Я не знаю, когда пришел дядя Амброуз, потому что в конце концов я все‑таки задремала и проснулась, только когда телега вдруг дернулась, заскрипела и раздалось громкое фырканье, какое издает лошадь, когда ее разбудят, а ей это не нравится. Похоже, мы все‑таки тронулись в путь, и я осторожно выглянула из‑под шкур. Ущербная луна уже опустилась к самому горизонту, но я хорошо видела, как мимо меня, подпрыгивая, катится моя деревня. В лунном свете она казалась вовсе не серебристой, а какой‑то маленькой, пыльной, утратившей все краски, но я все равно чуть не заплакала, потому что деревня уже представлялась мне бесконечно далекой, хотя мы еще не проехали пруд. Почему‑то я подумала, что никогда больше ее не увижу. Мне даже захотелось потихоньку выбраться из телеги и отправиться домой. Я бы и выбралась, но передумала.
Грифон… Он все еще парил где‑то вверху, продолжая свою ночную охоту. Я, конечно, не могла видеть его из‑под шкур (кроме того, я все равно очень крепко зажмурилась), но я его слышала, и этого было достаточно. Его огромные крылья скрипели и скрежетали как тысяча ножей, которые точат одновременно, а иногда он издавал крики, которые казались особенно ужасными, потому что звучали негромко и почти печально: я бы даже сказала ‑ они были немного испуганными, словно грифон подражал крику Фелиситы в тот момент, когда он ее схватил. Вот почему я не стала никуда вылезать, а напротив ‑ зарылась как можно глубже в шкуры и попыталась снова заснуть.
Заснуть я так и не смогла, но это не имело особенного значения, потому что я все равно не собиралась ехать до самого Хэгсгейта. Я знала, что дядя Амброуз непременно найдет меня, когда станет разгружать шкуры, поэтому, как только перестала слышать крики грифона (эти чудовища никогда не улетают далеко от своих гнезд без крайней необходимости), я снова выпростала голову из‑под шкур и, опершись подбородком на задок телеги, стала смотреть, как светлеет небо и одна за одной гаснут в вышине звезды. Луна наконец закатилась, и в лицо мне пахнул свежий утренний ветерок.
Когда телега перестала греметь и подскакивать, я поняла, что мы свернули на Королевский тракт. Вскоре я услышала, как на лугах жуют жвачку и негромко переговариваются между собой коровы, и незаметно спрыгнула на дорогу. Некоторое время я просто стояла и, стряхивая с себя пух и шерстинки, провожала взглядом телегу дяди Амброуза. Еще никогда в жизни я не забиралась так далеко; еще никогда я не чувствовала себя такой одинокой. Сухая трава, раскачиваясь под ветром, щекотала мне лодыжки, а я все стояла, не зная, в какую сторону мне теперь шагать…
Я даже не знала, как зовут короля. Мне ни разу не приходилось слышать, чтобы кто‑то упоминал его имя ‑ в нашей деревне все называли его просто «король». Мне было известно только, что он живет не в самом Хэгсгейте, а в большом замке поблизости, но «поблизости» ‑ понятие относительное, потому что одно дело, когда ты едешь в телеге, и совсем другое, когда идешь пешком. Еще я думала о своих домашних ‑ о том, как они проснутся, а меня нет. Коровы все хрустели травой, и я почувствовала, что проголодалась, но сыр я съела пока ехала, а больше у меня ничего не было. Как жаль, подумала я, что у меня нет с собой пенни ‑ не для того, чтобы что‑то купить, а чтобы подбросить и узнать, куда же мне повернуть ‑ налево или направо. Вместо монетки я пробовала было бросать плоские камешки, но потом никак не могла найти их среди других камней. В конце концов я пошла налево ‑ не то чтобы у меня была какая‑то причина, просто на левой руке у меня было маленькое серебряное колечко, которое подарила мне мама. Налево вела какая‑то тропинка, и я решила, что для начала обойду Хэгсгейт кругом, а там видно будет. Ходить пешком я умела. Дайте мне время, и я дойду куда хотите ‑ была бы только дорога под ногами.
