В том, что среди муравьев тоже есть евреи, профессор Владимир Ильич Мурашик убедился холодной зимой девяносто второго года, во времена смутные, голодные, почти ледниковые.
Заняться муравьями профессору пришлось так. Его родной институт эволюции вдруг оказался лишен заботы со стороны внешнего мира, и сразу до такой степени, что стало нечем кормить даже питающихся раз в месяц пиявок. Лаборатории пустели на глазах: сначала стали исчезать подопытные, а потом и сотрудники. Последние эксперименты трое бледных как мел ученых, которые еще оставались в насекомом секторе, провели на живших в институтской кухне обыкновенных рыжих муравьях. Вместо загадок эволюции теперь пришлось заняться загадкой ее отсутствия, ибо муравьи вот уже сто миллионов лет мало менялись в лучшую сторону. «Странно, но факт, – думал профессор, – похоже, что у них никогда не было таких страшных катастроф, как та, что только что прокатилась у нас за окнами».
С наступлением февральских холодов здание перестали топить, и муравьи ушли. Изучать стало некого, оставалось только работать над собой, и ученые продолжали молча, в странном оцепенении сидеть на своих местах. Так длилось долго, до тех самых пор, пока однажды вечером в институте не отключили свет. Как только угасли зеленые глаза приборов, все трое коллег Владимира Ильича поднялись с мест, посмотрели на него – глаза их как будто мерцали в темноте странным фосфорическим светом – и вдруг растаяли в воздухе.
– Не печальтесь… – успел шепнуть на прощанье ведущий научный сотрудник Гавриилов.
Профессор Мурашик как дарвинист в чудеса не верил, но как вежливый человек улыбнулся и кивнул головой – уже в пустоту.
Он остался совсем один во всем здании. Шаркающей, смешной походкой старый ученый торил тропу от бывшей кухни до бывшего туалета, по привычке стараясь ни на кого не наступить, и при этом втайне посмеивался над своей деликатностью. Как специалист, он прекрасно знал, что муравьев здесь нет и быть не может. Если бы даже какой‑нибудь сумасшедший муравей и остался, то при такой температуре он проспал бы глубоким сном до мая месяца. «Да, конечно, он спит, – убеждал себя профессор, кутаясь в старое пальто, – он спит и видит сны».
Вскоре вход в институт временно заколотили. Владимир Ильич отнесся к этому спокойно. Идти все равно было некуда, да ему и не хотелось никуда идти, а меньше всего – в свою запущенную квартиру. Бездетный вдовец, профессор давно не имел ни друзей, ни желаний, а о тех простых потребностях, которые у него еще оставались, чудесным образом позаботился родной институт. В кухонном шкафу нашелся запас макаронных изделий «Звездочка» – из числа тех, что не едят никакие насекомые, в кране обнаружилась холодная вода, в лаборатории – немного спирта. Два раза в день он небольшими дозами подъедал макароны, сваренные на спиртовке, а потом подолгу сидел у окна, смотрел на заваленную сугробами Сретенку и думал о своей жизни.
В детстве и юности Володя Мурашик немало претерпел из‑за своей ласково‑уменьшительной фамилии. Злые дети переделывали ее самыми затейливыми способами: его называли то комарик, то кошмарик, то карасик, то матрасик. Они смеялись, а ему было совсем не смешно. Но настоящая пытка началась уже в зрелые годы. Когда он подрос, остепенился и приобрел право на отчество, то стал замечать, что в самое имя его то и дело вкрадывается злой, чужой, агрессивный голос.
– Владимир Ильич… – шипел этот голос, – …Мурашик.
Стоило говорящему сделать крошечную паузу между отчеством и фамилией – и с грохотом рушились основы советского общества. А Владимир Ильич совсем не хотел разрушать основы. Он был человек тихий – простой пешеход, из тех, кого поэт Окуджава когда‑то ласково назвал московскими муравьями. У него было странное чувство, когда рухнули основы, – ему казалось, что он в этом виноват.
Вспоминал он жену Машу, их первую встречу, когда она ошиблась дверью: позвонила в химчистку, чтобы сдать пальто, а попала к нему, жившему рядом, на первом этаже. Она растерянно поздоровалась, а он смотрел на нее, шевелил усиками и не мог вымолвить ни единого слова. Так, почти без слов, они и прожили душа в душу тридцать лет.
Профессор Мурашик молча обходил воображаемых муравьев и думал: «И все‑таки они бегают… Один точно бегает… Вот так и я когда‑то бегал взад‑вперед, живую жизнь изучал. А жизнь‑то, выходит, снилась».
