СЛОВАРЬ
Пока цветут Сады Семирамиды
и древние, чужие пирамиды
перекрывают нашу высоту,
нам жить и жить!.. – до напряженья точки,
и мысленные пробовать мосточки,
придав значенье звездному хвосту.
Как многослойным словом овладею? –
ведь даже простоватую идею
мне выразить порой – особый труд!..
Весь наш словарь – нехоженое поле…
пустые гнезда… дитятко в подоле
у матери… поросший тиной пруд…
Весь наш словарь – громоздкий, неуклюжий:
тут звуки ночи, пахнущие стужей;
тут залы тишины, лукавых сцен…
В многоязычном, тесном переплете
мы замираем у Земли в полете,
мы запираем в книжки пыль и тлен.
Но не вместить всех наших пониманий –
и темных магий, и туманных маний –
во чрево Золотого словаря… –
как не вместить дыхание живое
в безмерное теченье речевое.
А нам бы знать, что жили мы не зря;
что времени бездонная криница
готова обмануться, накрениться,
нам память обнажить, наш слух обжечь -
чтоб сгоряча на белую бумагу
легко плеснуть цветов осенних влагу,
и пульс планет, и эту птичью речь!..
Весна, 2013
ДОЖДЬ В ДЕКАБРЕ
Отчего ты грустная такая? –
и лицо усталое, и голос…
Время, долгой ночи потакая,
надвое распалось, раскололось.
Между ярким утренним весельем
и вечерней скукой и морокой
таяла мечта дождливым зельем
на небесной скатерти широкой.
А итог рожденной в мыслях встречи –
отголосок праздничного чуда:
на плите горячей горечь гречи,
на столе немытая посуда…
Прячась от соседской суматохи,
прячась от себя ли, от кого-то,
собираю пыль, смешные крохи
дневниковых записей и фото.
Мне ли пропадать сегодня? Ты ли
навестишь меня – хоть в полудреме?
Вот беда! – Часы и те застыли.
|
|
Жутко одному в продрогшем доме.
2011–2013
* * *
Глаза в глаза – от самого порога,
от серых зим… И плакать ни к чему.
Тоска и теснота в пустом дому.
Пусть всё одно: и дальняя дорога,
которая срывается во тьму;
и снов коротких лепет откровенный,
и пробужденье, словно зов мгновенный;
и ранний праздник утра на двоих;
и день в пути, и вечер вдохновенный,
и вновь закат в объятиях твоих…
2011–2013
В ПУТИ
По вечерней холодной реке
Меж холмов и угрюмых болот
Облака, точно парусный флот,
Устремлялись к высокой луне.
Их тревожный полет на восток
Оживлял, окрылял небеса,
И светилась в июле роса,
И шептались леса в полусне.
А теперь сизокрылый апрель
Нас ведет под живую свирель
В тихий дом на обрыве речном
В неподвижном просторе ночном.
Где-то поезд гудит вдалеке.
Дышит каждый на нас лепесток.
Мы идем вдоль реки налегке,
Изучая воздушный поток,
И в моей утомленной руке
Твой рассветного цвета платок…
Осень, 2011
* * *
Еще в утробе солнечного дня
Моя земля меня очаровала.
Надежная небесная броня –
И явь, и сны зеркального овала!
Твержу, что жив, своим рожденьем жив:
Простая песня на один мотив.
Бездумно тело легкое росло
И обретало внутреннее зренье,
И всё живое – слово ли, число;
Земное ли, высокое творенье, –
Особое значение влекло:
Не цвет, не звук, а ясное стекло.
И всё во мне сошлось – и свет, и мгла,
И музыка, и долгое молчанье.
Пронзила сердце тонкая игла…
Судьба моя нуждалась в примечанье:
Зачем? – Куда? – Откуда? – Кто таков? –
Дитя печали, спутник облаков!..
Я, кажется, открылся чудесам,
|
|
Совсем недавно по земле скользивший,
Как вдруг решился – судорожно, сам –
На первый шаг, меня преобразивший,
И каждый новый миг мой мир творит,
А в душу мне струится хор харит…
2012
* * *
Меня мой дом тревожит-радует.
На два ряда разбиты полки.
Стакан-самоубийца падает –
на месте гибели осколки.
Кот неученый смотрит мультики,
пьет теплый чай из новой кружки.