Увы, как раз дороги‑то у меня и не было. Не успела я пройти и двадцати шагов, как тропа вильнула и исчезла, и дальше мне пришлось продираться сквозь заросли каких‑то растений ‑ близких родственников шиповника и ежевики. Довольно скоро я нахватала полную голову колючек и расцарапала кожу на руках, к тому же каждый раз, когда я присаживалась отдохнуть, по мне сразу же принимались ползать муравьи и другие насекомые. Я устала, вспотела и готова была заплакать (но на самом деле я не плакала, так что это не считается), когда вдруг услышала, как где‑то в зарослях журчит ручей. Мне уже давно хотелось пить, и я торопливо пошла на звук. Большую часть пути мне пришлось двигаться едва ли не ползком, так что я рассадила не только локти, но и колени.
Ручей оказался совсем не велик ‑ в некоторых местах вода не доходила мне и до щиколоток, но все равно я так обрадовалась, что готова была обнимать и целовать его, как если бы он был живым. Честно говоря, я его почти поцеловала: упав на берегу на живот, я погрузила лицо в чистую, прохладную воду, как иногда зарывалась носом в густую, духовитую шерсть Малки. Я пила и пила, пока не почувствовала, что больше в меня не влезет. Тогда я села на камень и опустила ноги в воду. Солнце грело мне плечи, крошечные рыбки щекотали губами мою кожу, и несколько минут я не думала ни о грифонах, ни о королях, ни даже о доме.
Я подняла голову, только когда услышала негромкий плеск и ржание выше по ручью. Я сразу поняла, что это играют лошади ‑ на водопое они часто фыркают в воду и, как дети, любуются пузырями. Выглядели они самыми обычными старыми клячами из платной конюшни: одна гнедая, а другая серая. Рядом я увидела двух людей. Всадник, приехавший на серой лошади, как раз соскочил на траву и осматривал ее левое переднее копыто. Разглядеть незнакомцев как следует я не смогла: оба были одеты в простые темно‑зеленые плащи и одинаковые узкие штаны ‑ такие поношенные, что их цвет было совершенно невозможно определить; и я поняла, что один из всадников ‑ женщина, только когда она заговорила. У нее был очень красивый низкий голос ‑ почти как у Джоан Шелковинки (той самой леди, о которой мама не разрешает мне даже спрашивать), с той лишь разницей, что в голосе незнакомки изредка проскальзывали чуть визгливые нотки, словно она могла закричать, как ястреб, если бы захотела.
‑ Никакого камня я не вижу, ‑ говорила женщина. ‑ Может, колючка попала?..
‑ Наверное, просто засечка, ‑ ответил второй всадник, который приехал на гнедой. ‑ Дай‑ка я посмотрю…
Его голос звучал выше и моложе, чем у женщины, но я догадалась, что это мужчина, потому что он был очень высок. Он тоже соскочил с седла, и женщина отступила в сторону, чтобы дать ему взглянуть на копыто серой лошади. Но прежде чем дотронуться до копыта, мужчина обнял серую за шею и шепнул ей на ухо несколько слов, которые я не расслышала. А лошадь ему ответила!.. Нет, она не зафыркала и не заржала, как делают все лошади, а ответила как человек, который разговаривает с другим человеком. Я была совершенно в этом уверена, хотя и не слышала, что она сказала.
Потом высокий мужчина наклонился, взял в руки копыто и долго его рассматривал, а серая стояла как вкопанная: она не только не шевелилась, но даже хвостом ни разу не махнула.
‑ Так я и знал! ‑ проговорил мужчина. ‑ Смотри, острый осколок кремня… Он совсем маленький, но вошел довольно глубоко, так что в подошве образовалась язвочка. Ума не приложу, как я сразу его не разглядел!
‑ Не можешь же ты замечать все, ‑ возразила женщина, опустив руку ему на плечо.
