В этот день у меня почти нет пар, поэтому за завтраком я решаю встретиться с Селией и проявить уважение к ее аристократической натуре (читай, рассказать лично о том, с кем спуталась после ее брата), а затем — заехать домой и забрать почту.
Сиднейская принцесса к моему выбору относится… лояльно. Ну или настолько лояльно, насколько это возможно при условии, что я выбрала не мальчика-одуванчика. Это несколько воодушевляет. Думаю, Селия не удивлена, в конце концов, она видела, как Шон Картер вез меня в больницу к Керри…
В общем, я в приподнятом настроении направляюсь к себе в квартиру. Мы с Шоном живем вместе неделю, и именно столько времени я не появлялась дома. А наведываться туда придется хотя бы ради счетов…
Я не прогадала, корреспонденции пришло на зависть много. Счета, счета, брошюры из парфюмерных магазинов, продления подписок на разные научные журналы, пара газет… письмо от детей и Лайонела. Даже колени подкашиваются, когда его вижу… Разумеется, я не стала сообщать им о своем переезде. Хороша тетушка Джоанна: избавилась от детей, потерявших мать, — хуже, оставила их с какой-то гадиной — и переехала к любовнику, дабы наслаждаться жизнью и дальше. Идиллия! Вскрываю конверт, разворачиваю листы и начинаю плакать. Марион нарисовала меня (из палочек и черточек, а вместо волос — полноценное солнышко) и много-много сердечек вокруг. Джулиан в летней школе научился писать, и теперь накарябал полноценное послание, где рассказывает о том, как им живется в Ньюкасле. Причем, чувствуется, без Лайонела тут не обошлось, потому что в каждой строчке мир, любовь и единороги. Короче, выходит, пусть и любят, не больно-то скучают. Но я не верю, вот хоть убейте!
До занятий я зарезервировала слишком мало времени, чтобы теперь распускать нюни. Спускаюсь в гараж и сажусь в машину. Думала успеть к самому началу пары, но на дороге, видимо, авария, и все движутся медленно-медленно. Это дает мне лишний повод убедиться, что человеческий мозг — гадкая штука: только дай ему отдохнуть от дел насущных, и тут же старые переживания начинают атаковать со всех сторон. В общем, стою в пробке, раз в минуту на несколько секунд отпускаю тормоз, позволяя коробке-автомату думать за меня, а все остальное время посвящаю вытиранию слез. В очередной раз схватившись за руль, нечаянно включаю дальний свет. Впереди тут же начинают пронзительно сигналить. Вздрогнув от неожиданности, тянусь к рычажку и не замечаю, что все машины уже встали, отчего въезжаю в задницу обожателю клаксона, но карма есть карма, воодушевившийся моим опытом водитель сзади ползущего авто оказывается третьим в списке сегодняшних любимчиков фортуны. Как итог мы имеем двойную аварию, в которой виновата, судя по всему, я.
На самом деле ничего серьезного, скорость была мизерной, пара царапин, может, крошечнаявмятинка, однако, выбраться из машины и предстать перед судом тяжело. Знаю, что за это получу от двух злющих вурдалаков, которые уже покинули свои мужские игрушки, но все равно отгибаю козырек и поправляю макияж. Глаза красные, от водостойкой туши осталось одно название, но тут уж ничего не поделать. Выхожу из машины и вижу две пары разъяренных глаз.
Меня осматривают с ног до головы — точнее с ног, обутых в дизайнерские туфли на высоченном каблуке, до обесцвеченной макушки, — и от теории о равенстве полов остается… ну, столько же, сколько от моей туши, короче. Доступно объяснив мне, кто я такая и какой у меня IQ, вурдалаки начинают решать вопрос о царапинах собственными силами. Звонят и договариваются о том, чтобы приехала полиция и нас рассудила… Может, не будь промежуточного звена в лице меня, они бы и сами договорились (ну там, протокол состряпали за пару минут, и все), но так как я мебель, да еще и виноватая — не выйдет. Что ж, пусть разбираются. А я пока сообщу, студентам, что им сегодня повезло.
Звоню Каддини, вкратце рассказываю о том, что со мной приключилось. Второе ухо приходится заткнуть, так как невиновные представители сильного пола очень громко обсуждают стоимость ремонта своих авто. И, сдается мне, речь уже идет о продаже пентхауса Ашера Циммермана, никак не меньше! Судя по вопросам в трубке, мальчишка не поверил, что мы тут не лежим окровавленными полутрупами… Ради справедливости надо заметить, если бы мне позвонили, когда на заднем плане так пронзительно вопят, я бы тоже усомнилась в словах «у меня даже все ногти целы».
— Страховка не покроет и половину стоимости ущерба. От моего мерседеса один бампер стоит больше, чем вся ее колымага. А еще покраска!