Ему не надо сложной музыки,
ему все мелочи – игрушки.
Зима-весна молчит за шторами,
в глубоком детстве смерть зависла,
соседи убыли, с которыми
игралось в золотые числа.
В родном и старом доме трещины,
рыдает кран, дрожат розетки.
И комнаты как будто скрещены
в скупых лучах закатной сетки…
Зима, 2013
* * *
Андрею Корольчуку
Глубокой ночью в спящем Эрмитаже,
взмывая высоко на вираже,
душа живая тянется к душе.
В туманных окнах вместо древней стражи
толпа колонн. Дрожит огней драже…
В лучах тревожной, предосенней влаги
сливаются громадные миры.
От маеты, от скуки-мошкары
плывут ладьями в небо саркофаги.
…И не боятся воины муштры.
Огня ли, зерен жаждущие вазы;
на лестницах пустые зеркала:
обители добра, покоя, зла;
чужих речей оборванные фразы,
чужих печей холодная зола.
То римских лиц сомнения-морщины,
то греков гладь, бесплотность худобы.
…И день, и ночь вдали шумят машины,
на перекрестках женщины, мужчины…
…Глухие гулы голоса, ходьбы.
Когда конец придет слепому веку,
подтопленному в битвах и дождях,
у вечности на каменных грудях, –
повсюду станет тесно человеку:
в просторных залах, в снах, на площадях.
|
|
И мы, не зная имена соседей,
оставив наших ближних и друзей, –
тенями в слепках будущих наследий –
шагнем из наших снов-энциклопедий,
как в лабиринт, в неведомый музей…
Зима, 2013
ОДНА ВСТРЕЧА
Я руку жал несчастному убийце,
не зная, что убийца предо мной.
В мой дом зашел с ребенком молчаливым –
как друг легко и говорил легко.
Когда-то мы приятельски общались! –
я всякую нелепицу творил…
Потом, не помню как, мы разминулись,
и он не посещал меня пять лет.
Жестокой ли, бесцельной, грубой жизнью
лицо его давно обожжено.
Жена его с дурного фотоснимка
прощающе смотрела нам в глаза.
Он вспоминал расслабленно и вяло,
как будто ненароком, что убил,
и уточнял, убив из убежденья,
что избежал расплаты и суда.
…В молчании ребенка осужденье
таилось – как обида за отца.
Они ушли, поняв мою тревогу, –
я больше никогда не видел их…
2011–2013
* * *
Я не задумываю жизнь! В глухом углу глухого дома
спать головою на восток привык.
И утро желтое мое – почти что свежая солома:
оно не знает пряток, закавык…
А вечер – ветры-веера. Тончайшее дыханье марта
касается начала февраля.
Свет, оживленный полутьмой почти весеннего азарта,
от фонаря повис до фонаря.
Чертить бы, рисовать, вязать: за веткой подрастает ветка,
пунктирно льнет к земле то дождь, то снег…
Так доверяется душа скупому телу – мельком, редко.
Легко ли крикнуть ввысь: «я человек!..»?
Не помню: было ли вчера, – едва очнувшись на восходе.
В шкатулке снов лишь мелочи храню.
Что ж? Негасимой для меня, всё молодеющей природе
преображаться без конца на дню!..
2009–2013
* * *
«Люблю, люблю» воздушным, влажным «blue»
и празднично, и просто заменить бы.
Дыханье за дыханьем, рубль к рублю:
движенье от знакомства до женитьбы.
Всё, чем богат, – словесный суррогат,
и тем же одиночее, беднее.
Чем ярче лун загадочных агат,
тем лик моей Земли грустней, бледнее.
Дарю тебе полночные цветы,
дарю тебе полдневные сюиты –
всю эту блажь, и чувство правоты
и веры в то, что воедино свиты.
Дарю цветы, что холодом обжог,
что выпали из рук, хлебнули грязи;
дарю сюит весенних сонный шелк,
и капельку сомненья в каждой фразе.
Так нам бы жить – упрямо, стойко, всласть, –
как выжили на улице герберы,
в могучий, глубочайший сон упасть,
чтоб жить в тепле домашней атмосферы.
Цветы горят, своих не зная дат,
а мы цветам приписываем сроки –
как будто наши настроенья над
бескрайней жизнью – вымысла уроки.
А сколько лепестки в тепле ни мой
и сколько ни грусти о счастье белом –
с горбатых улиц хочется домой
каким угодно заниматься делом.