Мне показалось, высокий мужчина все равно разозлился на себя за невнимательность. Так сердится мой папа, когда забывает как следует закрыть ворота на выгоне, а соседский черный баран пробирается внутрь и нападает на нашего старого Гримстоуна.
‑ Могу, ‑ сказал мужчина. ‑ Во всяком случае, должен.
С этими словами он снова повернулся к лошади и, совсем как наш деревенский кузнец, склонился над копытом. Он что‑то с ним делал, но я не видела что. У него не было ни клещей, ни расчистки, как у нашего кузнеца. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что он пел лошади. Во всяком случае, я так думаю. Впрочем, это была не совсем песня. Он просто мурлыкал себе под нос какие‑то нескладные стишки, которые сочинял на ходу ‑ совсем как малыши, которые напевают что‑то, когда играют в песке одни. Никакой особой мелодии я тоже не уловила ‑ просто «дам‑ди‑дам, дам‑ди‑дам», то выше, то ниже, то выше, то ниже… Ничего особенного, как мне казалось; даже лошади, наверное, стало скучно. Так он напевал довольно долго и все склонялся и склонялся над больным копытом, которое держал в руках. И внезапно все закончилось: мужчина выпустил копыто и выпрямился, но в пальцах у него что‑то поблескивало ‑ совсем как вода в ручье. И первой он показал эту штуку серой кобыле.
‑ Вот он, ‑ сказал мужчина. ‑ Это тебе мешало, но теперь все в порядке.
Он отшвырнул блестящий осколок подальше и снова взял копыто в руки, но на этот раз не пел, а только очень осторожно гладил копыто одним пальцем, снова и снова, снова и снова… Когда мужчина выпустил копыто, лошадь топнула ногой ‑ довольно сильно, между прочим ‑ и звонко заржала, а мужчина обернулся к женщине и сказал:
‑ Все равно нам придется где‑то остановиться на ночлег, так почему не здесь? Лошади устали, да и у меня спина ноет.
Женщина рассмеялась. Это был неторопливый, сердечный, очень приятный звук. Я еще никогда не слышала, чтобы люди смеялись так хорошо.
‑ Величайший в мире маг жалуется, что у него болит спина, ‑ раздельно произнесла она. ‑ Так вылечи ее, как ты лечил меня, когда меня придавило деревом. Насколько я помню, тогда тебе понадобилось не более пяти минут.
‑ Больше, ‑ ответил мужчина. ‑ У тебя был бред, ты просто не помнишь… ‑ С этими словами он ласково коснулся ее волос, которые были густыми и очень красивыми, хотя почти совсем седыми. ‑ И вообще… ты знаешь, как я к этому отношусь, ‑ добавил он. ‑ Мне все еще слишком нравится быть простым смертным, чтобы пробовать волшебство на самом себе. Магия каким‑то образом притупляет это восхитительное ощущение… Впрочем, я, кажется, уже говорил тебе об этом.
‑ Гм‑м… ‑ сказала женщина. Так часто говорит моя мама. Это «гм‑м…» я слышала, наверное, уже тысячу раз. ‑ Гм‑м, я‑то была смертной всю свою жизнь, но иногда…
Она не договорила, и высокий мужчина лукаво улыбнулся ‑ сразу было видно, что он немного поддразнивает свою спутницу.
‑ Что ‑ иногда? ‑ спросил он и прищурился.
‑ Ничего, ‑ ответила женщина. ‑ Абсолютно ничего…
В ее голосе мне почудились раздраженные нотки, но женщина тут же опустила руки на плечи мужчине и добавила совсем другим тоном:
‑ Бывают дни, ‑ сказала она, ‑ когда утренний ветерок пахнет невидимыми цветами, когда в туманных садах резвятся фавны, а ты зеваешь спросонок, чешешь в затылке и ворчишь, что к вечеру непременно пойдет дождь, и град, наверное, тоже… В такие дни мне очень хочется, чтобы и ты, и я ‑ чтобы мы оба могли жить вечно. Я даже думаю: ты здорово сглупил, когда отказался от бессмертия.
