Насколько удалось разглядеть в тусклом утреннем свете, пробивавшемся между занавесками, в спальне не было зеркал, поэтому Эйприл заглянула в ванную, пошарила на подоконнике за жалюзи и в маленьком чуланчике, где хранились половики и бутылка с чистящим средством, но ничего так и не обнаружила. Еще минут пять она осматривала две дальние комнаты, но там искомого не оказалось.
Эйприл вернулась в хозяйскую спальню и заглянула в коробки с косметикой в поисках карманного зеркальца – тщетно. Тогда она обратила внимание на пустое место над комодом, между двумя деревянными столбиками – когда-то на них явно крепилось овальное зеркало.
Заинтригованная, Эйприл вернулась в ванную и обнаружила над раковиной четыре небольших отверстия, просверленных дрелью и заткнутых коричневыми заглушками. Следы от шурупов, на которых некогда крепился шкафчик. Шкафчик, у которого наверняка были зеркальные дверцы.
Над ванной Эйприл заметила еще два отверстия. Эти были пошире, для длинных шурупов, которые глубоко входят в стену, чтобы удержать большое зеркало. Оно тоже исчезло. Но ведь в ванной не меняли мебель и не делали ремонт – значит, и зеркало, и шкафчик были сняты не для того, чтобы подкрасить выцветшее пятно или заменить треснувшую плитку. Водянисто-желтые стены, заляпанные высохшими мыльными брызгами, много лет никто не обновлял.
Вернувшись в коридор, Эйприл внимательно осмотрела длинные стены, тянувшиеся до дверей дальних комнат. Накануне проходное помещение удостоилось лишь беглого взгляда: было неприятно рассматривать их. Ее ужаснули грязные разводы и оборванные кое-где обои. Неужели Лилиан была настолько больна, так давно лишилась жизненных сил? Эйприл было трудно смириться с подобным зрелищем, поскольку она помнила, какой до абсурда аккуратной была бабушка Мэрилин и какой элегантной и изумительно ухоженной представала Лилиан на фотоснимках.
Мысль о таинственном исчезновении зеркал неприятно зудела в голове, пока Эйприл сознавала полное отсутствие каких-либо декоративных элементов на стенах квартиры. Ни единой картинки в рамочке, никаких украшений во всем коридоре. То же самое в кухне и в трех спальнях. Вчера она этого не заметила. Но сейчас, чем пристальнее она разглядывала старые обои в захламленной прихожей и комнатах, тем чаще натыкалась на отверстия от шурупов и стальную фурнитуру, на которых крепились картины, зеркала, полочки, в какой-то момент снятые бабушкой и вынесенные из квартиры. Эйприл была уверена, что когда откроет коробки и чемоданы в спальнях, превращенных в кладовки, то не обнаружит там ни акварелей, ни морских набросков, ни охотничьих трофеев, ни картин маслом, ни чего-нибудь еще, чем Лилиан с Реджинальдом оживляли свое жилище.
Все это было убрано, и не просто снято со стен, но вообще вынесено за порог. Стивен сказал, Лилиан была барахольщицей. За те годы, что он служил в доме, она не выбрасывала ничего. Значит, единственное место, где могут обнаружиться картины и зеркала, – чулан в подвале. Эйприл, нахмурившись, тронула маленький черный ключ, прицепленный к кольцу вместе с ключами от входных дверей.
– Миссис Лилиан ничего не выкидывала, – подтвердил Петр.
Он так ужасно потел. Пиджак, кажется, был ему невозможно мал, и налитое кровью лицо покрывала испарина. Эйприл пришла на ум сосиска для хот-дога, розоватое мясо которой просвечивает сквозь тонкую кожицу. И еще этот портье непрестанно болтал с такой наигранной веселостью, в которой не ощущалось ни живости, ни юмора. У Эйприл от вежливой улыбки уже болели мышцы, а он все раздражал ее бесконечными вопросами, в основном о деньгах, не давая возможности ответить.