Бо́льшую часть дня он лежал на кушетке в институтской кухне, подложив под голову толстый том мирмеколога Мордвилко и глядя на портреты бородатых эволюционистов, теснившиеся по стенам. Бородки были расположены в порядке убывания длины, и одно место в центре – как раз для него – было свободно. Странно, что это не бросалось в глаза раньше. А когда он засыпал, то видел сны, и сны эти с каждым днем становились все грустней и причудливей.
Поначалу чаще всего снилась Маша, и сон был всегда один и тот же. Во сне она была очень маленькая, совсем незаметная. Она проходила мимо тихо‑тихо, потом оглядывалась, смотрела на него огромными зелеными глазами – и вдруг растворялась в зеркале. Часто снилась река, которую он никак не мог переплыть. Потом вдруг приснились коллеги по работе с нимбами над головами.
А потом приснился муравей Кацнельсон.
Этот муравей забрался на травинку и качался на ветру. Рядом протекала небольшая мутная река с красивыми низкими берегами. Профессор сидел совершенно голый прямо на голой земле и внимательно смотрел на травинку и на муравья. Что‑то такое было в этом муравье – в его раскачивании, в его грустных глазах – такое, отчего сжималось сердце.
Владимир Ильич отвернулся к реке и, чтобы успокоиться, попытался подумать о чем‑нибудь вечном. Но мысли все равно сворачивали на муравьев. Легко ли быть муравьем? Жить в куче мусора, слушать ногами и усами, драться антеннами, никогда не спать. А как можно спать, если живешь всего пару месяцев? И у муравьев тоже есть мировые проблемы, думал профессор. Войны, рабовладение, воровство, нелегальная эмиграция, даже наркомания. И зря люди думают, что все муравьи – труженики. В каждом муравейнике пятая часть граждан – тунеядцы и бездельники. Гораздо больше, чем у людей, между прочим. И такая жизнь длится почти целую вечность, миллионы лет. И миллионы лет – беспросветная темнота народа. Посмотрите, что происходит, когда жители муравейника отправляются на поиски лучшей доли. Рабочие тащат на себе целый зоопарк: клещи, тараканы, пауки, жуки, мухи, – на панцирях народа в новую жизнь переезжают все паразиты. Как у людей…
– Это не совсем так, – раздался в его мозгу тихий голос.
Профессор вздрогнул. Голос звучал совсем негромко, но он завораживал. В нем были искренность, простота и убежденность в чем‑то необыкновенно важном. Владимир Ильич заткнул уши и, чтобы не сойти с ума, стал думать еще интенсивнее.
Люди называют родину матерью, но для них это только красивый образ, а для муравьев – нехитрая истина, просто потому, что мать у всех одна. И какова ее жизнь? Легко ли вечно просить пропитания у собственных неблагодарных детей? И рожать их, рожать, рожать – сто пятьдесят миллионов раз рожать. Жить среди сплошных родственников, работать с утра до вечера, чтобы муравейник рос любой ценой. Все для колонии! О, боже… А потом придут россомирмексы, хищные гады, убьют взрослых, а куколок заберут, чтобы вырастить из них рабов…
– Послушайте, ваша критика нашей цивилизации основана на одном очень важном недоразумении, – сказал печальный голос. – Все дело в том, что вы человек.
С этим следовало согласиться, и профессор кивнул. Отвечать он боялся, потому что отвечать муравью Кацнельсону означало только одно – безумие.
– Я, кажется, сейчас с ума сойду, – подумал профессор.
– Сойду! – эхом откликнулся муравей.
Ветер дунул сильнее, и, обернувшись, профессор Мурашик увидел, что травинка пуста. Он вздрогнул всем телом и открыл глаза. Реки не было, и вообще ничего не было. Над ним нависал белый потолок с трещиной, похожей на молнию, со стены укоризненно смотрели портреты. Владимир Ильич понял, что лежит навзничь прямо на ледяном полу в институтской кухне. Он заставил себя поднять правую руку и потянулся к чашке, лежавшей возле него на боку. Там мог остаться чай на донышке.
Но чая не оказалось: на дне пустой чашки сидел одинокий муравей.
– Здравствуйте еще раз, профессор! Вы меня помните?
– Да‑да, помню, мы с вами где‑то встречались. У вас еще какая‑то простая еврейская фамилия… Кацман, Кацнер?
– Простая еврейская фамилия – это Кац. А я Кацнельсон.
Муравей выбрался на край чашки и теперь смотрел прямо на Владимира Ильича большими грустными глазами.
– Простите, Кацнельсон, у меня, кажется, был обморок, а теперь голова идет кругом. Интересно, помню ли я еще, как меня самого зовут?
– Вас зовут Владимир Ильич Мурашик, и это очень печально.
– Я знаю.
Они помолчали немного, а потом профессор спросил:
– Послушайте, это не с вами я давеча говорил о социализме?
– Вы говорили с самим собой, но я вас, разумеется, слышал.
