снять цепи; меня обещали перевести в женскую тюрьму. Здесь же, находясь среди мужчин, я чувствую себя лучше в мужской одежде.
Все было логично. Епископ решил не вдаваться в детали, тем более что оправдать свой обман он все равно не мог, а подробности угрожали ненужными разоблачениями.
Он подошел к делу с другой стороны.
— Жанна, слышала ли ты после четверга голоса? В четверг происходило «отречение». Поскольку «еретичка» подчинилась церкви, она должна была отказаться от своих видений и голосов. Жанна понимала это. Однако она смело ответила:
— Да, я слышала голоса.
— О чем они тебе говорили?
Жанна встала с постели. Ее глаза были сухими.
— Они сказали мне: господь сожалеет, что я ради спасения жизни поддалась уговорам и проявила слабость. Они сказали мне, что, спасая жизнь, я изменила богу и бог отвернулся от меня. Они сказали мне, что тогда, на эшафоте, я должна была смело отвечать проповеднику — ведь это был обманщик, и то, в чем он меня упрекал, было ложью.
Так говорила Жанна, громко и уверенно…
Епископ слушал ее, не перебивая.
Клерк, строчивший протокол, записал на полях листа: «Responsio mortiflera», что значило: «Ответ, ведущий к смерти».
И правда, теперь не оставалось сомнений. Жанна «снова впала в ересь», а следовательно, ее могла ожидать только смерть.
Во вторник, 29 мая, судьи и ассистенты собрались в архиепископской церкви. После короткой дискуссии было принято решение:
«…передать осужденную в руки светских властей, прося, однако, их действовать с предельной мягкостью…»
Эта лицемерная формулировка означала, что Жанна будет возведена на костер.
Некоторые члены суда считали, что девушке предварительно следовало бы снова прочесть акт отречения, дабы она лучше «осознала» всю тяжесть своего поступка.
Но епископ в страхе отверг этот проект.
Зная, что полный текст отречения не соответствует той бумажке, которую прошлый раз читали Жанне, он боялся, как бы девушка, заметив подлог, не подняла шума.
Публичное осуждение «еретички» было назначено на следующий день. Чтобы не затягивать дела, завтра же было решено огласить и привести в исполнение новый, приговор.
Было около девяти часов утра, когда Жанну в последний раз вывели из тюрьмы. Ее посадили на телегу и медленно повезли по тесным извилистым улицам. Телегу сопровождал конвой из восьмидесяти английских солдат.
Девушка горько плакала. Теперь, когда смерть была так близка, она вдруг почувствовала весь ужас своего положения. Она страстно хотела жить: ей было всего девятнадцать лет… Особенно боялась она костра. Ей казалось, что более страшной казни не существует. Уж лучше бы ей отрубили голову, чем обращать в пепел ее молодое девичье тело.
Угасли последние надежды. Сейчас ничто ее не спасет. Великой победы, на которую она так уповала, не произошло. Несколько дней назад отряд храброго Потона Сентрайля почти пробился к Руану. Но силы годонов казались неистощимыми. Храбрецов-французов искрошили и рассеяли, а их полководца забрали в плен.
Итак, остается умереть, умереть страшной смертью. Перед этим еще придется вытерпеть очередную пытку: ее опять будут убеждать «позаботиться о своей душе». О боже! Только бы хватило духу все это перенести и остаться такой же твердой…
Жанна крепче сжимает зубы. Ей очень тяжело. Но у нее хватит сил достойно встретить свою страшную участь.
Обстановка на площади Старого Рынка напоминала то, что было в прошлый четверг на кладбище Сент-Уэн. Так же много народу, так же блестят острия английских алебард и так же возвышаются деревянные помосты, на одном из которых заседает весь синклит, на другом — проповедник ждет свою жертву.
Но теперь тянется вверх и третий эшафот.
Он очень высокий. Его основание сделано из гипса, а вокруг ровными штабелями наложены дрова. Посреди эшафота — столб. На нем доска с надписью:
«Жанна, называющая себя Девой, вероотступница, ведьма, окаянная богохульница, кровопийца, прислужница сатаны, раскольница и еретичка».
На этот помост осужденную возведут в конце процедуры. А пока что ее, как и в прошлый раз, помещают против проповедника.
Сегодня проповедь читает мэтр Никола Миди, доктор теологии, которому уже приходилось увещевать непокорную «еретичку». Впрочем, теперь это делают только ради формы.
Тема проповеди: «Если болен один член церкви, вся церковь больна».
Мэтр Никола Миди воодушевлен. Он говорит с жаром. Он уверяет, что единственная возможность для «больной церкви» «выздороветь» — это «отсечь зараженный член».
