– За мной! – негромко скомандовал Богданов и побежал в распадок, туда, где горела рожь. Через минуту они укрылись за пеленой огня и дыма, сопровождаемые редкой трескотней выстрелов. Атакующие цепи русских воинов прокатились дальше к лесу, «ура» смолкло, и наступила хрустящая тишина, нарушаемая только дальним рокотом уходящего боя.
– Хочешь отсидеться до ночи? – осведомился Томах, усаживаясь на почерневшую, в саже и копоти, землю. – А если смены суток у них не предусмотрены?
Богданов подкинул в руке сплющенную пулю и протянул ее Филиппу. Тот несколько минут разглядывал свинцовую лепешку, несшую в себе чью‑то несостоявшуюся смерть.
– У кого это «у них»?
– У них. – Томах снова широко повел рукой. – У тех, кто все это создал. Не будете же вы утверждать, что мы на Земле.
– И люди тоже созданы? – не сдавался Филипп. – Может быть, все привезено с Земли.
– Что же, по‑твоему, они здесь так два с половиной века и воюют без роздыху? С тех пор как их «привезли»?
– Ну‑у… – Филипп пошевелил пальцами. – Время здесь необязательно должно идти с той же скоростью, что и на Земле. У нас прошло два столетия, а тут, скажем, два месяца. Вспомните, «зеркальные перевертыши», один из которых зашвырнул нас сюда, каким‑то образом связаны с преобразованием времени.
– Нерационально, – тихо сказал Богданов. – Техническая мощь существ, создавших мозаику миров, велика, но и они не боги и наверняка более рациональны, особенно когда дело касается энергетических затрат. Уверен: «Земля военного времени» – не более чем объемный сенсорный видеофильм. Причем включается он только при наличии зрителей.
– Положим, это спорно, – возразил Томах. – Сверху мы видели, что квадраты не пусты, а заняты ландшафтами, а если бы ты был прав, то и мозаики этой не надо: прилетают зрители – включается фильм.
– Ландшафты могут быть созданы навечно, – сказал Филипп. – А все остальное – фильм.
– Очень уж реален этот фильм. Пуля‑то у тебя в руках настоящая, а? И стреляли в нас по‑настоящему…
– Вы не учитываете, что зрителей может быть множество, и картина крутится постоянно: кто‑то обязательно смотрит фильмы в каждый момент времени, поэтому и нет «голых» квадратов.
Помолчали.
Перестрелка за лесом стихла, только изредка доносились щелчки выстрелов, вполне безобидные из‑за расстояния. Рожь у дороги сгорела, и дым поредел, открыв хмурое осеннее небо, начавшее слезиться редким дождем.
– Нет, вы только представьте! – воскликнул вдруг Станислав. – Планета разделена на тысячи квадратов, и в каждом своя жизнь!
– Причем не просто жизнь, – добавил задумчиво Богданов, – а скорее всего разумная. Все это не наводит на размышления?
Филипп вспомнил фиолетовую пустыню со сгоревшими «айсбергами», о разуме в человеческом понимании там ничто не напоминало, и вдруг поймал‑таки упорно убегавшую мысль. Тысячи миров на одной планете! Тысячи жизней! Но жизней неблагополучных, судя по событиям в трех наугад взятых квадратах! Кунсткамера, вот что это такое! Паноптикум особых ветвей развития жизни во всей Галактике! А то и в скоплении галактик! Но какой же мощью надо обладать, чтобы сделать такой «паноптикум»!
– Так что будем делать? – Деятельный Станислав вскочил и прошелся по сгоревшей стерне, поднимая облачка пепла. И в ту же секунду бросился ничком на землю. – Ложитесь! Тихо!
Десантники попадали рядом, толком не поняв, в чем дело, инстинктивно располагаясь спинами друг к другу, чтобы иметь круговой обзор.
Томах похлопал их по спинам, поднес руки к шлему, давая понять, что разговаривать нельзя, и показал в ту сторону, откуда они бежали полчаса назад. В это время ветер отнес последние клочья дыма в сторону, и Филипп увидел странную фигуру, состоящую из нескольких блестящих кубов, выползавшую из «пустоты» входа. Оттуда же, откуда попали в земной квадрат они сами.
Фигура, карикатурно напоминавшая робота, как их рисовали два столетия назад – голова – куб, руки – параллелепипеды, ноги и туловище – тоже кубы, – выползла совсем, голова ее качнулась два раза, налево и направо, словно существо осматривалось, потом неизвестный посетитель взвился в небо и скрылся из глаз.
Пролежав четверть часа и никого больше не дождавшись, десантники зашевелились, принимая более естественные позы.