– Так вот, я не закончил свою мысль. Конечно, я сужу о вас с человеческой точки зрения, но, согласитесь, пора признать, что муравьиный социализм себя изжил. Каждая устремленная в будущее особь инстинктивно стремится к обособлению, хочет стать отдельной и независимой. Возвращение к роду – это всегда шаг назад. Не надо бояться нового, эволюция есть различие. Почему вы молчите, Кацнельсон? Вы согласны?
– Нет.
– Тогда спорьте!
– Зачем? Мне кажется, что перед смертью стоит заняться чем‑то более важным, чем споры о том, как лучше устроиться в вашем жутком мире.
– Да, да, пожалуй, вы правы. Ну что ж, давайте говорить о важном. Хотите, я расскажу вам свой сон? Не сегодняшний, а тот, который снился мне до этого, почти каждый день. Вас, кстати, там еще не было, вам может быть интересно. Будете слушать?
– Ну, расскажите.
– Мне снилось, что ладья Харона утонула… Вы знаете, что такое ладья Харона?
– Не считайте меня идиотом, профессор. У меня три высших образования, – обиделся Кацнельсон.
Профессор дважды встряхнул головой, ущипнул себя за ляжку и посмотрел на муравья. Но тот и не думал исчезать.
– Так что вам там снилось насчет ладьи? – как ни в чем не бывало спросил он.
– Мне снилось, что ладья Харона утонула, а я один спасся. И я плыву к берегу по мутной реке, а вода такая тяжелая, что нужно прикладывать огромные усилия, чтобы раздвигать ее руками.
– У вас немного сил, профессор, – сочувственно кивнул муравей.
– Да, совсем немного. Поэтому я и тонул каждый раз. Тонул и просыпался вон там, на кушетке.
– Я вам сочувствую.
– Так вот, Кацнельсон, сегодня я выплыл. Понимаете? Я понял, что мне мешало. Мне следовало с самого начала оставить надежду на том берегу, в прежней жизни. И как только я это понял, я выплыл и вышел на низкий берег, совершенно пустой. Там росла только трава, точнее – несколько травинок, очень больших.
– Трава забвения?
– М‑м… наверное. Я не очень разбираюсь в видах трав.
– Ну, а дальше я вам подскажу: на одной из травинок вы увидели муравья, не так ли?
– Совершенно верно.
– И вы проснулись от страха?
– Да. Послушайте, Кацнельсон, но ведь это были вы – я имею в виду, на травинке – это вы там раскачивались? Скажите, это были вы? А зачем вы это делали?
Муравей не ответил. Он пошевелил усиками и сказал:
– Какой‑то у вас здесь запах шершавый…
– Это, наверное, макароны. Макаронные изделия «Звездочка», очень питательно. Вы ведь любите вареные макароны, Кацнельсон?
– Терпеть не могу.
– Жаль. Но вы мне не ответили…
– А вот мы всегда готовы поделиться пищей с товарищем. И не звездочкой, а полноценной пищей, пригодной для совместного выживания.
– К сожалению, мне больше нечего вам предложить.
– Так и не предлагайте!
– Но ведь вы же всеядны!
– Это вы всеядны. А мы не едим макарон. И не думаем о политике. И не ворошим свое прошлое.
– Кацнельсон, я вас очень прошу, ответьте – о чем был мой сон?
– Что же я могу вам ответить? Я не пророк и не толкователь снов, я простой московский муравей. И потом, ведь это был ваш сон, разве не так?
– Да, действительно мой.
– Ну, значит, вы себя и видели во сне!
– Да… Кажется, это логично.
– Ничего это не логично. Но зато это правда. Без пищи и тепла, да еще в одиночестве, муравьи жить не могут.
– Да, не могут… Стоп, погодите, а как вы‑то здесь оказались? Неужели топить начали?
– Успокойтесь, топить здесь никогда не начнут. И знаете почему? Потому что законы эволюции никого больше не интересуют. А это, между прочим, признак деградации. Вот давайте возьмем тараканов. Они прожили на земле гораздо дольше, чем мы с вами – триста миллионов лет – и при этом совершенно не изменились. Вот кто действительно не эволюционировал, профессор! Ведь это с точки зрения человека надо совершенствоваться, становиться все лучше, стремиться к Богу, стремиться стать богом. А с точки зрения таракана это совсем не нужно.
– Скажите, а с точки зрения муравья, куда надо стремиться?
– К другим муравьям, конечно. Повторяю вам: одинокий муравей выжить не может. У каждого свой муравейник, а в нем своя функция. Так захотела сама природа, поймите.
– Значит, я больше не нужен. У меня никого и ничего не осталось.
– Вам тяжело?
– Да нет, вы знаете, я теперь как‑то не чувствую тяжести. Я стал совсем легким…
– А муравьи и не чувствуют тяжести. Это все людское.