Пусть гонят нас всерьез, назло, шутя,
из дому, с улиц – всяко, отовсюду.
Мы стерпим всё, прохладой шелестя, –
твоим, даст Бог, и после смерти буду!
Зима, 2013
* * *
Мы пили чай – и в яблочном пару
хотелось сердце покорить Китая,
махнуть бы нам в Америку, в Перу…
А звезды Кубы – кубки на пиру!
Чужое небо льется, тонко тая,
в жизнь просится не точка – запятая:
не век же кисти пропадать, перу! –
что Атлантида наша золотая?..
За оттепелью город, что каток,
сутулишься – глядишь вперед устало.
Мне вспомнилось: прорвало кипяток…
тут, по соседству, – жутко захлестало.
…Мы пили чай, а чайник наш – осип,
и в кухоньке белесой было тесно.
Ну, сколько мы всего за жизнь могли б!..
– Ешь, сыпется в руках густое тесто.
Ты задержалась у меня в гостях –
о счастье и любови кровь трубила.
А вечером сказали в новостях,
что ранило двоих, троих убило.
Что пьяная фортуна, трезвый рок?
Что спящий профиль Сенеки, Сократа?..
Шагнешь легко за солнечный порог –
и нет возврата… Глянешь: всё – утрата!..
Нет, жизнь и смерть не сумма величин,
не очертанья календарных суток –
дыханье наше у ночных лучин,
когда и взгляд, и слух до боли чуток.
Смотри в упор: кто ласков, кто сердит, –
легко в зеркальном утонуть овале…
…И вместо нас чужая тень сидит
на судорожном, снежном покрывале.
Зима, 2013
АВТОПОРТРЕТ
Мы, с виду – тихие безумцы,
рисуем небо за столом,
от крайних мер и до презумпций, –
шагнуло солнце за стволом;
шатнуло клен: возьми, потрогай,
соседу на беду вручи!..
А тут – стучатся, хваткой строгой,
на речи пьяные врачи, –
и нас ведут по кабинетам,
по коридорам в даль окóн,
как будто по чужим планетам,
где каждой клетке свой закон.
Не висните и не зависьте,
пожитки пряча под кровать!..
Ведь наш удел – деянья кисти:
как, не рискуя, рисовать?!
Пусть стены, стол не для полотен,
и всякий выход под замком,
пусть лоб горяч, тяжел и потен:
кто с темной болью не знаком?!
А стол обеденный – палитра,
короткий выдох – полотно!..
Смешались лица – зло ли, хитро, –
в скупое, сонное пятно.
А крайним стал тот самый, первый,
который в трубочку хрипел,
дугой закручивая нервы, –
что пуст кисель и хлебец бел.
Он одиночество на голод
менял, покой – на голоса.
Быть может, сам река и город,
край неба, горы и леса…
Ну, сколько времени? Ну, сколько?
Что за вопрос? Не жизнь – фасад,
и мнится – там, где страшно, скользко, -
крылатый дом, воздушный сад…
…Послушал праздничного Баха
и сам, отчасти, Бахом стал.
Трепещет кисть, трещит рубаха.
Ну, что же взять штрихам у стай?..
Зима, 2013
* * *
Искал тебе цветы пахучие –
букетом разве удивлю?!
В минуты тихие, певучие
так трепетно весь мир люблю!..
Читал тебе стихи красивые –
сонетом разве покорю?!
Какие мы порой счастливые,
покуда счастьем не корю!..
А, впрочем, всё дары небесные,
и нет за нами ничего…
и только сны и мысли тесные,
как угол дома твоего.
Я настрочу тебе послание –
за полминуты настрочу!..
Доверю тайное желание,
браслетик хвойный и свечу.
Дыханье народится новое,
свеча сгорит за пять недель –
растопит счастье пустяковое:
и слов, и мыслей канитель…
Громадный мир на книжном столике,
у темных, равнодушных штор,
трепещет счастье в малой толике
дыханья. Светлый дом – шатер.
Нет чувства глуше, постояннее,
чем то, что с другом одинок.
И время рушит расстояния,
а жизнь уходит из-под ног.
Всё как-то тянет в осень пряную,
в холодный монастырский скит.
А память – глубочайшей раною –
мой вечный точит страх и стыд…
2011–2013
* * *
– Куда мы едем? – пьяный прохрипел.
