– Как ты нашел меня? – первой нарушила молчание женщина. – И зачем?
Филипп приблизился.
– Мне сказал Май… но я не искал тебя, честное слово… хотя вру, не искал, но ждал. А зачем?.. Может, потому, что хочу разобраться…
– В чем?
– В тебе… в себе тоже.
– Странные слова в твоих устах. Обычно ты более категоричен. И все же ты напрасно пришел сюда.
Филипп стиснул зубы.
– Наверное, ты права. Мне говорил Ребров, я не послушал. Но, уж коль так получилось, позволь побыть с тобой немного…
Он взял ее за руки, холодные, как скалы вокруг. Аларика покачала головой, высвободила руки.
– Ты напрасно пришел… во всяком случае, сегодня. Слишком легко тебе даются слова, я знаю. И еще ты забыл, что между нами прошел третий, которого я любила.
– Тогда я приду завтра.
– Не знаю. Пусть это будет завтра, а сегодня – уходи.
Филипп молча поклонился и пошел в темноту, унося взгляд Аларики, твердый взгляд взрослой женщины, знавшей, что такое любовь. И все же… «Она сказала – любила, – бормотал он про себя. – Любила, а не люблю! Значит, не все еще потеряно? Кто бы помог разобраться, возможно ли это? Или не надо разбираться, ставить точки над „i“, пусть все идет так, как идет?..»
Хор прибоя уже не казался ни торжественным, ни грозным – он был скорее насмешливым и угрожающим, веяло из фосфоресцирующего мрака холодом и безнадежностью…
Если не знает никто, почему улыбаемся мы,
И не знает никто, отчего мы рыдаем.
Если не знает никто, зачем рождаемся мы,
И не знает никто, зачем умираем…
Филипп оступился, больно ударился коленом о камень и погрозил кулаком океану. Оглянулся, но Аларики уже не было видно. Только клочья светящейся пены проносились над мокрыми скалами, словно странные электрические птицы из неведомого мира.
Если мы движемся к бездне, где перестанем быть,
Если ночь перед нами нема и безгласна…
Давайте, давайте, по крайней мере, любить!
Быть может, хоть это не будет напрасно…[15]
– Когда это произошло? – спросил Никита Богданов, чуть более бледный, чем обычно.
– Вчера утром, между завтраком и обедом, – сказал угрюмый Йос.
Два часа назад из сектора «Скорой помощи» УАСС пришло сообщение о смерти эфаналитика отдела безопасности Василия Богданова. Его нашли мертвым после сеанса компьютерного расчета, но тема расчета оказалась стертой в памяти Умника – большого киб‑интеллекта управления, и это было необъяснимо: стереть расчет не мог бы и сам оператор.
Томах невольно сравнивал это происшествие с недавними событиями: появлением «зеркальных перевертышей», пропажей грузов и, главное, с проникновением в наглухо закапсулированную космостанцию над Орилоухом. Не есть ли это звенья одной цепи?
– И никаких предположений? – спросил он глухо.
Начальник отдела безопасности покачал головой.
– Никаких. Диагноз – колоссальное нервное переутомление и как следствие обширный отек мозга.
– Кто ведет расследование? – спросил Богданов. Он тоже выглядел достаточно спокойным, только у губ легли скорбные складки.
– Пока Шалва, но что он может сделать, не имея предпосылок? Врачи разводят руками, случай беспрецедентный. Непонятно уже то, что Умник, связанный с медсектором напрямую, не вызвал «скорую» сразу после происшествия. А на вопрос: «Почему он этого не сделал?» – ответил: оператор с ним не работал.
– Откуда же тогда переутомление? – спросил Томах. – Свидетели включения Умника есть?
– Нет, – коротко ответил Йос. – Тестирование Умника показало, что он работал с Василием в режиме «один на один», но какую проблему они решали – неизвестно.