Тут она снова рассмеялась, но на этот раз ее смех прозвучал немного неискренне.
‑ …И тогда, ‑ продолжала женщина, ‑ я начинаю вспоминать вещи, которые предпочла бы не помнить. А от этого у меня начинает колоть в желудке, ныть здесь и постреливать там… И не важно, что болит и где ‑ кости, голова или даже сердце; главное, что болит, и тогда я думаю: нет, наверное, жить вечно не стоит. Скорее всего, не стоит…
Тут высокий мужчина обнял женщину, а она опустила голову ему на грудь. Если она и говорила что‑то еще, я этого не слышала.
Так прошло несколько минут. Я сидела тихо, как мышка. Не думаю, чтобы я зашумела, но мужчина вдруг сказал, не поворачивая головы и даже не глядя в мою сторону:
‑ Ступай к нам, девочка, пообедай с нами…
Сначала я так испугалась, что не могла пошевелиться. Он просто не мог видеть меня за кустами и густой ольхой. Потом я вспомнила, что действительно очень голодна, и ‑ сама того не сознавая ‑ встала с камня и стала пробираться сквозь кусты. Я помню: в какой‑то момент я опустила взгляд и посмотрела на свои ноги, которые вышагивали так, словно принадлежали кому‑то другому. Они сами несли меня туда, где была еда; можно было подумать ‑ это они ужасно проголодались и захватили меня с собой только потому, что без меня им не обойтись.
Пока я шла, мужчина и женщина стояли неподвижно и ждали.
Вблизи женщина выглядела намного моложе, чем мне показалось по голосу, а высокий мужчина ‑ старше. То есть не совсем так… Я вовсе не хочу сказать, что она была молодой, но эти ее седые волосы каким‑то образом делали ее лицо моложе, к тому же держалась она очень прямо ‑ совсем как та леди, которая приезжает в нашу деревню, когда у кого‑нибудь рождается ребеночек. Правда, у нее ‑ у этой леди, я имею в виду ‑ лицо точно каменное, поэтому она мне не очень нравится. Что же до незнакомки, то ее лицо, наверное, тоже нельзя было назвать красивым, но… В общем, у нее было именно такое лицо, на какое хочется смотреть холодной зимней ночью. Сказать лучше я все равно не умею.
Мужчина… Я даже не могу сказать, какой он. То он выглядел моложе моего папы, а то вдруг казался старше всех людей, которых я когда‑либо видела ‑ старше, чем вообще полагается людям. При этом седых волос у него не было вовсе, а вот морщины ‑ да, но дело даже не в них. Все ‑ в глазах. Глаза у него были зелеными‑презе‑леными, но не как трава и не как изумруды (однажды я видела изумруд, мне показывала одна цыганка) и даже не как яблоки или лаймы. Быть может, они были как океан, но я точно не знаю, потому что океана я ни разу в жизни не видела. Пожалуй, если зайти достаточно далеко в лес (конечно, не в наш Черный лес, а в другой, нормальный лес), рано или поздно окажешься в месте, где даже тени кажутся зелеными. Вот такие у него и были глаза. Поначалу я даже немного испугалась.
Женщина дала мне персик и смотрела, как я ем, а я была слишком голодна, чтобы ее поблагодарить. Потом она спросила:
‑ Что ты здесь делаешь, девочка? Ты заблудилась?
‑ Нет, не заблудилась, ‑ пробормотала я с набитым ртом. ‑ Просто я не знаю, где нахожусь, а это совсем другое…
Тут они оба рассмеялись, но это был добродушный и совсем не обидный смех. Они смеялись не надо мной, и я осмелела.
‑ Меня зовут Суз, ‑ сказала я, ‑ и мне обязательно нужно увидеться с королем. Он ведь живет где‑то рядом, правда?..