Ему в ответ – презрительно и сразу… –
а он уснул и, видно, не успел
дослушать оглушительную фразу.
Шел поезд тихо. Было много мест
свободных, теплых, мягких и удобных…
К чему же столь прямой и грубый жест –
насмешка лиц, унылых, бледных, злобных?
Огни шептались дальних деревень,
ревели, обгоняя поезд, фуры.
Нам воздух доверял щавель, ревень…
И сладкое, и соль несли фигуры.
Вагон скучал. В окне то дождь, то снег.
Играли дети в первую влюбленность.
Очнулся пьяный. Жалкий человек
внушал опасность, неопределенность.
Хотел курить и, мрачный, шел ко всем
и требовал огня и папиросу,
но, не дождавшись, выпал в тамбур, нем,
не дав ответ насущному вопросу:
Куда мы едем?..
2011-2013
НОЧНЫЕ ЧУДЕСА
Когда приходит ночь и холод с ней
и время нас пугает преисподней –
друг другу мы становимся родней,
от суетных условностей свободней.
По воле утешительной Господней
мы верим в явь и сны ближайших дней.
Нам нравится шептаться в полутьме –
и бормотать, и вслушиваться в звуки –
и так лелеять всё, что на уме,
в обнимку согревать друг другу руки
на грани дремы, сна – почти разлуки –
в мечтах о небе, снеге и зиме.
2011–2013
* * *
Она – пыльцою поздних астр –
летит на выжженные камни,
и шепчет вместо: «Монстр!» – «Мастер!», –
поверить бы, что нет конца мне.
Она сегодня удержала
меня в дому, – неужто ради
того, чтоб тонкой ручки жало
пронзило гладь пустой тетради?
Такой невнятный выбор, воля
к полету, зыбкое решенье…
И Время, о себе глаголя,
пространству ищет разрушенье.
Наутро – жар, а к ночи – холод,
и не успеешь оклематься:
еще один хороший повод
любимым делом заниматься!
Так остро чувствуется убыль
дня в пышный праздник урожая,
заката невозможен дубль…
Живем, друг другу угрожая.
В математической задаче
всё сложено, – пишу: «Всё сложно».
Как быть собой и быть иначе,
чем просто ты? Как знать, что ложно?
Искать ли семена и зерна,
стремиться ли к воздушной влаге?..
Что, если слово к слову – сор на
почти беспамятной бумаге?
А в детстве мысленное древо
растил – от веток падал в корни…
Пусть нет ответа – дремлет Дева
цветов и красок, сна покорней.
А всяческое впечатленье
в телесном, тесном, тонком гробе
короткой жажды утоленье;
томленье по земной утробе.
Зима, 2013
* * *
Едва достаешь из кармана нагрудного
не сверток бумажный, но свиток Земли,
и текста – нестройного, струйного, трудного –
касаешься шепотом – слышно: не зли!..
Как будто бы шерстью январского свитера
меня обожгло на колючем ветру:
а помнишь попутчика в поезде – Питера? –
ведь голос гитарный прервали Петру!
За сердцем ли внутренним тянется внешнее,
за телом ли гибким торопится дух, –
мы все уповаем на время нездешнее:
так множится пламя, что было у двух…
Мы все безнадежные, злые, бессонные;
мы все на виду, на ладонях Творца…
Что замыслы наши, что мысли бездонные?
Ведь нет нам приюта – не то, что дворца.
Вовсю развернуть бы словарь и грамматику:
пусть каждый ступень выбирает свою, –
свою ли галактику, вечную Аттику…
Скитальцы, мы, кажется, в тесном строю!..
А вместо дверей и окóн – заглядение,
почти неумолчный поток перспектив.
Крылатых моторов скупое гудение
не глушит, не рушит весенний мотив.
Читаешь взахлеб на сиденьи троллейбуса,
берешь карандаш, забывая о всех, –
мгновенно решаешь подобие ребуса,
на мостиках времени – тысячи вех.
И нечто срывается – жадное, дикое,
почти первобытное – с высохших губ,
и в малом дыханьи творится великое,
а к небу повернуты тысячи труб.
Зима, 2013
* * *
…Городок портовый. В облаке пыли
не шелохнется злая трава.
Сумерки ранние заполонили
повисшие в воздухе терпком слова:
«Куда бы мои корабли ни плыли –
за горизонтом лежат острова!..»