– Я догадываюсь, над чем работал Василий, – медленно проговорил Богданов. – Я подкинул ему проблему «зеркальных перевертышей» в интерпретации Славы – что они суть средства наблюдения плюс исчезновения грузов, идущих на периферию. Видимо, он пытался сделать глубокий прогноз.
– Над прогнозом даже эфаналитики не работают до сверхизнеможения. – Керри Йос встал, подошел к Богданову и положил ему руку на плечо. – Нужен профессионал‑вычислитель, который смог бы выдержать гонку с Умником в режиме «один на один». Это вывод кибернетиков, конструкторов Умника. Только тогда появится шанс заставить его при перенапряжении восстановить память хотя бы частично по «рассеянному эху» прежних вычислений в блоках эмоций. Ваш друг Филипп Ромашин, по‑моему, подошел бы по всем статьям, я слышал о его открытии, но он не сотрудник отдела, а риск в этом деле превышает границы допуска для гражданских лиц. Тебя я тоже не пошлю, на вас со Славой и без того повисло дело Наблюдателя. Кто подойдет?
– Надо подумать, – сказал Станислав. – Идея взять Филиппа…
– Что, не подходит?
– Почему же, подходит, просто я думал… не рано ли? Вы же сами вспомнили открытие, связанное с его именем, он талантливый конструктор и к тому же спортсмен высокого класса…
– Вот‑вот, одни добродетели. – Керри позволил себе пошутить. – Именно это меня и привлекает, особенно то, что он спортсмен. Кто‑нибудь из вас знает его физические данные?
– Я знаю, – сказал Томах, – не раз его массажировал. По нашей классификации, Филипп – эктомидиал.[16] Чуть‑чуть больше, чем надо, вспыльчив, но энергичен, великолепно развит, реакция феноменального типа плюс, кстати, пробуждающийся вкус к риску.
– Ну, последнее, пожалуй, лишнее, – проворчал Керри Йос. – Я бы хотел, чтобы этот вкус не развивался по экспоненте.
– У Василия тоже была реакция феноменального типа и чутье опасности, – напомнил Богданов. – Плюс двенадцатилетний опыт работы в управлении.
Начальник отдела в задумчивости прошагал вокруг лужицы воды в сверкающем ледяном гроте – так был настроен видеопласт кабинета – и сказал, легонько стукнув кулаком по стене:
– Не о нем сейчас разговор, я имею в виду, не о Ромашине. Подумайте до вечера, потом поговорим. Надеюсь, вы понимаете важность своей работы по «зеркалам». Уж очень похоже, что кто‑то недавно начал «пасти» нас, человечество, хотя и очень робко, на дальних подступах к нашему центру.
– Как мы за Орилоухом? – уточнил Богданов.
Керри Йос остро посмотрел на заместителя.
– Аналогия есть, однако различий между нашим и их наблюдением гораздо больше, чем сходства. Тем более что мы не знаем целей Наблюдателя.
– Правильно, – согласился Томах. – При тех возможностях, что демонстрирует наш Наблюдатель – вспомните вскрытую станцию над Орилоухом, – он мог бы следить за нами, не открываясь, очень долго. У меня создалось впечатление, что открылся он намеренно. Зачем?
– Мне тоже хотелось бы знать, – пробормотал Керри Йос. – Однако отвечать на этот вопрос некому… кроме нас самих.
– А не перестраховываемся ли мы? – спросил Богданов, глядя на «лужицу», в которой плавали крохотные радуги. – Не выдаем ли нежелательное за действительное? Слишком уж искусственны наши построения, вам не кажется? Все три случая: «зеркала», пропажа грузов и вскрытие станции – могут оказаться неизвестными проявлениями неразумной природы и вообще не связаны друг с другом.
– Могут, – согласился Йос. – Но если сто лет назад ученые для всех космических явлений искали естественные объяснения, то мы обязаны искать неестественные, ибо за этим стоит контакт с разумными существами, о которых мы не знаем ровным счетом ничего! Для того и существует УАСС, организация, отвечающая за безопасность цивилизации, и, в частности, наш отдел, чтобы остальные люди не ждали от контакта беды. Не убедил?