Поворачиваюсь к старенькой хонде, которая поселилась у меня еще во времена Брюса. Хм, а ведь не такой уж мой бывший жених рохля. Я в свой машинке разве что масло поменяла, да тормозные колодки… Выглядит она хуже, чем ездит. А эти двое все зудят и зудят.
— Боже, да сколько можно сокрушаться по поводу какой-то железяки?! — внезапно выхожу я из себя.
Тот, который не на мерседесе и так торопился, что въехал в меня, отвечает:
— Я на суд спешу, развожусь! — И сказано это так, словно я намеренно сорвала его антиматримониальные планы.
— Передавайте мои искренние соболезнования жене. Не только от такого противного мужа никак не избавится, но даже на машину теперь рассчитывать не может! Несчастная женщина!
После этих слов «пострадавшие» начинают на меня так таращиться, будто я вообще в край офигела. Ну, может, и так, но хоть помолчат минуты две, пока в себя приходят.
Разумеется, следующая тема для обсуждений: несчастный брак вот с такими вот, как я. Короче, полный переход на личности. Мне остается только помалкивать и рассматривать ногти. Честно говоря, беседа у них познавательная. Я всегда подозревала, что некоторых мальчиков в девочках бесит именно то, что мы… девочки. И верно. Мы должны разговаривать о машинах, любить футбол, не пользоваться дурно пахнущей косметикой, не тратить деньги, работать как проклятые, при этом все свободное время тратить на обеспечение безбедного существования своих супругов, вот только выглядеть как супермодели… Странно, и почему бедная жена любителя аварийного менажа не удовлетворила всем его взыскательным требованиям? Хм, все больше уверяюсь в мысли, что мой Картер не только неплох, но даже не особенно отличается от остальных представителей сильной половины человечества.
Кстати о нем… отрываю глаза от собственных безупречных ногтей и обнаруживаю, что на противоположной стороне дороги паркуется знакомая мазда… У меня даже челюсть отвисает, когда оттуда вылезает Картер и топает наперерез потоку машин к нам. Он тут из-за меня? Ему Каддини рассказал?
— Да неужели все живы? — ядовито спрашивает Шон. — Почему тогда твои студенты уверены, что сюда как минимум метеорит упал?
— Под угрозой если только мои уши, — указываю я на парочку, которая, наконец, притихла. Картер их, видимо, впечатлил. — А, в остальном, я просто сглупила. Пара царапин, даже подушка безопасности не раскрылась…
— Это потому что ты ездишь на консервной банке, у которой ни двери не закрываются, ни подушки безопасности не срабатывают, — рявкает Картер. — Купи себе приличную машину.
— У меня нормальная машина, давай без истерик… — Признаться, я обескуражена его поведением.
— Это вообще не машина, это груда металлолома! И истерика более, чем уместна, учитывая, что четыре месяца назад у твоей подруги открылось непонятного рода кровотечение, и за считанные минуты она истекла кровью в больнице, на операционном столе при поддержке целой толпы хирургов. — Сглатываю застрявший в горле ком, прежде бывший, видимо, возражениями. — Керри не попадала в аварию, самое страшное, что она с собой делала — втыкала в волосы шпильки. А ты ездишь с неисправной подушкой безопасности на машине, которая каждый день грозит развалиться прямо посреди дороги. — После этого Шон достает из кармана телефон и говорит: — Позвоню мисс Адамс, когда я уезжал, они с Каддини обнимались, обливаясь слезами.
Пока он звонит и рассказывает, что у меня и впрямь все ногти целы, я пытаюсь понять, действительно ли ревут мисс Адамс и мальчишка-итальянец.
— Все, поехали отсюда, — положив трубку, сообщает Шон.
— Куда поехали? Мы еще ничего не решили.
— Ну так решайте! — раздраженно фыркает он. — По сколько они просят?
— По сколько чего? — Я очень надеюсь, что он не всерьез. Картер закатывает глаза.
— Джоанна, вытаскиваешь чековую книжку, ставишь цифру и подпись! Чего ты не поняла?! — рычит Картер.
— Того, что это незаконно! — гневно отвечаю я.
— Законно? Конелл, ты серьезно? Ты хоть австралийские законы знаешь? Ты же американка! — Остается обиженно надуть губы. — Ладно, смотри и учись. Сейчас я научу тебя преступать закон и оставаться безнаказанной, — ехидно говорит он и действительно, на глазах у всех достает чековую книжку.
— Не вздумай! Убери! КЛЕГГА В ГОСТИ ПРИГЛАШУ!
— Ну это совсем грязные игры! — хмыкает Картер. — Ладно, как скажешь. Хочешь, поспорим, что все равно будет по-моему?
— На что?
— Выиграешь — можешь пригласить Клеггов. А если я — сдашь машину под пресс.
— Идет, — киваю я. Одно выражение лица Шона, когда Мадлен начнет рассказывать о своих фирменных пирожках, стоит проигранной машины!