Океан угрюм. Ураган бушует.
Ноты отчаянья… и торжества.
В шуме прибоя – Шуман ли, Шуберт?
Полночь вступает в свои права.
2008
* * *
Восемь. В окна тихо стучится осень.
Сонно, глухо, грустно – и даже очень.
Ночь ли? День ли? Глупо – одни вопросы.
Жгуче жалят крупные желтые осы.
Пьяный нищий в беспамятстве грохнулся оземь.
Мерзко, скользко, узко. Живешь в пещере…
Те же лица. В новой, как в старой эре!..
дышишь дымом, ветром, ливнем и смрадом –
или, может, вечно зеленым садом,
где гуляют диковинно-дикие звери…
Мысль о том, что замурованы двери,
преследует, словно призрак, пугающий адом.
Чуждый голос. Неутолимый голод.
Спящий город. Победоносный холод.
2008
* * *
Мы – в хоре времени,
виденья, люди,
поем ли, плачем ли
о малом чуде;
о милом имени:
кому – какое.
Так длится таинство
в ночном покое.
Век уплотняется:
часы – пружинки.
Ни лиц, ни личностей –
одни ужимки;
одни сомнения, –
пускай! Но всё же –
свобода голоса
всех прав дороже.
Перекликаемся:
не звук – сиянье!
Слов – давних, нынешних –
поток, слиянье.
Пересекаемся –
почти соседи,
и слышно каждого,
кто жил на свете.
Зима, 2013
* * *
Стихает летняя жара,
смолкают дети на площадке.
Весь этот день, весь день – с утра –
в каком-то тягостном упадке.
Ты не зовешь меня гулять
и часто не приходишь в гости.
А больше нечем окрылять
мой слабый дух… в минуты злости.
Мне остается только ждать
коротких, редких встреч с тобою.
Они – как свет и благодать
под нашей высью голубою.
Не знаю, чем себя увлечь.
Звоню тебе – не отвечаешь,
но ты звонишь – и камень с плеч:
скучаешь, милая? Скучаешь…
Лето, 2011
* * *
Уже апрель, а снег лежит повсюду.
Не шутка ли? И в самом деле – снег.
Я эту зиму к осени забуду, –
и вот, мелея, млеют устья рек.
И сыплются песочные картины,
осенние холсты, полотна зим.
И вот – как нити звездной паутины –
мы по земле задумчивой скользим.
Свяжи мне шарф: беречь и греться буду
(пусть не мерзляч!), – так вспомню о тебе.
В движении найдется место чуду,
найдется свет в молитве, как в мольбе.
Тепло твое нежнее тонкой ткани –
такое мимолетное тепло.
Готовы наши солнечные сани,
вдогонку ветер – редкое трепло!..
И ранних вёсен пряная прохлада,
и летних переулков пыльный зной…
Тропическое небо шоколада
в густую кровь повеет новизной.
А время будет наше. Время будет.
Пусть греза грез – последний наш приют.
И Бог нас не рассудит, но разбудит,
и птицы по-иному запоют…
2011–2012
* * *
Элегия позднего лета…
Н. Ш.
Над озером солнце склонилось на синь,
а рябь – словно ноты средь жара.
Деревья на склонах шептали: аминь,
и где-то звенела гитара.
Слова отражались от медленных вод,
сплетались, струясь, баритоны,
и дремлющей выси мерцающий свод
лелеял слепые бутоны.
Деревья купались в лучах янтаря,
и в песне душа замирала,
и берег подножьем служил алтаря
в небесном звучанье хорала.
Тенистой прохладой дышала земля
и дымом костра в переливах
тумана… и зелень дрожала, моля
о днях и минутах счастливых.
Но музыка смолкла, и гром тишины
обрушил идиллию рая.
И воды сомкнулись, лица лишены,
и глина застыла сырая, –
где голос природы и отклик людской
слагали куплет за куплетом,
и каждый был полон блаженной тоской,
и райским, и минувшим летом…
Весна, 2012
* * *
Сегодня зябко, сыро на земле –
сидим в тепле у круглого стола.
Горячий чай и кофе на столе,
под лампой самолетик – два крыла.
Не самолетик – память наших дней,
творение твоих горячих рук,
и чем ты ближе, тем еще родней.
Широкий стол – двух жизней общий круг.