– Чего уж там, – буркнул Томах. – Нас убеждать не надо. Кто из СЭКОНа работает сейчас по «зеркальным перевертышам»?
Керри перестал обходить «грот», выключил видеокартину.
– Генри Бассард, – сказал он хмуро.
Томах и Богданов переглянулись.
– А вы думаете, зря я вас тут пугаю? Мнение Генри, кстати, полностью совпадает с твоим, Никита, мол, «неразумная природа». Это плохой симптом. Доказать Бассарду что‑либо, когда он упрется рогом, весьма сложно. Короче, с разгадкой смерти Василия я управлюсь без вас. А вам даю два дня на архивы – поищите информацию разведчиков обо всех явлениях, схожих с «зеркалами» и прочими нашими чудесами, потом соберемся и обсудим тактику и стратегию поисковых групп. А так как работать им придется в пограничных районах контролируемой нами зоны космоса, то вопросу отбора, психологическим качествам поискеров уделите особое внимание. Лучше всего подобрать кадры среди пограничников, знающих сюрпризы космоса не понаслышке. Все понятно?
– А как же, – с иронией произнес Томах. – Обычное дело: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
Томах нашел Филиппа дома погруженным в размышления, судя по выражению лица – не очень приятные.
– Где это ты был? – спросил его конструктор вместо приветствия. – Я тебя ищу уже вторую неделю.
– Работа, – пожал плечами Станислав. – Я был там, куда не достает связь через личный видео.
– Снова тайны…
– Завидуешь? – Томах вынул из окна доставки на кухне бокал с дымящимся соком, принес в гостиную и стал не торопясь пить мелкими глотками. – Я был у пограничников, на периферии. Если хочешь, переходи к нам на работу, у тебя тоже появятся тайны.
– Кем? – невесело засмеялся Филипп. – Экспертом?
– Можешь и экспертом, но лучше инспектором на оперативную работу отдела.
Филипп перестал улыбаться и недоверчиво посмотрел в карие, спокойные глаза Томаха, в которых время от времени мелькали иронические или насмешливые огоньки.
– Шутишь?
– Абсолютно серьезно.
Филипп подумал, отобрал пустой бокал у друга и сел напротив, расставив ноги.
– Выкладывай, что у вас там случилось.
Томах испытующе посмотрел на него.
– Разве по мне заметно, что у нас что‑то случилось?
– В общем‑то, нет… нет, но я…чувствую.
Томах слегка нахмурился, все еще рассматривая Филиппа, потом отвернулся и пошел на кухню за следующим бокалом.
– Ты мне не ответил на предложение, – сказал он оттуда.
– Ты тоже – на мой вопрос.
Томах появился в проеме двери, на ходу прихлебывая тоник из запотевшего бокала.
– Умер эфаналитик Василий Богданов, брат Никиты.
– Брат Богда… Как умер?
– От умственного и нервного перенапряжения. Работал в паре с Умником, вот как ты со своим вычислителем, решал какую‑то футур‑задачу… Через два часа его нашли мертвым с эмканом на голове. А Умник ничего не помнит. Такой вот фокус. Но это наши заботы. – Томах сделал ударение на слове «наши». – Хотя в скором времени они могут стать и твоими. Я понимаю, мое предложение для тебя неожиданно, поэтому не торопись с ответом. Все взвесь и проанализируй. Позволю заметить, что не каждого приглашают работать в управление, а тем более в отдел безопасности. И еще: УАСС – это организация, для работы в которой необходимо иметь призвание, а работа требует столько сил, что упаси тебя Бог согласиться и не выдержать! Не помню, кто сказал, что работа без нравственного оправдания – бессмыслица или, того хуже, жестокая необходимость, но знаю, что сказано это о спасателях и безопасниках. Если хочешь, для меня работа безопасника – призвание. Вот когда ты сможешь так сказать про свою – не важно, будешь ли ты конструктором или спортивным деятелем, – тогда я возьму свое предложение назад. А пока думай. Согласен?