Тут мужчина и женщина переглянулись. Я не могла понять, о чем они думают, но видела, как мужчина приподнял брови, а женщина чуть заметно покачала головой. Они смотрели друг на друга довольно долгое время, потом женщина сказала:
‑ Не сказать чтобы рядом, но и не очень далеко. Мы как раз собирались с ним повидаться.
‑ Вот хорошо! ‑ воскликнула я, но тут же поправилась: ‑ Это хорошо, ‑ сказала я. Мне очень хотелось говорить спокойно, по‑взрослому, но это было нелегко ‑ уж очень я обрадовалась, когда узнала, что они могут проводить меня к королю. ‑ Тогда я, пожалуй, пойду с вами, ‑ прибавила я.
Но женщина стала возражать еще до того, как я успела закончить фразу.
‑ Мы не можем взять ее с собой, ‑ сказала она, поворачиваясь к мужчине. ‑ Ведь мы не знаем, как теперь обстоят дела…
Последние слова женщина произнесла довольно грустным голосом, но и твердым тоже. Должно быть, у меня вытянулось лицо, потому что она посмотрела на меня и, покачав головой, сказала:
‑ Нет, детка, дело не в тебе. Король ‑ хороший человек и наш старый друг, но… Понимаешь, мы не виделись с ним довольно давно, а королям свойственно меняться. Они меняются даже сильнее, чем обычные люди.
‑ Но я обязательно должна увидеться с ним, ‑ возразила я. ‑ Вы можете идти куда хотите, но я не вернусь домой, пока не поговорю с королем. ‑ Я как раз успела доесть персик (он был замечательно вкусный), и мужчина протянул мне хлеб и большой кусок вяленой рыбы. Я немедленно вгрызлась в него, и мужчина, улыбнувшись, посмотрел на женщину.
‑ Мне кажется, ‑ негромко сказал он, ‑ и ты, и я хорошо помним, как нам пришлось просить, чтобы нас взяли в далекое путешествие. Впрочем, за тебя я говорить не могу, но сам я буквально умолял об этом как о величайшей милости.
Но женщина не сдавалась.
‑ Если мы возьмем девочку с собой, она может подвергнуться большой опасности. Мы не должны рисковать, это будет неправильно.
Мужчина хотел что‑то ответить, но я перебила его (случись это дома, мама отвесила бы мне такую затрещину, что я полетела бы через всю кухню). И не просто перебила ‑ я буквально закричала на них:
‑ Вы говорите о большой опасности? А вы хотя бы знаете, что дома у нас самая настоящая опасность?! У нас в Черном лесу завелся злой грифон, который уже украл Джихейн, Лули и Фелиситу, и я… я… ‑ Тут я не выдержала и расплакалась по‑правдашнему, но мне было все равно. Я рыдала в три ручья и даже уронила рыбу. Правда, я сразу попыталась ее поднять, но из‑за слез я ее даже не видела, а женщина сказала, чтобы я оставила рыбу в покое и дала мне свой платок ‑ вытереть глаза и высморкаться. От платка очень приятно пахло, и я немного успокоилась.
‑ Девочка, девочка, не плачь!.. Ведь мы действительно ничего не знали про грифона. Правда, не знали… ‑ бормотал мужчина, а женщина прижимала меня к себе и бросала на него такие взгляды, словно это он был виноват, что я разревелась.
‑ Конечно, мы возьмем тебя с собой, детка, ‑ сказала она. ‑ Обязательно возьмем, ты даже не думай! Грифон, конечно, очень неприятная штука, но наш король наверняка знает, что делать. Насколько я слышала, он ест грифонов на завтрак ‑ просто намазывает их на хлебцы и ест с апельсиновым вареньем. Честное слово!
Она наговорила еще немало подобных глупостей, и они, как ни странно, подействовали: мало‑помалу я стала всхлипывать реже. Мужчина все уговаривал меня не плакать, потом вынул из кармана большой красный носовой платок, свернул в несколько раз, завязал узлом, так что платок сделался похож на птицу, дунул ‑ и птица расправила крылья и упорхнула. Я так удивилась, что сразу перестала плакать. Дядя Амброуз, конечно, тоже умеет показывать разные фокусы с монетками и ракушками, но ничего такого никогда не делал.
