Они вошли в коридор, прорубленный в толще гранитного массива под пустыней Гибсона, и световая завеса прикрыла за ними вход в пост оперативного дежурства.
Зал был светел и гулок. В одном из его секторов упражнялись девушки‑волейболистки, и оттуда часто доносился смех и звонкие возгласы. В секторе физического совершенствования тренировались борцы тайбо.
Томах заметил наблюдавшего за ними Керри Йоса, прекратил схватку, показав сопернику ладонь, и вышел на балюстраду, опоясывающую зал по периметру.
– Пришел позаниматься? Показать класс молокососам?
Керри усмехнулся.
– Годы не те, да и растренирован я изрядно. Кстати, не вижу Филиппа. Обычно на тренировках вы неразлучны. Где он?
– В Институте ТФ‑связи, разрабатывает с Травицким систему мысленного управления тайм‑фагом.
Керри нахмурился.
– Не перегружен ли он? Бывает так, что человек вроде бы успевает делать многое, не чувствуя усталости, а в один ответственный момент срывается. Для спасателя же, а тем более безопасника этот срыв подчас равнозначен гибели.
– Знаю, – пробормотал Станислав. – Но, по‑моему, Филипп в прекрасной форме, а работа в лаборатории для него своего рода допинг, без которого он начинает хандрить.
– А волейбол? Не скучает?
– Скучает, конечно, но, когда удается, продолжает тренироваться в залах управления. Для молодых спасателей и стажеров он кумир в волейболе. Первое время его тренер Ребров нам проходу не давал, мол, он гений волейбола, прирожденный спортсмен‑волейболист, не ломаете ли вы ему жизнь, и так далее. Я даже засомневался, может, я был не прав, перевернув вертикаль его жизни? Однако Филипп уже решил все сам, причем так твердо, как я от него не ожидал. Я присутствовал при его разговоре с Ребровым, по‑моему, тот его тоже понял, хотя и не без сожаления.
– Значит, тренироваться – тренируется, а за сборную Земли уже не играет?
– Пока играет, но все реже и реже. Да и времени свободного почти не остается. Школа требует творческого подхода не меньше, чем конструкторская работа и спорт.
– Убедил. Что он уже прошел?
– Первую ступень йога‑тренинга: власть над болевыми ощущениями, ускоренная регенерация кожи, психомассаж. Физически он одарен, пожалуй, лучше, чем мы в молодости, и постоянные тренировки вывели его в оперативники высокого класса. Реакция у него исключительная, координация феноменальная…
Керри Йос снова нахмурился.
– Не слишком ли много хвалебных эпитетов? Как правило, феномены и супермены в службе не удерживаются.
Томах прищурил один глаз.
– Задело? Между прочим, я вовсе не преувеличиваю его способностей. Вот пример: до школы он никогда не занимался тайбо, а на второй тренировке едва не «связал» меня в трехминутке! А ведь у меня оранжевый пояс!
– Оранжевый – не черный, мало тренируешься. – Начальник отдела стал разглядывать пары борцов.
Из игровой зоны зала донесся взрыв криков, мяч от рук волейболисток пролетел весь зал и подкатился под смотровую галерею в том месте, где сидели Томах и Йос.
Станислав вдруг подмигнул начальнику отдела и в том положении, в каком сидел, одним прыжком перемахнул балюстраду, упал с высоты трех метров на пол зала – мягко, беззвучно, сгруппировавшись в полете, и безошибочно подкатился к мячу, тут же вскочил и подал его оторопевшей девушке.
Керри Йос сошел вниз, буркнул:
– Любишь дешевые эффекты… Твое мнение: где можно использовать Ромашина?
Томах поморщился.
– Использовать?
– Прости. – Керри дернул щекой. – Застарелый жаргон политической разведки. Нет‑нет да и ляжет на язык. Наверное, слишком много читаю исторических хроник. Так что, дадим ему группу?
– Чуть позже. Я хочу, чтобы он поработал сначала в группе Панченко рядовым исполнителем.
– У Панченко, в «Аиде»?
– А что? Для общего развития. С дежурством в системе ПОД он справился хорошо, работа в «Аиде» будет его последней проверкой перед экспедицией.
– Что ж, не возражаю. Но я не хотел бы, чтобы в группе Панченко получилось то же, что и на СПАС‑семь во время катастрофы на космотроне. Парни там лихие.