– Но я‑то не муравей. Я… не совсем муравей.
– Пахнете вы уже почти правильно. Успокойтесь, вы самый настоящий муравей.
– Я спокоен, спокоен… Но у меня есть еще один вопрос. Кацнельсон, скажите: как мне достойно умереть? Как умирают муравьи? Ведь не каждый остается в капле янтаря…
– Ну, профессор, о способах борьбы с нами вы должны знать как специалист. Например, дачники травят муравьев кипятком, дустом, керосином, огненной золой, чесноком, известью, табачной пылью, мочой, содой, шампунем, стиральным порошком, карбофосом с хлорофосом, головами копченой селедки и, наконец, препаратом «Дачник». Все на борьбу с Кацнельсоном!
– Не надо иронии, пожалуйста. Я спрашиваю, как достойно умереть?
– Ах, достойно! Ну, тогда я вам скажу. У нас не принято травмировать товарищей, и потому благородный муравей вечером тихонько уходит из гнезда, влезает на травинку и, покачиваясь на ветру, ждет смерти.
– Да… Это хорошо. Я готов.
– Тогда закройте глаза, Владимир Ильич. Видите – мы уже вышли на берег и начинается ветер. Видите вы или не видите?
– Вижу.
– Теперь надо подняться наверх.
– Только вы, пожалуйста, первый, – попросил профессор.
– Как вам будет угодно. То есть что – первый?
– Поднимитесь наверх первым.
– А! Ну да, конечно, пожалуйста. Я полез. Но вы учтите – у каждого муравья своя травинка.
– Я свою уже выбрал. Послушайте, Кацнельсон, а можно вам задать напоследок еще один вопрос?
– Задавайте.
– Скажите, а я превращусь в муравья в другой жизни?
– Какие мелочи вас волнуют перед смертью – просто стыдно за человечество. Успокойтесь, вы превратитесь в устрицу.
Сцепившись усиками, они качались каждый на своей травинке и слышали, как над ними поет высокий хор. Берег был тих, река мутна и пустынна, и их нелепые фигуры казались дикими изваяниями среди ранних сумерек.
Шахматная сказка
Не так давно, прошедшей осенью, когда хозяева дачи уезжали в город, они забыли на книжной полке коробку с шахматами. Фигурам было скучно лежать без дела всю зиму – в конце концов, они были не медведи, а очень симпатичные, почти новые шахматные фигуры. И вот однажды ночью Черный и Белый Короли, устроившись рядышком в углу коробки, вступили в переговоры.
– Ваше Черное величество, – начал Белый Король. – Я рискую показаться невежливым, но не кажется ли вам, что ваша последняя победа надо мной имела причиной не столько ваши качества стратега, в которых, впрочем, никто не смеет усомниться, сколько направлявшую вас сверху на редкость умелую Божественную Руку?
– Ваше Белое величество, – усмехнулся Черный Король, – отсутствие света и воздуха плохо сказывается на ваших умственных способностях, в существовании которых, впрочем, никто не смеет усомниться. Вы что же думаете: какая‑то рука может направлять действия суверенного короля? Она всего лишь служит моей воле, помогая мне и моим подданным передвигаться в пределах разумного мира.
– Вы называете разумным миром ту доску, на которой мы вынуждены сражаться? Но помилуйте, ведь ее устройство крайне неразумно! Сражаться вообще неразумно, а уж этот мир устроен просто глупо. Посудите сами: он состоит из равного количества белых и черных клеток, но эти клетки перемешаны, и мои подданные занимают не белые поля, а все подряд, равно как и ваши вассалы. Скажите, Ваше Чернокнижие, не будет ли более разумным такое устройство: одна половина доски будет черной, и ее по праву займете вы, а другая – белой, и ее займу я. А посредине мы воздвигнем высокий забор, который не смогут перепрыгнуть даже наши кони!
– Ах, Ваше Белоручие, – отвечал Черный Король. – Ваша страсть к философии и демократическим реформам не только привела в полное расстройство ваше государство, но и была причиной целого ряда поражений, которые я имел честь вам нанести. Каждый раз, когда вас убивают, и я остаюсь один на доске, я стараюсь сдержать свою радость и понять причины постигшего вас несчастья, дабы не повторить ваших ошибок.
– Ваше Черномыслие, вашу наглость и бестактность может извинить только присутствие вашей очаровательной супруги, к которой, как вы знаете, лежит мое сердце, несмотря на то, что в последних трех партиях именно она наносила мне смертельные удары. Ее Черноглазие никогда не разделяла вашего черного шовинизма.
– Какой позор! Какая низость! – раздался вдруг из темноты хорошо всем знакомый голос – низкое контральто Белой Королевы. – В моем присутствии признаваться в любви к чужой жене, к жене нашего врага, к нашей худшей врагине… О, слабый король! И это при всем дворе! При солдатах! Какой позор! Какая низость!
