Мы живем водой. На мгновение она, казалось, утоляла жажду, по крайней мере частично. Нервозное состояние Питера очень тревожное. Я уверена, что у него галлюцинации.
Он поднялся и, шатаясь, добрел до каминной доски, и облокотился на нее вытянутыми руками. Он кричал хриплым, осипшим голосом:
Жажда!
Не та, что в глотке
Пусть свирепей и злей
Средь физических мук -
Только она пробила сердце
Христа
Исторгнув единственный дикий крик
"Пить!" за всю Его агонию,
Пока солдаты играли в кости и пьянствовали.
Питер считал себя Иисусом, распятым на Кресте, вместо Дракона, которым он являлся в действительности. Из-за него я сильно нервничала.
Когда он закончил декламировать, силы неожиданно покинули его, и он потерял сознание. Грохот каминного прибора был самым ужасным шумом, который я когда-либо слышала...
Когда я смогу собраться с силами, чтобы вести записи в своем дневнике, боль оставит меня. Я понимаю, что здесь находятся двое людей. Я сама, Женщина, Освещенная Солнцем, пишущая о моих переживаниях. Другая - Лу Пендрагон, животное, умирающее в агонии от жажды.
Я произнесла последнее слово громко, и Питер уловил его. Он пополз ко мне от каминной решетки, хрипя:
И не та мягкая жажда
Что зовет рабочего к вину;
Не телесная жажда
(Будь неладно ее неистовство)
Когда рот полон песка,
А глаза слиплись, и уши
Морочат душу, пока ей
Не послышится,
Вода, вода рядом,
Когда человек ногти вонзает
Себе в грудь, и пьет свою кровь
Которая уже сгустилась
и свернулась.
Он впал в детство. Он думал, что я была его матерью, и подполз ко мне, чтобы его понянчили.
Но когда Питер приблизился ко мне вплотную, он узнал меня, и снова пополз обратно в страшной спешке, как раненое животное, пытающееся убежать от охотника.
Большую часть времени, когда у нас была энергия вообще о чем-то говорить, мы обсуждали как достать еще К. и Г. К. закончился давным-давно. Без Г. вообще нет ничего хорошего. Мы могли отправиться в Германию и достать его; или даже в Лондон, но что-то удерживало нас от поездки.
Я, конечно, знаю в чем тут дело. Для меня необходимо подвергнуться этим мучениям, чтобы я смогла полностью очиститься от плоти.
Однако Питер вообще ничего не понимал. Он с горечью обвинял меня. Мы проходили всю ситуацию заново, снова и снова. Каждый инцидент, с тех пор как мы встретились, рассматривался по очереди как причина нашего несчастья.
Иногда брутальная похоть оживала в его сознании. Он думал, что я - вампир, посланный из Ада, чтобы уничтожить его, и злорадствовал по поводу этой идеи. Я не могла дать ему понять, что я - женщина, освещенная солнцем. Когда ему приходили на ум эти идеи, они пробуждали сходные мысли во мне. Но они оставались только мыслями.
Я боюсь его. Он может застрелить меня в припадке безумия. Он достал пистолет для стрельбы по мишеням, очень старый, с длинными тонкими пулями, и таскает его все время с собой. Сейчас он уже не упоминает больше о немцах. Он болтает о банде гипнотизеров, овладевших им, и внушивших злые мысли его сознанию. Он сказал, что если сможет застрелить одного из них, то разрушит проклятие. Он приказал мне не смотреть на него, как раньше; но я должна быть настороже, чтобы он не напал на меня.
Затем он смешал мой гипнотический взгляд с идеями страсти. Он продолжал повторять:
Взирает пристально и прямо,
Нет нужды ласкать и манить
Ее раба страхом поцелуя,
Ее ужас переходит в него
Зная, что чрево - гадючья матка,
В крапинках и черную полоску
По ржаво янтарным чешуям,
Там его могила -
Вытягивающая жилы скрипучая дыба
На которой он орет - как он орет!
Он испытывал острый восторг от интенсивности своего страдания. Он был дико горд тем, что по его мнению был избран, чтобы подвергнуться более зверским мучениям, нежели те, которые когда-либо можно было представить себе прежде.
