– Интересно, – очень спокойно проговорила Аларика, поправляя волосы. – Я так и думала, что ты что‑нибудь выкинешь.
Филипп задал курс киб‑пилоту и повернулся к ней, молчал, не отводя взгляда. Она так же молча смотрела на него. Потом едва заметно улыбнулась.
– Ты стал неразговорчив.
– Это достоинство или недостаток?
– Пока не знаю. Раньше ты говорил больше. Тебе не кажется, что ты позволяешь себе слишком многое? Впрочем, это не важно. – Она вздохнула. – Поворачивай и вези меня обратно.
Он отвернулся, пробормотал:
– Нет.
– Нет? – удивилась она. – У тебя хватит решимости не послушаться меня?
– Хватит.
– Тогда мы поссоримся.
Теперь улыбнулся Филипп.
– Я считал, что наши ссоры канули в прошлое.
Аларика прикусила губу, с интересом оглядела Филиппа, словно видела его впервые.
– Так. Похищение, значит. Похищение века! И куда же ты меня везешь, похититель? В свой родовой замок? В замок людоеда, который ты отнял у несчастного?
– Нет, на завод.
– На завод?! – Аларика не могла скрыть растерянности и засмеялась. – Ну и фантазия у тебя, пан спортсмен.
– Это не совсем завод, как бы памятник заводу. Ему уже лет двести, и он не работает, законсервирован. Я часто прилетаю туда, помогает думать.
– Ты уверен, что мне нужно думать?
– Нет, – помолчав, сказал Филипп, – не уверен. Но мы пролетели уже полпути.
Аларика откинулась на сиденье, искоса наблюдая за лицом Филиппа. Покачала головой и улыбнулась, представив, что сейчас творится у метро Рязани.
– Меня будут искать.
– Хрусталев?
Молчание.
– И он тоже. Наблюдательность? Или ревность?
– И то, и другое.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. В этот момент пропел трезвучный сигнал вызова.
– Слушаю, – отозвался Филипп с заминкой, ткнув пальцем в сенсор связи.
– Аларика? – раздался характерный, глуховатый, но твердый голос Реброва. – Аларика с вами, Филипп?
Женщина зажала Филиппу рот ладонью и наклонилась к пульту.
– Я здесь, Май. Не беспокойся, скоро вернусь, похититель жизнь мне гарантирует.
Тишина и дыхание фона в приемнике.
– Хорошо. Ждем.
Звонок конца связи.
Они продолжали сидеть в том же положении, пока пинасс несся над облаками в коридоре скоростных трасс. Потом Филипп поцеловал ее ладонь, и Аларика убрала руку.
– Однако быстро он нашел нашу волну! Не ожидал такой оперативности!
– Он все может, ты плохо его знаешь. Скоро там твой завод, похититель? Как ты на него набрел? Кстати, мне действительно надо быть в «Мещере», хотя бы через час, иначе Май обидится.
– Я понимаю, не волнуйся, твое возвращение в «Мещеру» я тоже гарантирую. Что касается того, как я набрел на завод, то тут все просто: мне показал его отец, когда мне было всего восемь лет. Его деды работали в промзоне, на этом заводе, а он хранил память…
Несколько минут прошло в молчании. Филипп изредка ловил на себе взгляды Аларики, но в ее сторону не смотрел, боялся спугнуть минутное свое счастье. «Пытка ожиданием, – думал он, каждой клеточкой тела ощущая присутствие Аларики. – Самая мучительная из пыток! Недаром кто‑то из предков увековечил ее словами: „Если бы люди строили Дворец Счастья, самым большим залом был бы в нем зал ожидания“.[22] Я уже просидел в этом зале по своей вине несколько лет, сколько еще осталось?»
Наконец пинасс, ведомый киб‑пилотом, достиг Каховского моря и остановился в воздухе, предупредив пассажиров гудком, что дальше пути не знает. Филипп взял управление на себя.