Нелетная погода… Скукота.
Ни чай, ни кофе не бодрит совсем.
А хочешь, я куплю тебе кота?..
И дом, и старый город нынче нем.
А хочешь, книгу наугад раскрой
(застыли книги в тесном стеллаже), –
как в космос… Там порхает звездный рой.
От холода устали мы уже.
На нитке самолетик задрожит –
и люстра зазвенит в который раз…
Так близко ночь, и вечер пережит.
И час – как день, и целый день – как час.
Осень, 2011
* * *
Весенние штрихи сквозных лучей
тревожат потолок и половицы…
Хочу туда, где в юртах – ночь свечей,
хочу туда, где летом плачут птицы.
Во имя таинств редких и картин
целительного света и сиянья.
Там космос ближе, и на гранях льдин
земли и неба чудится слиянье.
Там дорог и бесценен каждый чум,
и тянутся охотничьи кочевья,
и ловят запредельный, тонкий шум
кустарники и древние деревья.
Там календарь иной. А жизнь в кругу
семьи – большой, единой, неразлучной –
в скупой тайге, в нехоженом снегу
мне кажется заманчивой, нескучной.
Мой тихий дом грустит в закатный час –
как в час рассветный, обращенный к маю.
И вижу сны, хоть не смыкаю глаз,
но смысла этих снов не понимаю.
Всё тороплюсь неведомо куда.
К источнику чудес в лице шамана…
И дремлют тени, люди, поезда
в черте сплошного долгого тумана.
2011–2013
* * *
Весна случилась... В безответных, ватных
сюжетах. Так случается в TV.
Но разность всех теорий вероятных
не пригодилась новенькой траве.
Весна случилась. Только сразу – лето.
Как очевидно маленькое «жить!»
И к чаю нынче не ахти галета,
и крикнуть бы в окно: давай дружить!
Спит óблака высокого галера –
стоит в необычайной синеве,
и в галерее дней моих – Гомера
и Пушкина молчанье на Неве.
А крикнуть бы – в соседнее столетье,
что я живу, живой – и, вроде, жив,
я, робкий – рыбка, выпавшая в сети, –
и плачу, карту моря отложив.
Двор-океан – до слез пустой, усталый.
Сезанна бы сюда, да где же кисть!
Одна Сюсанна – дворник запоздалый –
спокойно пересаживает «жисть».
В шкафах пылятся и пальто, и шубы,
и кажется, что Шуберт не при чем.
А ветерок, как нитки, треплет губы –
так, будто мы фантазии печем.
От всех прямолинейных «стилизаций»
к рождению – в мальке ли, в мотыльке;
к прохладному потоку «стихизаций»,
что нынче мысли – мюсли в молоке…
Возьму, пожалуй, тонкого Верлена.
И то, и это можно обожать…
Не избежать космического тлена –
и жизни до конца не избежать!
3
Есть только жизнь. Иного не бывает.
Иного не дано. Да видит Бог!
Да видит Бог, что каждый уповает
на первый шаг – как на последний вздох…
О, эти все смешные о(т)печатки! –
«Не надо!» к «Не дано» готово лечь.
Не променять бы на слова-перчатки
свою, родную, лиственную речь!
В простуженную дудку телефона
вдруг слышу чей-то голос-анекдот.
А хочется поверить: время оно
ближайшим ливнем и ко мне идет!..
Весна, 2013
* * *
Я привык выбирать времена в алфавитном,
неизбежном порядке – под лампой, на видном
перепутьи фамилий, сюжетов, годов…
Тут глядят на меня тонкоплечие тени,
отголоски вчерашней и завтрашней лени, –
где в страницах теряться готов.
Мир вокзального гомона – мир одиночек,
и у самого сердца – тревожный звоночек:
сколько можно эпох пережить за одну?..
Из двадцатого века мой солнечный парус
ускользает, на счастье чужое не зарясь…
Сотни вымыслов тянут ко дну.
А багаж мой словесный – упрямая сила,
и земля-то всех мыслей моих не носила,
и трава-то не знает моих перспектив…
Так, влекомый волнами стыда и печали,
даже смутно не вижу: куда бы причалить:
только верю, что все-таки жив!..
Я не волны в тетради, не тень в маскараде,
не опора в труде, не при полном параде:
капиллярно и капельно – голоден, гол.