Филипп качнул головой.
– А что мне остается? Ты прав, в последнее время я не нахожу удовлетворения в своей конструкторской работе, только едва ли когда‑нибудь…
Томах протестующе поднял руку.
– Я же сказал, не спеши, время покажет.
Филипп задумался, вертя в руках пустой бокал. Томах принялся разглядывать комнату, отмечая новые штрихи в интерьере, появившиеся с тех пор, как он был здесь с последний раз. Он встал с дивана, прошел к панели домашнего координатора и в нише под стенным виомом увидел миниатюрный видеопласт: горы, язык ледника, снежное поле и в черной пасти пещеры женщина в сияющем белом платье. Аларика.
Станислав некоторое время рассматривал лицо женщины и вернулся к дивану.
– Откуда это у тебя?
– Что?.. Она мне сама подарила.
– Вот как? Интересно!
Филипп остановился напротив друга и через силу, не глядя на него, спросил:
– Ты знал Сергея Реброва?
– Кто же его не знал?
– А почему не сказал мне, что он погиб?
– Зачем? Разве это что‑нибудь изменило?
Филипп угрюмо посмотрел в глаза Станислава.
– Думаю, изменило.
– Ну а я так не думаю. И коль уж зашел разговор, ответь мне: ты что же, всерьез решил наверстать упущенное? Не поздно?
Филипп вспыхнул, уловив в словах инспектора скрытый и неприятный подтекст. Но сдержался.
– Не надо так, Слава, ты же не знаешь…
– Э‑э, брат, шалишь! Я все о тебе знаю, даже то, чего ты сам не подозреваешь. Что касается Аларики… Зря ты все это затеял. Слишком хорошо я знаю их жизнь. И любовь. Но зная тебя так, как знаю, я бы подумал, что у тебя взыграло самолюбие, но не могло же оно молчать столько лет? Ты же абсолютно ничего не знал об Аларике, так? И не пытался узнать, хотя меня это всегда поражало. Что же изменилось? Случайная встреча всколыхнула омут былых чувств? А смерть Сергея развязала руки?
Филипп потемнел, сжимая кулаки. Станислав с любопытством смотрел на него снизу вверх, сплетя пальцы на животе.
– Не нравится? Что ж, иначе не могу. Мне было больно за вас обоих пять лет назад, хотя я уже тогда знал Сергея Реброва. Но не причиняй новой боли Аларике, она этого не заслужила.
– Постараюсь, – глухо ответил Филипп. – Ты со мной так никогда раньше не разговаривал.
– Потому что, по‑моему, ты был счастлив. Ну, или будем говорить иначе, был уверен в правильности твоей линии жизни.
– А сейчас не уверен?
– Сейчас нет. Это меня и пугает, и радует. И если все объясняется только влиянием Аларики – это плохо.
– Разве? – Филипп опустился на диван. – Хотя ты прав, плохо. В последнее время со мной что‑то непонятное творится. Понимаешь… и Ребров отмечает… и сам я чувствую, иногда словно срываюсь, будто не срабатывает что‑то внутри, какой‑то выключатель в нервной системе. И тогда я либо теряюсь в обстановке: затормаживаются реакции, уходит точность движений – в игре это особенно заметно, – или, наоборот, переоцениваю свои возможности, бываю грубым и злым… а это уже, сам понимаешь, явный перебор.
– Еще какой, – согласился Томах. – Один мудрец говорил: «Недобор ближе к умеренности, чем перебор. Второй оправдывается гораздо труднее».[17] Тебе надо поменять режим работы, хотя бы на время, можно также пройти курс гипноиндукционного внушения, хотя гипнопрофилактика и терапия прописываются обычно слабонервным натурам. Кстати, у меня появилась идея: ты бывал когда‑нибудь на СПАСах?