Пинасс спикировал на свободную от леса площадку, мелькнули в стороне странные конструкции и пропали за старой тополиной рощей. Филипп лихо посадил машину на поляну возле заросшей ивняком и лозой просеки. В той стороне, куда уходила просека, виднелись какие‑то здания серого цвета, четыре громадных конуса из металлических плит и ферм, высокие закопченные трубы и мачты.
Аларика, с интересом оглядываясь, прошлась по поляне, почти лишенной растительности, нагнулась.
– Странно… Почему здесь не растет трава?
– Потому что под нами не земля, а бетонная площадка, этому бетону уже два века, видишь, как потемнел?
Филипп подал Аларике руку и повел за собой к просеке, обходя кусты и молодые тополя. Через несколько минут они выбрались на свободное пространство перед высокой, черно‑коричневой, в ржавых потеках стеной одного из корпусов завода. Все видимое пространство у стены и в просветах между деревьями занимали шедшие параллельно земле пучки труб от тонких, толщиной в руку, до громадных, двух– и трехметровых в диаметре.
Аларика споткнулась о какой‑то ржавый выступ, тянувшийся довольно далеко и исчезавший в стене подступающего вплотную к зданиям леса. Рядом параллельно первому тянулся второй такой же выступ.
– Что это?
Филипп оглянулся.
– Это рельсы, железная дорога.
– Они такие… я не узнала. Как здесь странно пахнет…
Филипп кивнул. У стен корпуса витал неистребимый запах ржавого железа, мазута, асфальта и угля, весь комплекс заводских запахов двадцатого века, хотя завод не работал, по крайней мере, полтора столетия, с тех пор как вступили в строй заводы матричной репликации, вынесенные в космос. Но запахи продолжали жить, напоминая об ушедших в прошлое веках железа, пара, стали и каменного угля. Конечно, металлы использовались человеком и сейчас, и в гораздо большей степени, чем сто и двести лет назад, но, во‑первых, современные металлургические заводы‑автоматы ничем не напоминали прежние, они представляли собой самостоятельные комплексы с замкнутой технологией по добыче и переработке руд, установленные прямо в местах этой добычи, во‑вторых, металлы ушли из быта людей в космос, под землю, в лаборатории, а основную тяжесть обихода приняли на себя полимеры и активные композитные материалы.
«Экскурсанты» медленно прошлись вдоль стены корпуса, огибая выходящие из бетонных колодцев трубы, антенны, заглядывая в распахнутые двери. Один раз даже зашли в ворота, из которых выходили нитки ржавых рельс. В темноте смутно угадывался громадный объем цеха, решетчатые пролеты кранов, лестницы, фермы под потолком на высоте добрых полусотни метров, едва освещенные сочившимся сквозь запыленные ряды стекол светом. Цех был длинным, чуть ли не километровым, и по мере того, как глаза привыкали к полутьме, в его чреве постепенно проступали контуры каких‑то застывших машин, конструкции, круглые туши ковшей для разливки стали, колонны изложниц – Филипп не первый раз посещал завод и успел изучить названия его оборудования.
– Пойдем, не бойся, – сказал он, обнимая Аларику за плечи. Голос гулко взлетел под шатер цеха и вернулся басовитым уханьем. Аларика не отстранилась.
– Прохладно здесь… и страшно.
– Чего же тут страшного? – удивился он. – Никого нет.
Они подошли к одной из конструкций высотой в два десятка метров, сработанной из металлических швеллеров, громадных цилиндров, положенных на бок и утопающих в мешанине труб, лесенок, загородок и настилов.
– Мартен, – сказал Филипп. – Устройство для выплавки стали, последний из оставшихся, остальные вымерли, как динозавры.
Аларика посмотрела вверх и потянула его за рукав.
– А это, над нами?
Филипп проследил за ее взглядом.
– Это мостовой кран, видишь крюки? На них вешали ковш и перемещали расплавленную сталь к другим установкам цеха.