Он рассматривал меня как важнейшее орудие этой пытки, и любил меня по этой причине с извращенным дьявольским вожделением. Вся эта ситуация была заблуждением с его стороны, или же это необходимое последствие его превращения в Дракона.
Вполне естественно, что в такого рода деле всегда будут происходить странные инциденты, коих никогда не случалось раньше. Изумительно и ужасно быть уникальным. Но, конечно, он на самом деле не столь уникален, как я...
Мы развели большой костер в бильярдной комнате. С тех пор спали там, если и спали вообще. Мы вызвали официанта из гостиницы, чтобы он снес вниз стеганые одеяла и подушки из спальни, и попросили его оставлять еду на столе.
Но от огня толку мало. Холод пришел изнутри нас. Мы сидели напротив пламени, грея наши руки и лица; безрезультатно. Мы дрожали.
Мы пытались петь как солдаты вокруг лагерного костра, но единственные вырывавшиеся слова были соответствующими. Эта поэма овладела нами. Она заполнила наши души не оставив места ничему, кроме жажды.
Каждая кость в отдельности
Холодна, воплощение стона,
Что разлит из ледяного семени
Неумолимого червя Геенны.
Мы повторяли эти слова снова и снова...
Я не знаю, как одна вещь когда-либо обращается в другую. Мы живем в вечности проклятия. Загадка, как нам вообще удавалось оторваться от огня и подойти к столу или закурить два больших "Честерфильда". Каждое действие - отдельно взятая агония, воздымающаяся до климакса, который так никогда и не наступает. И нет возможности логического завершения или обретения покоя.
Каждый нерв в отдельности
Не спит, и бдит на кривой
Асимптота которой "никогда!"
В гиперболическом "навсегда!"
Я не понимаю, что означают некоторые слова. Но в них есть какое-то очарование. Они дают представление о чем-то безграничном. Смерть стала невозможной, потому что она определенна. Ничто в действительности не может произойти. Я нахожусь в вечном состоянии боли. И все в равной степени - мука. Я предполагаю, что одно состояние перерастает в другое, дабы помешать страданию дойти до крайности. Будет невероятным блаженством, если я смогу испытать нечто новое, хоть и отвратительное. Автор этой поэмы не оставил камня на камне. Все, что приходит мне на ум, не более чем эхо его стонов.
Плоть и дух заодно
Предатели, обернулись черной душой
Ищут место ударить
По жертве, уже настроенной
По одной безмерной тональности раны
Ритм этой поэмы, если оставить в стороне слова, предполагает эту moto perpetuo [вечную - лат.] вибрацию. И по-прежнему остается нервная раздражительность, словно меня намереваются изнурить таким образом. Это просто невыносимо; и единственным избавлением, похоже, будет трансформировать ее в действие. Отрава просачивается сквозь тело в кровь. Меня подмывает сделать что-нибудь действительно ужасающее и безумное.
Каждая капля реки
Крови дрожит и пылает
Отравой тайной и горькой -
Подобно последнему содроганию
Во плоти щербатых кинжалов.
Когда Питер шел через комнату, я увидела его.
С глазами, налитыми кровью и тупо-остекленелыми
Вопящий Малаец бредет, спотыкаясь,
Через свой пораженный ужасом поселок.
Естественно и неизбежно, что он должен убить меня. Я желаю, чтобы ему хватило сил. Покончить со всем разом.
В медицинских книгах сказано, что если человек не умирает тотчас от воздержания, страстное желание медленно выветривается. Я думаю, что Питер уже намного сильнее. Но я так молода, чтобы умирать! Он постоянно жалуется на паразитов у него под кожей. Он утверждает, что может вынести и это; но мысль о том, что тебя довели до безумия гипнотизеры - это больше, нежели любой человек способен вынести...
Я чувствую, что завизжу, если продержусь так еще на мгновение; под этим воплем я не подразумеваю обычный вопль... Я имею в виду, что должна вопить, вопить и вопить и никогда не останавливаться.
Так воет ветер. Лето умерло внезапно - без предупреждения, и мир вопит в агонии. Это лишь эхо стенаний по моей одинокой потерянной душе. Сейчас ангелы никогда уже ко мне не придут. Лишилась ли я своего положения? Я ни на что не обращаю внимания, кроме этой раздирающей на части, колющей, грызущей боли, этого беспокойного, неестественного дрожания тела, и этого злобного копания безумного хирурга в открытой ране моей души.