— Пока ждем полицию, может займемся сексом в машине? У меня тонированые стекла, — обыденно предлагает Картер, шокируя пострадавших автомобилистов. Так, надо его выпроводить, пока он еще больше меня не скомпрометировал.
— Лучше кофе принеси. Латте. С тремя ложечками сахара. И корицей, если будет.
— Цветочек или листочек сверху нарисовать? — интересуется он так, что даже не поймешь всерьез ли… — Розовый, например. — Ясно, издевается. Закатываю глаза. В общем, методом проб и ошибок выяснено: просить можно, но женские выкрутасы оставить при себе.
Полиция приезжает раньше, чем Шон возвращается с трофеем. Вурдалаки тут же обвиняют меня. Хотя я виновата, все равно обидно… Стою и пыхчу, точно паровоз, пока офицер заполняет документы. Только в этом момент возвращается Картер с моим кофе. Он деловито протягивает стаканчик и будто невзначай спрашивает:
— Ну как, встретились с Селией Штофф, пообщались?
— Да, благодарю за заботу. Она терпеть тебя не может, но в остальном все отлично.
После этого поворачиваюсь к полицейскому и обнаруживаю, что тот застыл, и у него аж глаз дергается. Точно. Верно! Он стоит и выписывает штраф подруге сиднейской принцессы.
— Ну… гхм… поскольку никто не пострадал, уверен, вы сами разберетесь, — сипло произносит служитель правопорядка и бодро топает к машине, пока никто не успел опомниться.
У пострадавших глаза становятся круглыми-круглыми, а со стороны Картера раздается странный звук, напоминающий задушенное хрюканье, и потому до меня доходит.
— Это совершенно бесчестно! Ты все подстроил! Он ведь ушел из-за Селии…
— Я всего лишь задал вопрос. — И ведь во все тридцать два зуба ухмыляется!
— Машину я тебе не отдам. Или, может, и меня Селией напугаешь? Постой-ка, нет, скорее я тебя — ею!
— Сколько? — прервав мою речь, спрашивает Шон у вурдалаков и выписывает каждому по чеку (пока я снова пыхчу в сторонке), а потом, не делая паузы, достает телефон.
— Куда ты звонишь? — настороженно спрашиваю я.
— В службу эвакуации.
— НЕТ! — Начинаю прыгать вокруг него и пытаться отобрать злосчастный аппарат.
— Советую тебе собрать свои вещи, иначе их увезут вместе с машиной. Эвакуатор пришлют очень быстро.
— Без моего разрешения машину не увезут!
— А кто сказал, что они его не получат? Ты же проиграла, могу потребовать пенни. На твоем месте я бы все-таки собрал самое ценное… — В этот момент на другом конце радиоволны берут трубку. — Добрый день, я бы хотел… — начинает Картер.
Знаю, что выглядит это как полная капитуляция, но лезу в салон за документами, счетами, солнцезащитными очками и… письмом от детей Керри, и поскольку положить мне его особенно некуда (женская одежда и карманы — вещи несовместимые), вылезаю со всем этим скарбом как есть. Разумеется, Шон уже договорился и со снисходительным видом теперь разглядывает мои пожитки. Я совершенно ничего не успеваю сделать, как вдруг он выхватывает у меня письмо.
— Отдай! Шон, отдай!
Но остальные вещи мешают, а Картер уже читает адрес… открывает конверт. И вдруг у него на лице проступает такое бешенство, что страшно становится. Он разрывает напополам конверт, сминает и выбрасывает на дорогу. А я кричу на него, себя не помня от злости, проклинаю этого гада раз за разом!
— Я думал, мы с этим покончили! — орет Шон не менее эмоционально, нежели я.
— Ты не имеешь права распоряжаться моей жизнью! И моими машинами. И моими письмами!
— Я пытаюсь сделать так, чтобы ты не попадала в аварии, да еще и с неисправными подушками безопасности. Лайонел знает, сколько месяцев ты не спала? Какое право он имеет опять заставлять через это проходить тебя, а ты — меня?
— Я предупреждала! Ты все знал! Но добровольно подписался в обмен на секс. Как всегда, в общем-то!
Полный игнор моего выпада.
— Почему ты не дала ему новый адрес, по которому живешь? Почему?
— Это не твое дело!
— Потому что тебе стыдно? — Меня начинает трясти. — Джоанна! Тебе стыдно?
Он поймал меня с поличным.
— Да, — выкрикиваю я ему в лицо. — Мне лучше, и я не хочу ничего менять! Хочу остановить этот самый момент, пока все так спокойно и просто им наслаждаться!
Кофе, вещи — все разлетается в разные стороны, а мы стоим посреди пробки, слившись в поцелуе столь страстном, что воздух вокруг плавится. Мы мешаем движению, машины не без труда нас объезжают, но мне нет до этого никакого дела. Нам они не мешают! И пусть весь мир пялится на то, как я таю в объятиях любимого мужчины, как мои каблуки увязают в раскаленном асфальте, мне и на это плевать. Я просто привстаю на цыпочки и повисаю на плечах Шона, продлевая этот момент всеми способами. Он не должен закончиться никогда. Никогда.