С крюков свешивалась железная цепь, Филипп толкнул ее от себя, раздался металлический скрип.
Аларика поежилась, оглянулась.
– Мне почему‑то кажется, что за нами кто‑то наблюдает.
Филипп рассмеялся, хотя ему тоже стало не по себе.
– Будет шутить, никого здесь нет. Завод обычно пуст, экскурсии посещают его редко, тогда здесь бывает шумно. А сейчас… – Он замолчал. Показалось, что вверху, под потолком, возникла зеркальная плоскость, изогнулась пузырем и лопнула. С минуту прислушивался к грустной тишине цеха, чувствуя вздрагивающий локоть Аларики.
– Тебе показалось. Под крышей гнездятся птицы, вот и все.
Он привлек Аларику к себе, поцеловал в губы, потом стал целовать плечи, шею, руки, пока она вдруг не оттолкнула его, выдохнув:
– Нет!.. – И чуть тише еще раз: – Нет, Филипп… не надо, прошу тебя.
Он стоял, опустив руки, и эхо шуршало из всех углов гигантского помещения обрывками слов: нет, нет, нет…
Потом Аларика взяла его за руку, робко, как никогда раньше.
– Не сердись, пожалуйста, и прости… я сама дала повод… Ты помнишь стихи? «Не прилепить отрезанный ломоть, снег прошлогодний ходит в небе тучей…»
– Помню, – хрипло ответил Филипп. – Я помню. Правда, я помню и другие стихи… Идем?
Через несколько минут они тихо вышли из сумрака пустого здания наружу. Аларика вздохнула полной грудью и спокойно улыбнулась.
– На воле все же лучше. Нет‑нет, – остановила она попытку Филиппа оправдаться. – Ты ни при чем. Я вижу, ты во многом изменился, но… понимаешь, мне есть с кем тебя сравнивать. И, боюсь, идти тебе далеко, лучше бы ты не брался за это… А вообще, честное слово, было очень интересно! Я никогда не видела старых заводов, а на экскурсию прийти сюда и не подумала бы. Знаешь, он уж и не такой маленький по сравнению с современными, да?
– Не маленький, – подтвердил Филипп. – Может быть, ты не хотела этого, но, ставя точки над «i»…
– О Господи! Сколько раз ты ставил точки над «i»! Неужели я ошиблась и ты все такой же?
– Подожди с выводами, я неудачно выразился. Просто ты вдруг дала мне шанс, и я подумал, что сделала это нарочно. Не так ли?
Аларика ковыряла носком туфли сухую землю, потом посмотрела прямо в глаза Филиппу.
– Нарочно. Я хотела бы, чтобы ты достиг той вершины, которая даст тебе право… на то, что забыто… если только это возможно… но лучше бы тебе не ворошить пепел…
Аларика вздрогнула, словно от холода, посмотрела на окошко видеобраслета.
– Расскажи что‑нибудь еще о заводе… и пойдем отсюда. Мне пора возвращаться.
Филипп с трудом преодолел в себе приступ отчаяния и стал рассказывать все, что знал о заводах прошлых столетий, не вдумываясь в суть сказанного. Наконец увлекся и заговорил о том цехе, что они видели.
– Мы с тобой посмотрели только один из цехов, а таких на заводе около десятка. Да это, кстати, и не самый крупный завод из всех известных, в Кривом Роге и в Запорожье заводы побольше, я был там. Так что масштабы деятельности предков достаточно велики. Но я прихожу сюда не восхищаться размахом строительства дедов – здесь очень хорошо думается. Впечатление старины заставляет работать память.
– Да, ощущения старины и мне, наверное, не хватало. Так и кажется, будто внутри этого покинутого людьми гиганта пульсируют столетия… Где находится завод?
Они шли через пустырь к лесу.
– В Днепропетровске, – пробормотал Филипп, приглядываясь к неожиданно возникшей преграде на пути. – Часть древнего металлургического комплекса, одного из самых больших на Земле… Знаешь, странно все это…
– Что именно?