– А я на что? Первые два‑три дежурства я побуду с ним в смене, а потом он освоится, тоже не из робких.
Йос кивнул и пошел к выходу.
– Ты только за этим и приходил? – спросил вслед Томах.
Керри остановился и бросил через плечо:
– Никиту пока не ищи. На Шемали снова появились «зеркала», и он ушел туда с дежурной группой. Ты со своими головорезами в резерве.
– Так‑так! – пробормотал Томах, глядя мимо подошедшего тренера.
– Зачем Керри пожаловал? – спросил тот.
– Предупредить, что я в резерве, – ответил Станислав.
– По делу Наблюдателя?
Томах очнулся, покрутил головой.
– До чего осведомленные люди кругом – жуть берет! Ты‑то откуда знаешь о Наблюдателе?
– Слухом земля полнится, – я, что ли, не работаю в управлении? Кстати, где Никита? Пропускает третью тренировку подряд.
– Он в поиске, вернется не раньше чем через две недели.
– «Зеркала»?
Станислав засмеялся, тренер тоже.
– Ты не из свиты Наблюдателя часом? Ну пока, с меня на сегодня довольно.
Они разошлись.
Стоя под душем, Томах думал о том, что обнаружит Богданов на Шемали…
Глава 9
ПРЫЖОК «ИСКАТЕЛЯ»
Перед ним лежали две раскрытые папки с какими‑то документами и желто‑коричневый диск кристаллокартотеки. Папкам было, вероятно, лет сто, если не больше. Богданов заметил блестящие, залитые консервирующим составом листы бумаги и какие‑то старые фотографии.
– Ты доволен?
– Начинать надо с экспедиции «Парящего орла», – сказал он. – Первыми о «зеркалах» сообщили они.
Керри кивнул, по‑прежнему не отрывая взгляда от бумаг.
– «Парящий орел» ушел к гамме Дракона.
– Звезда Этамин, спектральный класс К5, сто пятьдесят световых лет. Они открыли богатую планетную систему, а на второй планете, близкой по параметрам к Венере, жизнь.
Керри задумчиво склонил голову набок.
– Согласен, первый бросок сделаете к Дракону. Правда, пришлось надавить на Земплан через Совет, возникли некоторые проблемы.
– Какие же?
– Энергетические в первую голову. Уже сейчас мы висим на балансе: полеты разведчиков к новым звездам так энергетически дороги, что ВКС вынужден маневрировать за счет сокращения внутрисистемных потребностей. Прибавь к разведчикам наши рейды. А в Системе еще столько нерешенных проблем…
– Ну, эти разговоры я слышал не раз. К чему нам космическая экспансия, когда мы погрязли в заботах о планетах Системы?.. Давайте решим внутренние задачи, а потом подумаем о звездах…
Богданов встретил иронический взгляд начальника отдела.
– Примерно так. Если бы не экспортировали в космос эти свои нерешенные внутренние задачи… а то получается: еще на Земле не уничтожены полностью следы эпохи капитализма, а они уже появляются в десятках световых лет от нее! – Керри грустно улыбнулся. – Экспорт равнодушия.
– Что?
– Экспорт равнодушия – по терминологии Станислава. Ты же знаком с его теорией.
Богданов сделал неопределенный жест.
– По‑моему, можно уже считать доказанным, что появление Наблюдателя – следствие этого самого экспорта. Станислав, к сожалению, прав.
Они встретились глазами, помолчали. Потом Никита тихо сказал:
– Итак?
– За тобой руководство экспедицией. Если все обстоит так, как предполагаю я, благодушный Керри Йос, то бояться Наблюдателя не следует, просто, руководствуясь советом Морозова, надо всерьез задуматься о космоэтике.
– Когда старт?
– Начало февраля. Давай пройдемся по составу и комплектовке, только сначала вызовем Бруно.
Йос тронул сенсор селектора и приказал вызвать к себе эксперта технического сектора Бруно Осинниго.
– Кстати, – вспомнил Богданов, – а каким образом стало известно, что экспедиция «Парящего орла» встретила «зеркала»? Как правило, разведчики не посылают ТФ‑сообщения о проделанной работе из‑за ограниченных энергетических ресурсов.
– Знаю, но «Орел» все же послал сообщение спустя три месяца после старта от промежуточной базы «Дракон‑2».