– СПАС? А‑а… эти – станции аварийных… – пробормотал Филипп, гадая, кого Станислав подразумевает под «слабонервными натурами».
– СПАС – это станция приема аварийных сигналов.
– Не приходилось.
– Я тебе устрою экскурсию, не пожалеешь.
– Ты думаешь, мне это необходимо?
– Уверен – для смены впечатлений и проверки собственного терпения. Начну знакомить тебя со спецификой работы спасателей. Тем более что тебе придется поработать у нас.
По лицу Филиппа скользнула тень.
– Это называется вербовкой.
Томах тихо засмеялся.
– А это и есть вербовка. Удивительно, что ты помнишь смысл столь древнего термина. Наш шеф дал тебе очень лестную характеристику и просил меня провести «среди тебя» работу по выяснению твоего отношения к аварийно‑спасательной службе вообще и к отделу безопасности в частности. Если серьезно, Керри предлагает тебе прикинуть свои возможности в поединке с Умником в режиме «один на один» и участвовать в операции «Наблюдатель», которую ты уже начал, будучи экспертом. Кстати, у меня ощущение, что операция эта небезопасна.
Филипп стал молча переодеваться в выданный сумматором моды костюм: обтягивающие бедра и прямые внизу брюки, белые у пояса и чернеющие к краям штанин, и обтягивающую тело рубашку, также белую у плеч и чернеющую к поясу.
– Я не понял, при чем тут Умник.
– Богданов работал с ним именно в режиме «один на один».
– Ясно. А если я не соглашусь?
– Согласишься, – ответил Томах уверенно. – Иначе я переквалифицируюсь в… управдомы не управдомы, но в конструкторы одежды точно.
Когг скользнул мимо исполинского «уха» антенны станции и воткнулся в одну из причальных ниш стыковочным узлом рядом с таким же полосатым шлюпом дежурной смены.
– Давно собираются установить на СПАСах метро, – буркнул Томах, отстегиваясь от кресла, – да все никак не соберутся. Вот и приходится колупаться на когге битых полчаса.
Он первым ступил на эстакаду, и движущаяся дорожка вынесла их в кольцевой коридор станции, опоясывающий ее «мозг» – зал управления и автоматики.
– У них как раз сейчас пересменка, – посмотрел на часы Томах, ступая бесшумно и мягко по матово‑белому, словно фарфоровому, полу коридора. – Мы не помешаем. А стажироваться тебе все равно надо, не вздыхай.
Зал оказался не круглым и не таким уж большим, как ожидалось, судя по радиусу изгиба коридора; он был треугольным. Все три стены служили панорамными виомами, пульт управления помещался в тупом углу треугольника, и над ним была врезана в стены наклонная черная плита экрана пеленгатора с крестом визира по центру. У пульта стояли три кресла, два из них занимали старший дежурный смены и его помощник, третье было запасным.
При входе в зал слабо звякнул предупреждающий звонок, и мужчины у пульта, одетые в серо‑голубые комбинезоны спасателей пространственной службы, оглянулись. Филипп с удивлением узнал в старшем смены… Леона Хрусталева, напарника по сборной! В свою очередь тот тоже удивился не меньше, только реагировал менее доброжелательно.
– Почему здесь посторонние? – с ударением на последнем слове спросил он.
– Ну‑ну, я уже посторонний, – добродушно усмехнулся Томах, подходя к пульту. – Ребята, знакомьтесь, это Филипп Ромашин, конструктор, – он подмигнул Филиппу, – и кандидат в спасатели, стажер. У меня к вам просьба: пусть он тут послушает космос вместе с вами. Мешать не будет, парень дисциплинированный, идет?
– Я против, – возразил Хрусталев. – По инструкции во время дежурства в зале управления не должны находиться посторонние лица, даже если они спортсмены экстра‑класса и кандидаты в спасатели.