Мужчину звали Шмендрик, и я до сих пор думаю, что это самое смешное имя, какое я только слышала в жизни. Женщину звали Молли, Молли Гру. В тот день мы, конечно, не поехали к королю, потому что их лошади действительно очень устали, и разбили лагерь на берегу ручья. Честно говоря, я ждала, что мужчина ‑ Шмендрик ‑ сделает это с помощью магии, но он развел огонь, постелил на траве одеяла и набрал воды из ручья как самый обыкновенный человек. Пока он занимался этими делами, Молли стреножила обеих лошадей и отправила пастись на лужайку, а я собирала хворост для костра.
Молли рассказала мне, что нашего короля зовут Лир и что она и Шмендрик познакомились с ним очень давно, когда он был еще совсем молодым человеком и никаким не королем.
‑ Ты, наверное, не знаешь, ‑ говорила она, ‑ что наш Лир ‑ самый настоящий герой. Он победил множество драконов, собственноручно прикончил нескольких великанов и спас немало прекрасных дев. Кроме того, он хорошо умеет разгадывать разные головоломные загадки. Возможно даже, что из всех героев он самый великий, так как помимо всего прочего Лир ‑ хороший, добрый человек. Герои, знаешь ли, не всегда бывают хорошими людьми…
‑ Но вы же не хотели брать меня с собой, ‑ возразила я. ‑ Почему?
Молли вздохнула. Мы с ней сидели под деревом, смотрели, как садится солнце, и Молли выбирала у меня из волос колючки и листья.
‑ Теперь Лир уже стар, ‑ сказала она. ‑ Шмендрик не в ладах со временем, он его просто не замечает ‑ как‑нибудь я расскажу тебе, в чем тут дело; это довольно долгая история. Именно поэтому он не понимает, что за прошедшие годы Лир мог стать другим, не таким, как раньше. И наша встреча после стольких лет может обернуться глубоким разочарованием… ‑ Она заплела мне волосы в косы и уложила вокруг головы, чтобы они не болтались. ‑ С самого начала нашего путешествия меня не оставляют недобрые предчувствия, ‑ добавила Молли доверительным тоном. ‑ Но он почувствовал, что мы нужны Лиру, и мы сразу отправились в путь. ‑ Она вздохнула. ‑ Когда Шмендрик что‑то чувствует, с ним уже не поспоришь.
‑ Хорошая жена не должна спорить с мужем, ‑ сказала я и нахмурилась. ‑ Моя мама говорит: нужно дождаться, пока он куда‑нибудь уйдет или ляжет спать, и уж тогда поступать так, как тебе хочется.
Молли рассмеялась своим красивым грудным смехом.
‑ Я знаю тебя всего несколько часов, Суз, но готова биться об заклад не только на свои последние несколько пенсов, но даже на те несколько пенсов, которые остались у Шмендрика, что ты будешь спорить со своим мужем даже в первую брачную ночь! Кроме того, мы со Шмендриком не женаты. Нам просто хорошо вместе… И надо сказать, что вместе мы уже довольно давно.
‑ Ох… ‑ сказала я. Молли произнесла эти слова как‑то по особенному, и я подумала, что еще никогда не видела людей, которые были бы вместе так, как эти двое.
‑ Но выглядите вы словно муж и жена, ‑ растерянно проговорила я. ‑ Ну, может быть, не совсем, но вроде того…
Выражение лица Молли не изменилось, однако она обняла меня за плечи и прижала к себе.
‑ Я бы не вышла за него, даже если бы он был единственным в мире мужчиной, ‑ прошептала она мне на ухо. ‑ Он обожает редьку и ест ее даже в постели, представляешь?.. «Хруп, хруп, хруп» ‑ всю ночь напролет только «хруп» да «хруп»! Ужасно!