– Ну вот, – буркнул Белый Король. – Разбудили. Теперь до утра не успокоится. Несчастные мы властители…
– Это вы несчастный, – презрительно ответил Черный Король. – Потому что слабый и безответственный. Слава Правилам, я совершенно уверен в любви и преданности моей августейшей супруги. А вас она терпеть не может, что и доказывает уже три партии подряд. А за шовинизм вы еще ответите, сударь. В четыре хода ответите!
– Да как ты позволяешь с собой так обращаться?! – не унималась Белая Королева. – Король ты или сдвоенная пешка? Давно пора указать черным их место! А ну, вызывай его на бой и командуй подъем!
– Милая, сейчас три часа ночи. Кроме того, ты забываешь, что все Божественные Руки скрылись в неизвестном направлении и забрали с собой даже симпатичного пса Синуса, который имел обыкновение грызть твою голову. Хотел бы я знать, как ты собираешься играть, если тебя никто не направляет?
– Будем играть без всяких рук! Терпение лопнуло! Смерть черномазым! Подъем! Строиться!
В коробке началось хаотическое движение. Заспанные солдаты вскакивали и ударялись головами о крышку. Кони испуганно ржали. Неповоротливые ладьи поднимались и тут же падали, сбивая своих и чужих. Офицеры пытались навести порядок, но поскольку в темноте ничего не было видно, порядок не наводился, становилось только хуже.
– Ваши величества, что случилось? – раздался из дальнего угла мелодичный голосок Черной Королевы. – Я так сладко спала. Мне снилось что‑то испанское… Кажется, разменный вариант. Как будто я выхожу сразу на поле дэ‑четыре, и тут… Ах, да не толкайте меня, вы, поручик! И уберите подальше эту лошадь, она брыкается! Что здесь происходит?
– Ничего страшного, моя милая, – браво ответил Черный Король. – Нас смертельно оскорбили, и теперь придется показать этим бледнолицым, кто в коробке хозяин. А ну‑ка, всем молчать! – гаркнул он вдруг так, что все разом смолкли и застыли. – Солдаты, на крышку нава‑лись! Три‑четыре!
Солдаты уперлись головами в крышку, но она не сдвинулась.
– Закрыли на крюк! – догадался Белый Король. – Вот видишь, моя драгоценность, боев без Божественных Рук не бывает. В темноте драться нельзя, можно побить своих же солдат, или чего доброго, самого короля. А короля нельзя побить по конституции, то есть по Правилам.
– Несчастный трус! – взревела Белая Королева. – Я сама займу твое место! А ну‑ка, белая армия, все ко мне, в этот конец коробки!
Белые фигуры ринулись на ее крик с такой поспешностью, что чуть не затоптали своего короля.
– А теперь все дружно! – командовала Белая Королева. – С этой стороны нет крюка. Бить головами по моей команде! Раз‑два! Три‑четыре!
Доска действительно была закрыта на крюк только с одной стороны, и под напором белых она стала поддаваться. С каждым ударом щель становилась все шире, и, наконец, крышка отлетела – с такой силой, что доска рухнула с полки. Фигуры в беспорядке рассыпались по полу.
– Ох, я чуть не убился, – причитал Белый Король. – Дорогая, сперва они меня чуть не затоптали. Лошадь проскакала прямо по моей голове. А потом этот полет, удар – и опять головой! Нет, я совершенно не способен сейчас руководить войсками. Рокируйте меня куда‑нибудь.
– Заморыш, – прошипела Белая Королева. – Если бы ты не был королем, я никогда бы за тебя не вышла, никогда! Становись на место! На шестом ходу уйдешь в угол, и чтоб я тебя больше не видела! Командуй построение, разиня! Не видишь, они уже стоят и ждут!
И действительно, черные под энергичным командованием своего короля уже разобрались по местам и грозно посматривали в сторону противника. Белый Король, кряхтя, полез на свое место, а за ним потянулись его воины.
Тем временем Черная Королева, совершенно ошарашенная внезапным пробуждением и полетом, говорила, прислонившись к своему повелителю:
– Ах, неужели нельзя было подождать до утра? Мне снился такой чудесный сон… И потом, милый, как ты собираешься командовать без всякой помощи свыше?
– Моя радость, ты вместе с войском уже столько раз ходила в походы на эти бледные поганки, что могла бы запомнить хоть несколько простых комбинаций. Помнишь ли ты детский мат?
– Разумеется, – пожала плечами Черная Королева. – Я помню даже испанскую партию до шестого хода. Именно на этом ходу вы меня и разбудили.
– Ну, тогда разыграем детский мат. Я же обещал этому недоумку, что он в четыре хода ответит мне за свои грубости.