И он заканчивает словами:
— Иди с миром, Жанна. Церковь больше не может тебя защищать…
Девушку заставляют стать на колени. Ей советуют подумать о душе, покаяться в грехах, пока есть время.
Жанна молчит. Только слезы двумя тонкими ручейками катятся по ее впалым щекам.
Но вот снова, как в то утро, поднимается монсеньер епископ. Выражение его лица проникнуто печальной важностью. Читая приговор, он как бы продолжает развивать тему проповеди:
«…Мы объявляем тебя, Жанна, вредным членом церкви и, как такового, отлучаем от нее: мы отдаем тебя в руки светской власти, прося ее, однако, смягчить свой приговор и избавить тебя от членовредительства и смерти…»
«Святая церковь» никогда не проливала крови. Но если бы бальи города Руана осмелился удовлетворить ее просьбу и «избавить от смерти» осужденную, он сам был бы мгновенно отлучен и объявлен еретиком.
Время близилось к полудню. Английских капитанов и солдат разбирало нетерпение. Чего тянут эти монахи? Или они опять, как тогда, хотят спасти ведьму? Ну нет! Если они и на этот раз попытаются творить свои козни, они сами не уйдут живыми.
Группа военных окружила эшафот, на котором находились Жанна и проповедник.
— Эй, поп! Уж не хочешь ли ты нас заставить здесь обедать?
Мэтр Никола Миди развел руками, показывая, что его функции окончены. Бальи хлопнул в ладоши. Два дюжих сержанта взобрались на помост, схватили девушку и стащили ее вниз.
Жанна была передана в руки палача.
Эшафот действительно был очень высоким. Это сделали для того, чтобы все могли видеть еретичку. Но и она видела всех и все. Ее взор постепенно поднимался над площадью Старого Рынка. Пока палач привязывал ее к столбу, неожиданно вышло солнце. В его лучах словно купались люди, деревья и кровли зданий. Теперь помост с господами прелатами и толпы англичан совершенно исчезли из поля зрения Жанны. Она глядела вдаль и мучительно старалась что-то вспомнить…
И вдруг вспомнила.
Вспомнила одну из самых ярких картин детства, картину, которая потом много раз являлась ей наяву и во сне.
Она снова была на вершине старой башни «островной крепости» — заброшенного замка Бурлемон. Ее окутывал дивный свет, и сказочная страна грез казалась беспредельной. А она была маленькой королевой этой страны, властительницей вечной мечты о счастье…
О, как довольна она, что нашла путь сюда, наверх, из глубины смрадного подземелья! Теперь ей ничто не страшно и уже не будет страшно никогда. Она вырвалась из тьмы к свету и победила.
И точно ослепительная вспышка молнии внезапно прорезала мозг Жанны.
Да, она победила! Вот та долгожданная «великая победа», на которую она так упорно надеялась и в которую уже больше не верила!
Это победа над подлыми судьями, над ложью и клеветой, над искушениями и ужасом одиночества.
Это победа над самой смертью.
И — кто знает? — быть может, этой победе, венчающей ее миссию, суждено принести не меньшие плоды, чем дали Реймс, Орлеан или Патэ.
Эта победа вновь возвращает Жанну к простым людям, к народу, который ее породил и который вдохнул в нее необъятные силы.
И, стоя на высоком эшафоте, Дева шлет последний привет своему народу, великому и страдающему, могучему и согбенному.
Она посылала свои привет, смотря в чистое голубое небо до той самой секунды, пока черный дым не закрыл это небо навсегда…
ГЛАВА 9
Подвиг остается бессмертным
Жанна умерла.
Ее сердце, не тронутое огнем, бросили в Сену. Память о ней предали анафеме.
Всем европейским дворам и папскому престолу были отосланы реляции о процессе и казни, сопровождаемые фальшивым актом отречения.
Генрих VI торжественно короновался в Париже.
И, однако, все это не принесло пользы годонам.
Хитроумный план Винчестера с треском провалился.
Гора родила мышь.
Напрасно продажные души искали колдовство и ересь там, где были лишь бесстрашие и священная любовь к родине. Напрасно надеялись они смертью «чародейки» разрушить результаты ее «чар».
Великий перелом, за который Жанна отдала жизнь, все равно уже наступил. Могучий патриотический порыв, сотворивший чудеса Орлеана и Патэ, не мог угаснуть. Тень Девы витала над армиями народных борцов. Руанский костер разжег еще ярче неугасимую ненависть к захватчикам и палачам.
И хотя война вследствие предательских махинаций французских царедворцев продолжалась еще долго, исход ее ни в ком не вызывал сомнений.