– Значит, у них случилось что‑то серьезное.
– Судя по сообщению, – хмуро сказал Керри, – жизнь на открытой ими планете не слишком гостеприимна к пришельцам.
– Существенное дополнение. И «зеркала» они, конечно, заметили не сразу…
Начальник отдела внимательно посмотрел на Богданова.
– Договаривай.
– «Зеркала» появляются лишь в том случае, когда люди в чужих мирах начинают вмешиваться в события в планетарном масштабе. Уже на Шемали можно было убедиться в этом.
– Не знаю. – Керри Йос задумался. – А тебе не становится страшно от таких предположений? Ты понимаешь? Над нами кто‑то установил контроль!
Богданов неожиданно рассмеялся.
– Страшно? Нет. До контроля еще очень далеко. Контроль предполагает такое развитие событий, причина которых должна быть скрыта от контролируемого объекта, а в нашем случае все наоборот, Наблюдатель открылся нам намеренно. Другое дело – разгадать его намерения, вот что заставляет напрягать ум и силы. Но я верю, что высший разум не менее гуманен, чем наш. Наблюдателя я не боюсь, он просто напоминает нам один старинный спор; в двадцатом веке, когда прошла волна модных дискуссий, – что могут дать человечеству звезды, если ему всего хватает на Земле? По‑моему, дискутировать надо было совсем по другому поводу – не что могут дать нам звезды, а что мы им принесем!
Керри Йос молча разглядывал заместителя…
Спейсер погранслужбы первого класса «Искатель» стартовал с австралийской базы второго февраля две тысячи двести восемьдесят первого года. Первый его прыжок длиной в десять парсеков к промежуточной базе разведфлота «Дракон‑2» был облегчен стационарным каналом метро – точно так же пересекают расстояние грузы для человеческих поселений в разные концы обитаемой зоны космоса. Дальше в глубину созвездия спейсер направлялся своим ходом.
«Искатель» был полностью специализированным и до предела автоматизированным кораблем пограничной службы. По энерговооруженности он уступал только флагману СПАС‑флота «Россия» и мог справиться с любым планетарным катаклизмом типа извержения вулкана, землетрясения или цунами. Экипаж «Искателя» состоял всего из пяти человек: шкипера, двух инженеров бортовых систем и двух инженеров‑пилотов. Группа безопасников и пограничников в двенадцать человек, среди которых находился и Филипп Ромашин, разместилась в шести каютах пассажирского отсека, способного при необходимости уместить до ста пятидесяти человек. Но в данном случае спейсер не собирался исполнять функции спасательного парома или пограничного рейдера, задача перед ним стояла посложней, поэтому и экспедиция была экипирована гораздо серьезней, в расчете на появление всякого рода неожиданностей, вплоть до вооруженного столкновения с Наблюдателем (разрабатывался и такой вариант). То, что вместо «России» в экспедицию ушел «Искатель», объяснялось сложившимися обстоятельствами, среди которых была срочная эвакуация персонала двух энергоконсервных заводов на Меркурии: за три дня до старта к звездам «Россия» ушла туда по тревоге.
Руководство экспедицией осуществлял Богданов, получивший карт‑бланш официала УАСС, то есть в случае необходимости имевший самые высокие полномочия.
Филипп, несмотря на некоторый опыт работы в управлении, поначалу чувствовал себя неуютно среди профессионалов‑безопасников, но уже на второй день полета вполне освоился со своим положением, хотя и не принимал участия в дискуссиях, которые обычно завязывал Станислав.
Однажды после ужина Томах снова начал разговор о предназначении разума вообще и человека в частности. Богданов в спорах не участвовал, как и Филипп, и они вдвоем с интересом следили за развитием событий, переглядываясь и вполне понимая друг друга.
«Искатель» уже покинул базу «Дракон‑2» и готовился к самостоятельному рейду, поэтому в кают‑компании никого из членов экипажа не было, все уютное звездообразное помещение было отдано пассажирам.
– Разум вообще – явление довольно ординарное, – сказал активный участник всех бесед Януш Микульский. Невысокий, сдержанный поляк по образованию был лингвистом, выделяться не любил, но по каждому вопросу имел свое мнение, которое и отстаивал умело и аргументированно, невольно вызывая уважение оппонентов. – Давно прошли времена, когда хомо сапиенс считался великим исключением как носитель разума. По‑моему, ответ на вопрос: «Зачем природе разум?» – кроется в теории гибкого реагирования.