Однако, это было бы слишком просто, и минут через двадцать полиция разбирается с затором на дороге, а время запускается вновь вместе с оглушительным ревом клаксонов недовольных моей хондой водителей. Таким образом, Картеру приходится меня отпустить, но он все же делает попытку лаконично и однозначно изложить свое отношение к происходящему. И цензура умалчивает, как именно.
После затянувшегося поцелуя я настолько дезориентирована, что без возражений подписываю документы на убийство собственной машины. Да, у меня был шанс ее сохранить и не позволить Шону сунуть нос еще дальше в мою жизнь, но после поцелуя уже не уверена, что хочу этого! Стараюсь не встречаться с Картером глазами. Что я в них увижу? Понимание моих чувств? Или признание, что для него все случившееся ничего не значит? В университет мы добираемся в полном молчании.
В попытке успокоить всех, кого на уши поставил Каддини, начинаю искать Клегга. На кафедре его нет, и потому я иду в комнатку с суперкомпьютером, но нахожу только Ребекку Йол, и это как знак свыше. Закрываю дверь, собираюсь устроить ей допрос.
— Ты можешь мне сказать, что ищет Картер? — спрашиваю я у девушки, которая подозрительно на меня смотрит, будто ждет, что начну на нее снова орать. — Зачем ему это?
— Не знаю, может быть, — пожимает она плечами. — Он ищет людей, которые следят за ним и за вами. За Бабочками.
— В смысле? Кто за нами следит? — В этом помещении жарко не бывает в принципе, но и арктический холод нетипичен, наверное, ему виной мое состояние.
— Этого человека зовут Кристофер.
У меня отвисает челюсть, а глаза становятся квадратными.
— Кажется, вы его знаете, — подмечает Йол.
— Но я не знаю кто он. Ты знаешь?
— Его я не знаю. Я даже не знаю, откуда о нем узнал ректор. Но этот человек следит за ним очень давно.
— И… и сейчас?
— Конечно, — удивляется девушка. — А почему нет?
Быть может, потому что, кажется, мы уже выполнили все его требования? Сдали Монацелли, посадили Картера в кресло… Или это еще не все?
Ставлю на стол тарелку блинчиков. Я их не ела со времен Ашера. Он привил мне к ним искреннюю ненависть. Беру один, откусываю и понимаю, что нет, я их есть не стану! Раньше я бы отдала их Франсин, а теперь количество потребителей ненужных продуктов резко сократилось. Шон сидит в комнате с техникой. Налью ему кофе, может, съест.
— Что это? — подозрительно спрашивает Картер.
— Кофе и блинчики.
— Я не голоден.
— Съешь, меня от них воротит.
— Великолепная реклама.
— Блинчики очень даже, все дело в Ашере.
— Я думал, что Ашер остался далеко за кадром.
— Но не блинчики! Просто съешь их. Или я выброшу.
— Не трать время. Выбрасывай.
— Но я их приготовила…
— Поэтому если их выброшу я, будет еще менее красиво.
— Просто съешь их, окей? И успокойся, я знаю, что ты лучше Ашера. Ты ведь из-за него психуешь…
— Ты ни хрена не знаешь.
— Знаю.
— Нет. Ты ни хрена не знаешь. Но это ничего, потому что я умный. Умнее тебя.
— Зато я скромная.
— Во-первых, к счастью, это не так, а во-вторых, скромность существенно усложняет существование. Забудь о ней.
— Это с чего бы?!
— Ты должна мне верить. Потому что я умный.
Как же он меня бесит!
— Так ты съешь блинчики?
— Нет.
— Тогда сам их выбрасывай! — рявкаю я и вся разобиженная ухожу.
Я сказала, что Шон купил мне машину? В смысле он ее еще в день аварии купил, как только прошлую увезли на эвакуаторе. Теперь у меня ярко-красная мазда RX8. У Шона RX7, у меня RX8. Почему? Потому что она как кофемашина: той же марки, и система безопасности в ней проверена. Это Шон так «учел пожелания». Но скандал был. Он не посоветовался со мной ни насчет оплаты, ни насчет модели, ни насчет, черт его дери, цвета. А вместо оправданий сказал, что «розовая хренотень» около его дома будет стоять только после его смерти.
Собственно, он даже не подозревал, насколько близок к последней! С тех пор воюем. Типа я ему блинчики, он мне их назад. И на машине я в университет не езжу, использую в качестве такси самого Картера. И все время демонстративно молчу. Будь он любым другим мужчиной — сломался бы уже на следующий день, но, полюбуйтесь, авария случилась в понедельник, а сегодня суббота, и мы все еще на ножах.