Мне так нестерпимо, нестерпимо холодно. И еще я не могу вынести вида этой комнаты. Питер лежит беспомощно на диване. Он неотступно следит за мной. Словно боится, что его могут застигнуть врасплох. Это похоже на те времена, когда у нас был порошок. Хотя мы знали, что принимаем его, и предлагали его друг другу открыто, всегда когда мы принимали его в одиночку, мы боялись, чтобы другой не узнал.
Я думаю, у него есть что-то, и он хочет спрятать это подальше, и пытается выпроводить меня из комнаты, так чтобы я не узнала, куда он это положит.
Ну а мне наплевать. Мне неинтересны его частные дела. Я выйду и дам ему шанс. Я спрячу эту книгу в магической комнате, если у меня хватит сил добраться туда. Старик может быть в состоянии дать мне какой-то эликсир. Я не возражаю, если он убьет мое тело; если бы мой дух был свободен, я смогла бы выполнить мое предназначение...
Как только я захлопнула книгу, я услыхала ответный хлопок. Это должно быть дверь, и старик вошел в нее. У него дивный свет в глазах, и он окрашивает в цвета радуги весь мир. Я понимаю, что мое испытание закончено. Он стоит, улыбаясь, и указывает вниз. Я думаю, что он хочет, чтобы я вернулась в бильярдную комнату. Наверное, там кто-то ждет меня; кто-то, кто заберет меня прочь исполнить мое предназначение. Я понимаю сейчас, что я приняла за хлопок, или за закрывающуюся дверь. На самом деле обе эти вещи случились в мистическом смысле; и теперь я осознаю, кто этот старик на самом деле, и что он - отец Мессии...
ГЛАВА VII
ПОСЛЕДНЕЕ ПОГРУЖЕНИЕ
Воскресенье
Церковные колокола подсказали мне, какой сегодня день. Я прошла через другое ужасное испытание. Не знаю, сколько времени пролетело с тех пор, как я спустилась из северной башни. Этот шум оказался на самом деле выстрелом. Я нашла Питера лежащим на полу с пистолетом у бока, и кровь струилась из раны в его груди.
Я немедленно поняла, что мне придется делать. Послать за доктором было невозможно. Скандал с самоубийством мог сделать жизнь здесь невыносимой после того, как выяснят, что это произошло из-за порошка. Бремя должно было лечь на мои плечи. Я обязана выходить моего мальчика и вернуть его к жизни.
Помню, что была слишком слаба, чтобы спуститься из северной башни. Я поднялась на балюстраду и закашлялась от удушья, и соскальзывала вниз, сидя, со ступеньки на ступеньку. И еще я была почти слепая. Мои глаза, казалось, ни на чем неспособны сфокусироваться.
Но в то самое мгновение, когда я увидела, что произошло, моя сила вернулась ко мне, по крайней мере не физическая, а сила природы. Она струилась сквозь меня, как ветер дует через тонкую изодранную занавеску.
Патроны были очень старыми, и порох судя по всему потерял свою силу; пуля отскочила от его грудной кости и скользнула вдоль ребер. На самом деле рана была пустяковая; но он был так слаб, что мог умереть от потери крови. Я достала немного воды, промыла раны, и забинтовала их так хорошо, как только смогла. Когда пришел официант, я послала его за необходимыми лекарствами к аптекарю, и за диетической едой. Впервые я радовалась тому, что была война. Мой опыт работы в Красном Кресте устранил все проблемы.
У него был небольшой жар, соответственно его сильной слабости, и периодически возникал бред. Одержимость этой поэмой все еще захватывала его. Пока я перевязывала раны, он прошептал слабо и полусонно:
Это Она, она, что отыскала меня
В морфяной медовый месяц;
Шелком и сталью меня сковала,
Погрузив с головой в ядовитое молоко,
Ее руки даже сейчас сжимают меня,
Удушая до потери сознания.
- Да, - сказала я, - но я твоя жена, которая любит тебя и собирается ухаживать за тобой во время этой беды, и мы будем жить счастливо после этого во веки веков.