Я хихикнула, и Шмендрик посмотрел на нас от ручья, где он чистил песком сковороду. На него как раз упали последние лучи солнца, и его странные зеленые глаза казались светлыми, как молодые листочки. Поймав мой взгляд, Шмендрик подмигнул мне одним глазом, и я не столько увидела это, сколько почувствовала ‑ так в жаркий день чувствуешь легчайшее дуновение прохладного ветерка. Не успела я удивиться, как он уже отвернулся и снова принялся скрести сковороду.
‑ А сколько нам ехать? ‑ спросила я Молли. ‑ Ты говорила, король живет не очень далеко, но я боюсь, что пока меня нет, грифон съест еще кого‑нибудь. Я должна быть дома, понимаешь?
Молли закончила укладывать мои волосы и, слегка потянув меня сзади за косичку, заставила поднять голову, так что я посмотрела ей прямо в глаза. Они у нее были такими же необыкновенными, как у Шмендрика, только не зелеными, а серыми, и я уже знала, что в зависимости от настроения они то темнеют, то начинают блестеть.
‑ Как ты думаешь, Суз, что будет, когда ты встретишься с королем Лиром? ‑ спросила она. ‑ И что, собственно, ты собиралась просить у него, когда отправлялась в путь?
Признаться, этот вопрос меня удивил. Неужели Молли не понимает?
‑ Я собиралась попросить его поехать со мной в нашу деревню. От всех рыцарей, которых он нам присылал, не было никакой пользы, так что теперь ему самому придется что‑то сделать с этим грифоном. В конце концов, он наш король, и это его работа.
‑ Да, ‑ сказала Молли, но сказала так тихо, что я едва ее расслышала. Потом она потрепала меня по руке и, поднявшись, отошла в сторону и опустилась на колени у костра. Она, конечно, делала вид, будто сгребает угли, но я отлично видела, что это не так. Просто Молли захотелось побыть одной.
На следующий день мы отправились в путь рано утром. Сначала Молли посадила меня на седло впереди себя, но потом Шмендрик пересадил меня к себе, чтобы сберечь ногу серой кобылки. Оказалось, что ехать с ним на одной лошади гораздо удобнее, чем мне представлялось ‑ Шмендрик был костлявым только в отдельных местах, в основном же он оказался довольно мягким и упругим. Пока мы ехали, он почти не разговаривал со мной, зато много пел. Время от времени Шмендрик заводил песню на каком‑то незнакомом языке, и я не понимала ни слова, но чаще он распевал глупые смешные песенки собственного сочинения, заставляя меня хохотать во все горло. Например, Шмендрик пел:
Сузли, Сузли, тра‑ля‑ля,
Между нами говоря,
Егоза и непоседа хочет видеть короля.
Сузли, Сузли, непоседа,
Что тут долго говорить?
Отвечай‑ка поскорее,
Будешь ты со мной дружить?..
Я все ждала, когда же он сотворит какое‑нибудь волшебство, но Шмендрик ничего такого не делал, если не считать одного раза. Мы ехали по лесной прогалине, когда какая‑то растрепанная ворона вдруг стала ни с того ни с сего бросаться на нашу лошадь (я думаю, она делала это просто от злости, потому что поблизости не видно было никакого гнезда), заставляя бедняжку то пятиться, то приплясывать на месте, то шарахаться из стороны в сторону, так что я едва не свалилась. В конце концов Шмендрик повернулся в седле и просто посмотрел на нахальную птицу. В следующий миг откуда‑то с небес на нас буквально свалился ястреб. Он напал на ворону и гнался за ней, пока та, испуганно каркая, не забилась в терновый куст, где ястреб уже не мог ее достать. Я думаю, это и было единственное его волшебство за все время.
