Был отдан строгий приказ не спускаться ниже 500 футов, хотя Бадер не обращал на него внимания, летая на той высоте, какая ему нравилась. Его излюбленным трюком стала замедленная бочка на высоте 50 футов. Самолет при этом обычно проваливался, а мотор в перевернутом положении норовил заглохнуть. Фокус заключался в том, чтобы не врезаться в землю, а особый смак такому маневру придавало то, что за него можно было попасть под суд.
Однажды самолет Стефенсона во время медленной бочки резко провалился, но, к счастью, это происходило вдали от холмов Кенли, и у него было достаточно места, чтобы выровнять самолет. В другой раз у него отказал мотор, и он был вынужден совершить аварийную посадку возле большой сельской усадьбы. Бадер приехал, чтобы забрать его, и познакомился с дочерью хозяина поместья — живой симпатичной темноволосой девушкой, которую мы назовем Патрисией. Симпатии оказались взаимными, и вскоре после этого они начали встречаться.
Постепенно горячность Бадера начала смягчаться. Другие пилоты в сложные моменты терялись и могли натворить глупостей, зато Бадер даже в обстановке, когда счет шел на доли секунды, не терял хладнокровия. Он точно знал, что следует сделать, и выполнял требуемый маневр с предельной аккуратностью.
У летчиков были и другие развлечения, например, крикет. В начале июня Бадера призвали играть за сборную ВВС. Он сумел отличиться, а немного позднее Дэй сообщил ему, что выбирает его в качестве ведомого на празднике в Хендоне..
«Тайме» утверждала, что в день шоу на аэродроме Хендона собралось 175000 человек. Кроме того, «тысячи зрителей собрались на окрестных холмах и полях». День был солнечным, и они увидели великолепный спектакль. Гвоздем программы стал полет Дэя и Бадера на «Геймкоках». Та же самая «Тайме» не жалела превосходных степеней для описания «самого захватывающего зрелища на празднике в Хендоне».
Лейтенант Бадер стал настоящим плакатным героем — отважный летчик, блестящий игрок в регби и крикет, писаный красавец, каким он появлялся на танцах: в синих брюках, короткой форменной куртке с лацканами из синего шелка и сверкающими пуговицами. Многие молодые женщины тосковали по нему и отчаянно пытались познакомиться. Время от времени он обзаводился спутницей: та же самая Патрисия, тихая голубоглазая Хильда, маленькая блондинка Джун. Самым главным для него по‑прежнему оставались полеты и спорт, он не слишком наслаждался любовными приключениями.
Команда воздушных акробатов полетела на север в Крамлингтон для нового шоу. По пути назад Бадер нарушил приказ, вышел из строя и в течение часа скользил над самой землей по долинам. Когда они сели, Дэй прочитал Бадеру сердитую лекцию о летной дисциплине. Однако Бадер пустил в ход свою обаятельную улыбку, и весь гнев командира сам собой улетучился.
Через пару недель в штабе он узнал, что его фамилия внесена в так называемый «Лист А» — список молодых офицеров, которых предполагается направить служить в колонии. Это не имело никакой связи с его нарушениями. Каждый летчик, проведя год в эскадрилье, отправлялся служить «за море». Осенью Бадера должны были направить в Ирак. В конце лета в Олдершоте во время мачта по крикету он в разговоре с майором авиации Брайаном Бейкером, командиром 32‑й эскадрильи, с досадой сказал, что это его последняя игра в Англии. Бейкер возразил:
«Я так не думаю. Вероятно, вас не отправят до следующего года».
Бадер сразу захотел узнать, почему он так считает, и Бейкер сообщил, что командование хочет оставить Бадера в Кенли на зиму, чтобы дать сыграть за сборную Англии по регби.
Бадер почувствовал приятное возбуждение. Регби в Англии был больше, чем просто спорт. Сначала он думал, что эта новость оказалась «слишком хороша, чтобы быть правдой». Но несколько человек отправились в колонии, а он остался.