– Может быть, у миссис Лилиан там хранится золото? Может, какая-нибудь коробка набита денежками? Тогда вам уже не придется покупать лотерейные билеты!
В итоге они все-таки спустились в подвал. К тому, что обслуживающий персонал называл «клетями». Из обители миллионеров, выстланной темными коврами, с дверьми из тикового дерева, тяжелыми занавесями и мраморными полами, они попали в преисподнюю, благополучно существующую под роскошным молчаливым верхним миром, которому она служила.
Здесь, внизу, тянулись крашеные цементные стены, неровные, в масляных пятнах и царапинах полы, кольца проводов и кабелей в изоляции свисали с потолка. Чернокожие уборщики медленно проходили с ведрами и бутылями чистящих средств, и в свете ламп их кожа казалась угольно-черной с багровым отливом. Надписи на стальных дверях предупреждали о высоком напряжении, громадный бойлер пыхтел, булькал и сотрясал бетонный пол под тонкими подошвами «конверсов» Эйприл. А дальше шли клети. Лабиринт темных кубических ячеек, набитых велосипедами, коробками и какими-то громоздкими предметами, скрытыми под слоем пыли. По отсеку на каждую квартиру. Эйприл понадеялась, что Петр оставит ее одну, когда отопрет клеть.
– Вот и ваш номер.
Снова коробки и длинные простыни на раздутых чемоданах. При открытой двери в чулане еще оставалось немного места, чтобы войти.
– Спасибо, Петр. Теперь я справлюсь сама.
– Так я вам могу помочь снять ящики.
– Я справлюсь, честное слово. Если мне понадобится помощник, я обязательно обращусь к вам.
Эйприл пришлось повторить это трижды, потому что Петр стоял, придвинувшись вплотную, потел, улыбался и стрелял глазами мимо нее, рассматривая коробки. Когда портье наконец убрался, вытирая мокрый лоб, Эйприл спросила себя, куда же подевалась радость грядущих открытий. От одного взгляда на это барахло она чувствовала усталость. Все равно переезд, только в сто раз хуже. Хотя официально вещи принадлежали ей, Эйприл не ощущала их своими, а вещей было так много, что она не знала, что с ними делать, даже если все они представляли ценность. Легкомысленная часть ее существа сейчас же предложила выбросить все и пойти осматривать достопримечательности.
Начав с краю, Эйприл принялась снимать простыни и уже скоро оказалась в окружении старых занавесок и слежавшегося постельного белья, старомодных лыж и теннисных ракеток в чехлах, одеял в шотландскую клетку, рыболовной удочки и плетеной корзины для пикников, двух старых чайных сервизов, потемневших серебряных кубков и шести пар резиновых сапог. Помимо прочего Эйприл обнаружила пропавшие зеркала – восемь штук разнообразных форм и размеров, – упакованные в оберточную бумагу, старательно перевязанные веревками и аккуратно уложенные в коробки.
А в плоских деревянных ящиках с такими старыми, разъеденными ржавчиной петлями, что те почти обратились в прах, Эйприл нашла картины, которые некогда украшали стены жилища Лилиан и Реджинальда. Морские пейзажи и греческие статуи в карандаше, литографии и групповые снимки летчиков ВВС Великобритании. Дальше шли большие картины. Одну Эйприл нашла у задней стенки ближе к полудню, когда желудок уже ворчал от голода, а пустая бутылка из-под минеральной воды каталась под ногами. Но Эйприл сейчас же позабыла о еде, как только сняла с картины упаковочную бумагу, и ей открылся портрет двоюродной бабушки Лилиан и ее мужа Реджинальда, запечатленных в полном блеске чьей-то талантливой рукой. Она в первый раз увидела их обоих в цвете. Несколько секунд Эйприл смотрела на них не моргая.