– Да вот, перед нами…
Пустырь, по которому они шли, начинался от торца цеха, заросший травой и пустырником, ни деревья, ни кустарник на нем почему‑то не росли. Филипп обычно доходил до этого места, любовался лесной полосой за пустырем, горой ярко‑синих контейнеров одинакового размера в конце пустыря, на каждом из которых стояла эмблема космических колонистов – скрещенные серп и кирка в венке звезд (он как‑то проверил), – и шел обратно. Теперь же Филиппа осенило: контейнеры лежали здесь, сколько он себя помнил, лет двадцать! И никому до них не было дела. Странное безразличие к общественному добру со стороны его владельцев. Кто же оставил контейнеры у завода? И зачем? Или они пусты?
Филипп обошел гору контейнеров, принюхался: запах здесь стоял какой‑то незнакомый, вернее, знакомый, но чужой, чужой пустырю, лесу и старому заводу. Постучал по стенке крайнего параллелепипеда – звук глухой, явно не пустая скорлупа. Интересная деталь…
– Наверное, будут что‑нибудь строить, – продолжила Аларика, не понимая его недоумения. – Вот и сбросили груз.
– Он лежит здесь с тех пор, как отец показал мне завод, двадцать лет, если не больше. Да и что тут можно строить? Территория завода не подлежит застройке. К тому же и эмблема у строителей другая… Не нравится мне это. Почему‑то кажется, будто я уже встречал подобные контейнеры… Но где?
Аларика нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
– Потом вспомнишь.
Солнце уже застряло в зубастой пасти леса, готовясь кануть в небытие ночи. С севера росла грозного вида туча, постепенно заволакивающая небосвод.
– Пошли, Филипп, – уже сердито проговорила Аларика. – Потом вернешься или лучше сообщи в информцентр, они тебе все объяснят и найдут владельца.
– Дело, – согласился Филипп. – Ну, бежим, а то попадем под ливень.
Не удержавшись, он погладил шершавую поверхность контейнера и вдруг увидел глубоко в щели между контейнерами мерцавшую искру света: красная, желтая, зеленая, голубая вспышки, две секунды темноты и снова та же гамма.
«Черт возьми, „звезда Ромашина“, моя звезда! Здесь? На пустыре, у завода?»
Приблизив лицо вплотную к щели, Филипп застыл от изумления, смотрел на равномерно мигающую «звезду» и вспоминал недавние свои приключения в космосе. Опомнился только после оклика Аларики, не понимавшей, почему он медлит.
Взявшись за руки, они побежали к пинассу, так и не встретив на территории завода ни одной живой души, хотя рядом, в двух километрах, кипела жизнь города на Днепре. Старым заводам не суждено было служить памятниками цивилизации, хотя они могли многое поведать уму и сердцу потомков тех, кто их строил. А в голове Филиппа поднялся кавардак, вызванный появлением странной «звезды», встреченной им впервые в десятках парсеков от Земли, знака, не похожего ни на одну из эмблем космических служб человечества и относящегося к проблеме появления «зеркал».
Дождь начался, когда они уже взлетели.
Всю дорогу до Рязани молчали, вслушиваясь в струнное гудение ветра в оперении пинасса; о том, что добраться быстрее можно было бы из Днепропетровска на метро, никто из них не подумал. Аларика была спокойна и задумчива, Филипп окаменел в одной позе, накрыв своей ладонью руку женщины. Вернулись они спустя полтора часа после «похищения».
Прощаясь у голубого кристалла «Мещеры», Аларика задержалась у двери, то и дело вбиравшей новые порции прибывающих гостей.
– До связи, похититель. Передавай привет Кириллу Травицкому, мы с ним знакомы.
– Я не работаю в Институте ТФ‑связи, – ровным голосом сообщил Филипп.
– Вот как? А где же ты работаешь?