Он улыбнулся слабой и прелестной улыбкой, и задремал...
Среда
Теперь я считаю дни. Наступило бабье лето. Природа изумительна. Я выхожу на небольшие прогулки, когда Питер спит.
Пятница
Трудностей не было никаких, в противном случае мне бы пришлось вызвать доктора не считаясь с риском. Меня беспокоит только, что по мере того, как рана заживает, галлюцинации с манией преследования начинают возвращаться. Я сейчас понимаю, насколько я сама была одержима бредом величия, и как мое желание стать матерью определило его форму.
Но было ли заблуждением то, что я постоянно думала о Бэзиле? Я, казалось, слышала его голос, говорящий, что я исцелена с того самого момента, как забыла о себе, обратившись к моей любови к Питеру; в труд по возвращению его к жизни.
И сейчас, когда я перестала смотреть и чувствовать для себя, я стала способна видеть и чувствовать его с абсолютной ясностью. Теперь нет ни малейшей возможности ошибки.
Все это время он был в состоянии смутно осознавать, что скатывается по темному склону в сумасшествие. Он смешивал свое падение с мыслями обо мне. Он начал идентифицировать меня с фантомом убийственного безумия, который, по его признанию, должен уничтожить его. Призрак беды постоянно вставал перед его лицом; и он начинал повторять жалобно озадаченным голосом, сосредоточив на мне свой взгляд:
Знаешь теперь отчего ее глаза
Так страшно сверкают, разглядывая
Ужасы и мерзости
Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
Смех, схоронивший покой,
Агония за решеткой печали,
Смерть, лишенная мира,
Не само безумие ли она?
Снова и снова он повторял это, и вновь я говорила ему ответ. Я, разумеется, была воплощением соблазнительницы, ангела разрушения. Но это было кошмаром. Я проснулась, и он должен проснуться.
Но он видел не столько меня, сколько свой идеал, как-то связанный со мной, запекшийся словно кровь в форме моего тела. Мои слова не имели значения - его навязчивая идея становилась все сильнее по мере того, как возвращалась его физическая сила.
Она поджидает меня, лениво поглядывая,
Пока луна убивает луну;
Луна ее триумфа близится;
Скоро она пожрет меня целиком.
Ритм этой поэмы все еще в моей собственной крови; но казалось, что он перестал на меня действовать. Я забыла острую личную обиду из-за предыдущей части. Я даже не могла больше вспомнить отдельные строчки. Я была полностью захвачена последними двумя строфами, где тема столь неожиданно менялась.
Я начала осознавать, что именно моя гувернантка имела обыкновение называть Weltshmertz; вселенская печаль, там где "Творение стенает и мучается до сих пор".
Я поняла желание Бэзила - мы должны были предпринять этот ужасающий эксперимент, который довел нас до такой крайности. Мое безумие стало следствием эгоистического тщеславия. Я не была избрана для уникального предназначения. Реализация моего собственного страдания привела меня к заключению, что все остальные находятся в той же лодке. Я смогла даже узреть фальшивую ноту презрения поэта к тем, кто не ощутил величественности своего собственного ужаса.
И вы, вы - чистоплюи пуритане и прочие,
Кто не познал изнуряющей тяги к морфину,
Вопите от презрения, если я назову вас братьями,
Кривите губу, глядя на ярость маньяка,
Глупцы, семь раз обманутые,
Вам она не знакома? Ладно!
Ей и улыбнуться не надо, чтобы
Разорить вас ко всем чертям!
Гордыня Сатаны, в глубине проклятия, сокрушилась, когда он осознал, что остальные находятся в том же бедственном положении - и не претерпев таких извращенных страданий для достижения подобного состояния. Он постигает истину, лишь когда полностью развоплощается в последней строфе.
Морфий всего лишь искра
От того векового огня.
Она же единое солнце -
Прообраз всех желаний!
Все, чем бы вы были, вы есть -
И в этом венец страстного стремления.
Вы рабы звезды Полынь.
Разум, если осмыслить - безумие
Чувство, на поверку - боль.
Каким блаженством было бы в сем усомниться!
Жизнь - физическая мука, болезнь ума;
И смерть - из нее не выход!