Даже небо мое для меня не прикрытье…
За собою таскаю тоску и наитья, –
и не стрелка, не луч – но укол.
Параллельные жизни мои, ну, куда вы?..
Вы – мои ли? – мотивы всей взрывчатой славы?..
Сам во внутреннем этом потоке оглох!..
Да простит меня враг – за страдание чушью,
да простит меня друг – за порыв к равнодушью,
за стихи – да простит меня Бог!..
Весна, 2013
* * *
Заполночь. Мертво и глухо.
Редкий пульс стреляет в ухо –
черная за дверью тишь.
Выше этажом – старуха,
а за крайней стенкой – мышь.
Призраком на полке кружка.
Раскаленная подушка
льнет отчаянно к щекам.
Спит на шторах тень-лягушка,
ляжешь – места нет рукам.
И молитвой гонишь черта
в ночь, с разбившегося борта
всех бессонниц и болей.
Дня разорвана аорта,
утро – вечера белей…
Час, другой… Лежишь бездумно, –
и гудит, почти безумно,
в отдалении мотор.
А по стенке – зло, бесшумно, –
как слезинка, метеор…
Но уже на грани срыва –
там, где громко, торопливо
бьют тяжелые часы, –
слышишь едкое «Счастливо!» –
в снежном кружеве росы.
И, забывшись от бессилья,
мчишь в долину изобилья,
в снах теряешься к утру.
Как бы обретаешь крылья
на пронзительном ветру…
…Лишь лицо саксофониста
на Дворцовой… пусто, чисто…
Завораживает-злит…
откровенье эгоиста…
мировых движенье плит…
За дворцами и мостами:
«Как живется?» – «Так… местами…»
К небу вздернуты мосты,
А за мачтами-мечтами –
толпы топкой маеты.
Невесомое виденье…
звуков дальних наважденье…
…Мускул – музыки виток…
Сон – сонорное владенье…
…Тик… тик-так… ток-так… ток-ток…
Зима, 2013
* * *
Не плачь обо мне и не думай, что я,
дожив до глубоких седин,
уйду от того, что не знаю житья,
со смертью один на один.
Я жив, и рукою касаюсь руки,
глазами касаюсь луча, –
и мгле, по-осеннему злой, вопреки
бессонная кровь горяча.
О, гулкие волны вселенской любви,
неведомый берег морской!
А сколько ни странствуй, ни пой, ни живи –
сгоришь деревянной тоской.
Я, кажется, счастлив от этих минут,
и даже нисколько не жаль,
что земли однажды навеки уснут –
как дремлет небесная даль…
2009–2012
* * *
Предо мной большие времена,
мириады канувших имен…
Мне почти любая вещь верна –
чем же я особенно умен?..
Чем же я особенно хорош?..
В чем заслуга явная моя –
презирать космическую дрожь,
знать, что рядом вся моя семья?!..
Столько мне заведомо дано –
небо и земля, свободный дух,
тело, что к движенью сведено,
сила зренья, напряженный слух!..
Вдохновенье – внутренняя власть
жизни в поворотах, в мелочах.
Как бы в безвременье не упасть:
целый космос на больных плечах!..
В самом деле, человек – атлант,
в самом деле, человек – титан.
Каждому живущему талант,
вопреки последней смерти, дан.
Мир далекий, впечатленья дня,
настроенья, мысли и т. д. –
тайно всё влияет на меня:
как же отвечать мне на Суде?!..
Господи, прости! Не Твой ли Суд
нам доверит скрытое в мирах,
и в очередях не сгинет люд,
отодвинув стыд, и грех, и страх?..
Всё живое тянет и манит,
и за страстью проступает страсть:
импульс – гравитация – магнит…
Только бы шагнуть – и не упасть!
Бегаю – слова ли, травы мну.
Для чего же свет меня берег?.. –
чтобы невзначай ушел ко дну,
сам себе пожизненный упрек?!..
Весна, 2013
* * *
Дождевой ли поток
мой обрушил мосток
музыкальный… – Молчать не умею!
Это кризис души,
это мелочь, гроши… –
редкий камень приносит камею.
У растений и трав
незатейливый нрав –
больше прав на дыхание чуда.
Мне же – каменный груз,
мне же – прозвище «трус!»,
мне же – грубое тело… верблюда!..
Где же мой караван?..
Где же мой каравай?..
