На бывших фронтовых дорогах во время поиска мне встречалось всякое – героическое и трагическое. Но то, что я увидел на Украине у старинного города Новгород-Северский, встретилось впервые.
На обрушившемся во время весеннего половодья склоне некогда крутого берега красавицы Десны (притока Днепра) виднелись скелеты коней в седлах, останки их хозяев – кавалеристов в кавказских бурках и с саблями. Редкое зрелище! Как выяснилось, это были разведчики 2-го гвардейского Кавказского кавалерийского корпуса, геройски погибшие в бою с превосходящими силами гитлеровцев 12 марта 1943 года, выполняя в тылу врага особое задание командующего Центральным фронтом генерала Рокоссовского.
Тщательно обследовав останки одного из героев, я обнаружил: медальон (смертный, как их называли), фотокарточку, вырезку из армейской газеты "Вперед", неотправленное письмо матери Зане в Хайбах и листовку, призывающую немцев сдаваться в плен. (Столь редкое среди чеченок женское имя на моем поисковом пути мистически повторилось: мать Даши Акаева тоже звали Зана!)
Эта редко встречающаяся находка была упакована в непромокаемый индивидуальный медицинский пакет, принадлежавший гвардии старшине, командиру взвода конной разведки 3-й гвардейской кавалерийской дивизии 2-го гвардейского Кавказского кавалерийского корпуса Газоеву Бексултану Газимахмовичу.
В медальоне и в неотправленном письме-треугольничке значился адрес: ЧИАССР, Галанчожский район, селение Хайбах Начхоевского сельсовета.
С большим волнением читал я заметку "Кавказские рыцари" из армейской газеты "Вперед". Начиналась она подзаголовком: "Лихие рубаки отец и сын Газоевы. Их сабли остры и кони быстры". Вот что в ней писали:
"Великая Отечественная война свела в один Н-ский полк чеченцев - отца Газимахма и сына Бексултана Газоевых из высокогорного аула Хайбах, где живут счастливые скотоводы на зеленых альпийских лугах, выращивая тонкорунных белых овец, а над ними парят зоркие орлы да перистые облака в голубом небе. Отец добровольно прибыл на фронт к сыну с доморощенными скакунами по кличке Аргун и Хайбах…
Как две капли лучезарного кавказского вина, отец и сын схожи во всем. Статные, красивые, сильные, ловкие и добрые. Оба гвардии старшины. Неистовые весельчаки и храбрые рубаки. У каждого на счету до двух десятков порубанных и несколько десятков раненых фашистов. Их девиз "Наши сабли остры и кони быстры", "За Родину, за Сталина!"
У каждого красуется на груди медаль "За отвагу" и орден "Красной Звезды", торжественно врученный им в День Красной Армии. И в этот праздничный день благодарные кавказцы устроили всему личному составу полка чудный жизнерадостный импровизированный концерт. В сложных условиях войны каждому из нас подарили глоток счастья, радостного домашнего настроения.
Озаренные сияющими улыбками однополчане с доброй завистью и восхищением глядели на лихих горцев, отца и сына Газоевых. Еще бы! На своих горячих рысаках, скачущих во весь аллюр, они продемонстрировали высокий класс джигитовки. Затем каждый из них легко поднял на своих плечах своих коней в полном боевом снаряжении, шутливо приговаривая: "Теперь пусть кони покатаются на нас".
В заключение незабываемого концерта отец и сын, ловко выдернув из ножен сверкающие сабли и широко, как горные орлы крылья, распахнув свои мохнатые бурки, словно соревнуясь, разразились в искрометной кавказской лезгинке, в такт музыке которой бойцы и командиры ударяли в ладоши и кричали "Осса, Осса! Молодцы, чеченцы! Долгих лет вам! Высоких боевых наград!"
Соб. кор., капитан А. Певцов".
А вот его письмо к матери, Зане Газоевой, страшно опечалило.
"Родная мамочка, родные братишки Увайс, Умар, Ясу, Муса, сестренки Мари, Сари, Сана, Минат и Айбика! Стойко примите печальную весть с фронта. Нет больше нашего папочки, кормильца нашего. Казнюсь. Не уберег, и потому сердце мое рвется на части. Волосы поседели от горя. Как же вам жить дальше!? Вы еще малые. Кто вас растить будет? Не было бы войны, я бы заменил отца. А то, кто его знает? Над головой кружат немецкие стервятники, а впереди танки смертоносные. Но что поделаешь? Надо защищать Родину. Изгонять с земли русской погань немецкую. Комдив вручил мне еще один орден – орден Красного Знамени. Посмертно представлен к такому же ордену и отец. По приказу самого генерала Рокоссовского награды его, боевого коня Хайбаха отправят вам. Вас вызовут для вручения. Дорогая мама, идя в военкомат, возьми с собой денежный аттестат. Назначат на детей пенсию до совершеннолетия. Если Аллах оставит меня в живых, вернусь домой с Аргуном. Он, как и я, тоже два раза ранен. Мы с ним неразлучны. В бой – вместе, в огонь – вместе, в воду – вместе. И если суждено – в могилу вместе. Вместе – за Родину! За нашего Сталина!