Я вижу, что все чувства, хотя это может показаться до какой-то степени случайностью, основаны на боли, потому что она подразумевает двойственность и несовершенство; и природа мысли какого угодно рода должна в конечном счете быть безумием, потому что она выражает отношения между вещами, и никогда вещи в самих себе.
Мне стало очевидно, что скорбь Вселенной вызвана желанием манифестации, и что смерть не может сделать больше, чем подавить одну форму существования в предпочтение другой. Разумеется, impasse [бесстрастно - франц.] совершенно. И кажется нет никакого решения проблемы. Это порочный круг.
В то же самое время, благодаря молчаливому согласию с реальностью, безумная настойчивость в индивидуальной муке притуплена. Сопереживание со вселенским страданием влечет человека к безмятежности определенного мрачного и унылого рода. Оно не указывает нам пути к бегству, если таковые и есть, но делает идею бегства хотя бы гипотетически возможной. До тех пор, пока человек пытается в одиночку выбраться из горящего театра во имя собственного спасения, возникает паника, при которой согласованные действия невозможны. "Каждый сам за себя, и к дьяволу проигравших", - это утверждение не способствует достижению победы. Оно даже не обеспечивает безопасность любого другого человека.
Как быстро я восстановила свое здоровье, когда была, казалось, вынуждена совершенно о нем забыть!
Питер все еще отчаянно стремится спасти себя. "Тот, кто любил свою жизнь, потеряет ее". Я должна посвятить мои волшебно возрожденные способности его спасению. Только вот не знаю, с какого края взяться.
Если бы Бэзил был здесь. Он может знать. Он разработал технику. Все, что я могу - это любить и слепо трудиться. Помимо прочего, здесь должны находиться ангелы, наблюдающие за ним из некоторого измерения, которое я не пытаюсь понять. Почему бы им не опекать и его?
Я всего лишь глупая девочка-подросток, и не заслуживаю ничего иного, кроме как быть выброшенной в корзину для ненужных бумаг. Он - шикарный мужчина со славным боевым прошлым и безграничными перспективами. Не так-то просто увлечь его в преисподню; и они должны знать это.
Я больше не буду напрягать свою глупую головку на этот счет, я буду любить и надеяться.
26 Октября
На долгое время я забыла о своем дневнике. Я была слишком занята Питером. Моя память пугающе плоха. Я похоже не в состоянии сосредоточиться на определенных вещах. Питер окреп. Сейчас он в довольно неплохой форме, берет меня на прогулки, и этим утром учил стрелять фазанов. Это страшно возбуждает. Я действительно подстрелила одного, в самый же первый день. Я наняла одного человека, его жену и дочь, чтобы они приходили и готовили для нас, так что на самом деле мы живем в комфорте (в деревенском смысле этого слова). Я не могла никого вызвать, пока Питер бредил.
Официант из таверны - швейцарец. Он держал свой рот на замке; и я пришла к выводу, что у него нет желания встречаться с полицией.
Я не могу вспомнить, когда Питеру стало лучше: душевно, я имею в виду. Знаю, что я обязана была вести этот дневник должным образом, но как только ему стало лучше, он стал занимать все больше и больше моего времени, и потом мне приходилось сделать так много, чтобы все в доме было в порядке, когда он будет в состоянии подняться.
Я до сих пор не помню, как именно все произошло; но я верю, что улучшение наступило, когда была забыта поэма. Он начал говорить естественно о самых обыкновенных делах. Он был ужасно слаб и разбит, и это пугало его. Он выглядел как обычный выздоравливающий, и признаки возвращения интереса к мирским вещам свидетельствовали об этом. Я перестала быть для него символом. Я была просто его нянькой.
На какую-то часть времени, он вообще забыл, кто я такая.
Он снова мысленно вернулся в армейский госпиталь, в те времена, когда они подрезали ему крылья.
Наш медовый месяц и его последствия расплылись в памяти Питера чернильным пятном. Я не могу сказать, как много он помнит. Иногда он говорит такие вещи, которые заставляют меня думать, что он помнит довольно много.
И затем опять, другие высказывания наводят меня на мысль, что он даже не помнит, что я его жена. Этим утром, например, он заявил: "Я должен отправиться в Лондон, разузнать насчет акта распоряжения имуществом, который я сделаю на тот случай, если когда-нибудь женюсь".