Это был портрет в полный рост. Величественная Лилиан глядела с него, как будто нисколько не гнушаясь тем жалким местом, куда теперь оказался заточен ее ставший бессмертным образ. Платиновые волосы зачесаны назад под сверкающей диадемой, лоб фарфорово-гладкий. Идеальный нос, тонкие дуги бровей и полные алые губы довершали ошеломляюще прекрасный облик. На руках переливались атласные перчатки до локтей, ожерелье сверкало на царственной шее, длинное белое платье обрисовывало прелестные изгибы тела. Но поразили Эйприл серые глаза. В них было больно смотреть, но не смотреть было невозможно. В глазах отражалось живое любопытство и интеллект. И еще страстность. Но самое главное, эти глаза были уязвимы. Очень уязвимы.
В образах на портрете Эйприл почудилась печать грядущей трагедии; она знала, что все достоинства Лилиан после смерти обожаемого мужа постепенно сменятся безумием. Создавалось впечатление, что художника позвали как раз вовремя, чтобы он запечатлел необычайные ум и красоту женщины до того, как они обратятся в нечто совершенно иное и в конце концов исчезнут с ее путающей и печальной кончиной на заднем сиденье наемного экипажа.
Сложно было поверить и в то, что в мире существует второй столь же привлекательный и неординарный мужчина, когда-либо носивший военную форму, как тот, что стоял рядом с этой светской красавицей. Изящный разрез глаз и длинные темные ресницы уравновешивались у Реджинальда мужественным подбородком и выразительными скулами. Небольшая горбинка на носу, который был сломан и сросся чуть кривовато, казалась единственным недостатком, не только не портившим его, но, напротив, придававшим той же пикантности, какую придает дуэльный шрам. Хотя на висках Реджинальда блестела седина, основная масса волос была черной как смоль.
Супруги держались за руки. Их пальцы были переплетены. На этот невольный интимный жест Эйприл тотчас же обратила внимание. Несколько неожиданно для столь официального портрета, но вполне уместно. Доказательство взаимной привязанности, которую они не могли скрыть даже в миг, когда их запечатлевали для вечности.
Горло у Эйприл сжалось. Глядя им в глаза, она прошептала: «Простите». Простите за то, что она роется в личных вещах. Собирается продать все то, что они собирали при жизни, что было для них дорого. Эйприл ощущала себя разбойником, взломщиком, развязным маленьким негодяем с пыльными руками и грязными щеками, которых она касалась каждый раз, поправляя волосы, выбившиеся из-под алой головной повязки.
Их квартиру и мебель, большую часть ценностей и антиквариата, явившихся из другого времени и другого мира, придется продать как можно выгоднее, чтобы оставить эту картину, изысканное зеркало от туалетного столика и одежду, которую Эйприл будет примерять перед зеркалом бабушки. Эти предметы поедут с ней в Штаты, чтобы бедная ветвь семейства могла восхищаться гордыми и прекрасными людьми, с которыми им посчастливилось состоять в родстве.
Стемнело рано, уже в четыре пополудни улицы погрузились в океан черноты, и вот теперь в стекла еще забарабанил дождь. Все трубы и батареи в квартире накалились так, что к ним невозможно было прикоснуться, и холод отступил в углы, ушел к окну спальни Лилиан. Эйприл как следует согрелась горячей ванной и острым ливанским обедом на вынос и теперь, предвкушая, как будет примерять платья Лилиан, буквально сгорала от волнения, словно маленькая девочка, которой мама позволила поиграть со своей косметикой. Настало ее время. После утомительного дня, проведенного в подвале среди памятных вещей, которые требовалось оценить и продать, вечер будет посвящен модному показу прошлого. Эйприл пройдет по этому мрачному дому маленьким ярким привидением, явившимся, чтобы наряжаться для давно минувших вечеров и дней.
К тому времени, когда часы пробили десять, Эйприл уже перемерила темные костюмы, платья без рукавов, сияющие бальные наряды, меховые накидки и полагающиеся ко всему этому шляпки с дымной вуалью, от которой взгляд немедленно делается загадочным, чего невозможно добиться никакими тенями. Просто поразительно, как на ней сидит вся эта одежда – плотно, но не сковывая движений, лишь подчеркивая стройные бедра и небольшую упругую грудь.
