Я же завидую звездам, прекрасным,
Только их место занять бы хотел!
Этой тоски не забыть, не избыть человеку!.. Далее, мы хотели бы найти смысл жизненный, не отвлеченный, не воображаемый только в мечтах, в построениях фантастической утопии (этим словом английский писатель Томас Мор (1770-1852) назвал совершенную, идеальную страну, которая, однако, не имеет места на земле, а существует только в воображении поэта), а действительно существующий, если не в нас, то в жизни вообще, смысл сущий, бытийный (онтологический), «оправданный и историей, и биологией». Быть жизненным — значит быть пребывающим, неумирающим, вечным. Никто из нас сознательно не согласился бы работать на ветер, для мыльных пузырей, как бы ни были они на время чарующе красивы!
В трудное положение попал однажды великий итальянский скульптор Микеланджело, которому его правитель Петр Медичи поручил в день своего рождения сделать его статую... из снега. Она была сделана, но в первый же теплый день растаяла под жаркими лучами солнца. Труд гения пропал без следа. Как жаль! Между тем, так поступаем и мы, когда живем только для этого преходящего мира: изо дня в день, из года в год мы лепим статуи из снега, трудимся напрасно, «трудимся для огня».
В Палестине я посетил коммуну, члены которой исповедуют материалистическое мировоззрение, отрицают Бога и бессмертие. Я спросил их: «Скажите, какова цель вашей работы, если нет бессмертия? Ведь это значит, что вы трудитесь для кладбища». «О, нет, мы трудимся для будущего поколения», — ответил мой собеседник. «Но ведь и будущее поколение умрет. И опять выходит, что вы трудитесь для кладбища. Оно-то и есть конец всех ваших трудов, жертв и страданий. Стоит ли жить ради такой кладбищенской программы?». Неужели нам утешаться лишь тем, что мы, по словам Достоевского, послужим «навозом для гармонии будущих поколений»? Да притом еще, что и сама эта гармония сомнительна?
|
|
«Если нет бессмертия, то все позволено», — говорит тот же русский писатель. Мы могли бы сказать в данном случае: «Если нет бессмертия, то все бессмысленно».
Наконец, мы согласились бы принять лишь такой смысл жизни, который доступен всем, всегда и при всяких обстоятельствах — и на родине, и на чужбине, и на свободе, и в тюрьме; смысл жизни должен быть осуществимым и исполнимым для всех.
Как известно, Будда не принимал в свою монашескую общину целый ряд людей, а именно: калек, пьяниц, убийц, так как он, по своей человеческой ограниченности, не надеялся их исправить.
Мы жаждем смысла всечеловеческого, который не исключал бы участия в жизни никакого бедняка, ни бездарного, бесталанного или глубоко падшего человека. Мы ищем смысла, в свете которого нет на земле обездоленных, отверженных, нет в мире лишних.
Вот такого смысла ищет каждый душевно здоровый человек — смысла прекрасного, жизненного, вечного, всем доступного.
И неудивительно, что мы скоро разочаровываемся в различных ответах на вопрос о смысле жизни, предлагаемых нам творцами различных философских течений.
Одни говорят нам, что смысл жизни заключается в наслаждении. Так учат сторонники гедонизма (от греческого слова «гедонэ» — «удовольствие»). «Будем есть и пить, ибо завтра умрем!» Но где доказательства того, что мы умрем и не будем жить после смерти? Наши мысль, разум, совесть, внутреннее ощущение (интуиция) подтверждают откровение Библии о бессмертии и вечности. Она говорит нам: помни, что ты умрешь (memento mori). Она же предупреждает: помни, что ты будешь жить (memento vivere), существовать после смерти. И не вызывают ли все наслаждения и удовольствия этого мира уже и теперь чувства пресыщения, скуки, потери самого желания жить (taedium vitae)?
|
|
Сторонники эвдемонизма говорят нам, что смысл жизни есть благо (от греческого слова «эвдемония» — счастье, благосостояние). Но в чем же оно? Где такое благо, которое удовлетворяло бы вышеупомянутым требованиям человека?
Проповедники утилитаризма видят смысл жизни в достижении пользы (от латинского слова «utilis» — «полезный»). Но в чем эта польза — абсолютная, вечная, всем доступная?
Последователи материализма, признающие только видимую, осязаемую материю, отрицающие природу духа, вечность, приводят нас к тупику, к глухой стене отчаяния, безысходности и бесцельности.
Все подобные теории, поскольку они представляют собою искреннее искание человека, в пределах его собственных сил, рождают лишь новые вопросы, для него непосильные...
Четыре группы людей
Каждый человек так или иначе определяет свое отношение к данному вопросу. Одни, утомившись в бесплодных поисках и потеряв охоту задавать себе труд упорного искания, опускают руки. Они стараются не думать об этом «проклятом вопросе». Их единственное желание — уйти от докучной, неразрешимой думы, забыться.
Они, по выражению французского поэта-лирика Бодлера, «опьяняются». Опьяняются в прямом, физическом смысле — алкоголем. Они одурманивают себя никотином (в курении), опиумом, морфием, помогающими им хоть на время уйти от будничной, серенькой, неприглядной жизни. Люди уходят в мир мечты, забываются в искусстве, в театре и в кино, подчас даже в религиозном экстазе. Не отсюда ли склонность к нездоровым мистическим радениям (у хлыстов и т. п.)? Они зачитываются книгами, уходят в дело, не давая себе передышки, чтобы опять не встал в сознании тревожный, мучительный вопрос: зачем? для чего? Эти люди боятся не восьми часов ежедневного труда, а остальных шестнадцати часов досуга, когда они могут остаться с самими собой и опять оказаться перед лицом все того же неотвязного вопроса. К чему все это? Куда я иду? Зачем я живу? И человек ищет все новых способов забвения, самозабвения. А ведь некогда пройдет искусственный дурман, и настанет великое пробуждение, переоценка. Что тогда?
|
|
Известный киноартист Макс Линдер потрясал со сцены тысячи зрителей веселым смехом. И вдруг в 1925 году он и его жена покончили с собою. Тот, кто опьянял своим смехом толпу, опьянялся и сам — и своим смехом, и аплодисментами, — пока не пришло пробуждение. Оно показало лишний раз, что улыбкой человек подчас заслоняет глубокую трагедию души.
Один из наших соотечественников, русский инженер, работал в Париже на фабрике автомобилей. Дело у него было маленькое: на каждую новую машину, выходящую из фабрики, он должен был вешать фонари. Вешал и вешал, пока не пришел в отчаяние от убийственного, бессмысленного однообразия своей работы... Пошел и повесился...
В драме Леонида Андреева «Дни нашей жизни» изображаются московские студенты, принадлежащие к группе людей опьяняющихся. «Жизнь коротка, а водки много!» «Пойдем шататься по бульвару, ребята!» — таковы лозунги этой молодежи. Они одурманивают себя и алкоголем, и упадочной материалистической идеологией, которая характерно выражается словами их песни: Умрешь, похоронят, как не жил на свете...
Но вот приходит и в их жизни час пробуждения. В конце драмы студентка Оля, оглядываясь на разбитую, легкомысленно проведенную жизнь, восклицает: «Молодости, красоты своей жалко!» А он, герой драмы, студент Глуховцев, уронив голову на стол, беззвучно рыдает...