Наконец 23‑я эскадрилья получила истребители Бристоль «Бульдог» для замены «Геймкоков». «Бульдог» был новейшим английским истребителем. Его скорость равнялась 176 миль/час. Однако самолет имел и кое‑какие недостатки. Например, был не таким маневренным, как «Геймкок». Более тяжелый, «Бульдог» имел склонность во время медленной бочки проваливаться вверх колесами. Пилотаж на малой высоте был строжайше запрещен, хотя кое‑кто из пилотов этот запрет игнорировал. Но вскоре один из летчиков врезался в землю и погиб.
Майор Уоллет покинул эскадрилью, и временное командование принял Гарри Дэй. Но тут разбился еще один летчик. Дэй собрал остальных и прочитал им лекцию о фигурах высшего пилотажа на малой высоте. Он сказал:
«Боевые наставления говорят, что вам не следует заниматься высшим пилотажем на высотах менее 2000 футов. Ладно, вы знаете мое мнение о различных наставлениях. Они написаны для того, чтобы глупцы их исполняли, а умные люди с ними советовались. Если вы теперь решите заняться высшим пилотажем ниже 2000, я вам это запрещаю. Если вы решите игнорировать мой совет, вы должны делать это там, где вас не видит никто из старших офицеров. И запомните три вещи. Прежде всего, четко представьте в уме, что именно вы собираетесь сделать. Потом строго следуйте своему плану. Держите нужную скорость, чтобы не свалиться в штопор или не потерять высоту. Единственное, о чем вам следует беспокоиться, — чтобы не отказал мотор. Если он встанет, — вы погибли. Но если мотор вызывает у вас какие‑то сомнения, — немедленно прекращайте полет».
Это был очень разумный совет, хотя и несколько двусмысленный. Однако Дэй не собирался воспитывать «салонных» летчиков. Он хотел подготовить к войне смелых и решительных парней. Иначе не было смысла в существовании Королевских ВВС. Кроме того, пилоты не имели обыкновения забывать советы Гарри Дэя.
А вот лейтенант Бадер о них забыл. В ноябре командир звена заметил, как он занимается пилотажем на малой высоте, и немедленно настучал командиру эскадрильи. Дэй вызвал Бадера на ковер и дал ему хорошую взбучку, посоветовав следить за собой и не попадаться. После нотации Бадер вышел, гадая, почему же Дэй не наказал его всерьез. Бадер вступил в опасный период, когда летчик превращается в самоуверенного нахала. Впрочем, через него проходят почти все пилоты. Успехи в Хендоне заставили Бадера забыть об осторожности. Несколько раз он слышал лестные отзывы о «блондине из Кранвелла» и попросту зазнался. Но Дэй видел глубже остальных и распознал под маской самоуверенности ранимую чуткую натуру. Может, следовало наказать Бадера сильнее? Его нельзя было заставить, в этом случае Бадер просто уперся бы. Наверное, все‑таки следовало проявить побольше жесткости, тогда Бадер мог исправиться сам. Но где гарантии? К тому же, у Дэя было более чем достаточно других забот, когда он отбыл в отпуск.
Так получилось, что замечание Дэя насчет «хвастовства» дало Бадеру толчок, вроде того, что он получил от Халахана в Кранвелле. Бадер начал следить за тем, что говорит, и стал воздерживаться от наиболее рискованных трюков в воздухе. Из Южной Африки прибыла регбийная команда «Спрингбокс», чтобы провести в Англии несколько матчей, и Бадеру пришлось тренироваться более интенсивно, чем раньше. Он хотел ухватить свой шанс.
По субботам он играл за «Арлекинов», зная, что за ними следят тренеры. Поэтому большим разочарованием для него стало, когда он понял, что перетренировался и играет хуже, чем может. Другие пилоты попытались его переубедить, говоря, что неприятности быстро кончатся, как только тренеры назовут состав команды вооруженных сил на матч со «Спрингбокс». В последние годы полузащитником сборной Англии играл представитель флота. Поэтому, если тренеры команды вооруженных сил выберут на эту позицию Бадера, то, скорее всего, он будет играть и за сборную страны.