Эйприл завалила кровать сшитыми на заказ нарядами из твида, шерсти, кашемира, шелка, атласа и громыхающими деревянными плечиками. Ей удалось собрать волосы в узел по моде начала сороковых, она закрепила прическу шпильками из фарфоровых баночек Лилиан. Эйприл наложила крем из собственных запасов, нарумянилась и напудрила симпатичное личико со вздернутым носом, после чего поддалась искушению и прыснула старинными духами из хрустального флакона на шею и на бледные запястья.
В туфлях на кубинском каблуке или в сверкающих серебристых босоножках, в зависимости от наряда – короткий костюм с приталенным пиджаком или бальное платье с прозрачной накидкой, – Эйприл вышагивала, скакала, кружилась, усаживалась в эффектную позу перед овальным зеркалом, спасенным из чулана, а грязно-коричневый интерьер бабушкиной спальни служил угрюмой декорацией ее представлению.
В тусклом свете нейлоновые чулки Лилиан поблескивали на стройных лодыжках Эйприл. Тонкие, словно паутина, и гладкие, словно стекло, они придавали ногам изящность, какой невозможно добиться с помощью подделок, продающихся в Америке. С ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком, нарумяненными щеками и кукольным взглядом из-под накладных ресниц, которые нашлись в том же ящике, где и длинные оперные перчатки, Эйприл кружилась и танцевала джайв. Она перевоплотилась, двоюродная бабушка внезапно ожила – и в атмосфере вокруг, и внутри самой Эйприл.
Упиваясь этим действом, она не сознавала течения времени и уже не думала о том, что надо разобрать коробки и позвонить оценщикам антиквариата, позабыла о грядущих сложностях с продажей недвижимости. Эйприл выбросила из головы все, кроме настроений и образов прошлого, неожиданно заполнивших воображение и проливших свет на душу. Двоюродная бабушка и ее муж молча взирали с картины, которую Стивен повесил над заваленным вещами комодом.
Как это волнительно!.. В следующий миг Эйприл застыла на месте. Она выждала секунду и снова посмотрела через плечо, словно актриса в немом кино. В зеркале отражалось только ее лицо, искаженное испугом.
Быстрый промельк за спиной, рывок из сумрака. Неясные очертания кого-то длинного и тонкого, с красным пятном в том месте, где любой ожидал бы увидеть лицо.
Уловив стремительное движение в глади зеркала, Эйприл развернулась и попятилась, словно кошка, ожидающая удара.
Теперь Эйприл не увидела ничего – лишь отражение двух платяных шкафов по обе стороны от смятой постели. И еще себя, окаменевшую на месте и одинокую.
Эйприл перевела дух, к ней вернулось самообладание. Она выпрямилась, ощущая, как ледяные кристаллики холодят кожу, но затем все-таки тают. Эйприл проглотила комок в горле.
Ничего там не было. Из-за слабого света и грязных пятен на абажурах ей что-то померещилось в зеркале, но там не было ничего. Однако же Эйприл, чуть пошатываясь, прошла через комнату, поспешно выскочила в коридор, добежала до входной двери и там застыла, тяжело дыша.
Неужели в этом давно потонувшем в тишине месте, где только тени и хлам, все время прятался некто на тонких ногах? К лицу существа накрепко прилипло что-то красное – образ, способный родиться только в кошмаре.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Три пассажира, ехавшие с Сетом в автобусе, слышали, как тот разговаривает сам с собой. Они делали вид, будто не замечают мужчину, бормочущего себе под нос. Смутившись оттого, что его внутренний голос стал слышен, Сет перестал шептать и принялся рассматривать улицы за окном. Он попытался отвлечь разум от бессвязного мысленного диалога.