Не прошло и получаса, как он сослался на происшествие из нашей жизни на Капри. Я стараюсь не противоречить ему и не тревожить его расспросами, но очень трудно иногда понять, что делать. Я сама забыла так много всего.
"Как мы вообще туда попали?" И затем, "Где Алиса?" Этот вопрос продолжал неожиданно возникать все время, и я по-прежнему не могла вспомнить ни одну близкую ему или просто знакомую девушку с этим именем.
Я забыла об этом дневнике - случайно нашла его и немедленно начала читать, чтобы освежить свою память.
Большую часть моих записей невозможно прочесть. Я гадала и гадала, прежде чем расшифровала отдельные буквы. И затем, когда я складывала буквы в слова, они оказывались настолько бессмысленными! Я не могла поверить, что все это случилось со мной. Что-то из произошедшего возвращалось медленно; любопытно, но самые необязательные вещи всплывали первыми.
Я была ошеломлена, когда узнала, что Мэйбел Блэк умерла. Я написала ей письмо только вчера. Бедняжка!
И еще то, что касается доктора МакКолла. Я могу с относительной уверенностью поклясться, что этого никогда не случалось. Хотя, судя по всему, это правда; я нашла обрезки платья в пачках голубого "Честерфильда", изжеванные до кашицы...
27 Октября
Мы снова стреляли; но было холодно и сыро. Ни один из нас не был особенно увлечен охотой, и мы были слишком утомлены, чтобы активно двигаться. Питер ничего не говорил, но все это время я чувствовала, насколько ему тошно. Мы так опустошены! Этим днем я обнаружила ту самую статью Зивекинга. Он говорит о том, что ощущаешь, когда идешь по земле после полета.
"Человек испытывает безгранично неприятное ощущение от того, что снова сброшен на землю - и спотыкается даже о самые ничтожные травинки!"
Мы жили так долго в потрясающем темпе, что иная жизнь стала нам нестерпима.
Я больше не чувствую никакой физической потребности в наркотиках. Как раз наоборот, я чувствую замечательную физическую бодрость из-за того, что стала свободной. И еще одна удивительная вещь - возвращение нормального аппетита. Мы ели по пять раз в день, один за сорок человек, вместо сорока человек за одного у Вордсворта. Мы мучили себя голодом в течение многих месяцев и старались наверстать упущенное. И самое восхитительное ощущение заключалось в возрождении земной человеческой любви. Весна вернулась на землю!
Однако даже это не приносило полного удовлетворения. Интервалы между эмоциями у человека ужасающе долги. Я думаю, что наркотики подчеркивают одни вещи; а другие, более важные, они погружают в тень.
Я представляю, что очень тяжело по своей воле расстаться с медовым месяцем и вернуться к обыкновенной жизни. Меня всегда интересовало, как себя чувствует поэт, когда он не поглощен экстазом вдохновения. Вот почему столь многие бросались в омут наслаждений, стремясь выбраться из тени.
Теперь я могу посмотреть правде в лицо. Мы едва спаслись. Мы выбрались из трясины во многом благодаря везению, нежели благоприятному приговору. Но если бы не везение, я не уверена, что нам представился бы еще один шанс. Разумеется, исходя из сложившихся обстоятельств, все это не подлежит обсуждению. От нашего везения могло ничего не остаться, потому что преподанный нам урок был очень жесток.
30 Октября
Дело в том, что мы еще слишком молоды. Мы не задумывались об очевидном. Конечно, нам до смерти наскучило пребывание здесь - листопад, туман, поднимающийся с озера, и окутывающий дом как при газовой атаке. Нам надо поехать в Лондон, посетить театры, и встретиться с несколькими людьми из числа старых знакомых. Я обязательно должна была повидать Мейзи Джекобс, и сказать, как я благодарна ей.
Забавно, я не вспомнить, за что же я должна быть ей благодарна. Но к счастью, все это есть в дневнике.
Питер с каждым днем становится все более молчаливым и мрачным, ровно как и погода. У него, похоже, что-то на уме. Я надеюсь, что он мне скажет, в чем тут дело...