В конце ноября стал известен список команды вооруженных сил, где числился и «лейтенант авиации Д. Бадер». Он радовался так же, как в тот день, когда увидел свое имя в списке 15 лучших выпускников школы. Такая же переполняющая все существо радость, но более глубокая. Несколько дней он словно на крыльях летал, и в субботу играл, как никогда. Во втором тайме он врезался в огромного «спрингбока», который прорывался к линии, и сбил его на землю. Но при этом Бадер сломал себе нос. Южноафриканцы должны были играть со сборной Англии через 3 недели, но Бадер как‑то не подумал об этом. Слишком велика была ставка.
В следующую субботу он снова играл за «Арлекинов», но при этом даже не потрудился защитить свой нос. Хотя Бадер старался держаться аккуратно, остаток уик‑энда он провел в тягостных раздумьях относительно неправильной формы носа.
Утро понедельника 14 декабря 1931 года было тихим и солнечным. Лишь редкие облачка плыли на высоте 4000 футов. Около 10 утра Бадер наслаждался, выделывая различные фигуры высшего пилотажа неподалеку от аэродрома, когда увидел 2 взлетающих «Бульдога». Он вспомнил, что два пилота, Филлипс и Ричардсон, собирались лететь на аэродром Вудли около Ридинга, чтобы встретиться с братом Филлипса, который пытался организовать там аэроклуб. Бадер пристроился к ним, и через полчаса троица села на траве в Вудли. В здании клуба несколько молодых пилотов пили кофе и о чем‑то лениво трепались.
Они задали Бадеру, считавшемуся звездой Хендона, несколько вопросов по высшему пилотажу, а потом кто‑то предложил устроить демонстрацию над аэродромом. Бадер отказался, так как не испытывал никакого желания. В Хендоне спектакль устраивали на «Геймкоках», а «Бульдог» для этого не слишком подходил. Вопрос заглох сам собой, но, когда они собрались улетать, какой‑то юноша снова попросил. Бадер снова отказался, кто‑то ухмыльнулся, кто‑то проворчал насчет «хвастунов». Бадер решил, что ему бросили вызов.
Ричардсон взлетел первым, практически сразу за ним Бадер. Когда Филлипс отрывался от земли, Бадер свечой пошел вверх, перевернул самолет, выполнил петлю и пошел поперек аэродрома над самой землей. Толпа молодежи, собравшаяся у здания клуба, следила за ним. Над самой травой «Бульдог» попал в полосу теплого воздуха, мотор взревел, и самолет резко бросило в сторону. Его нос неожиданно задрался вверх, и «Бульдог» начал переворачиваться вправо.
Он попытался парировать вращение ручкой… педалями удержать носовую часть в поднятом положении. Но тут самолет перевернулся вверх колесами. Ручку дальше… и прибавить газ, чтобы мотор не заглох. Бадер почувствовал, что самолет начал падать.
Ручку резко в сторону. Крылья «Бульдога» встали вертикально, уставившись на солнце. Самолет падал слишком быстро. Бадер успел перевернуть его в нормальное положение, но тут конец левого крыла чиркнул по земле, и самолет клюнул носом вниз. Пропеллер и капот врезались в землю, мотор тут же оторвался и улетел прочь, подняв облако пыли. «Бульдог» смялся, точно бумажный. Но привязанный к своему креслу Бадер ничего не чувствовал. Только ужасный грохот…
Все на аэродроме замерло, лишь клубящееся облако пыли быстро поднималось вверх. Когда пыль немного рассеялась, люди сорвались с места.
Глава 4
Когда шум стих, установилась необычайная, странная тишина. Кабина перевернулась. Все выглядело странно перекошенным. Вероятно, он потерпел аварию. Но это была только смутная догадка, не слишком его волновавшая. Гораздо больше Бадера занимала острая боль в спине. Потом она медленно утихла, сменившись каким‑то оцепенением. Бадер висел на привязных ремнях, безразлично оглядывая кабину. Ничего больше он не видел.