Что с ним происходит? Сложно сказать. Трудно вспомнить, каким он был до того, как все началось. Обычная человеческая жизнь стала казаться ему странной. Чуждой. Сет не знал, просветление это или же он просто лишился рассудка.
Лицо горело, кожа сделалась чрезмерно чувствительной. Каждое движение вызывало в суставах болезненный скрежет. Мышцы, будто вымоченные в кислоте, сердито огрызались на малейшее усилие. Пульсирующая головная боль заставляла его щуриться от яркого света, а по временам и вовсе закрывать глаза. И чем сильнее Сет удалялся от своей комнаты, тем хуже себя чувствовал. Внизу, на улицах, сидели нищие, выставив на холодный тротуар ноги, укрытые грязными белыми одеялами, но эти люди, по крайней мере, заслуживают спасения, заслуживают второго шанса, тогда как Сета все-таки ожидает неизбежная гибель, распад физический и ментальный. Именно так он себя ощущал. Долгая и запутанная цепочка разочарований, привычки, неудачные выборы и периоды рефлексии довели его до нынешнего состояния.
Теперь он никак не мог остановить поток мыслей, они неслись вскачь, постоянно меняя направление, и вспыхивали внезапно, словно пожар в душе. Создавалось впечатление, будто жалкие ошметки его прежнего «я» уцелели только для того, чтобы наблюдать за происходящей трансформацией.
Злясь на самого себя, Сет пытался понять, с чего он вдруг покинул «Зеленого человечка». Жар мешал ему забыться сном, и отдых свелся к нескольким часам беспамятства между сменами в Баррингтон-хаус. И каждый раз, когда он просыпался, оказывалось, что больное потное тело превратило постель в холодную вязкую лужу. Солнечный свет, проникавший сквозь тонкие шторы на окнах, больно бил по глазам, отчего Сет стонал, а потом плакал, прижимая подушку к лицу. Если же он сбрасывал одеяла, чтобы немного остыть, то быстро замерзал, и приходилось снова натягивать отсыревшую ткань на съежившееся тело. В итоге в три пополудни он поднялся, чтобы попить воды и проглотить обезболивающее. Наверное, именно в этот момент призрачное чувство долга, некая печальная пародия на протестантскую трудовую этику, заставило его одеться и отправиться на работу.
Но было здесь и что-то еще. Сет чувствовал себя едва ли не обязанным вернуться. Как будто его ждало какое-то важное дело, связанное с его странным сном и почему-то имеющее отношение к миссис Рот.
Выйдя из автобуса, Сет доковылял от угла Гайд-парка до Лаундес-сквер. Пот заливал лицо, он снова пропитал насквозь рубаху и джемпер на спине. Из пор выделялось столько липкой жидкости, что даже подкладка пальто успела отсыреть, пока Сет втащился на верхнюю ступеньку служебного входа. Каждый шаг отдавался взрывом в голове и ударом в нижней части спины, прерывистое дыхание больно клокотало в горячих легких, но он все равно накурился до тошноты.
– А-а-а, – простонал Сет, зажимая ладонями горящие уши, когда появился Петр.
– Ты не поверишь, что сегодня произошло. Теперь разразится большой скандал. Этот Джордж отправился «бомбить», когда должен был сидеть в здании. Не могу же я отвечать за весь дом, пока он пропадает где-то целую вечность…
Сет свернул на лестницу и спустился к комнате для персонала, сжимая руками голову и хрупкий, но невыносимый груз внутри. Менингит. Наверное, ткани мозга воспалились и давят на стенки черепа. Голос Петра преследовал Сета.
– Придется ему заплатить за свою отлучку. Ведь у нас в контракте сказано, что служащим запрещено зарабатывать в других местах, помимо дома. Это же просто несправедливо. Почему он себе позволяет…
Ночью Сет запросто может умереть в своем кресле за полукруглой конторкой. Вдруг тот сон был прелюдией к коме? Да, он довел свой разум до полнейшего истощения, медленно разрушал себя, пока не осознал, что в существовании больше нет смысла, и вот теперь природа стремится избавиться от него, чтобы освободить других от тяжкого груза. Сет захихикал, затем зашмыгал носом.
