27 марта 2017 г.
Судья Купер,
Что касается моего предложения, я хочу удовлетворить желания семей жертв. Я не буду оспаривать любые предложения, которые они посчитают уместным.
Мое объяснение этому решению заключается в том, что это правильно. После 2 февраля 1996 я мучил жертв, их семьи, Суд и общество болезненным и дорогим судебным процессом. Этого никогда не должно было быть. Мне стыдно за то, что я принял решение пройти судебное разбирательство, поскольку я принял решение совершить стрельбу сам. Хотя я не могу вернуть прошлое, я могу контролировать, что я делаю сейчас. Я предпочел бы почтение [жертвам], а не выгоду для себя.
Это решение не было принято мной легкомысленно. Я шел по этому пути уже много лет. Это правда, что в августе 2016 года я разрешил моему адвокату оспаривать другие предложения. Я сделал это, потому что хотел сохранить варианты [сделки с судом] открытыми. Я был открыт для возможности того, что жертвы и их семьи решительно выступали бы против моего освобождения. Впоследствии я думал об этом иначе. Я бы предпочел уважать их желания.
Я никогда не извинялся за то, что совершил. Я не делал этого, потому что боялся, что если попытаюсь извиниться, совершив такой ужасный поступок, это только насыплет соль на рану. Если это было неправильно, я сожалею, что раньше этого не говорил. Прошу прощения за то, что я отказывал людям в словах, которые они заслуживают услышать.
Если бы я только мог извиниться. Ответом на ужас, который сотворил, является то, что я должен сделать гораздо больше, чем я могу когда-либо восполнить, и гораздо больше, чтобы извиниться. Все, что я могу, это сделать так, чтобы мои извинения не были пустыми.
Эми Фриц могла что-то создать. Мануэль Вела мог что-то создать. Они могли лечить болезни или придумать что-то. Их души теперь на том свете, они остались там, в сердцах своих друзей и близких. Это само по себе было чем-то ценным, тем, что никогда нельзя было отнять. И то что случилось, я отнял у них достаточно, чтобы осудить меня. У них были бы жены и дети. Их семьи любили их, и их близкие были с ними рядом. К настоящему моменту они должны были вместе собирать живые воспоминания. Этого не произошло, и это моя вина, что этого не происходит.
Леона Кайрес действительно достигла чего-то. Она сделала мир лучше. Это должно было продолжаться. Она должна была быть там, чтобы смотреть и помогать ее семье расти. Ее дети и внуки должны были чувствовать свою гордость за нее. Она все еще должна быть там [со своей семьей], чтобы раздавать советы, помогать своей семье при любых неприятностях, которые у них происходили.
Как и другие жертвы в этом классе, Натали Хинтз испытала ужас. Несмотря на то, что сделал Джон Лейн это было без сомнения героическим, я считаю действия Натали Хинтз во время и после стрельбы были более смелыми. Я был трусом; у меня нет представления о храбрости, которую ей пришлось проявить, о том, что она сделала. Но эта ее храбрость никогда не должна была испытываться в первую очередь. Ей никогда не следовало проходить через то, что она пережила. Прости. Мне жаль каждую минуту боли, все, что ей пришлось терпеть.
Я не могу представить, что пережили люди в классе. У каждого есть история, и каждый поступил правильно. Пол Уль, Лео Вальдес и другие пытались спасти жизнь Эми Фриц. Никки Гринвальт помог Эмили Штубер. Джон Лейн рисковал жизнью, чтобы всех защитить. Все там помогали друг другу, просто успокаивая. Все были призваны показать свою добродетель. Все сделали что могли.
Со дня шутинга я слышал серию сплетен о том, что Мануэль Вела якобы сделал со мной. Я должен был развеять эти слухи. Я этого не сделал. Теперь я хочу пояснить, что он ничего физически не делал со мной. Он никогда не угрожал мне физически. Он и некоторые из его друзей несколько раз смеялись надо мной. Вот и все. В 1997 году отец Мануэля Велы сказал мне, что я не достоин носить обувь его сына. Он прав. Мануэль Вела был лучше, чем я, и я это знаю.
В повседневной жизни я был груб. Я был враждебен к людям без причины. Такое поведение могло быть обычным в отличие от других вещей, которые я делал, но я хочу извиниться, тем не менее. Мне жаль тех, кого я оскорбил или обидел.
Я предал ценность жизни и разума. Я предал это общество. Я сожалею о боли и возмущении, которые я причинил многим людям. Я знаю, что после 2 февраля общество сплотилось. Я знаю, что это было хорошо для людей, когда я был в худшем положении, чем они. Но им не пришлось бы объединяться перед чем-то подобным.
Ваша честь, Вы когда-то сказали, что если бы был случай, который заставил вас снова спать по ночам, это был именно он. Вам никогда раньше не приходилось иметь дело с этим. Ничего из этого не должно было произойти, но если бы это было так, я мог бы по крайней мере покорно повиноваться, вместо того чтобы пытаться избежать правосудия. Я заставил Вас и целое общество пройти через мучительный, бессмысленный и дорогой судебный процесс, пытаясь сбежать от правосудия. Прошу прощения у Вас и у них.
У всех, кто должен был работать над этим делом. Простите меня. Прошу прощения у прокуроров, мистера Ноделла, миссис Уайз, миссис Фитцджеральд. Я извиняюсь перед полицией и шерифами. Вы все делали свою работу, и вы все хорошо это понимали, но вам никогда не приходилось этого. делать. Ничего из этого не должно было случиться.
На вопрос, прошу ли я прощения за то, что я сделал, мой ответ «да». Из этого ничего хорошего не получилось. Из-за этого жизнь каждого стала только хуже. Я потряс общество и опозорил свою семью.
Я причинил людям тяжкий и непоправимый вред. Суждения о человеке основаны на том, что он сделал для улучшения жизни, для движения мира вперед, для того чтобы сделать его лучше. Это вещи, в которых я категорически не преуспел и отнял у трех человек шанс на успех.
Я причинил вред, который я никогда не смогу возместить, и совершил то, что никогда не смогу себе простить. Двадцать лет назад я имел наглость игнорировать эти факты, плевать на потребность людей в справедливости и преследовать только свои собственные интересы. Я уже не такой дерзкий. Поэтому я намерен исполнить волю семей жертв в отношении вынесения приговора. Я попросил моего адвоката сделать все возможное, чтобы это стало последним слушанием по моему делу.
С уважением,
Барри Лукатис