Постепенно его сознание начало проясняться, и он понял, что колени страшно болят, словно он разбил обе коленные чашечки. Бадер опустил взгляд и отметил, что обе ноги на месте. По крайней мере, правая. Он не мог видеть левую ногу и забыл о ней. (Ее зажало прямо под разбитым креслом, и Бадер просто сидел на ней.) Правая нога была нелепо вывернута, белые кальсоны на колене были разорваны. Кровь толчками выплескивалась из маленьких ранок и текла по ноге. Все колено было покрыто кровью, и что‑то торчало из него. Очень похожее на педаль управления. Довольно странно. Бадер воспринимал все происходящее несколько абстрактно. А потом ему в голову пришла совершенно дикая мысль: «Черт побери! Я ведь не смогу играть в регби в субботу!»
Потом он решил, что это не столь важно, и стал ждать. Теперь он обратил внимание на то, что происходит вокруг. Услышал голоса, шаги, однако все это казалось приглушенным и далеким.
Человек в белом халате появился рядом с кабиной. Прямо рядом с локтем. Бадер видел лицо, белый халат и руку со стаканом. Незнакомый голос произнес:
«Вот вы где, сэр. Выпейте глоток бренди». (Это был официант клуба.)
Бадер автоматически ответил:
«Благодарю вас, нет. Я не пью спиртного».
Человек нагнулся, чтобы помочь ему, и увидел кровь, залившую всю кабину. Он сразу побледнел, отшатнулся назад и поспешно выпил бренди сам.
Вместо него появился высокий розовощекий молодой человек. Он нагнулся над Бадером и принялся расстегивать привязные ремни, что‑то успокаивающе приговаривая. Тут Бадер на какое‑то время потерял сознание.
Это был Джек Краттенден, студент‑австралиец, обучавшийся полетам в клубе. Он обнаружил, что не может вытащить Бадера из разбитого самолета. Джек начал разбрасывать обломки, остальные пришли ему на помощь. Кто‑то принес кусачки и отрезал перепутавшиеся растяжки. Бадер очнулся и почувствовал, что Краттенден бережно поднимает его.
Забытье то подкатывало волнами, то снова отступало. Бадер лежал на траве. Кто‑то снимал летные сапоги. Руки Краттендена что‑то делали с правым коленом. Вскоре он тоже был весь перемазан кровью. Бадер не чувствовал боли. Немного погодя хлопнули белые дверцы с красными крестами. Бадер догадался, что это была машина скорой помощи.
Затем он лежал на носилках, и люди перебинтовывали его ноги. Бадер попытался сесть, но не смог приподняться и принялся с интересом следить за остальными. Его брюки куда‑то пропали, и пальцы Краттендена, казалось, лежали прямо в его правом бедре. (На самом деле он пытался зажать бедренную артерию.) Через пару минут Бадер почувствовал, что автомобиль двинулся, и решил выглянуть наружу. Он сказал Краттендену:
«Слушай, я сейчас поднимусь. Я хочу выйти отсюда».
Он уже начал приподниматься на локтях, но Краттенден успокоил:
«Не волнуйся. Это не затянется».
Бадер капризно произнес:
«К черту. Я намерен выйти отсюда. Это чертовски глупо». «Он снова попытался подняться, но Краттенден силой уложил его обратно. Бадер почувствовал странное раздражение. Он заерзал на носилках и ударил правым кулаком Краттендена в челюсть. Но удар получился слабым. Краттенден усмехнулся и сказал:
«Полегче, парень».
Ударив его, Бадер внезапно почувствовал себя крайне глупо. Но честь была спасена. Он сделал надлежащий жест. После этого он потерял всякий интерес к происходящему. Он откинулся на носилки и забылся.