В комнате для персонала он разделся до трусов и носков и над раковиной обмыл торс холодной водой, затем бумажными полотенцами вытер подмышки, шею и поясницу. К тому моменту, когда Сет облачился в униформу – серые полиэстеровые брюки, белую синтетическую рубашку, пуловер, галстук и темно-синий блейзер, – все тело снова было липким от пота.
Сет потушил свет и прилег на маленькую кушетку рядом с кулером. Прихлебывая горячий лимонный напиток, напичканный парацетамолом, Сет дожидался начала смены.
Следующие несколько часов болезнь не давала ему что-либо делать, только существовать внутри ее. Сет раскачивался в кресле из стороны в сторону, стискивая ладонями пылающее лицо. Яркие лампы в холле обжигали глаза, булькающие радиаторы угрожали обратить тело в пепел. Накрывшись своим пальто, Сет то и дело проваливался в беспамятство.
Вскоре после полуночи портье почувствовал в здании чье-то присутствие. Будто бы некто чужой, запертый на ночь вместе с ним, скользил по полу, бесцельно бегал вверх-вниз по лестницам и время от времени переезжал на лифте с этажа на этаж. Так мог бы вести себя заскучавший неугомонный ребенок, оказавшийся в большом доме.
Полчаса спустя Сет с трудом выдернул себя из кресла. Он слышал шорох одежды и топот быстрых маленьких ног. До сих пор звуки раздавались слишком далеко, откуда-то из глубины или сверху, и не вызывали беспокойства, но последняя их волна пронеслась мимо стойки, мимо его конторки, а следом заскрежетала и стукнула дверь пожарного выхода, через которую можно было пройти в западное крыло.
Выйдя на лестницу, Сет услышал слабый топот бегущих ног, будто кто-то поднимался этажом выше. Затем настала тишина. Портье отправился выяснять, что случилось.
Квартиры на первом и втором этажах западного крыла пустовали. Одна была выставлена на продажу, хозяева остальных жили за морем, следовательно, здесь не должно находиться никого, способного так шуметь. Но кажется, кто-то все-таки здесь был.
Любым звукам можно найти разумное объяснение: ветер гуляет в вентиляции, горничная или сиделка с какого-нибудь верхнего этажа – Сет знал как минимум двух – сошла вниз, чтобы выкурить сигаретку или позвонить по мобильному, а может, кто-то из жильцов спускался по лестнице, но обнаружил, что забыл дома бумажник, и вернулся в квартиру.
Над головой Сета, у следующего пролета, вдруг заморгала лампа, но в остальном все было в точности так, как бывало всегда в этот ночной час. Или же нет? Появился запах. Снова. Слабый, но явственно ощутимый, и чем дальше заходил Сет в своем расследовании, тем сильнее он становился. Шагая по коридору и принюхиваясь, Сет ощущал в воздухе серу. Как будто совсем недавно кто-то чиркнул спичкой. И еще дым – так обычно веет от одежды, если постоять у костра. Но к этому запаху примешивался еще один: еды. Да, как будто что-то жарится на гриле, мясной запах, словно от капающего в огонь животного жира. Точно так же пахло прошлой ночью из шестнадцатой квартиры.
– Какого лешего?
Поднимаясь, Сет останавливался у каждой двери и принюхивался к щели почтового ящика в попытке определить, не готовит ли кто-нибудь мясо. Однако запах усиливался ближе к центру лестничной площадки, совершенно исчезая у дверей. Как будто шлейф вони оставил по себе кто-то, прошедший по коридору.
На лестнице было тихо, и, поскольку не осталось сил подниматься дальше, Сет спустился на свой этаж и сел за конторку. Он не мог держать глаза открытыми из-за болезненного давления внутри головы и провалился в глубокий сон.