– Кто это был? – спросил Филипп, отряхивая живот.
– А ты не догадался? – сказал Богданов. – Зритель, как и мы с вами. Я же говорил, их должно быть много, со всех концов Галактики. Удивляюсь, как мы не столкнулись с ним раньше.
– С ним?
– Не с ним, так с другим, а то и с целой делегацией… если мои догадки верны.
Богданов повертел в руках сплющенную пулю и зашвырнул в поле.
– Пошли, нет смысла прятаться.
Он вошел в иссякающий струйками дым и быстро поднялся на холм. Товарищи потянулись следом. А у дороги, возле дымящегося подбитого танка наткнулись на лежащего ничком человека. Он был мертв, спину пересекала цепочка рваных кровавых дыр.
– Наш, – зачем‑то сказал Томах, останавливаясь.
Филипп с трудом сглотнул, отвернулся и шагнул прочь.
– Нет уж, – встал на пути Станислав. – Смотри! Такого больше не увидишь! Непривычно? Жестоко? А ты думал, им было легче?! – Он мотнул головой в сторону сгоревшей ржи. – Не здесь – на Земле! Смотри, парень, и запоминай…
– Не надо, Слава, – оглянулся Богданов. – Он запомнит и без твоего напутствия. Не для того ли нас перенесли сюда и ткнули носом, чтобы мы вспомнили, какими были? Вернее, чтобы не забывали? Не для того ли нам напомнили последнюю из Великих войн, за гранью которой осталось Великое уничтожение цивилизации? Разве не чудо, что человечество сумело остановиться на лезвии суицида?
Несколько минут прошло в молчании, тяжелом, как физическая боль, потом Томах пробормотал:
– Керри как‑то спросил: чем измеряется история человечества? Как это выразить кратко? Я отвечу, а тогда не мог: история человечества – это не история покорения Галактики, как считают многие, это прежде всего история покорения человеком самого себя.
Никто ему не возразил. Перед ними лежал мертвый. Русский солдат. Человек! И если оглядеться вокруг, на поле лежало еще много людей, своих и врагов, и какая была для Филиппа разница – фильм ему показывали или кусочек настоящей человеческой истории, он и к слову «смерть» не мог оставаться равнодушным…
У воронки, над которой при их приближении загорелась в воздухе алая окружность, Богданов остановился.
– Попробуем допрыгнуть? – с сомнением предложил Станислав.
– Нет, что‑то мы упускаем из виду. Мир этот не бесконечен, как нам кажется, и мы это знаем, граница его здесь… – Никита прошел слева от воронки, фигура его странно заколебалась, и… он оказался развернутым на сто восемьдесят градусов!
– Так! Убедились, стена на месте. Эффект поворота – словно у «зеркального перевертыша», видимо, это все‑таки дело рук Наблюдателя, используются одни и те же приемы. Может, мы просто не умеем пользоваться входом?
– Давайте прикажем ему… – Филипп не договорил. Светящаяся окружность погасла и возникла рядом с воронкой.
– Молодец! – хмыкнул Томах, обходя Филиппа.
– Но я еще ничего не…
– А ничего и не надо. Достаточно того, что ты подумал об этом. И здесь автоматика мыслеприказа, разве что почувствительнее нашей.
На знакомом черном полу «колодца» остановились, разглядывая когг.
– Тот, квадратный, вылез отсюда, – высказал общую мысль Томах.
– Ну и что? – Богданов обошел шлюп кругом. – Зритель он, вероятно, квалифицированный, не чета нам, что ему чужая машина? Посмотрел и помчался по своим делам. Может быть, он часто прилетает на спектакли.
Томах потрогал броню шлюпа.
– Куда теперь? Домой?
– А как? – спросил Филипп. – И куда?
Богданов хмыкнул.
– Вот именно. Мне кажется, у нас у каждого складывается свое мнение об увиденном. Не будем спешить с выводами, для полноты впечатлений можно было бы посмотреть еще одну картинку, у нас осталась в запасе белая стена, но у меня есть идея. Хотите – идите туда без меня, а я еще раз погляжу на земной ландшафт.
Он повернулся и нырнул в зеленую стену, за которой его ждал мир Земли.
Филипп повернулся к Томаху, но так как скафандры не позволяли видеть лиц друг друга, пришлось задавать вопрос вслух:
– Пойдем?
– Куда? – осведомился Станислав.
– За Никитой.
– Иди, а я лучше посещу белый квадрат, все какое‑то разнообразие.
Они разошлись в разные стороны.