Войска уже стояли друг против друга, поблескивая лаком в лунном свете. Обе армии казались совершенно одинаковыми, если не считать того, что в шеренге белых фигур выделялась голова Белой Королевы, обкусанная Синусом, а у черных место одного из безвременно павших коней занимал спичечный коробок. Этот коробок уже почти освоился со своей ролью: скакал буквой «гэ» и даже пытался тихо ржать. Вот только говорить он не умел, потому что лошадям вообще говорить не полагается – даже в шахматах.
– Ну!.. – прошипела Белая Королева своему супругу. – Ты будешь командовать или нет?
– Дорогая, – растерянно молвил Белый Король, – но ты же знаешь, что мной всегда руководили сверху. Выбор дебюта – достаточно серьезный шаг, и мне бы хотелось подумать, поскольку…
– Урод! – прервала его королева. Она злобно топнула ногой, а потом со всей силы дала пинка стоящей перед ней пешке.
Пешка ошеломленно пробежала несколько шагов и остановилась на поле дэ‑четыре. Первый ход был сделан.
– Пожелай мне счастья, любимая! – шепнул Черный Король своей королеве, а затем громко скомандовал: – Солдаты! Встретим врага грудью! Е‑пять!
Черная пешка неторопливо, гордым шагом выступила вперед на две клетки и встала, выпятив грудь и с вызовом глядя на стоящую наискосок белую.
– Ешь! Бей! Хватай! – завопила Белая Королева. – Смерть черномазым!
Белая пешка послушно шагнула к черной, церемонно поклонилась и легонько ударила ее по плечу. Черная отдала поклон, четко повернулась налево и зашагала прочь с доски.
– Слава павшим героям! Победа будет за нами! – разносился голос Черного Короля. – А теперь твой ход, дорогая.
Черная Королева улыбнулась ему, поправила прическу и легко зашагала по черной диагонали к полю аш‑четыре. Проходя мимо солдата, одиноко стоявшего посреди доски, она замедлила ход и потрепала юношу по щеке.
– У, гадюка! – выругалась Белая Королева. – Погоди, мы тебе еще покажем, как надо обращаться с белым солдатом. Кони, вперед!
Услышав команду, обе белые лошади взвились на дыбы, дружно прыгнули через головы солдат – и тут же замерли в испуге. Правила были нарушены.
– Бараны! Ослы! – орала Белая Королева. – Сдай назад! – крикнула она лошади, стоявшей справа от нее.
Лошадь испуганно заржала и, не поворачиваясь, скакнула на прежнее место, чуть не убив при этом солдата, через которого она перепрыгивала.
– Ваш ход, поручик, – объявил Черный Король стоявшему рядом с ним офицеру. – Будете генералом. За черное дело, вперед!
Офицер отдал честь и зашагал к полю цэ‑пять, печатая шаг, как на параде. Проходя мимо белого солдата, он даже не повернул головы.
– Ах, ваше благородие… – насмешливо протянула Белая Королева. – Ну, и у нас есть не хуже. А ну‑ка покажи им выправку! – Она пихнула локтем офицера, стоявшего слева от нее.
Офицер вздрогнул, козырнул и двинулся было строевым шагом по диагонали. Однако, увидев нацеленные на него со всех сторон угрожающие взгляды черных фигур, готовых следующим ходом ринуться на него, испугался, попятился – и встал прямо перед своей повелительницей, загородив ей проход.
– Ваше величество, туда нельзя, меня там съедят! – залепетал он.
Не успела Белая Королева открыть рот, чтобы обрушить на труса гром проклятий, как вдруг свершилось неслыханное.
Черная Королева легкой походкой проследовала к полю эф‑два, игриво ткнула пальцем в живот испуганного белого солдатика и заняла его место.
– Мат! Вам мат, ваше величество! – кокетливо сказала она Белому Королю.
– Мне – мат? – удивился король. – Так быстро? Я еще не успел войти в игру, освоиться, так сказать. Впрочем, если дама настаивает, то я, конечно, подчиняюсь.
Довольный своей галантностью, он милостиво улыбнулся Черной Королеве и стал неуклюже слезать с доски.
В черном стане царило ликование. Все обнимались. Черного Короля собирались качать.
– И это король?! Пузырь! Тряпка! Без него обойдемся! Будет вам игра без правил! – в голосе Белой Королевы звучала настоящая ярость. – Белые, слушай мою команду! А ну, все дружно, за мной!! Черных – бить!!!
И, отпихнув с дороги трусливого офицера, она ринулась во вражеский стан. Белые фигуры толпой повалили за ней.