Когда снова послышался шум, портье взглянул на часы: чуть больше половины второго. На этот раз звуки были более настойчивыми. Из-за стойки Сет услышал, как в западном крыле щелкнул, застонал, пришел в движение лифт. Он уехал по темной шахте куда-то на верхние этажи.
Кто-то его вызвал Сет посмотрел на металлическую пластину под конторкой. Красный огонек бежал по цифрам, пока не стало ясно, что лифт остановился на восьмом этаже в западном крыле. В семнадцатой квартире последние четыре месяца никто не живет, поскольку мистер и миссис Ховард-Бродерик переехали в свои апартаменты в Нью-Йорке. Шестнадцатая квартира, как прекрасно знал Сет, пустует уже полвека.
Он наблюдал со своего кресла за подсвеченной панелью. Следил, как опускается лифт. Этаж за этажом, с восьмого вниз, в фойе. К нему, прямо к стойке портье.
Лифт затормозил с гидравлическим всхлипом и стукнул, остановившись. Дверцы остались закрытыми.
Сет робко выдвинулся из-за конторки и прошел через холл. Он заглянул в маленькое окошко на внешней двери лифта, но не увидел ничего, кроме отражения задней стенки. Испугавшись, что внутренние дверцы могут разъехаться, пока он смотрит в окошко, Сет отступил назад и нажал на кнопку, открывая лифт.
Кабина была пуста. Он не увидел ничего, если не считать собственного бледного лица, глядящего из зеркала.
Сет фыркнул и поморщился. Он снова ощутил запах дыма и горелой плоти, который здесь был гораздо сильнее, чем на лестнице.
Сет захлопнул наружную дверь и закрыл глаза. Это короткое упражнение вымотало его. Он слишком болен, чтобы переживать из-за дурного запаха или неисправного лифта. Вирус накинулся на него с новыми силами, и Сету казалось, что даже самое незначительное усилие вот-вот прикончит его. Он с трудом стоял на ногах и цеплялся за перила, спускаясь к служебному помещению, чтобы глотнуть воды из кулера.
Но отдохнуть не удалось. Когда Сет вернулся за стойку и упал в кожаное кресло, оказалось, что ночные треволнения только-только начинаются.
В два часа уже второй раз за ночь лифт западного крыла клацнул, остановившись в холле. Но на этот раз в нем был пассажир.
Сет поднялся с места и облокотился на стойку, моргая и чувствуя, как перед глазами все плывет. Щурясь от мигрени, волны которой пульсировали в голове, он увидел, как из кабины выползло нечто с несчетным количеством ног, и только когда тварь подкатилась к конторке, Сет узнал морщинистую физиономию миссис Шейфер.
Завернутое в просторное шелковое кимоно, ее пухлое тело пронеслось по ковру с поразительной скоростью. Голова, похожая на набитый мешок, запрокинулась назад, отчего плечи казались совсем узкими. Волосы, небрежно собранные под пестрым шарфом, были мокрыми. Несколько выбившихся прядей липли ко лбу и вискам.
– Сколько можно просить, чтобы работу сделали как следует? – Голос миссис Шейфер срывался на крик. – Они только и занимаются тем, что лазят на крышу, а изображения все нет и нет! Эти люди вообще что-нибудь понимают в спутниковых тарелках?
Она и раньше высказывала подобные претензии. По ковру за миссис Шейфер тянулся скользкий след, с ее брюха сочилась какая-то жидкость. От нее разило тухлым мясом.
– Мой муж, – заявила она Сету, который поднес ладонь к лицу, чтобы защититься от вони, – очень важный человек. Ему необходимо смотреть деловые новости. Он не ради развлечения просиживает перед телевизором.
Короткая передняя лапка замахала у него перед носом, подчеркивая серьезность слов. На конце тоненькой конечности болталась крохотная человеческая ладошка.
– Мне нужен Стивен, немедленно!
Сет попятился.