Ради любопытства Филипп вошел в знакомую зеленоватую стену в полусотне шагов от того места, куда вступил Богданов, но вышел рядом с ним: у субстанции защитных стен имелось свойство выводить гостей в одну точку выхода в квадрат. Он вышел и остановился.
Знакомого пейзажа со сгоревшим хлебным полем не было. С трех сторон их окружал лес. Вернее, джунгли: сочный, зеленый ад, делящийся на три уровня. Первый – тунговый кустарник, второй – фикус и пальмы, третий – диптерокарпусы и бамбук. Сразу за лесом начиналась выжженная пустыня, упиравшаяся на горизонте в угрюмые черные горы. Пустыня делилась надвое неширокой рекой, вода в которой была цвета кофе с радужными разводами.
Вдоль противоположного берега реки цепочкой брели усталые люди в пятнистых комбинезонах, в руках у каждого была автоматическая винтовка (название оружия Филипп вспомнил позже), на головах каски с пучками увядшей травы. Внезапно из‑за кромки леса послышался нарастающий рокот, и люди у реки мгновенно попадали на землю. Над лесом показался вертолет с какими‑то фермами по бокам и под днищем кабины. С одной из ферм сорвалась дымная молния, вонзилась в то место, где лежали люди, и тех накрыл смерч разрыва. Филипп невольно рванулся вперед, но рука Богданова остановила его.
– Спокойно, парень, спокойно. Это и в самом деле только фильм, сенсорный фильм.
Оставшиеся в живых на берегу открыли огонь по вертолету, но чем закончился поединок, Филипп не узнал.
– Пойдем, – сказал Богданов. – Я так и думал.
Они вернулись в тамбур.
В когге разделись, подсели к столу, который развернул Станислав, вернувшийся чуть раньше. Поужинали (обедали еще на Триасе).
– Стартуем? – Томах посмотрел на задумчивого Богданова. – На орбите разберемся, что делать дальше. Если наш хозяин забросил нас сюда не по нашей воле, он же должен и вернуть. Я, правда, мало что понял, каша в голове.
– Можем посетить еще пару квадратов. У них здесь, по идее, должна существовать какая‑то автоматика посадки в разные зоны планеты. Вспомните, как нас сажали.
– Этот колодец может оказаться единственным переходным тамбуром, и, чтобы попасть в другой квадрат, надо пересечь ближайшие от колодца.
– Едва ли, чересчур громоздко и неэкономично, пришлось бы на пересечениe квадратов тратить слишком много времени. Колодцев должно быть много.
– Ну а ты что увидел в белом квадрате? – осведомился Филипп у Томаха, насытившись.
– Почти ничего. Снег там идет – ни зги не видно! Снежинки – с ладонь величиной, а самое интересное – они живые! То есть падают и… ползут! А у вас что?
Филипп оглянулся на Никиту.
– Война там идет, по‑моему. Одна из войн двадцатого века, но не Великая Отечественная, попозже…
– Вьетнам, – рассеянно отозвался Богданов. – Или Ливан, трудно разобраться. Впрочем, скорее всего все же Вьетнам.
Сев за пульт управления, он жестом приказал всем зарастить скафандры и поднял шлюп в воздух. Никто не препятствовал полету, не предупреждал об ответственности за самостоятельные действия.
Из колодца‑тамбура вышли на высоте тридцати километров. Панорама мозаики выступила отчетливо, хотя с этой высоты поверхность планеты больше напоминала соты. Богданов повел когг над слоем облаков – единственным, что было общим для каждого квадрата и для планеты в целом.
– Зачем ты возвращался в земной квадрат? – спросил Томах.
– Убедиться кое в чем, – коротко ответил Богданов.
– Убедился?
– Вполне.
Пролетели над зеленым квадратом, заросшим вполне земным по виду лесом, потом над голубовато‑фиолетовым, за которым шел совершенно серый, ровный и голый, как стол. Встречались квадраты белые, и черные, и красные, а над желтым Богданов даже остановил шлюп – в этом квадрате шла война, что было видно и без оптики: армии необычного вида машин методически уничтожали друг друга ракетами, режущими лучами и Бог знает чем еще.
В соседнем квадрате исчезал в синем ядерном огне город, а чуть поодаль от него черная, выжженная до блеска равнина раскололась на глазах багровыми трещинами, которые выплеснули ослепительные языки лавы…
– Да, – вздохнул Богданов, – все правильно. Это мозаика истории.
– А ты что думаешь? – повернулся Станислав к Филиппу.
– То же, что и Никита, – схитрил тот, застигнутый врасплох: свою идею он хотел приберечь под занавес. – Здесь собрана коллекция войн, разве не так? Ты мне как‑то рассказывал, что в двадцатом веке существовала так называемая «Красная книга исчезающих видов животных и растений».