– В настоящее время стажер отдела безопасности.
Аларика несколько мгновений смотрела на него как‑то странно, недоверчиво и радостно‑испуганно, потом вдруг поцеловала и исчезла за полупрозрачным занавесом двери. На губах Филиппа остался тающий горьковато‑нежный привкус. Ему хотелось плакать и смеяться одновременно, но он только глубоко вздохнул и пошел к стоянке такси, никого и ничего не видя.
Человек, помоги себе сам…
На следующий день Филипп вспомнил о находке на территории завода, соединился с информационной службой Днепропетровска и попытался хоть что‑нибудь выяснить об оставленных неизвестно кем и неизвестно когда контейнерах. Однако операторы украинского информцентра ничем не смогли ему помочь, кроме регионального поиска, который ничего не дал: ни за одной организацией Днепропетровского региона означенные контейнеры не числились.
Тогда Филипп разыскал Станислава Томаха и осторожно поведал ему о своем открытии. Томах отнесся к его сообщению серьезно, не преминув, правда, вставить странную пословицу, знатоком которых он был.
– Какая, говоришь, там была эмблема? – спросил он погодя, хмуря выгоревшие брови.
– Серп, кирка и венок из звезд.
О том, что он заметил еще один знак, «звезду Ромашина», Филипп решил не говорить, а показать ее на месте.
– Да, это эмблема колонистов. Странно… Ну хорошо, спасибо за сигнал, я узнаю и позвоню. Или лучше ты позвони после дежурства, часов в семь.
– Позвоню, – кивнул Филипп и погрустнел. – Завтра наши будут играть на первенство Системы, первая встреча со сборной Луны‑главной…
– Вот те раз! – удивился Томах. – Ты говоришь так, будто сам не играешь.
– Играю, но, понимаешь… не хочу. Не хочу, вот что удивительно! Перегорел? Или возраст?
– Возраст здесь ни при чем. Первенство отыграть ты обязан, а там посмотрим, откуда растут ноги твоего настроения. Кстати, тебя искала Аларика.
– Искала Ала… – Филипп замер. – Так что же ты молчал? Когда? Не мог позвонить?
– Сегодня утром. – Томах помолчал, разглядывая Филиппа проницательными глазами. – В этом деле ты тоже игрок или всерьез? Я к тому, что женщина она редкостная… «Ом мани падме хум». «Драгоценный камень в цветке лотоса», – перевел он.
– Шел бы ты, Слава, – пробормотал Филипп. – Вместе с лотосом.
– Ага, благодарю, очень доходчиво. Уже иду.
Виом погас.
Филипп некоторое время мерил шагами комнату, потом набрал индекс информатора культуры и искусства и узнал программу вечера в Большом театре. В программе стоял Шекспир «Укрощение строптивой». Филипп поспешно заказал два места в тринадцатом ряду партера. Вежливый голос автомата сообщил ему номера мест, и Филипп суеверно сплюнул через левое плечо – по приметам начиналась полоса удач.
На одиннадцать утра в малом зале олимпийского комплекса была назначена тренировка, но Филипп прилетел туда почти на час раньше, лелея надежду успеть насладиться предгрозовой атмосферой будущих соревнований. К его удивлению, почти вся команда была в сборе, а Ивар Гладышев развлекал ребят своими знаменитыми голографическими слайдами глубокоатмосферного мира Юпитера. Филипп уже смотрел их в свое время и тихонько удалился из комнаты психомассажа в пустой зал, задумавшись над той тайной притягательности, которая кроется в любой игре. Человек выдумал огромное количество игр, каждая из них находила своих поклонников и каждая была для игроков не только средством развлечения, но и поводом к полету мысли, к интеллектуальному напряжению, которое в конце концов и рождало в человеке жажду самовыражения, стремление к самосовершенствованию и наслаждение борьбой, возвышая его до уровня творца. В конечном итоге игра – это моделирование той ситуации, с которой человек нередко сталкивается в жизни, и разве риск правильного решения игровой ситуации не является творчеством?..