– Не совсем так, – проговорил врач экспедиции Борис Лихолетов, единственный незагорелый среди коричневых от загара ребят; главной его чертой была аккуратность, а еще он был чрезвычайно вежлив, что особенно замечалось в среде иногда грубоватых и резких на слово спасателей.
– Теория гибкого реагирования годится только для термина «жизнь». Ваш вопрос, Слава, уместно было бы сформулировать так: «Зачем природа создала разум?»
– Не знаю, – сказал Томах. – Жизнь попросту одно из проявлений заурядного в космосе процесса гомеостатической организации. Кстати, мне кажется, в применении теории гибкого реагирования к заданному мной вопросу есть рациональное зерно.
– Конечно, – кивнул Микульский. – Разум – гомеостатический регулятор второй степени, способный противостоять возмущениям среды посредством действий, опирающихся на исторически приобретенный опыт. Это определение из учебника. Вот и ответ на ваш вопрос: разум лучше противостоит ударам среды.
Томах подумал и признался:
– Меня этот ответ не удовлетворяет. Борис прав, вероятно, я несколько туманно сформулировал вопрос. Надо было спросить, а зачем природе жизнь вообще. Ну и разум тоже, но только после того, как выясним первую часть вопроса. Ведь природа в широком смысле слова – это не та оболочка существования человека, под которой мы обычно подразумеваем природу: леса, реки, моря, воздух и так далее. Природа – это в основном космос: вакуум, излучение, галактики, звезды, планеты, квазары, черные дыры, газ и пыль, то есть – мертвая материя! Исходя из этого, зачем мертвой материи, хотя и живет она по‑своему, во времени, энтропийно, живая материя? Жизнь?
– Жизнь – основа разума, – пробормотал флегматично‑унылый Бруно Осинниго. – Януш тут уже предлагал определение разума, что еще нужно? Это же естественно, что разум более гибко реагирует на изменение условий существования, причем уже в начальной стадии развития.
– Смотря какие изменения, – возразил Лихолетов. – К примеру, справился бы хомо габилис[23] с ледниками, пройди они по всем материкам Земли?
– Не справился бы. С ними не справились бы, наверное, и наши предки в двадцатом веке, вплоть до ассимиляции системы капиталистически‑социалистических государств.
– Правильно! – поднял палец вверх Томах. – Что ж, выходит, разум не сразу выступает на арену деятельности природы? Значит, мы, люди, да и другие разумные существа нужны природе не сейчас, а позднее? Когда?
– Теперь понятно, к чему ты клонишь, – заметил молчавший до сих пор Романенко, эксперт технического сектора. – Ты хочешь сказать, что разум нужен природе тогда, когда по мощи, по крайней мере, сравняется с мертвой материей? Когда же это произойдет? Чтобы завоевать Вселенную, нужна вечность.
– Вечность… – поморщился Станислав. – И это речь инженера.
– Ответ пессимиста, – сказал Микульский. – Уже через двадцать лет мы овладеем энергией Солнца, ну, хотя бы близко подойдем к этому пределу. Еще через пару сотен лет – энергией всего Рукава Ориона. Через каких‑то полтысячи лет вся Галактика будет у наших ног!
– А дальше?
– А дальше весь Космос! А он‑то как раз и не вечен, и не бесконечен.
– Пока мы будем овладевать галактиками, Вселенная начнет сжиматься, и в конце концов все наши честолюбивые помыслы упрутся в черную дыру сингулярности!
– Наконец‑то! – сказал Томах с удовлетворением. – Вот потому‑то природе и понадобился разум, ибо только с его помощью она может предотвратить свой конец в черной дыре Биг Хоул! После цикла красного смещения наступит цикл фиолетового, Вселенная начнет сжиматься, тут и выйдет на арену Разум, чтобы спасти себя, а тем самым и Вселенную! Ту, что станет нашим домом.
В кают‑компании наступила тишина. Спорщики сдержанно переваривали гипотезу Томаха, высказанную им в полушутливой форме, популярно. И хотя все понимали, что в гипотезе этой почти нет науки и она, скорее, любопытный мысленный эксперимент, безопасников она заинтересовала.