Филипп вспыхнул: от Хрусталева таких слов он не ожидал.
– Вы что, знакомы? – Томах внимательно посмотрел на обоих.
– Мир слухом полнится, – нехотя произнес Леон.
– По сборной, – уточнил Филипп.
– Пусть остается, – вмешался помощник Хрусталева, красивый парень, видимо, уроженец Мексики. – Насколько помнится, программа стажировки включает в себя и работу на СПАСе. Меня зовут Рафаэль. – Он первым протянул руку и улыбнулся.
Хрусталев демонстративно отвернулся.
– Что вы не поделили? – шепнул Томах на ухо Филиппу. Тот пожал плечами, хотя и догадывался о причинах подобного к себе отношения товарища по сборной: Аларика… Филипп не раз встречал ее в обществе Хрусталева, и того не могла не насторожить его настойчивость…
– Ну и ладненько. – Томах посмотрел на часы. – Мне пора, время моего дежурства прошло, а вы заберете его на «материк» после смены.
Филипп, ощущая неловкость, и злость, и желание как‑то помириться с Леоном, словно был виноват перед ним, сел в первое свободное кресло и принялся разглядывать панель перед собой.
– Берите эмкан, – подсказал ему улыбчивый Рафаэль. – На него сводятся каналы прослушивания всех диапазонов электромагнитного излучения и ТФ‑спектра. Наша станция рассчитана в основном на ТФ‑диапазон. Вообще‑то космос слушают больше автоматы, интеллектроника на СПАСах мощная, но бывают ситуации, когда зов о помощи может выделить из шумов и запеленговать только человек. Ну, и управляем автоматикой тоже мы.
– Не отвлекайся, – буркнул Хрусталев, – не на лекции.
Филипп молча достал из ниши ажурную корону с тремя выводами светокабеля и подогнал по размеру головы.
– Проверка, – бросил Хрусталев, покосившись в его сторону.
Рафаэль ответил щелчком включения аппаратуры.
…Двести лет плыл он вокруг Солнца по колоссальному кругу диаметром в сто миллиардов километров, безмолвный, холодный, как дыхание смерти, и сам – смерть! Двести лет потратил он на один виток вокруг Солнца, вглядываясь во тьму бессмысленными глазами фотоэлементных пластин, вонзаясь в пространство щупальцами локаторов, ловил в перекрестке визирных меток астероиды, ядра комет в афелии, и тогда на короткое время пробуждался его кристаллический «мозг», сравнивая полученные данные с теми, которые заложили в него создатели, и летел мимо, и ждал, ждал, запрограммированный нести смерть всему, что создано людьми и что не ответило на его радиозапрос.
Уже давно канули в Лету те, чей злой гений создал его, сменились поколения, исчезли из лексикона людей Земли слова «война» и «гонка вооружений», а он все мчался вокруг Солнца, электронно‑механический безумец, обуреваемый холодной жаждой убийства, один из тех автоматических аппаратов, которые запустили некогда бежавшие с Земли поклонники «звездных войн», озверевшие от страха и яда собственных замыслов.
И вот локаторы выхватили из тьмы сооружение, отвечающее эталонaм, сохранившимся в памяти аппарата. Трижды бросал он вперед угрожающий окрик: «Кто идет? Дайте позывной!» Ответа не было. А по вложенным в память инструкциям молчать мог только враг. И тогда ракетный спутник‑убийца включил боевые системы, в течение минуты проверил боеготовность отсеков, определил точные координаты цели и произвел залп. Шесть ядерных ракет типа «Спейсмен» вырвались из люков боевых палуб и умчались к ничего не подозревающему объекту, унося в своем чреве смерть весом в сто двадцать мегатонн.