Филипп так задумался, прохаживаясь по прохладному залу, что не заметил появления Хрусталева. Тот вошел и остановился возле стены, засунув руки в карманы. Филипп очнулся лишь тогда, когда Леон заступил ему дорогу.
– Привет.
– А, это ты?.. Привет.
С минуту они рассматривали друг друга: рассеянно‑задумчиво Филипп, усмехаясь чему‑то, Леон Хрусталев.
– Ну? – сказал наконец Филипп. – Ты что‑то хотел сказать?
– Да, – высокопарно кивнул Леон. – Имею честь предупредить вас: не стойте у меня на пути!
Филипп с иронией посмотрел на его пышную шевелюру, покачал головой.
– По‑моему, это ты стоишь у меня на пути.
Хрусталев хмыкнул.
– Ты что, в самом деле не понимаешь? Я говорю об Аларике.
– А‑а… – протянул Филипп, теряя интерес к разговору. – Но это же, по крайней мере, несерьезно. Даже во времена оны соперника не отговаривали свернуть с пути, а грозили, предупреждали, протыкали шпагой.
– Я пошутил. – Хрусталев вздохнул. – Хотя… не вовремя ты появился на сцене. Дар у тебя, что ли, особый? Понимаешь, я ведь знаю Аларику уже больше двух лет… а тут пришел ты и все разрушил!
– Может, не я, а кто‑то другой?
Хрусталев улыбнулся безнадежной улыбкой.
– Я же не слепой. Сначала я тебя ненавидел… даже обрадовался тогда на СПАСе, что погибнем оба… прости дурака! А потом понял, что дело не во мне…
– В ней самой.
– Да, к сожалению. Только не думай, что мне некому поплакать в жилетку, кроме тебя. Ей‑Богу, был бы я посмелее, вздул бы тебя по первое число!.. Ладно, живи!
Филипп засмеялся.
– Ну, спасибо.
– Друзьями мы, наверное, не станем, – продолжал Леон, – но, во всяком случае, будем хотя бы искренними. Я искренне желаю тебе сломать шею на пути к Аларике. Шучу.
Филипп пожал протянутую руку и проводил сгорбившегося Хрусталева взглядом. «Как в один миг может поменяться мнение о человеке, – подумал он. – Леон, оказывается, неплохой парень, и так же раним, как и я. Только вот в части наших с Аларикой отношений он ошибается. Все чертовски зыбко, расплывчато… Что это был за человек, Сергей Ребров, если она до сих пор считает его эталоном?.. Интересно, зачем она меня искала? Звонок вежливости? Впрочем, у меня теперь есть предлог увидеть ее. Пусть попробует отказаться пойти на спектакль…»
– Сегодня в основном электронная тренировка, – сказал им Май Ребров, когда игроки сборной разделись и построились в зале. – Разминка, стандартные тесты на реакцию и прокручивание игровых положений. Противник у вас завтра не самый сильный, но отыграть встречу надо будет в полную силу, ибо на старте турнира обычно и случаются неприятные сюрпризы.
Размявшись в зале, спортсмены приняли электродуш и разбрелись по местам в зале электронного моделирования.
Филипп удобно устроился в кресле, надел эмкан и расслабил мышцы, ожидая команды. Программы индивидуальной электронной подготовки составляли психомоделисты с Ребровым во главе, а также инженер‑кибернетик центра спортивной подготовки. «Включившись» в тренажер, игрок как бы оказывался на площадке и проигрывал ту ситуацию, которую моделировал компьютер, повинуясь заложенной в него программе. В сборной Земли основной функцией Филиппа была игра в третьем номере, он выполнял работу подыгрывающего нападающего, который отвлекал игроков противоположной команды на блок и тем самым давал возможность нападающим своей команды провести удар без помех. В то же время, если пас шел ему, он был обязан завершить атаку в десяти случаях из десяти, то есть сыграть безошибочно, и, несомненно, играть подыгрывающим первого темпа было трудно.