– Но есть мнение ученых, что срок существования цивилизации – всего лишь несколько десятков тысяч лет, – сообщил Микульский. – У нас же до «конца света» после фиолетового смещения – десятки миллиардов! Где же тут цель Разума как главной защитной силы Вселенной? К тому времени во всем мире останется только «мертвая материя» – электронно‑нейтринный газ.
– Миллиарды, – согласился Станислав. – Но кто может с уверенностью сказать (не знать, нет, знать и даже прогнозировать так далеко в будущее невозможно), что для той великой цели мы не должны развиваться непрерывно миллиарды лет? Или, с другой стороны, что, если мы, люди, – тупиковая ветвь Разума, возникшая слишком рано, но возникшая как одна из бесчисленных попыток природы создать именно тот тип Разума, который способен достичь цели – сохранить Вселенную такой, какая она есть?
Снова молчание. Потом голос Романенко:
– Со всем согласен, кроме одного: что я тупиковая ветвь!
В кают‑компании вспыхнул смех.
Потом вдруг ожил динамик общих команд под потолком кают‑компании, пискнул, глубокомысленно прокашлялся и продекламировал:
– «Поскольку Ничто не есть Нечто, все, что не Нечто, есть Ничто; а тот факт, что Нечто не есть Ничто, является чрезвычайно веским доводом в пользу Ничто, особенно для людей, искушенных в житейских делах».[24]
Видимо, в рубке прислушивались к разговору в кают‑компании, и теперь кто‑то из экипажа высказывал свое мнение по этому вопросу.
Смех вспыхнул с новой силой.
– Интересно, зачем тебе понадобилось затевать дискуссию о миссии Разума? – спросил Богданов Томаха, когда они шли по коридору к каютам пассажиров. Филипп шел сзади, у него вертелся на языке тот же вопрос.
– Во‑первых, потому что он меня интересует, – лукаво усмехнулся Станислав. – А во‑вторых, проблема «миссии Разума», как ты назвал, тесно смыкается с нашей проблемой Наблюдателя.
– Это каким же образом?
– А таким, что единственное, ради чего стоило бы сохранить Вселенную любой ценой, – ее красота и гармония! От атома до пейзажей, радующих нас, людей, и до невиданных еще красот, которыми любуются другие разумные существа, опередившие нас в развитии.
– Наблюдатель?
– И он тоже. Мы же, к сожалению, часто выносим в космос пагубный опыт земной практики хищников! Вот и приходится Наблюдателю вмешиваться.
– Сильно! Долго думал?
– Иронизируешь, несчастный? – рассердился Станислав. – Думал я долго, да и фактов у нас немало. Кстати, я развил свою гипотезу о «галактической службе УАСС». Судя по всему, Наблюдатель то же самое, что и погрансектор, а может быть, и еще хуже – выполняет функции нашего отдела безопасности, только в галактическом масштабе. Годится? Уверен, что факт исчезновения грузов – это предупреждение не применять технику, способную глобально изменить облик и климат тех планет.
Богданов замедлил шаг.
– Меня убеждать не надо, я давно это понял. Но почему «зеркала» появились у разведчиков? Они‑то не полномочны применять подобную технику, да и нет ее у них.
– Прилетим на место, разберемся.
Никита вздохнул.
– Твоими бы устами да мед пить. Договорим после финиша, спокойного старта.
Он скрылся за дверью каюты, куда уже вошел Бруно.
Томах шагнул в соседнюю дверь, остановился на пороге, Филипп попробовал сдвинуть его с места, и они с минуту молча боролись, пока Филиппу не удалось двумя рывками нарушить равновесие друга.
– Старею, – грустно сказал Станислав, поднимаясь с ковра на полу каюты. – А?
– Много болтаешь, – в тон ему ответил Филипп. – Вся энергия уходит на разговоры.
Томах включил автоматику каюты и вырастил из стены кровать, сел, глядя в пол перед собой.
– Ты знаешь, что Никита перед нашим полетом был на Шемали?
– Слышал краем уха, но подробностей не знаю, вы же все засекретили.
– Так вот, «зеркала» появились там сразу же после того, как мы послали туда грузы с Таймыра.
– После проверочных посылов?
– Да. Снова послали технику терраформистов для планетарной реконструкции. Похоже, мы правы, и наш Наблюдатель не хочет, чтобы люди слишком активно перекраивали космос по своим меркам.
Филипп сел на свою кровать.
– Но если так, то, следовательно, мы не должны разрабатывать Шемали.