Что ж, обновим машинку? Я собираюсь наведаться к Мадлен. И слопать все, что она любовно приготовила Клеггу. Собственно, я бы могла и сама, но это как знак капитуляции в нашей с Шоном войне. Не стану же я готовить для себя одной? Это совсем мелочно. Вот и приходится прибегать к помощи полезных знакомых.
— Я приехала поесть, — сообщаю я Мадлен.
— Проходи, — смеется она. — Если это единственный способ тебя заманить, то я согласна. Я как раз откопала новый рецепт.
Мы с Робертом, как вы помните, ступили на путь примирения, но атмосфера все еще несколько напряженная. И хотя я думала, что он сможет просто принять как факт, что теперь я с Шоном, Роб ученый и живет по принципу «Сократ мне друг, но истина дороже». Я знаю, что Мадлен из-за этого переживает, она вообще наделена даром эмпатии, но кроме как просто поддерживать беседу, ей ничего не остается.
Практически праздничное застолье (да, столько всего вытащила из холодильника Мадлен) прерывает внезапный звонок в дверь. По удивлению на лицах Клеггов я понимаю, что кроме меня в гости они никого не ждут, и только Роб открывает, с порога доносится:
— Давай сюда ведьму!
Ошеломленная пауза.
— Конелл, полагаю, это наш драгоценный ректор о тебе. Потому что моя жена на ведьму никак не тянет.
— Роберт! Немедленно пригласи профессора и не смей так говорить о Джоанне!
— О нет, спасибо. — Я поднимаюсь из-за стола и топаю в прихожую. Клегг и Картер в квартире с одним единственный выходом, если не считать окон? Нет, нет и нет. На такое я добровольно не подпишусь. Жизнь у нас одна, лопнувшие барабанные перепонки не восстанавливаются…
— Ну, Джо, ну пожалуйста. — Бросается за мной Мадлен, а на глазах у нее слезы. — Ты же так редко появляешься у нас после… после…
После Керри. Тут не один, а целых три запрещенных приема: давление на чувство вины, умершая подруга и слезы. Грязно она играет, ой грязно! Но, черт возьми, действенно! Беспомощно смотрю на мужчин. Кажется, Робу требуется вся сила воли, чтобы сделать этот крошечный шаг в сторону и впустить в свой дом самого Картера. Видимо, плачущая Мадлен — настоящая бомба не только для меня. Она ведь гору многолетней ненависти с места сдвинула.
— Открою вино, — наконец, произносит Клегг и сбегает. Думаю, ему нужно переварить случившееся и набраться мужества для последующих героических свершений. А мы с Шоном неуютно топчемся в прихожей, стараясь не встречаться глазами. Если наедине и на работе мы худо-бедно определили границы комфортных зон, то в компании моих друзей… Это что-то запредельно невразумительное. Как мы можем по-дружески общаться с людьми, если даже наедине никогда не достигали подобного взаимопонимания? Наши отношения, боюсь, навсегда останутся в рамках учитель-ученица. Он у нас умный и читает мне лекции о скромности. Ага, ага. Пусть попробует с Мадлен такое повернуть. Она же его без труда заткнет за пояс, начав рассуждать об уюте и мире во всем мире. И сделает это осознанно. У нее свои защитные механизмы, и очень действенные, кстати сказать. Вот бы и мне подобному научиться!
Наконец, Картер делает несколько совершенно деревянных шагов по направлению к гостиной, и я той же самой утиной походкой следую за ним. Я уж было думала, что он так и будет изображать неодушевленный инородный объект, неизвестно откуда появившийся в семейном гнездышке, как вдруг его натура являет себя во всей красе:
— Клегг, ты что, издеваешься? Зачем тебе на самом виду фото моего отца? А его глобус на кафедре? Ты что, фетишист? Хочешь, ради тебя покопаюсь в закромах и поищу остальное оставшееся от него старье? — убивает он всех присутствующих.
Там фото Бенжамина Картера?! Я никогда не видела этого человека… Прямо сейчас подскочила бы и побежала посмотреть. Интересно же! Но пока тут один хмырь, не стану удовлетворять свое любопытство, в следующий раз погляжу. А то ведь и мне достанется.
— Он был хорошим человеком, — огрызается Клегг, воинственно размахивая найденной бутылкой. — В отличие от тебя, другие люди это ценят.
— Он был приятным, вежливым и воспитанным, но не хорошим. Это совсем не одно и то же. Он использовал одних, чтобы доказать что-то другим.
— Ты хочешь сказать, что он использовал меня, чтобы заставить тебя ревновать?! — На лице Клегга аж пятна проступают.
— Естественно. Сначала тебя, затем — Карину. Но это даже на Джастина не оказало никакого эффекта.
Клегг уже открывает рот и на воспитательский манер поднимает палец, но снова вмешивается Мадлен:
— Сегодня никто не ругается! — угрожающим тоном заявляет она. — Займетесь этим, когда рядом не будет дам.