– Включаю, – донесся сквозь наушники тихий голос Реброва, и Филипп оказался на площадке, среди игроков, словно это были не иллюзионные призраки, вызванные хитроумными аппаратами в его мозгу, а реальные люди.
В первом положении Филипп играл с подачи противника «взлет» в третьем номере, у центра сетки, а Ивар Гладышев забегал за него и проводил атаку с метровой высоты над сеткой – обычная комбинация, известная издревле как «зона», нападение со второго темпа. Филипп «прокрутил» ее два раза и скомандовал контролеру вводить программу дальше, «зону» он выполнял хорошо, и неожиданностей эта комбинация принести не могла. Затем шла комбинация «рапира», в которой Филипп в четвертом номере нападал с так называемого «прострела», когда мяч от рук согласующего игрока вылетaл над сеткой резко и быстро, и надо было успеть провести удар только тому игроку – прыгали сразу двое, – перед которым не было блока. И с этой комбинацией Филипп справился неплохо, только удивился, почему Ребров выбрал ему простые положения, не требующие, в общем‑то, электронного тренажера. Но затем одна за другой пошли комбинации, от которых он взмок по‑настоящему, как если бы отрабатывал их на площадке. Комбинации были сложными: «лист» – двойной пас в одно касание и обманный нападающий удар «на плече» блокирующего; «самум» – сложная перебежка при подаче и атакующий удар с острого угла у «антенны»; «зеркало» – удар вдоль сетки с четвертого номера по своему же игроку во втором номере, который обязан был «срезать» мяч в площадку противника. Но дело было не в самих комбинациях, а в коллегах по площадке. Впечатление было такое, будто согласующие игроки выполняют пас не с той степенью точности, какая требуется для проведения скоростных комбинаций профессионалами.
Закончив тренировку, Филипп снял эмкан и вытер вспотевшее лицо.
– Молодец! – сказал подошедший Ребров, внимательно разглядывая его ошеломленное лицо глубоко запавшими глазами. – Темп держали хорошо, но в третьей и пятой позиции я заметил растерянность.
– Но ведь это ненормально… я хотел сказать, нереально с точки зрения игровых положений. Ваши согласующие призраки перестали быть мастерами, пасы их были неточны, вот и приходилось играть нестандартно. В действительности, в нормальной обстановке ни один координатор игры просто не способен играть так… неаккуратно, даже примитивно, поэтому ваша программа, мне кажется, не отражает истинного положения дел.
– Надеюсь, что это именно так. – Ребров кольнул Филиппа испытующим взглядом, помедлил. – У меня к вам вопрос не по существу.
– Слушаю, – сказал Филипп, внутренне собираясь.
– Почему вы перешли на работу в СПАС‑службу?
У Филиппа несколько отлегло от сердца, он ожидал услышать другой вопрос. «Зачем ему это? – подумал он, разглядывая свои ладони. – Неужели будет читать мораль?»
– Из‑за Аларики? Или по зову души?
«Так, приехали! Все‑таки спросил… Что он спросит еще? И что ему ответить?»
– Не отвечайте, – сказал Ребров, словно читая мысли. – Плохо, если только из‑за Аларики, некорректный прием.
– А по какому праву вы судите? – не выдержал Филипп.
– По праву брата ее мужа, пусть и погибшего. Не обижайтесь. – Ребров положил руку на плечо спортсмена. – Мы любим ее и не хотим, чтобы ей причиняли боль… любую.
«Еще один говорит о боли, будто я специально собираюсь эту боль ей причинить.»
– Я думал, вы скажете – честь брата…
– Не честь – память. Но Аларика жива, и ей жить дальше, хотя без любви жить трудно. Я хочу, чтобы она любила достойного. Если сможете, станьте им, не сможете…
– Я понял.