Томах кивнул.
– Никита предложил начальству выйти с этим предложением в ВКС, то есть прекратить терраформистскую работу на Шемали, Истории и на планетах Суинберна.
– Ну и?..
– И Генри Бассард нас не поддержал.
– Чем он мотивировал отказ?
– По словам Никиты, – Томах слегка поморщился, – Бассард говорил о том, будто Шемали и Суинберн – редкие жемчужины среди сотен других планет, имеющие не просто атмосферу и жизнь, а земноподобные атмосферу и жизнь, причем жизнь создана там природой на белково‑органической основе. Словно специально для людей. Разве можно упускать такой случай и не присоединить к земным владениям еще несколько? Это основные аргументы Бассарда.
– Но он прав.
– Конечно, прав. Только как подумаешь, что не всегда мы хозяева в космосе, а иногда хозяйчики, заботящиеся лишь о временных благах, не желающие думать о последствиях… – Он остановился.
Филипп молча смотрел на него.
– Что, повторяюсь? Потому что не равнодушен к тому, как оценит нас, человечество в целом, тот же Наблюдатель.
– Знаешь, Слава, – тихо сказал Филипп, – может, вовсе и нет никакого Наблюдателя? А все эти «зеркальные перевертыши», «звезды», случаи с грузами – просто проявления какой‑то глобальной, всегалактической совести Природы? Так сказать, обратная связь между будущими исканиями человечества и сегодняшними надеждами?
Томах скептически хмыкнул, оперся спиной о стену.
– Всегалактическая совесть Природы? Но при чем тут тогда мы, люди?
– При том, что Природа – это мы, а мы прежде всего – Природа.
– Фраза.
– Истина.
Станислав засмеялся.
– Сдаюсь, философ! Что ж, может, ты и прав в какой‑то мере, но все же Наблюдатель реален и материален, а все перечисленные тобой факты скорее всего не что иное, как призыв к нашей, человеческой совести, следствие, а не причина событий.
– Внимание! – раздался из стены тихий вежливый голос. – Просим пассажиров лечь и заблокироваться по формуле штатного старта. Старт – в десять ноль‑ноль по зависимому времени.
– У нас всего двадцать минут на подготовку, – спохватился Томах. – Надевай компенсатор и ложись. Штатный режим довольно приятен, если к нему подготовиться.
Они быстро принялись укладываться согласно строгой формуле нормального ТФ‑старта: пассажиры космолета должны были превратить кровати в защитные камеры, принять горизонтальное положение и погрузиться в сон.
– Кстати, – сказал Томах, придерживая рукой крышку своей камеры‑кровати. – Ты слышал, что готовится первый межгалактический полет к Магеллановым Облакам? Не хочешь попасть в состав экспедиции? Могу посодействовать.
– Странно.
– Что странно? Боишься, что хочу от тебя избавиться?
– Нет, в конце двадцать третьего века – первый полет за пределы Галактики. Почему так поздно? Разве ТФ‑кораблям это было не под силу хотя бы полвека назад?
– Все не так просто, как ты думаешь. К твоему сведению, полеты ТФ‑кораблей на дальность свыше тысячи парсеков требуют на порядок больше энергозатрат, чем мы себе можем позволить. А до Большого Магелланова Облака, между прочим, тридцать три тысячи световых лет! Или десять тысяч парсеков! Уразумел разницу?
– Но если полеты на такое расстояние слишком дороги, что же заставило готовить экспедицию в Облако?
– Астрономы открыли там совершенно уникальное явление – мост между белой и черной дырами. Что ты меня сбиваешь с толку? – внезапно рассердился Станислав. – Не хочешь участвовать в экспедиции, так и скажи.
– Я подумаю. – Филипп засмеялся и захлопнул над собой прозрачную крышку камеры.
До того как заснуть запеленутым в кокон защитного поля, он увидел, как ожил виом на стене, в каюту заглянул один из пилотов корабля, что‑то весело сказал товарищам рядом, и на его месте вспыхнула исполинская звездная река Млечного Пути…
«Искатель» вышел из ТФ‑канала в двух астрономических единицах от Этамина, гаммы Дракона. Определившись в пространстве и запеленговав маяк «Парящего орла», он начал разгон с помощью планетарных двигателей, направляясь к маленькой оранжевой звездочке, почти не выделявшейся на звездном фоне с расстояния в триста миллионов километров.