Порядки черных войск были смяты. Черная Королева, оставшаяся в тылу врага, с тихим стоном упала в обморок. Черный Король мужественно встал на пути превосходящего противника, но был тут же сбит с ног. Все остальное черное воинство в ужасе прыгало с доски и разбегалось кто куда, прячась по углам большой комнаты. Один только спичечный коробок беспомощно подпрыгивал на месте, не зная, что делать, и жалобно ржал.
– Взять его! – приказала Белая Королева, указывая на поверженного короля противника. – И эту мисс Вселенную тоже, – кивнула она на лежащую в обмороке Черную Королеву. – И эту недолошадь возьмите, – показала она на коробок. – Пригодится!
Солдаты подняли Черную Королеву, отнесли ее к супругу, потом оттащили туда же побрякивающий от страха коробок, и встали вокруг пленных, ожидая дальнейших распоряжений.
– Но, моя милая, это же совсем ни на что не похоже, – послышался хнычущий голос Белого Короля. Он, тяжело дыша, взбирался обратно на доску, и вид у него был совершенно растерянный. – Это настоящий разбой! Я никак не могу потерпеть нарушения конституции, то есть Правил! Ты должна извиниться перед коллегами, и…
– И этого взять! – рявкнула Белая Королева. – У, заморыш!
Солдаты стояли, потупившись. Арестовать своего короля – это было дело еще более неслыханное, чем игра без правил.
– Вы что, не слышали? Или вы хотите, чтобы вами всю жизнь командовал недоносок? Я теперь ваша хозяйка, и при мне вам будет принадлежать не какая‑то там доска, а весь дом! Офицеры, шаг вперед!
Оба офицера дружно шагнули вперед, причем провинившийся поручик выступил гораздо дальше своего товарища.
– Приказываю вам арестовать короля‑изменника!
Офицеры подхватили короля с двух сторон и впихнули его в группу арестованных.
– Ну что, Ваша Бледность, – с усмешкой обратился к нему Черный Король. – Доигрались в демократию? Двойной мат получается. Теперь‑то вы понимаете всю пользу самодержавия?
– Ма‑алчать! – гаркнула Белая Королева. – Слушать приговор сюда! За черноту и измену всех арестованных гадов изжарить на медленном огне в самом центре доски. А эту стерву, – указала она на Черную Королеву, – на очень медленном. Приговор понятен?
– Я надеюсь, что ты так шутишь, дорогая, – заметил Белый Король. – И где ты тут собираешься найти огонь?
– Сейчас увидишь, придурок. Всем следовать за мной. Ладьи первые, за ними вести арестованных, офицеры замыкают колонну. Пленных держать под ударом, возможны провокации! И коробок захватите. Пригодится!
И процессия двинулась к центру доски. Впереди гордо несла свою недоеденную голову Белая Королева. За ней тяжело катились две ладьи, ведя в поводу коней. Следом, окруженные солдатами, шли пленники. Черный Король выступал гордым шагом, поддерживая под руку едва очнувшуюся супругу, а следом, горько рыдая, плелся низложенный Белый Король. За ним два офицера тащили упиравшийся коробок. Он слабо, но упорно ржал.
Из разных углов комнаты за ними следили глаза спрятавшихся черных фигур, но никто не решался не то, что прийти на выручку своим, но даже пикнуть – слишком грозный вид был у Белой Королевы.
Она вдруг остановилась, оглянулась по сторонам и радостно вскрикнула, указывая куда‑то в темноту:
– Ага! Вот что нам нужно!
Королева быстро соскочила с доски, нырнула под шкаф и тут же появилась, толкая перед собой пыльный клубок ниток.
– Да помогите же мне! – Двое солдат сразу кинулись к ней. – Так, один встал на веревку, второй толкает клубок!
Солдаты подчинились. Нитка стала быстро разматываться.
– Хватит! – скомандовала Королева. – Теперь рвите!
Солдаты ухватили нитку, словно собираясь перетягивать канат, поднатужились, но у них, конечно, ничего не вышло.
– Дармоеды! – сказала Королева. – Коня сюда!
Одна из ладей подвела белого коня, испуганно косившего глазом. Королева сама подняла нитку и засунула ее в рот коню.
– Кусай! – рявкнула она.
Но конь только испуганно косился. Белая Королева размахнулась и влепила ему удар снизу вверх под челюсть. Клацнули зубы. Нитка была перекушена.
– Она совсем с ума сошла, – тихо сказала Черная Королева. – Милый, как все это ужасно! Она даже животных мучает!
– Животные тоже ее мучили, – ответил Черный Король. – Вспомни Синуса. Держись, моя милая! Что бы ни случилось, мы должны умереть как короли!
– А я? Меня‑то за что? – хныкал Белый Король. – За всю нашу супружескую жизнь я ей ни разу не во… во… возразил. Я старался быть справедливым, то… то… толерантным королем…
– Вот за это вас и зажарят, – презрительно ответил Черный Король. – Надо было править, а не болтать.