Машина скорой помощи быстро проехала через Ридинг и остановилась у травматологического отделения Королевского Беркширского госпиталя. Через минуту Бадер уже лежал на столе, и дежурный врач перевязывал ему артерию и промывал размозженные ноги. Правая нога была почти оторвана в колене. Кости левой голени разлетелись на мелкие кусочки. Раны были перепачканы маслом и грязью. Пульс пациента становился все слабее. Врач поспешил дать ему стимулятор сердечной деятельности. Врач наложил лубки на обе ноги, а потом по внутреннему телефону позвонил медсестре Торнхилл в палату:
«Поступил молодой человек с множественными ранениями, шоком и потерей крови после авиационной катастрофы. Постарайтесь его согреть, чтобы снять шок. Я думаю, много мы сделать не сможем». (Сестра Торнхилл знала, что после таких предупреждений пациент часто прибывал уже мертвым.) Вскоре они привезли Дугласа. Он был без сознания. Его обложили бутылками с горячей водой и накрыли несколькими одеялами. Тело было очень холодным.
Дежурный хирург быстро осмотрел его. Выпрямившись, он сказал, что сейчас оперировать нельзя. Может быть, попозже, если он выживет, но на это надежд не было.
Торнхилл вспомнила, что Леонард Джойс, вероятно, лучший хирург Англии, в этот день оперирует в госпитале, и она позвонила в операционную. Однако ей сообщили, что Джойс только что ушел. Торнхилл побежала в приемный покой и увидела, что Джойс одевается. Она сказала:
«Извините меня, мистер Джойс, но мы только что получили молодого офицера‑летчика после авиационной катастрофы. Не могли бы вы посмотреть его?»
Остальное было очевидно. Она ассистировала Джойсу во время многих операций, и он понимал медсестру с полуслова. Джойс сбросил пальто и пошел следом за ней в палату. Осмотрев Бадера, Джойс сказал, что остается. Если пациент выйдет из шока, он будет его оперировать. Летчик молодой и сильный. Им следует попытаться.
Когда Гарри Дэй позвонил в госпиталь из Кенли, ему ответили крайне уклончиво. Он понял, что Бадер умирает. Тогда Дэй отправил телеграммы Джесси в Спротборо и Сирилу Бэрджу, который находился в Олдершоте и мог появиться в госпитале буквально через час.
Около 14.00 сестра Торнхилл заметила, что дыхание пациента становится более заметным, а пульс более сильным. Постепенно состояние Бадера начало улучшаться. Джойс приписал это хорошему физическому состоянию. В 15.30 он решил сделать операцию и для начала отправил пациента в рентгеновский кабинет.
Уложенный на операционный стол, Бадер видел белый потолок и множество ламп над собой, но не сознавал, где он, хотя ощущал больничные запахи. Потом человек в белом халате хирурга наклонился над ним и сказал:
«Хэлло, старик. Я вижу, у тебя была небольшая авария. Не беспокойся. Лежи смирно, и скоро мы тебя поправим».
Бадер мутно глянул на него и пробормотал:
«Не давайте мне наркоз. Я могу потерпеть».
«Не беспокойся, все будет хорошо», — заверил его хирург. Он буквально излучал теплоту и спокойствие.
Потом Бадер не мог вспомнить, как ему дали наркоз. Когда он отключился, принесли рентгеновские снимки, и Джойс принялся рассматривать еще мокрые листы на свет. Сначала правая нога. Здесь решение было принято моментально. Джойс повернулся к сестре и сказал:
«Ее придется ампутировать».
Относительно левой ноги он заколебался и решил ее пока не трогать. Снимки туловища и головы показали, что сломаны два ребра. Лицо Бадера было сильно поцарапано, а зуб пробил верхнюю губу.
Джойс работал быстро. Пациент был слишком слаб для длительной операции. Единственный шанс заключался в том, чтобы слегка подштопать его. Только так можно было выиграть гонку у смерти. Джойс быстро ампутировал правую ногу выше размозженного колена, что было просто, так как нога оказалась почти оторвана. Потом он занялся левой ногой. Джойс тщательно прочистил рваные раны, надеясь, что инфекция не будет занесена. Бадер был почти мертв, когда его отвезли в отдельную палату. Джойс начал работать, чтобы вывести его из послеоперационного шока.