Он оживился за обедом. "Давай-ка отправимся завтра в город, Лу, - предложил он. - Просто возьмем небольшие сумки. Нам не обязательно отсутствовать больше двух или трех дней. То, что нам нужно, так это несколько приличных обедов в ресторане, посещение нескольких представлений, и, возможно, мы соберем компанию, чтобы немного встряхнуться. И, кроме того, охота весьма недурна этой осенью".
31 Октября
До нас дошло только, когда мы сели в поезд, что у нас нет возможности отправиться в "Савой", не имея никакой подходящей одежды. Питер полагал, что будет забавно прошвырнуться в то самое местечко на Грик-Стрит.
Разумеется, будет потрясающе посмотреть на случившееся с новой точки зрения. Он доставит туда сумки, пока я приглашу на обед пару приятных людей. Мы должны дать небольшой обед, чтобы отметить наше прибытие.
Вот наконец-то и Лондон. Я запираю дневник в мой дорожный несессер...
Затем - я понимаю бесстыдство моего поведения, но это у меня в природе... Первый адрес, который я назвала таксисту, был адрес МакКолла. Он выглядел шокированным, когда ему сказали, что я пришла.
- Мой дорогая Леди Пендрагон, - почти прокричал он торопливо. - Я знаю, что вы меня простите. Я ужасно занят этим днем.
(В его гостиной не было ни души.)
- Если вы позволите, я осмелюсь предположить, что вы пришли именно за этим, и я надеюсь, что вы придете и навестите меня вскоре снова. Всегда к вашим услугам, Леди Пендрагон.
Пока МакКолл говорил, он наполовину опорожнил десятиграммовую бутылочку в клочок бумаги, скрутил его как бакалейщик, сунул почти грубо в мою руку, и, кланяясь, выставил меня, тараторя без умолку, на улицу.
Я впала в полуобморочное состояние. Такси все еще ждало меня. Я позвала его, и поехала к "Мадам Даубиньяк". Не знаю почему, но я чувствовала, что мне необходимо лечение. Я вся дрожала с головы до ног. Мне стало еще хуже, когда я вошла: насколько я могла видеть, мадам была столь же шокирована, как и МакКолл.
Затем я оказалась напротив зеркала. Как же так получилось, что за все эти месяцы, глядя на себя, я никогда не видела то, что посторонние замечают мгновенно?
Господи Боже! Это слишком ужасно, чтобы об этом рассказывать. Мое лицо осунулось, оно стало изможденным, бледным и сморщенным. Я выглядела на шестьдесят. Ну да какая мне забота? У меня есть три великолепных понюшки!
Мадам нарядила меня так хорошо, как только смогла. Теперь я выглядела гораздо лучше и чувствовала себя превосходно.
Питера не было, когда я добралась до Грик-Стрит; так что я открыла мой дорожный несессер, записала все это, и сделала несколько понюшек. Единственным источником наших бед в прошлом была наша собственная глупость. Мы не предприняли обычных предосторожностей. На этот раз мы будем настороже...
Питер вернулся вне себя от ярости. Его уличного торговца арестовали. И я пришла на помощь.
"Мы отправимся на обед и прокутим всю ночь напролет".
6 Ноября
Мы договорились о постоянном обеспечении; но дьявольская штука состоит в том, что этот порошок больше не работает. Он вызвал бессонницу, и тому подобное, как обычно, но больше не приносит веселья. Мы перепробовали все виды развлечений. Никакого толка. Быть с героином просто означает притупить боль, которую вызывает его отсутствие. Лучше я объяснить не смогу. И что же нам теперь делать?
(В этом дневнике есть еще три записи; но они неразборчивы, не читаются даже по догадке. Единственные слова, поддавшиеся дешифровке - "сон" в начале первой записи; имя "Бэзил" во второй; и слово "яд" в третьей).
КНИГА ТРЕТЬЯ.
ЧИСТИЛИЩЕ
(Примечание: Аббатство Телема в "Телипиле" - реально существующее место. Оно, его обычаи и члены, а также окружающий пейзаж аккуратно описаны. Обучение, дающееся там, подходит для всех видов духовных кризисов, и служит для открытия и развития "Истинной Воли" любой личности. Тех, кто заинтересуется этой темой, приглашаем связаться с автором этой книги).
ГЛАВА I