Мамочка! Наберись сил, успокойся, как можешь, не рви свое нежное сердце. Оно теперь одно на всех. Не плачь, не переживай за нас, за детей. Государство поможет. Наш любимый вождь Сталин поможет!
Отец погиб в тяжелом бою на подступах к Десне в Женский праздник 8 марта. На могиле комдив сказал: "Погиб героем!" Все плакали. Не мог сдержаться и я. Плакал, как в детстве, навзрыд.
Вот прогоним проклятого врага, тогда я поставлю на могиле отца огромный чурт, такой, как у дедушки в Хайбахе, и золотыми буквами напишу: "Спи спокойно, отец! Перед тобой я в вечном долгу. Твой старший сын Бексултан".
Мои родные, дорогие, любимые: мамочка, Увайс, Умар, Ясу, Муса, Мари, Сари, Сана, Минат и Айбика, писать больше нет ни сил, ни времени. Звучит сигнал "К бою!" Аргун знает этот сигнал. Бьет копытом. Зовет меня. Письмо отправлю после боя. Прощайте! Прощайте! Обнимаю и целую Вас, любящий Бексултан.
12 марта 1943 года. Украина. Десна".
КАК ИСЧЕЗЛО ЦЕЛОЕ СЕЛО
Как и заведено у нас в штабе поиска, о найденном герое я поспешил сообщить на его родину. Для того чтобы это сообщение привлекло внимание почтовых работников и быстрее попало адресату, письмо послал открытым, с грифом "Особо важное. Найден герой".
"Уважаемая Зана Газоева! Мне суждено было прикоснуться к праху Вашего сына Бексултана и к светлой памяти Вашего мужа Газимахмы, геройски погибших в марте 1943 года на Украине. Вы, наверное, уже знаете об этом по извещениям из Министерства обороны или из военкомата. У меня есть фотокарточка и документ Бексултана. Откликнитесь. Подробности при встрече.
Москва, Гоголевский бульвар, 4, С.С. Кашурко".
Ответ пришел незамедлительно из Грозного со штампом адресного бюро: "Населенного пункта Хайбах в ЧИАССР нет".
Не может быть!.. Еще раз внимательнейшим образом изучаю "смертник" и неотправленное письмо...
Я немедленно вылетел в Чечню. Ведь бывали случаи, когда нерадивые бесчувственные работники почты ленились доставлять письма в труднодоступные хутора или аулы. Присылали отписки: "Нет. Не значится. Неизвестно" и т.д. А побываешь на родине героя, находишь и родных, и родственников, и соседей.
В Грозном крайне настороженно встретил меня первый секретарь Обкома КПСС Доку Гапурович Завгаев:
– Верно. Хайбаха в республике нет. Ни в справочнике, ни на карте. Да что вам дался этот Хайбах? Ну, был до войны. А в войну его не стало. Сгорел...
– А люди, жители где? Где мать героя, где его братья и сестры?
Доку Гапурович ахал, охал, и так и сяк уклонялся от ответа, потом нехотя выдавил:
– И люди сгорели. При депортации сожгли. Ну, зачем ворошить старое? Что было, то уже травой поросло.
– Там мать героя, надо сообщить...
– Кому? Праху? – съязвил он.
– Да, праху! Дайте вертолет, я полечу. Как это так – сожгли?! – возмутился я. Отец и сын за Родину жизнь положили, а их родных, самых близких людей сожгли! Не в прифронтовой полосе, а за две тысячи километров от фронта!
– Не кипятитесь, – спокойно ответил глава обкома партии. – Все сделано по Указу самого Верховного, Сталина. Говорить и писать об этой истории запрещено. Понятно?
Но я не отступал. Взывал к совести. Требовал. И Завгаев сдался:
– Дам вертолет. Лети хоть в... тартарары!
Вертолет выделили. Маломощный. Летчики сказали, что в горах над бывшим Хайбахом турбулентное движение воздушных масс, вертолет не удержится, ударится о скалу, и все действительно могут полететь в тартарары, как сказал Завгаев. "Тогда и вы будете "без вести пропавшим"… – предупредили они.
За разрешением и изучением архивных документов о трагедии в Хайбахе пришлось вернуться в Москву. Документы специальной комиссии ЦК КПСС, которую возглавлял зам. зав. отделом административных органов ЦК Тикунов В.С., были в единственном экземпляре и хранились под семью замками у заведующего общим отделом ЦК Болдина В. И. Пришлось обращаться к самому Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Он дал разрешение. Спасибо ему.