Сирил Бэрдж приехал в госпиталь и стал ждать. Около 9 вечера Бадер был еще жив, однако шок высасывал из него последние силы, пульс почти пропал, тело было холодным, он лежал без сознания. Джойс сказал Бэрджу, что не уверен, доживет ли пациент до утра. Старшая сестра отвела Бэрджа в комнату, чтобы он мог вздремнуть, пообещав разбудить, если будет нужно. Он рухнул на постель прямо в одежде.
Около 2 ночи медсестра разбудила его и мягко сказала:
«Будьте любезны спуститься вниз».
Бэрдж поднялся и последовал за ней, не говоря ни слова. Рядом с палатой стояли две девушки, обе плакали. Это были Хильда и Патрисия. Бэрдж просунул голову в палату и увидел двоих врачей в белых халатах и двоих медсестер, склонившихся над кроватью. Один из врачей увидел Бэрджа, вышел в коридор и прошептал:
«Не будете ли вы любезны подождать снаружи? Кажется, ему лучше».
Через полчаса врач вышел еще раз и сказал, что они могут пойти отдохнуть. Он вызовет их, если что‑то случится. Девушки ушли. Бэрдж отправился в свою комнату, но через час его снова вызвали. Когда он пришел, врач сказал, что пациенту внезапно стало лучше, и Бэрдж в очередной раз отправился спать.
Утром Бадер все еще был жив, хотя всем казалось, что это ненадолго. Приехала его мать миссис Хоббс, однако она была так измучена, что старшая сестра увела ее отдыхать и дала успокоительное. К вечеру Бадер еще цеплялся за жизнь, но в полночь врачи снова вызвали Бэрджа, а потом отправили отдыхать. Утром пациента отделял от смерти все тот же тонкий волосок. Он так и не пришел в себя после операции. Джойс сказал Бэрджу, что если Бадер продержится еще сутки, то появится надежда, если только в левой ноге не возникнет сепсис. Существовала даже возможность, что удастся сохранить ее.
Через 24 часа глаза Бадера медленно открылись. Он словно родился заново, жил, не зная, что значит жить, не знал даже, как его зовут. Солнечный свет заливал комнату. Он видел какие‑то предметы, но не понимал, что это. Потом до него медленно дошло: кремовый потолок, белые простыни. У окна, спиной к нему, стоит высокая девушка в белом платье и красной накидке. Он вернулся к жизни, не испытывая никакой боли, никаких забот, никаких воспоминаний о прошлом. Спустя некоторое время Бадер пробормотал:
«Какого черта я здесь делаю?»
Сестра Торнхилл обернулась и подошла, улыбаясь. Бадера поручили ей как «особого пациента», и она провела у его постели почти все это время. Он понял, что ей около 25 лет, у нее симпатичное волевое лицо, и она довольно привлекательна.
«Вы очнулись, не так ли?» — ее голос был красивым и глубоким. Бадер безмятежно глядел на нее.
«Вы попали в аварию», — добавила сестра.
«Аварию?»
«Да. Вы разбились на самолете».
«В самом деле? Это чертовски глупо».
Торнхилл рассмеялась и сказала, что ей нужно идти, так как мистер Джойс хотел осмотреть Бадера, как только он очнется.
Он не знал, кто такой мистер Джойс, и его не волновал визит Джойса. Бадеру вообще все было безразлично. Его больше беспокоила слишком толстая повязка, так как он помнил, что такую повязку наложили Дерику, когда тот сломал ногу и ее пришлось загипсовать.
«Наверное, я тоже сломал ногу», — подумал он. Но это было не слишком серьезно.
Дверь открылась, и вошел Джойс. Однако Бадер не узнал его.
«Хэлло, рад видеть, что вы очнулись», — сказал Джойс.