Победы годонов ушли в прошлое, и никакими искусственными мерами возобновить их не удалось.
В 1435 году герцог Филипп Бургундский, давно разочаровавшийся в своих союзниках, заключил мир с Карлом VII. Арманьяки и бургундцы, прекратив многолетнюю распрю, объединили усилия против общего врага.
В 1436 году восстание парижан открыло Карлу VII ворота столицы.
В 1449 году французы овладели Руаном, а затем и всей Нормандией.
В 1453 году англичане были полностью изгнаны из Гиени.
Так закончилась эта война, которую потомки назвали «Столетней».
И сбылось пророчество Девы, смело брошенное судьям:
«…все англичане будут изгнаны из Франции, за исключением тех, которые найдут здесь смерть».
Большинство вельмож, строивших расчеты на гибели Жанны, жестоко просчитались.
Герцог Бедфордский умер вскоре же после нее, расстроенный военными неудачами, снедаемый честолюбием и завистью к своим соперникам.
Кардинал Винчестерский пережил и Бедфорда и Глостера. Однако он так и не добился осуществления своих грандиозных проектов. Поражения во Франции подорвали его могущество в Англии. Не удалась ему и роль арбитра на вселенском соборе. Он кончил свои дни разочарованный и утомленный, среди феодальных распрей, подготовивших кровопролитную войну «Алой и Белой роз».
В то время когда Жанна ожидала костра, решалась участь и ее злобного ненавистника, сира де Тремуйля. При французском дворе давно уже намечался заговор, душой которого был Реймский архиепископ, мечтавший занять место временщика. Под воздействием заговорщиков Карл VII примирился с коннетаблем де Ришмоном и выдал своего фаворита. По приказу де Ришмона раненый сир де Тремуйль был брошен в темницу, а затем убит.
Но лукавый политик, монсеньер Реньо, предавший сначала Деву, а потом и ее врага, ничего не выиграл от этого двойного предательства. Грубый де Ришмон, вновь утвердившись у власти, не пожелал терпеть возле себя человека, которого всегда глубоко презирал. Монсеньер архиепископ прожил еще долго, но уже никогда больше не имел влияния на государственные дела и фактически влачил жалкую участь изгнанника.
Сходной оказалась и судьба другого прелата, епископа Бове. Хотя монсеньер Кошон честно потрудился во время процесса и успешно довел порученное ему дело до конца, он не дождался награды. Англичане, не видя проку от казни Жанны, забыли о своих обещаниях, данных старательному судье. Он не получил ни высокого назначения, ни большого дохода. Руанское архиепископство от него ускользнуло. В дальнейшем он существовал благодаря мелким подачкам своих хозяев и умер в 1442 году, за два года до смерти архиепископа Реймского.
Единственное, чего он добился, была «известность»: ежегодно в день орлеанского праздника, вплоть до нашего времени, его имя всенародно предается проклятию…
Кто вытянул максимум возможного и из жизни и из смерти Девы, так это ее «милый дофин», король Карл VII.
Жанна дала ему все: почет, земли, доходы, корону. Он ничего не сделал, чтобы ее спасти, но, спекулируя на ее героизме и на любви к ней народа, сумел выйти победителем из тяжелой войны и даже снискать немалую славу в глазах современников.
Жалкий трус, он получил прозвище «победоносного».
Бездарный глупец, он пользовался репутацией мудрого правителя.
Ему недоставало лишь ореола «великодушия» и «справедливости».
И он решил его добиться, учредив процесс «реабилитации» Жанны д'Арк.
Может быть, Карла VII подвинула на этот шаг бескорыстная забота о памяти своей спасительницы?
Ничуть не бывало!
Просто король, наконец овладевший королевством, не желал, чтобы думали, что он получил его из рук ведьмы и еретички. Ведь он дал ей герб и дворянство, он облагородил и облагодетельствовал ее родню. Так пусть же весь мир узнает, что Карл Валуа не расточает милостей недостойным людям!
Возбудить новый процесс оказалось делом нелегким. Папа, боявшийся ослабить авторитет «святой церкви», долго не давал санкции. Только зимой 1455 года, после пятилетних ходатайств и проволочек, новая судебная комиссия приступила к трудам.
Последний акт великой драмы усердные служители бога и короля превратили в фарс.
В качестве «свидетелей» по делу Жанны выступили многие из тех, кто раньше содействовал ее осуждению. Теперь эти попы и монахи изо всех сил доказывали «святость» своей жертвы, ее богобоязненность, отменное поведение и исключительные душевные качества. Снова выплыли на свет многочисленные «чудеса» и «знамения».