Судя по взгляду Картера, к дамам он отнес только Мадлен, а я все еще не переросла звание ведьмы. А, кстати, очень даже: ведьма и хмырь – отличная парочка уродов, коими мы, без сомнения, являемся. Особенно здесь и сейчас.
Пока Роб разливает вино, мы с Шоном пытаемся устроиться на стульях так, чтобы и не мешать друг другу, и сидеть по возможности рядом. Глядя на Мадлен, которая ухитряется накладывать Роберту овощи, приготовленные на пару, я начинаю всерьез подозревать, что у нас с Картером неправильно все, потому что если я возьмусь накладывать в его тарелку хоть что-нибудь, дай Бог нескольких пальцев не досчитаюсь…
— Предлагаю тост! — улыбается Мадлен. — За новые компании. Это ведь так здорово! — Роберт вздыхает, но, обняв жену за талию, начинает пить вино.
Мы как чужие на празднике жизни, как люди другой реальности. И так всегда было.
— Джоанна, почему ты сразу не пригласила к нам профессора? — спрашивает Мадлен. — Твои друзья — наши желанные гости.
Угу, только он мне не друг. Мы вместе живем. Мы вместе спим. Мы скованы невидимыми негласными условиями, которые не дают нашему союзу развалиться…
— Мадлен, — вдруг подает голос Шон. — Мы все здесь не идиоты, и прекрасно знаем, почему она меня не приглашает. Ты уверена, что хочешь услышать причины вслух?
— По-моему, вам с Робертом давно пора перестать лелеять институтские обиды и перестать цепляться друг к другу. Когда вы вместе учились…
Я недоуменно моргаю и перебиваю Мадлен.
— Вместе учились? Я думала, Роб преподавал…
— Джоанна, прости за вопрос, но вы что, даже не разговариваете? Ты хоть что-нибудь о своем сожителе знаешь? Хоть бы погуглила что ли для приличия, — вздыхает Роб, а я поджимаю губы, потому что нечего возразить. — Шон Картер, как нетрудно догадаться, закончил школу экстерном, затем поступил в университет, на один курс со мной и каждый раз тыкал всех носом в то, что вот он такое юное дарование, а мы ножки ему целовать недостойны. А затем…
— Роберт, замолчи. Я хоть раз осуждала то, как живешь ты? Нет. Тогда почему я каждый раз слышу обвинения в свой адрес..? — Но ровно в этот момент Шон закрывает мне рот ладонью, и последующие слова превращаются в странное мычание. Зачем он это сделал?
— Мы разговариваем, — внезапно сообщает Картер. — Например, о блинчиках. — Скашиваю на него глаза.
— О блинчиках? Вы хотите блинчиков? — тут же откликается Мадлен и уже вскакивает со стула, но я начинаю кричать сквозь ладонь Шона и махать руками. — Тогда почему вы разговариваете о блинчиках?
— Потому что так удобно. Мы не обсуждаем белизну манжет, новые рецепты и школьные годы.
Есть темы опасные, а есть безопасные. Сегодня безопасная тема дня — блинчики. — Я аж зажмуриваюсь. — Это совершенно типичное поведение — просто избегаешь того, что не нравится. По этой же причине вчера мы обсуждали нужно открывать или закрывать жалюзи на кухне, когда уходишь на работу, позавчера — выключать компьютер или переводить в режим гибернации. И так начиная с понедельника, когда темой дня стал цвет машины. И все это не случайно, именно в понедельник все и началось, потому что Джоанна попала в аварию, из-за письма от детей Керри, которые пришло на старый адрес, потому она боится, что Лайонел и его отпрыски узнают, что она переехала и вполне себе довольна своей новой жизнью. — И снова я пытаюсь закричать сквозь ладонь Шона, умоляюще таращусь на Клеггов, но им интересно, и помогать мне никто не собирается. — А еще безопасные темы не дают добраться до обсуждения пятнадцатиминутного поцелуя прямо посреди проезжей части.
И только сказав это, он убирает ладонь от моего рта. Но Шон прав. Я действительно, как мне казалось, придумала гениальный план — бесить его бытовой ерундой, чтобы не дать заговорить о случившемся. Вот только он меня, как всегда, просчитал. Просчитал и не сказал, что намного, намного хуже. Он понимает, он, дьявол его подери, все понимает. Мне так хочется ударить Шона, и снова ударить, и еще ударить… чтобы вколотить слова в него снова, чтобы он вообще обо всем забыл. Но так не бывает. Он просто знает.
— Смирись, тебе не одурачить меня. Я умнее.
— Я тебе облегчаю жизнь, тебе разве не нравится просто забывать о неудобствах? — раздраженно спрашиваю я.
— Не тебе решать, что есть для меня неудобство. Что ты вообще можешь об этом знать?
— Шон, я не хочу об этом говорить.