– Тогда идите. – Ребров легонько подтолкнул его к двери. – Судьбу не выбирают, ее творят.
Лишь через час Филипп унял наконец бурю чувств, поднятую в душе коротким разговором с тренером. Ни злости, ни обиды на него он не чувствовал, наоборот, оценил прямоту и благородство Реброва как доказательство расположения к своей особе. Видимо, Май Ребров чем‑то похож на своего брата, иначе трудно было понять его власть над Аларикой по сей день…
«Пусть… – сказал сам себе Филипп по пути домой, продолжая делать вид, что слушает Гладышева. – Посмотрим. Она сказала, что идти мне далеко. Пусть так, но цель видна, и я дойду. Иначе просто не стоит жить. Странно, что я этого не понимал раньше…»
Куттер бесшумно опустился рядом с горой контейнеров, ослепительно синих в лучах полуденного солнца. Томах сдвинул прозрачный колпак и первым выпрыгнул на траву.
За контейнерами шел лес, преимущественно липа и ясень. В противоположную сторону раздвигался вширь пустырь с редкими кустиками бересклета, поросший в низине лопухами и чертополохом. Неухоженный, в общем‑то, был пустырь, забытый. Дальний его конец утыкался в стену длинного серого здания – одного из корпусов старого завода, чьи трубы подпирали небо и были видны издалека.
Возле контейнеров уже стояли машины: куттер с синим пульсирующим «глазом» оперативной службы УАСС и пинасс, белый с зеленой полосой, аппарат технического сектора управления.
От группы суетящихся у контейнеров людей отделился высокий, худой и остроносый, с редкой сединой в волосах старик в форме эксперта первого ранга.
– Материал стенок контейнеров деформационно неустойчив, – сказал он с басовитой хрипотцой. – Впечатление такое, будто контейнеры испытали многовекторный ТФ‑резонанс. Лежат они здесь ровно двадцать один год.
– Спасибо, Бруно, – произнес Станислав. – Вы уже проверили содержимое?
– Естественно. Оборудование терраформистов: комплекты для горновзрывных работ, генераторы плазмы, вакуум‑бомбы и тому подобное.
Томах повернулся к Богданову.
– Несомненно, это исчезнувший груз, предназначавшийся для Садальмелека. Совпадает все до мелочей. Но как он оказался здесь, да еще двадцать один год назад – ума не приложу! Неужели мы плохо знаем ТФ‑теорию и она преподносит сюрпризы? Ведь получается, что контейнеры испытали путешествие не только в пространстве, но и во времени!
– Комплекты для горновзрывных работ… – медленно проговорил Богданов. – М‑да… Точно такого же характера груз предназначался на Шемали и в систему Суинберна.
– Помню. Странный вывод напрашивается. Надо бы узнать в центре Даль‑разведки и у пограничников – не пропадали у них подобные грузы?
– Даль‑разведка не использует комплекты для терраформистских работ, как и пограничники, но запросить можно. Но если контейнеры и в самом деле вынырнули здесь двадцать лет назад…
– Ты сомневаешься?
– Слишком уж экзотична гипотеза. Выходит, наш Наблюдатель более могущественная личность, чем мы себе представляем. Чего он только добивается, хотел бы я знать? Кстати, контейнеры обнаружил Филипп, тебе не кажется это символичным? Везет парню на открытия.
– Он приглашал меня на игры чемпионата Системы, завтра первый матч. Не хочешь сходить ради любопытства? Все же игрок он классный, да и игра сама по себе красивая, не пожалеешь.
Богданов с сомнением приподнял бровь.
– Едва ли удастся выбраться, но на всякий случай напомни завтра. Я пойду только из‑за того, что Филипп, возможно, играет на таком уровне в последний раз. Ну, теперь в Даль‑связь или сразу в отдел?
– Надо узнать, что нового у Тектуманидзе, потом уже к себе в отдел. По‑моему, Керри недоволен медленным течением дела.