Бадер вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Джойс весело хмыкнул, а потом решительно произнес:
«Мне очень жаль, старина, но нам пришлось ампутировать вам правую ногу».
Бадер спокойно смотрел на врача и молчал. Он слышал слова, однако они ничего не означали. Он вежливо произнес:
«Все нормально. Я надеюсь, это не будет беспокоить меня».
Торнхилл наклонилась над ним, чтобы Бадер не мог ничего видеть. Джойс сдвинул одеяло и начал разматывать повязки. Это вызвало первую реакцию Бадера: в нем вдруг проснулось любопытство, и он тоже захотел увидеть поврежденную ногу. Однако он не хотел рассматривать ее, пока в комнате есть еще кто‑то.
Джойс сначала осмотрел правую культю. С ней все обстояло нормально. Затем он снял повязку с левой ноги и увидел красную опухоль — признак сепсиса, а также серые пятна гангрены. Хирург снова забинтовал ногу и улыбнулся Бадеру:
«Скоро мы снова увидимся».
Он пошел переговорить с миссис Хоббс и Сирилом Бэрджем.
Как только дверь закрылась, Бадер приподнял одеяло и увидел. Да, так оно и было. Короткий обрубок бедра с окровавленной повязкой на нем. Так и должно все это выглядеть. Они не стали надевать пижаму. Бадер поспешно опустил одеяло, даже не взглянув на левую ногу.
Миссис Хоббс рухнула в кресло, когда Джойс сказал ей, что придется ампутировать вторую ногу. Она впала в истерику и стала кричать, чтобы они оставили Дугласа в покое. Она сама станет за ним ухаживать.
Джойс нашел Сирила Бэрджа и четко обрисовал ему ситуацию. Юноша наверняка умрет, если оставить левую ногу. Он может умереть от шока во время операции, когда ее будут ампутировать, но это единственный шанс. Решать следует немедленно. Бэрдж кивнул.
Дверь открылась, и в палату вошел Джойс. Он сказал:
«Мы изо всех сил старались спасти вашу левую ногу, старина. Мне очень жаль. Она должна беспокоить вас, поэтому мы вас ненадолго усыпим».
«Все нормально, док», — пробормотал Бадер совершенно безмятежно. Все это его ничуть не беспокоило. Другие люди занимаются своим делом, а его просто несет потоком.
Пришел дородный человек в желтом пуловере. У него были большой нос и румяное лицо. Он вел себя очень шумно и развязно. Это был анестезиолог Парри Прайс, отставной морской офицер. Он сразу рявкнул:
«А ты прекрасно выглядишь, старик. Давай глянем, сколько ты весишь».
«Около 72 килограммов».
«Отлично. Именно столько я и думал».
Прайс вышел, и вскоре пришла Торнхилл со шприцем, в котором была какая‑то розовая жидкость. Она сделала укол, и вскоре Бадер уснул.
В операционной Джойс работал как можно быстрее. Он отнял левую ногу примерно в 6 дюймах ниже колена. Когда он отбросил ступню в сторону, молодая сестра начала плакать. Джойс уже начал пришивать лоскут кожи поверх кости, Парри Прайс, который внимательно следил за операцией, спокойно сообщил:
«Сердце остановилось».
Джойс замер, как пораженный громом. В операционной все стихло. В мертвой тишине Прайс поспешно сделал укол и взял запястье Бадера. Тишина стала давящей. Но затем Прайс уловил слабое биение пульса.
Джойс быстро закончил свою работу, и Бадера отвезли обратно в палату. Каждые 10 минут ему проверяли пульс. Только через 18 часов Бадер открыл глаза. В тусклом свете ночной лампы он сумел различить сидящую рядом медсестру. Бадер с облегчением подумал, что он не один, и снова соскользнул в забытье.
Через 6 часов он снова очнулся, на сей раз уже от боли. Его левая нога болела еще сильнее, ее глодала пульсирующая боль, которую трудно было вынести. Но тут вошла сестра Торнхилл и сказала:
«О, вы уже очнулись».