– Связать их! – приказала Белая Королева.
– И Коробка́ тоже? – услужливо осведомился провинившийся офицер.
– Ну ты и осел! – Белая Королева даже вздохнула. – Ты что не видишь, что у него рук‑ног нет, непонятно даже, как он прыгает? Зачем его вязать‑то? Ох, разжалую я тебя в лошади… Веревку возьми, сейчас я тебе дам шанс загладить вину перед твоей королевой. А плохо свяжешь – зажарю.
– Ах, как можно быть такой жестокой! – вздохнула Черная Королева.
– А мне ничуть не жаль этих бледнолицых, – пожал плечами ее непреклонный супруг.
Белый Король только всхлипывал.
Солдаты вязали трех царственных пленников, а офицер крепко затягивал узлы.
– Как следует, как следует вяжите! – прикрикивала Белая Королева. – А когда кончите – тащите сюда этот коробок! Я же говорила, что он нам пригодится. Сейчас мы разведем славный огонек. Жаль только, масла нет.
– Идиоты! – трагическим шепотом сказал Черный Король на ухо своей королеве.
– Что такое? – не поняла Королева.
– Они же сожгут всю доску, вот что! Ну и пусть! Погибать, так с музыкой, пусть и им будет не на чем играть!
Он даже повеселел от этой мысли.
Офицер тем временем затянул последний узел и двинулся к коробку. Но тот вдруг тонко заржал, скакнул в сторону, и, как бешеный конь, принялся скакать, рассыпая спички по всей доске.
– Держите его, держите! Всех зажарю! – орала Белая Королева.
Все белое войско, бросив пленных, кинулось ловить коробок. Но поскольку он скакал буквой «гэ», его было очень трудно поймать. Как только солдаты подбирались к нему, он перепрыгивал через них и несся дальше безумными зигзагами. Так он соскочил с доски, пронесся через всю комнату и скрылся на веранде. Белое войско, напуганное криками своей королевы, сломя голову понеслось вслед за ним.
Белая Королева, вдоволь накричавшись, вдруг села на край доски и обхватила голову руками.
– Ой, что‑то мне нехорошо, – пробормотала она. – Голова кружится… Сейчас отвалится…
– Что с ней? – испугалась Черная Королева.
– Голову потеряла! – обрадовался Черный Король. – Дооралась. Смотри, совсем отвалилась! Вот так удача!
Он набрал побольше воздуха и вдруг крикнул громовым голосом:
– Черные! Ко мне! Спасайте Черного Короля!
– И Белого… – пробормотал Белый Король.
Черные солдаты выскакивали из всех углов и неслись к своему повелителю. Они быстро развязали веревку.
– Строиться в боевые порядки! – командовал Черный Король. – Белую Королеву связать!
Солдаты вязали Белую Королеву. Белый Король снова плакал – на этот раз от радости.
Черные построились грозными рядами. В этот момент на пороге кухни появилось белое войско. Фигуры шли нестройной толпой и тащили за собой упиравшийся коробок. Увидев черных во всеоружии, а свою королеву связанной, белые в ужасе застыли.
– Черные, слушай мою команду! – приказал Черный Король. – На счет три – в атаку! Раз! Два!
– Постойте! Постойте! – закричал вдруг Белый Король. – Ваше величество, не надо больше крови! Давайте все решим миром. Я снова займу свое место, и теперь уж точно буду править самодержавно, честное королевское. Мы будем играть без королевы и, разумеется, только по конституции, то есть по Правилам.
Черный Король задумался. Белое войско стояло, понурив головы.
– Милый, ну давай их простим, – сказала Черная Королева. – В конце концов, они не виноваты, что у них была такая главнокомандующая. И даже она не виновата – если бы Синус не покусал ей голову, она бы не нарушила Правил. И потом, если белых не будет – с кем мы станем играть?
– Хорошо, – сказал Черный Король. – Пожалуй, ты права, играть нам все равно надо. Но играть с белыми, когда у них нет королевы – это не благородно.
– Но как же быть? – спросил Белый Король. – Ведь если вы позволите моей дражайшей супруге вернуться в строй, все может повториться снова.
И тут Черному Королю пришла в голову гениальная мысль.
– А вот как быть, – сказал он. – Солдаты! Слушать приговор сюда! За героический поступок бывший Спичечный Коробок, исполнявший обязанности Черной Лошади, назначается Белой Королевой, и ему разрешается ходить по‑королевски и даже говорить.
Все громко ахнули. Такой головокружительной карьеры не совершала еще ни одна проходная пешка.
– За нарушение всех правил, – продолжал Черный Король, – и покушение на зажаривание королевских особ, бывшая Белая Королева лишается дара речи, измазывается грязью и назначается Черной Лошадью.
Все а<