Через пять часов он подходил ко второй планете Этамина, еще не имевшей названия в каталогах земного астрономического центра, стараясь уравнять скорость с неторопливо плывущим по орбите «Парящим орлом».
– Не так уж и далеко они забрались, – сказал Филипп, глядя на приближавшуюся «каплю» разведкосмолета, отражавшую густой оранжевый свет звезды. – Всего‑то около пятидесяти парсеков. До Шемали и то дальше.
– Есть неисследованные звездные системы еще ближе к Солнцу, – произнес Богданов; они в составе группы десанта, уже одетые по‑походному в компенсационные костюмы спасателей, стояли в кают‑компании у главного виома. – В пределах ста парсеков вокруг Солнца находится около шести тысяч звезд! А мы добрались лишь до четырех десятков!
– Почему же разведчики так непоследовательны? Еще не исследованы ближайшие звездные окрестности, а мы прокладываем дороги за сотни парсеков!
– Это, брат, решает Даль‑разведка, – сказал своим роскошным, рокочущим басом Романенко, похожий на былинного богатыря в доспехах.
– Вернее, центр координации Даль‑разведки, – уточнил Томах. – Разведчики в первую очередь работают с наиболее интересными с точки зрения астрофизики объектами. Экспедиции до недавнего времени укомплектовывались в основном астрономами и физиками.
– А теперь?
– Ну, сейчас на первом месте ксенобиология, все‑таки уникальность жизни во Вселенной, особенно разумной жизни, заставляет нас пристальнее присматриваться к любым ее проявлениям. Теперь экспедиции чуть ли не на две трети – сотрудники Института внеземных культур и планетографы.
В полусотне километров от внешне безмолвного «Парящего орла» спейсер пограничников затормозился окончательно. С торца инженерно‑технического диска, выдвинутого из его недр, протянулся к кораблю разведчиков тонкий и прямой, как копье, полупрозрачный рукав – безынерционный лифт. В корпусе «Парящего орла» разгорелась и мигнула три раза зеленая звездочка.
– Лихая стыковка! – подал голос Микульский.
– Автоматика, – пожал плечами врач. – Чему тут удивляться?
Но он был не прав: в звездном флоте не было ни одного уважающего себя пилота, который не делал бы стыковку лифта да и вообще все операции поворота и сближения в космосе вручную. Считалось особым шиком, проявлением мастерства экстра‑класса состыковаться со встречным кораблем на дальности не ближе двадцати километров с первого раза, что и продемонстрировали пилоты «Искателя».
В кают‑компании зажегся на стенках и потолке сигнал: «Выход разрешаю». Богданов поднял руку вверх и первым покинул зал.
Устройство катапульты лифта было уже знакомо Филиппу: точно такая же, только в несколько раз крупнее, запустила его, как камень из пращи, на Шемали. Здесь десантников пропускали в лифт поодиночке.
Он ступил на белый круг, звякнул предупреждающий звонок, ударило в ноги, и ребристый ангар «Искателя» провалился вниз, мгновенно затерявшись в эфемерной черноте пространства.
Через двадцать секунд незаметного полета внутри мерцающей трубы Филиппа приняла упругая посадочная силовая подушка финиш‑камеры лифта, и он соскочил с диска на пол ангара «Парящего орла».
Ангар отличался от подобного помещения на спейсерах погранслужбы довольно разительно. Филипп, поздоровавшись с двумя встречающими, стал с любопытством осматриваться.
Большую часть объема стометрового конуса занимали летательные аппараты разных классов и два танка‑лаборатории типа «Мастифф». Один из танков имел весьма плачевный вид, и возле него копошились трое механиков в черном, почти не обращая внимания на гостей. У наклонной стены напротив выхода из лифта стоял на длинном верстаке странный механизм с длинным и черным, словно обугленным, дулом, и Филипп с недоумением задержал на нем взгляд.
– Импульсный разрядник, – прогудел над ухом бас Романенко. – Для рыхления скал.
– Не только, – услышав его бас, сказал один из хозяев, бледный, с кругами под глазами невысокий человек. На его рукаве алел шеврон заместителя начальника экспедиции.
– А для чего же еще? – удивился Романенко.
– Увидите, – криво улыбнулся бледнолицый, шагнув навстречу появившемуся из лифта Богданову. Они представились друг другу.