— Да, давай лучше поговорим о блинчиках. Потому что обо всем остальном ты говорить отказываешься, но даже я знаю, что иногда открывать рот приходится. — И Клегги, главное, уже переглядываются…
— Сейчас вернусь, — говорю и ухожу в ванную. Стоя там, я пытаюсь прийти в себя и понять, что вообще происходит и что теперь с этим делать. С другой стороны, Шон может догадываться о чем угодно, но раз молчит, то его все устраивает. Его я устраиваю. Какой бы я ни была.
Как только мы возвращаемся в домик Шона, я начинаю выяснять отношения. Нельзя же позволить ему рассказывать такие личные вещи моим друзьям и дальше!
— Ты не имел права говорить об этом Роберту и Мадлен, — сухо сообщаю я.
— С чего вдруг?
— Ты должен был сообщить о своем божественном знании мне, а не им!
— А в этом есть толк?
— Не обязательно выставлять меня идиоткой!
— Я такой, какой есть. И я всегда таким был. И твои осветленно-окрыленные мотивы меня не исправят. — Это сказано с таким цинизмом, что я вздрагиваю. На что вообще я надеюсь? Хмырь ведь! — С тобой разговаривать бесполезно, ты делаешь вид, что не слышишь. И пока тебя не пнешь — ничего не делаешь. Лежишь на песочке, притворяясь глухонемой, и жалеешь себя. Ты даже готова прогибаться под любые обстоятельства, лишь бы было удобно и не пыльно!
— То есть с помощью Хелен, с помощью Клеггов ты меня пытаешься расшевелить?
— Естественно. Сколько можно бегать кругами от правды?
— Я не бегаю кругами от правды! И от какой, к черту, правды?
— Зачем ты приехала? — задает он вопрос, по-видимому, тот самый, правдивый.
— Я думала, что тебя в наших отношениях все устраивает!
— Зачем ты приехала?
— Потому что ты звал, а мне так удобно!
— К хренам твои увертки! — рявкает Шон мне в лицо. — Ты увидела, что Хелен стремительно летит вниз, что идет время, а мир к лучшему не меняется, и потому собрала свой розовый саквояжик, закинула его в багажник и притащилась сюда, чтобы остаться. Остаться! Ты пришла не за сексом, Конелл, и я это знаю. Ты приехала ради меня. И поэтому ты целуешься со мной
посреди проезжей части.
— Точно. И поэтому ты теперь снова начнешь меня хлестать по щекам и унижать перед моими друзьями! Я тебе этого позволять не собираюсь! — Гневно скрещиваю руки на груди.
— Я не унижал тебя. — Он вцепляется пальцами в мои ребра, почти до боли, будто пытается привлечь еще больше внимания. — Я не хочу, чтобы ты ушла, и веду себя соответственно ситуации. Но ты этого опять не видишь, только и делаешь, что поклоняешься трем обезьянам[5]!
— Что? — выдыхаю я, широко распахивая глаза.
— Что? — передразнивают меня. — Неужели не замечаешь, как все изменилось?
— Что изменилось? Ты сам сказал, что никогда не станешь другим.
— Я — нет, но это не означает, что осталось прежним мое отношение к тебе! — Стою и сосредоточенно грызу губы. — Мне нравится, что ты здесь, да и почему бы нет? Я знаю тебя, а ты — меня. Мы уже изломаны друг под друга. Или, может, по-твоему этого недостаточно? — спрашивает он, вглядываясь мне в лицо. И это было бы смешно, если бы не было так честно. Мы не пощадили друг друга. А время не пощадило нас. Тяжело признавать, что все будет не так, как мечталось в детстве, но однажды смиряться приходится. — Конелл, слышишь меня? — тем временем, зовет Шон, отрывая от мрачной философии бытия. — Я не собираюсь тебя отталкивать.
После этих слов я медленно и осторожно прижимаюсь своими губами к его, а в голове только одна мысль: говорил ли ты Карине, что любишь? И скажешь ли когда-нибудь мне? Я хочу, хочу, чтобы ты мне это сказал. Хочу! Пусть это ничего не изменит в тебе или для тебя, в моей жизни это бы многое расставило по местам! Я бы хотела, чтобы когда мы были не вместе, ты бы сидел в своем кабинете и вспоминал обо мне, чтобы не мог дождаться, когда я вернусь. Не вслух и не громко. Но об этом бы знала я. Только я. Потому что именно это чувствую сама, а в одностороннем порядке любить очень больно...
Глава 23. И вот...
Я рывком распахиваю дверь в кабинет Шона и, обрадовавшись, что он один, выкрикиваю:
— Ты выкинул Кена Оягаву?! — И бросаю на стол газету.
— Да, — спокойно отвечает Картер. — Он идиот.
— И что? Не только он. Том, например, тоже.
— Кто? — хмурится Шон.
— Том!
— И кто такой Том? — раздраженно переспрашивает он, будто не знать по именам Бабочек — совершенно обычное дело.
— Сицилийский параллельщик! — почти терпеливо поясняю я.