Край, по которому мы ехали, был очень красив, но я заметила это только тогда, когда мы выбрались из леса и двинулись по хорошей дороге. Вокруг расстилались луга, перелески, уютные долины и отлогие холмы, сплошь заросшие цветами, названий которых я не знала. Сразу было видно, что в этих местах дожди выпадают часто ‑ намного чаще, чем над нашей деревней. Нам еще повезло, что овцы ‑ не коровы, и им не нужно никакой особой травы: они идут и пасутся там же, где козы, а козы могут пастись везде… Но здесь мне нравилось больше, гораздо больше.
Шмендрик, однако, рассказал мне, что так было не всегда.
‑ До короля Лира, ‑ сказал он, ‑ здесь была голая пустыня, где не росло ничего ‑ буквально ничего, Суз, представляешь?.. Люди говорили, что эти земли прокляты, и в каком‑то смысле так и было, но я лучше расскажу тебе об этом в другой раз. ‑ (Взрослые часто обещают рассказать что‑то в другой раз и не рассказывают, а я этого терпеть не могу!) ‑ Но Лир сумел все изменить, и земля была до того рада его появлению, что начала зеленеть и цвести чуть ли не в тот же день, когда он стал королем, и это продолжается до сих пор. Увы, чудесная перемена не коснулась Хэгсгейта, но это тоже отдельная история…
Каждый раз когда Шмендрик заговаривал о Хэгсгейте, его голос становился каким‑то особенным ‑ более глубоким и задумчивым, словно он обращался не ко мне, а к кому‑то еще. Это меня удивило, и я обернулась, чтобы взглянуть на него.
‑ Как ты думаешь, ‑ спросила я, ‑ король Лир поедет со мной, чтобы убить этого противного грифона? Мне кажется, Молли не очень‑то в это верит… Она говорит ‑ король уже слишком стар.
Я и не знала, что меня так сильно это беспокоит, пока не задала свой вопрос вслух.
‑ Конечно, он поедет, детка. ‑ Шмендрик подмигнул. ‑ Он никогда не мог отказать деве, которая попала в беду, и чем труднее и опаснее была задача, тем с большим рвением Лир брался за дело. Я, например, совершенно уверен, что король не поспешил к вам на помощь по первому зову только потому, что, когда вы к нему обратились, он как раз совершал героический подвиг в другом месте. Но ты не сомневайся: как только Лир услышит твою просьбу (не забудь, кстати, правильно сделать реверанс, обращаясь к королю), он снимет со стены свой славный меч и огромное копье, посадит тебя к себе на седельную луку и так быстро поскачет навстречу этому вашему грифону, что только искры полетят из‑под копыт!.. Нет, Суз, старый он или молодой, но Лир не станет колебаться и мешкать ‑ так уж он устроен, ‑ и Шмендрик ласковым жестом взъерошил мне волосы на затылке. ‑ Молли просто слишком волнуется, так уж устроена она. Понятно?
‑ Понятно. А что такое «реверанс»? ‑ спросила я.
Теперь‑то я знаю, что это за штука, потому что Молли показала мне, как она делается, но тогда я, конечно, этого не знала. Шмендрик, надо сказать, не засмеялся (разве только глаза его как‑то странно блеснули). Вместо ответа он махнул рукой, чтобы я повернулась и смотрела вперед, а сам снова запел:
Сузли, Сузли, тра‑ля‑ля, Встретил я тебя не зря.
Ты мне нравишься, красотка, откровенно говоря…
Сузли, Сузли, непоседа,
Я хочу тебе сказать:
Мы поженимся во вторник,
Чтобы до среды не ждать…
Еще я узнала, что король, когда был еще совсем молодым, жил в замке, который стоял на вершине утеса на морском берегу в одном дне пути от Хэгсгейта. Но замок рухнул (почему ‑ Шмендрик так и не объяснил), поэтому Лир решил выстроить новый замок в другом месте. Услышав об этом, я немного расстроилась, потому что давно хотела увидеть море. Теперь мне стало ясно, что и в этот раз моим надеждам не суждено сбыться; с другой стороны, я и замков никогда не видела, так что хоть в этом мне повезло. Подумав об этом, я совсем успокоилась и, откинувшись назад, приникла к груди Шмендрика и задремала.