«У меня болит левая нога», — объяснил Бадер.
Она постаралась успокоить его, сказав, что вскоре ему станет легче. Однако пронзительная боль не утихала. Торнхилл дала ему немного морфия, чтобы облегчить страдания, но ничто не изменилось. Ужасная боль ползла все дальше, становясь сильнее и сильнее, пока все его нервы не превратились в раскаленные шнуры. Ему казалось, что больше он уже не может терпеть. Однако терпеть приходилось, потому что от этой боли не было ни защиты, ни облегчения. Сознание Бадера прояснилось, хотя его не слишком заботила потеря правой ноги. Гораздо больше Бадера занимала жуткая боль в левой. На лице у него выступили крупные капли пота, а затем он весь взмок. С губ то и дело срывались жалобные стоны. Торнхилл дала ему еще морфия, и боль немного утихла.
К вечеру его глаза запали, вокруг них появились огромные черные пятна. Лицо Бадера стало серым, как в каком‑то фильме ужасов. Он немного сумел подремать под воздействием морфия, но потом снова очнулся от боли. На следующее утро он потерял сознание. Время от времени Бадер приходил в себя, хотя все остальное время странствовал в каком‑то сумеречном бредовом мире. На какое‑то мгновение он увидел сидящую возле кровати мать, потом на ее месте появился Сирил Бэрдж. Пришел Джойс и сказал Бэрджу, что они дали Бадеру столько морфия, сколько считали возможным. Однако он почти не действует. Теперь все зависит от состояния пациента. Его молодость и крепкое сложение должны помочь ему оправиться.
Ночью врачи снова прислали за Бэрджем в отель, где он остановился. Однако Бадер не умер, и на рассвете Бэрдж смог отправиться в свой номер немного отдохнуть.
Потом молодой человек очнулся, и боль куда‑то исчезла. Он вообще не чувствовал своего тела, и по какой‑то причине сознание было совершенно чистым и ясным. Он спокойно лежал, открыв глаза, и смотрел в окно на ясное голубое небо. В голове крутились странные ленивые мысли: «Это очень приятно. Мне нужно только закрыть глаза, откинуться назад, и все будет нормально». Покой и умиротворение охватили его, и его голова словно начала тонуть в подушке. До Бадера не доходило, что он умирает. Сознание затянула какая‑то странная дымка, и он начал быстро проваливаться в бездонную пропасть.
Сквозь слегка приоткрытую дверь долетел встревоженный женский голос:
«Тише! Постарайтесь не шуметь. Здесь лежит умирающий мальчик».
Эти слова пронзили его, словно удар электрического тока. Дымка куда‑то улетела, и он с внезапной ясностью понял: «Это же обо мне!» И тут же падение приостановилось, сознание снова стало ясным. Его тело не могло двигаться, однако голова начала работать. Это был вызов, который его возмутил. Бадер открыл глаза, но теперь уже не разглядывал синеву за окном. Он начал рассматривать свою палату. Вошла сестра Торнхилл. Бадер различил белый чепчик и платье под красной накидкой. Торнхилл постояла немного возле кровати, улыбнулась ему и вышла.
Он лежал, голова стала ясной, но тут же вернулась боль в ноге. Как ни странно, Бадер почти обрадовался этому. Вернувшиеся ощущения означали, что он снова оживает, он спрыгнул с сумеречного моста в потусторонний мир. И тут же пришла мысль: «Я не должен допустить, чтобы это повторилось. Это не так хорошо, как кажется».
Какой‑то смутный инстинкт подсказал Бадеру, что он едва не умер. (Даже сейчас он убежден в этом. И с того дня он перестал бояться смерти, что в дальнейшем оказало большое влияние на его жизнь.)
Боль начала усиливаться, сжимая его раскаленными клещами. Он уже желал смерти, так как мучения стали невыносимыми, но не мог умереть, потому что измученное сознание никак не желало погрузиться в спасительное забытье. Торнхилл дала ему еще морфия.