Вместо хлеба – окошечко в космос…
Всё несу без конца
тяжесть жизни-кольца,
смерти легкость – мой внутренний компас.
Но какой же ценой
шаг мне дался цепной,
неприкаянность – в гордом ли?.. – горбе?..
Золотое звено
дня и ночи вино:
скорбь в глазах да царапина в горле?!..
Всё плетусь я один
от пустынных седин
к дождевым островам изобилья.
Сколько здесь ни кружи –
виражи, миражи:
в каждом звуке мерещатся крылья;
всё мерещится мне
на песчаной волне
тень Циклопа – в пространствах циклона.
Где же мой Одисей?..
Где же мой Моисей?.. –
Допотопное времечко оно?..
Весна, 2013
НАВОДНЕНИЕ
Я подался теченьям, соблазнам…
в тихом воздухе волнообразном
и стрекозы не знают греха.
У меня же – не крылья, не перья,
у меня же – одни суеверья,
влага гулкого слога глуха…
А стихи путешествуют или
тонут в тонкой космической пыли,
в жадном иле телесного дна.
Всё ползут в кровеносные нити
голоса тех, кто жил на Магните,
на Планете – над пропастью дня…
Сколько было обронено в эту
настоящую, темную Лету
лет моих?!.. Напрягается ток…
Если с Миром так близко разлука,
лепту жалкую мелкого звука
мне бы кинуть в огромный поток!..
В полусвете ожить, в полутоне,
электрический свет на ладони.
Вместо «Понял!» – «Пытался понять…»
И какое земное родство-то:
на Плутоне приметить кого-то
с Марса – в слове узнать, перенять?!..
А стихи приучаются к жизни,
к этой страшной, смешной дешевизне
вечных данностей, верных даров,
где дома – корабельные верфи,
и крылаты дорожные ветви
в ледяных океанах дворов…
Весна, 2013
* * *
Памяти дяди
В картонной раме – масляное море,
и волны по инерции шумят.
Художник щедрый – на земном просторе,
громадой неба горизонт измят.
Густые воды веют терпкой тиной,
и хищных птиц уходит в море крик.
И лишь пустое место под картиной
напоминает о тебе, старик, –
когда лежал на каменной кровати,
душой превозмогая паралич,
и подавал – с трудом, всегда некстати –
сквозь боль и стыд короткий хриплый клич.
Ты жил наощупь – то легко, то скверно,
так на картине – резкие мазки.
Художник самоучкой был, наверно, –
вы дилетантством, кажется, близки.
Вы духом братья, родственны по крови.
Воды и хлеба сколько ни проси –
бессильны руки, хоть щебечут брови
любовное посланье – на фарси!
Ты был положен головой к востоку –
вас отделяла темная стена,
к холодному окну – ночному оку –
тебя несло на грани вихря-сна.
В морских ли дебрях, в сумрачной пустыне,
где жизни в спину дышит смерть-метель,
твой тусклый взгляд, твой тихий голос стынет:
теперь земля – твой кров, твоя постель.
Ты умер летом, после юбилея,
в ночь ясную, когда мощнее мгла,
и в лужах гасла кладбища аллея
до твоего, до крайнего угла.
В одном углу – две темные стихии:
творимый мир и нищий человек.
И мы спешим – незрячие, глухие –
на Божий свет, на лучезарный снег.
Лето, 2012
* * *
Галине Гампер
Быть может, слово человечье,
себе не знающее цели, –
живому опыту увечье?
А мы всё пели, пели, пели:
на площадях и на вокзалах,
в пустыне ли, в античном хоре,
и звуков – сизых, желтых, алых… –
в ночном желали разговоре.
Нам всё, казалось, говорило
и откровенно отвечало –
цветы, и камни, и перила
тех лестниц, что вели в начало…
Так мнится дальний отклик мысли,
короткий отголосок чуда.
Планеты тихие повисли
среди космического гуда.
И даже насекомый лепет
имеет напряженье тока,
пока одно светило слепит
соседнему светилу око.
А мы включились в перекличку
со всеми втайне временами –
и речь свою несем, как спичку,
и свет мерцает между нами!
Осень, 2012
СКАЗОЧНОЕ
Ни ласточки, ни лебедя, ни сокола –
и только вой вдали да треск ветвей.
В глуши лесной, за горизонтом, около
дремучих троп – озера мертвых фей.