Объектом нападения чудовищного пришельца, порожденного военным психозом прошлых веков, был космотрон‑коллайдер, самый большой из ускорителей элементарных частиц на встречных точках. На беду, автоматы его защиты были запрограммированы на отражение метеоритных атак и мелких болидов, поэтому стремительное приближение искусственных тел не пробудило в их памяти тревожных ассоциаций. Еще худшую беду несло то, что на космотроне шел эксперимент.
Катастрофа произошла внезапно: ракеты, начиненные смертоносным грузом, автоматически произвели противоракетный маневр, хотя никто их не собирался сбивать, вышли в расчетные точки поражения цели и взорвались. Защитное поле космотрона лопнуло, как мыльный пузырь, испарились в безжалостном ядерном огне многочисленные пристройки комплекса, потекли силовые секции ускорителя, исчезло управляющее поле и… два сверхплотных потока антипротонов, помноженные на громадную скорость, близкую к скорости света, ударили по касательной в разные стороны, доуничтожая все, что пощадил взрыв ракет, и, миновав мишени, ушли в пространство. Пятисоткилометровое кольцо космотрона испарилось почти мгновенно, породив вспышку жемчужного света. Две лавины яростной энергии, сравнимые разве что с солнечными протуберанцами, но невидимые глазу, устремились под углом к плоскости эклиптики, одна – в направлении на марсианский жилой пояс, вторая к созвездию Треугольника…
Филипп откинулся в кресле, решив не обращать внимания на поведение Хрусталева, и в это время тот включил слежение.
Плотная накидка глухоты внезапно прорвалась, Филиппу показалось, что он рухнул в глубокий колодец, наполненный звенящим гулом, свистами разных тональностей, скрипами, шорохами, писками, нечеловеческим бормотанием и вздохами и шелестами морского прибоя… Это была великая «тишина» космоса!
Потом, через час, Филипп привык к этой «тишине» и даже научился отличать радиошумы от тайм‑фагового эха, порожденного взрывами далеких сверхновых звезд, но первое впечатление было именно таким – стремительное погружение в бормочущую, шепчущую бездну, от которого кружилась голова и затуманивало мысли.
– СПАС‑семь, дежурство принял, – сказал Хрусталев, причем его слова не проникли в «колодец» космической тишины – этот диапазон связи не прослушивался станциями системы СПАС. – Старший смены Леон Хрусталев.
– Добро, – отозвался динамик на пульте. – Рапорт принят. В вашем распоряжении патрульная группа Денеши, эстакада семь, пять коггов типа «Коракл». Спокойного дежурства.
Хрусталев проверил связь с отсеками станции, снова покосился на замершего в своем кресле Филиппа и попросил помощника погасить свет в зале. В течение четырех часов дежурства им предстояло вслушиваться в «шепот звезд»; такова была специфика работы дежурных смен станций приема аварийных сигналов.
Но пока обменивались шутками дежурные других станций системы СПАС, вели перекличку оперативные группы спасательных патрулей, готовые прийти на помощь любому, кто бросит призыв о помощи, страшная радиоактивная лавина уже безмолвно вспарывала пространство, с каждой минутой приближаясь к густо заселенной людьми области Солнечной системы…
В девять часов тридцать две минуты по среднесолнечному времени в диспетчерской фобосской станции ТФ‑связи, подчиненной опознавательной сети УАСС, прозвучал требовательный гудок: станцию запрашивала обсерватория «Полюс», располагавшаяся в девяти астрономических единицах от Солнца, над полюсом эклиптики. Автоматы обсерватории зафиксировали в направлении на гамму Треугольника вспышку света необычного спектра, и заведующий обсерваторией просил сверить свои наблюдения с наблюдениями обсерватории системы СПАС солнечного пояса.
Старший диспетчер переглянулся с оператором, отметив время: ТФ‑связь доносит вести практически мгновенно, свет же вспышки должен был достичь орбиты Марса только через пятьдесят минут.
– «Полюс», повторите информацию и дайте точные координаты вспышки, – попросил диспетчер. – Что вас смущает конкретно? И почему для проверки вам потребовалась система СПАС?