— А его звали Том? — хмурится Шон в попытке вспомнить. — Что ж, он хотя бы тихий, внимания не привлекает. Хочешь и его вышвырнуть? Это можно устроить.
— Если ты решил организовать глобальную чистку среди Бабочек — начни с Пани.
— Ты когда-нибудь успокоишься? — с усталым, но тем не менее довольным видом интересуется он. Ему, черт возьми, нравится, что я ревную! Вы только посмотрите на это!
— Только если ты ее вышвырнешь, — тут же нахожу лазейку.
— Никогда. А все потому что пока она работает, я могу отдыхать. Но я мог бы удовлетворить твое желание, если бы ты назвала своей Бабочкой Каддини…
— Черт возьми, Картер, Оягава же потеряет все...
— И это мои проблемы? — выгибает бровь Шон. — Это Манфред развел долбаную преемственность, не я. То, что Такаши молодец, не означает, что я должен привечать в Бабочках всех его домашних животных. Оягава всего лишь выскочка, который путается под ногами. Пора от него избавляться. К тому же, уверен, Такаши догадывался и уже нашел местечко для своего подопечного.
— То есть ты этот прессинг Такаши устраивал не просто так? — Он так и не простил японцу, что тот не позволил мне войти в состав Бабочек, а взял своего человека? Удивительно теплая мысль.
— На выходных думаю съездить в дом отца, — внезапно сообщает мне Шон, и я удивленно встречаюсь с ним взглядом, позабыв о прошлых обидах и их удачном разрешении. Я ничего не слышала о доме его отца… — Предлагаю на него полюбоваться и тебе. Нужно решить, что с ним сделать: сдать, продать или переехать.
— Ты мне предлагаешь переехать с тобой? — пытаюсь уточнить я.
— Я предлагаю съездить в дом моего отца и решить, что с ним сделать: сдать...
— Продать или переехать. Я расслышала. Просто удивлена.
— Удивление заставляет тебя переспрашивать? Это лишено всякого смысла. — Закатываю глаза.
Мы не больше месяца вместе, не то чтобы я считала… считала, конечно. Послезавтра месяц будет. И вроде как пока обломков мебели не наблюдается. И он предлагает мне съездить в дом его отца… Который, по-видимому, простаивает больше десяти лет. Ну, либо это изощренный способ избавиться от меня с помощью обвала крыши, либо все еще серьезнее, чем я смела надеяться. И у меня было… недостаточно времени, чтобы к этому подготовиться.
— Хорошо, давай… съездим.
Но я явно слабо представляла, на что подписываюсь. Поясню: несмотря на весьма теплую погоду, на мне сапоги, плотные штаны и кофта с длинными рукавами. А все потому, что вокруг этого дома некогда был сад. В общем, некогда это был сад, а теперь — декорации к фильму “Джуманджи”. И, думается мне, с соседнего дерева сейчас прыгнет как минимум десяток гадких змеюк! Все по сценарию.
— Если я увижу хоть одного таракана, то начну так орать, что не только твоя Йол услышит, — бурчу я недовольно.
— Пожалей животных. Представляешь, больше десяти лет сидят на диете. Слабости простительны. — Хмырь изволит шутить? Судя по всему — да!
После этого Шон начинает торжественное шествие к дому, а я при каждом шаге нервно оглядываюсь по сторонам, сдерживая крик “мама, я хочу домой!”. Нет, серьезно, вы видели когда-нибудь австралийских жуков? Да они размером с мою ладонь! Осторожно переставляя ноги и пытаясь уберечь лицо от веток, я стараюсь поспевать за Шоном. Но когда, наконец, вижу перекошенное крыльцо дома, мне становится жутко. Ну вот, теперь я уверена, что здесь-то, в этом кошмарном месте, от меня и избавятся. Дом огромный, есть куда прятать труп. Шууутка.
А Картер уже взбирается по ступенькам. Те скрипят, полагая, что он слишком толстый. Дверь тоже открывается с пинка… Кошмар, короче. Спешу успеть за Шоном, только бы не остаться здесь, снаружи, одной. Но внутри, надо сказать, ничуть не лучше. Стекла грязные, и на них паутина (мысли о пауках прочь!), свет внутрь почти не проникает. Мебель закрыта чехлами, но навряд ли это ее спасло. Думается мне, если сесть на диван, он рассыплется в пыль. Воздух влажный и спертый, кажется, будто легкие отказываются его принимать. Бригаду операторов со сценаристами, и фильм ужасов у вас в кармане!
Шон одет в джинсы и футболку, которые я купила ему на Сицилии. Наверное, он решил, что ни на что другое подобная одежда не годится.
— Ты уверен, что хочешь что-то с этим домом делать? По-моему, ему стоит просто дать развалиться окончательно, — ворчу я, дергаясь от скрипа половиц под ногами.
— Это один из памятников архитектуры Сиднея, Джо, — отвечает он.
— Думаю, даже Сел