Повернув громадную голову на жирной шее, миссис Шейфер вдруг выкрикнула:
– А ты еще кто такой?
Она обращалась к мальчику в куртке с капюшоном, который стоял у входной двери и смотрел на Сета через холл.
– Я же говорил. Ты будешь видеть все таким, какое оно на самом деле, – проронил гость.
Он не обращал внимания на миссис Шейфер, а она тем временем прокатилась по холлу обратно, выкрикивая, что ей нужен старший портье, и наконец ее раздутое тело втиснулось в кабину лифта. Когда Сет снова взглянул на входную дверь, мальчик уже исчез. В фойе опять было пусто и тихо, если не считать жужжания ламп на стенах. И запаха горелого мяса.
Сет вышел из-за стойки и осмотрел ковер на предмет оставленных миссис Шейфер пятен – ничего. Он готов был расплакаться. Когда Сет вернулся на место, конторка и мониторы камер слежения показались больше, чем прежде, они нависали и надвигались, пока не загнали его в самый угол. Вдруг входная дверь отодвинулась куда-то, будто он посмотрел на нее через широкий конец подзорной трубы.
Сет зажмурился и накрылся пальто с головой, ощущая на лице собственное влажное дыхание. Скинув ботинки, он сполз на пол за конторкой и свернулся калачиком.
– Нам нужна помощь, – проговорил старческий голос. – Прошу вас, пойдемте со мной.
На этот раз к Сету обращался сам мистер Шейфер. Но только Сет никогда раньше не видел его таким.
Совершенно голый, мистер Шейфер подковылял к стойке на длинных костистых ногах с желтыми потрескавшимися ногтями. Конечности казались усохшими, ребра выпирали под тонкой синеватой кожей. Крючковатый нос, небритые щеки, седая голова, будто бы слишком тяжелая для тонкой шеи. Ниже впалого пупка Сет увидел огрызок пениса, сморщенную мошонку и поспешил отвести глаза. Мистер Шейфер был истощен до крайности, оставалось загадкой, почему он еще жив.
– Не могли бы вы подняться к нам? – вежливо спросил мистер Шейфер, его манера общения всегда разительно отличалась от грубости крикливой жены.
Невольно подчинившись, Сет поднялся и вышел из-за стойки. Он оказался на голову выше сморщенного старика. Мистер Шейфер, словно дитя, уцепился за локоть Сета длинными пальцами. В его прикосновении не было никакой силы.
Медленно, как будто старик двигался по канату, Сет повел мистера Шейфера к лифту, во все глаза глядя на чудовищный горб, изуродовавший спину и плечи престарелого жильца. Под туго натянутой кожей топорщился целый холм из переплетенных хрящей и черных вен. Сет почувствовал отвращение, но в то же время и острое желание потрогать и выяснить, твердый ли он.
– У вас что-то случилось?
Сет сейчас же осознал всю глупость подобного вопроса – достаточно того, что мистер Шейфер спустился к стойке портье в чем мать родила, а его жена превратилась в чудовищную арахниду. Но мистер Шейфер не упомянул ничего такого, он лишь пробормотал что-то насчет «подходящего момента».
Как только они вошли в квартиру на шестом этаже, Сет немедленно закрыл рот и нос рукавом пиджака, но это не спасло его от вони. По стенам коридора, тянувшегося через просторную квартиру, выстроились мешки с мусором. На каждый была наклеена желтая бирка с пометкой «Медицинские отходы».
Двери всех комнат, выходивших в коридор, были распахнуты. Внутри царил коричневатый сумрак, словно вонь сделалась видимой. Повсюду грудились такие же мусорные мешки, громоздились стопки газет и журналов, стояли тарелки с остатками засохшей еды и валялась смятая одежда – создавалось впечатление, что за время долгого и убогого житья здесь супруги ничего не выбрасывали. Мокрый ковер под ногами Сета покрывали какие-то белесые пятна.
Сиделки нигде не было.