Обсерватория не ответила. Два, три и пять раз повторил вызов оператор, но ответа с обсерватории так и не поступило.
– Странно! – задумался диспетчер, опытный инженер, в прошлом работник аварийного патруля. – С чего бы ему молчать? Похоже, они даже передатчик вырубили – не видно контакта. И с чего бы ему вообще звонить по тревожной сети? Что он увидел в Треугольнике? М‑да, придется потревожить кое‑кого из старых знакомых, не нравится мне эта загадка…
Хмыкнув, он соединился с отделом УАСС на Земле.
Томах прилетел домой, когда семья уже спала. Приняв душ, он залез в кухонный комбайн, собираясь поужинать, как вдруг в гостиной тихо прозвенел сигнал вызова.
Окошко универсальных часов, запрятанное в толще стены, показывало девять часов тридцать семь минут по среднесолнечному времени, но для Сахалина, где жили Томахи, шел уже двенадцатый час ночи.
Филипп, наверное, уже привык к своему положению, подумал Станислав. Ничего, это ему позволено – послушать то, что невозможно услышать ухом. Кто же звонит?
Он прошел в гостиную, утопая ступнями в теплом ворсе ковра, включил виом.
– Слушаю, Томах.
Томившийся ожиданием диспетчер отдела встрепенулся:
– Извините, Станислав, только что получено сообщение от специальной‑три с Фобоса. Обсерватория «Полюс» зафиксировала яркую вспышку с необычным спектром в квадрате Треугольника с галактическими координатами… – Диспетчер продиктовал ряд цифр. – На дальнейшие вызовы обсерватория не отвечает.
– Сигнал SOS?
– Нет, диспетчер фобосской станции сигнала тревоги не получал, хотя просил повторить сообщение. «Полюс» молчит.
– Тогда почему вы обращаетесь ко мне? Есть отдел контроля пространства, линейные службы…
– Диспетчер просил найти вас лично.
– Вот как? – Томах приподнял бровь. – Кто же этот смельчак?
– Станислав Грехов, – покраснев под пристальным взглядом инспектора, сообщил диспетчер после секундной паузы.
– Грехов? – Томах задумался, взгляд его стал жестким. – Любопытно. Что СПАСы?
– Планетарные на контроле, станции пространства всех поясов «целуют вакуум».
«Целовать вакуум» на жаргоне спасателей означало не слышать ничего.
– Любопытно, – повторил Томах, мысленно прощаясь с отдыхом. – Свяжитесь с Богдановым и оповестите все СПАСы внутренней зоны о вспышке. Я буду через полчаса.
– Богданов уже предупрежден, – виновато сознался диспетчер. – Он сказал, что все это очень напоминает ему признаки цунами… Извините, пояснять, что имеется в виду, он не стал.
Станислав выключил виом, досадуя на неопытность и разговорчивость молодого дежурного, и повторил про себя: признаки цунами… Что ж тут непонятного?
Через минуту, никого из домашних не предупредив, он сел в куттер, дежуривший на стоянке недалеко от дома, сорвал ограничитель скорости и включил форсаж.
Ему надо было пересечь Татарский пролив и достичь Хабаровска, возле которого располагалась одна из немногих пока станций метро Приморского края. Куттер успел покрыть примерно половину этого расстояния, когда на крохотной панели киб‑водителя загорелся красный огонек и зажужжал сигнал предупреждения.
Томах нажал рычажок, в кабину аппарата ворвался чей‑то недобрый голос:
– Борт‑икс, высота двенадцать, скорость три единицы, вы нарушили режим воздушного сообщения! Немедленно покиньте чужой коридор! Борт‑икс, высота двенадцать, скорость три единицы, немедленно покиньте чужой коридор! Ответьте по седьмому каналу «контрольному сто три». Если через минуту не покинете транспортный коридор среднетоннажных линий, буду вынужден применить «красную завесу».