Обогатившись очень важной секретной информацией, я вылетел в Грозный. Весть о моем твердом намерении заняться Хайбахом мигом облетела республику. В гостиницу ко мне потянулись люди, корреспонденты радио и телевидения. Все умоляли не отступать от намеченного: "Мы на руках тебя понесем в Хайбах!" Дороги и тропы тогда же, в 1944
году, оказывается, были разрушены (взорваны), чтобы не было доступа в запретную зону.
Видя такой необычный поворот дела, председатель Чечено-Ингушского Совета Министров Сергей Мажитович Беков, ингуш, предложил создать чрезвычайную комиссию по расследованию геноцида в Хайбахе. В нее добровольно вошли: очевидец сожжения людей в Хайбахе, в то время бывший заместитель Наркома Юстиции республики Дзияудин Мальсагов, прокурор Урус-Мартановского района, член Президиума Верховного Совета ЧИАССР Руслан Цакаев, член оргкомитета по восстановлению Ингушской автономии Салам Ахильгов, и учитель истории средней школы селения Гехи-Чу Саламат Гаев. Председателем комиссии единогласно избрали меня. Назвался груздем...
И вот 22 августа 1990 года выделенный нам Кабардино-Балкарией мощный вертолет "МИ-8" взмыл над Грозным и лег курсом на Хайбах, на высоту 2100 метров над уровнем моря.
Прильнув к иллюминатору, я заметил, как по склонам гор вверх взбирались цепочкой, словно муравьи, мужчины. Шли они, как мне сказали, уже вторые сутки. "Такое массовое восхождение на высокогорное плато совершалось впервые", – сказал Цакаев.
Любуясь сказочной красотой девственной природы, кто-то воскликнул: "Глядите, это же рай земной!" – "А вон там, выше – ад людской", – проронил угрюмо молчавший Мальсагов.
– По курсу родовая Башня. Это Хайбах! – объявил пилот.
– Не Хайбах, а мертвое царство, – печально поправил Мальсагов.
Совершая круги над этим безмолвным царством, вертолет по настоятельной просьбе Мальсагова завис над черным пятном с торчащими обгорелыми столбами бывшей конюшни колхоза имени Лаврентия Берия, где произошла в феврале 1944 года дикая расправа над мирно жившим населением тихого высокогорного аула. Вглядываюсь в это черное пятно. Стало не по себе. Жуткие импульсы исходили от него. Перевел взгляд на одиноко стоящую, как бессменный часовой, сторожевую башню, немую свидетельницу сожжения более семисот некогда жителей древнего Хайбаха.
Сделав маневр над плотно зажатым скалами плоскогорьем, вертолет плавно приземлился у тоскливо журчащей средь трав и цветов реки Гехинка.
Я ВИДЕЛ РЫДАЮЩИХ ГОРЦЕВ
Сдержать душевный порыв уже не было терпенья, и я кинулся вслед за Мальсаговым. Сделав несколько шагов по колышущемуся черному пепелищу, я почувствовал, что мои ноги основательно увязли в мертвецки дышащей трясине человеческих костей, прикрытых пеплом от сгоревшей соломенной крыши.
...Стало страшно. Жутко. Я попытался повернуть обратно, но что-то вроде капкана цепко держало мою правую ногу. В ужасе я с силой выдернул ее. Оказывается, она провалилась в грудную клетку обгоревшего человека. Потрясенный, не замечая подходящих ко мне людей, я разгреб руками тонкий слой пепла и увидел женский скелет с уцелевшей пышной косой, до которой огонь не сумел добраться только потому, что она на нее упала, прикрыв своим телом. "Это моя жена!" – услышал я судорожный вскрик. Седой, как лунь, старик Ерохан Сатуев, дрожащими руками держа у сердца некогда пышную косу жены, не смог сдержать слез: "Аминат!.. наконец-то мы встретились..."
Отступив назад из этого кромешного ада, Дзияудин Мальсагов, сильно волнуясь, стал рассказывать потрясенным горцам о том, что ему пришлось пережить на этом месте 46 лет назад, когда он, будучи заместителем наркома Юстиции, прикомандированным в помощь работникам НКГБ депортировать чеченцев в Казахстан, стал невольным свидетелем этого варварского геноцида. Затем обвинительные факты привел Саламат Гаев, много лет посвятивший сбору данных об этой карательной акции. Воспоминаниям не было конца. Они говорили о своих детях, матерях и женах, отцах и дедах, сгоревших здесь заживо. Слушая их, я чувствовал, как гнев и кровь вскипали в моем сердце. И стыд. Стыд... Не хотелось верить, что такой ужас вершился в нашей хваленной социалистической державе, в "самой гуманной и свободной"! Пройдя все круги ада, убитые горем старики-чеченцы находили в себе силы, в который раз переживая незабываемое, рассказывать о постигшем их родных и близких злодействе.