– Была такая книга, она и сейчас существует как любопытный документ потребительского отношения человека к природе на Земле. Ну и что?
– Мне кажется, вся эта планета – «Красная книга гибнущих цивилизаций нашей Галактики». Не просто исчезающих видов животных, а именно цивилизаций. Ведь мы с трудом излечились от болезни национализма, я имею в виду человечество, войны – только видимая сторона этой болезни. А здесь вот… – Филипп встретил взгляд Богданова и сбился с мысли.
– М‑да… – пробормотал Томах, с любопытством рассматривая порозовевшее лицо товарища. – В тебе прорастает социолог. – Он повернулся к Никите. – Ты тоже так считаешь?
Богданов перестал оценивающе смотреть на Филиппа, отвел взгляд и сказал:
– Ты действительно молодец, Филипп Ромашин. Я пришел почти к такому же выводу, но ты дал лучшую формулировку. «Красная книга Галактики»!.. Перечень цивилизаций, нуждающихся в срочной охране генофонда, или, иными словами, состоящих на учете в какой‑то высшей инстанции Галактики как неблагополучные формы жизни…
Они не успели сориентироваться в пространстве, что желал сделать Богданов. Внезапная темнота упала на когг, хлынула в тела людей и оборвала сознание. Невидимый хозяин «Красной книги» возвращал их назад, к людям. Он показал все, что хотел.
Филипп снова очнулся первым.
В рубке было темно, лишь на пульте горели два зеленых огонька да над люком светилась алая надпись: «Блокировка».
Экраны работали, в этом он убедился, приблизив кресло к пульту, но снаружи было темно. Ночь, что ли? Шлюп вроде бы стоит на твердом грунте, но где, на какой планете? Где тут прожекторы?
Филипп нашел сенсоры включения прожекторов, но те не сработали. Темнота, казалось, стала гуще. В чем дело? Что с прожекторами?
Филипп нашарил сенсор включения борт‑координатора.
– Ускорение ноль, тяготение единица, воздух годен для дыхания, индекс безопасности АД‑ноль, скафандры для выхода необязательны.
– Почему не работают прожекторы?
– Выработан электроресурс.
– Что там? – раздался за спиной голос Станислава.
– Мы остались без энергоресурса, – оглянулся Филипп. – Но, по‑моему, мы на Земле. Сейчас посмотрю.
Он снял скафандр, открыл люк. Темнота и тишина.
– Снова ТФ‑прыжок в неизвестность без подготовки, – продолжал Томах. – В стационарных метро ничего не чувствуешь, а тут прямо удар по организму… Куда‑то нас теперь занесло? Неужто и впрямь на Землю?
– Включите свет, – попросил Богданов. – У нас в аптечке были тонизирующие иглы, не Бог весть какое средство, но от встрясок немного помогает.
Дальнейшего разговора Филипп не слышал. Спрыгнув из внешнего люка на землю с высоты двух метров, он не удержался на ногах, перекувырнулся через голову и угодил лицом во что‑то колючее и знакомо пахнущее. Отодвинувшись, провалился рукой в какую‑то яму, ощупал ее край и ползком сдал назад, потом встал на ноги и выпрямился. Глаза уже адаптировались к темноте: над ним повис фиолетово‑черный небосвод с золотистым шарфом Млечного Пути, знакомые созвездия добродушно подмигивали с высоты, откуда‑то налетел ветерок и принес терпкий запах зелени, сырого песка и смол: рядом с глыбой шлюпа шелестели крупными листьями деревья, знакомо крикнула птица, и Филипп улыбнулся: он был на Земле.
В рубке его встретило многоголосие эфира и вопросительный взгляд Богданова.
– Определился? Или включать связь?
– Скорее всего север Южной Америки. Хорошо виден Южный Крест, да и запахи специфичные – сельва.
Никита набрал шифр тревожного канала УАСС, выключив звучание каналов связи и сети радиовещания. Над пультом вспыхнула нить виома, развернулась в квадрат, обрела глубину, встрепенувшийся дежурный американского филиала, сделав сосредоточенный вид, произнес:
– Слушаю, сорок третий южный тропический.
– Дайте прямую связь с начальником отдела безопасности центрального бюро Керри Йосом.
Дежурный нахмурился.
– По времени у них сейчас поздний вечер… Что‑то срочное?
Богданов кивнул.
– «Две девятки».
Дежурный молча соединился с Европой и исчез из виома. Через две минуты на его месте показалась недовольная физиономия Керри Йоса.
Встретив легкую усмешку Богданова, начальник отдела от неожиданности закрыл глаза и потряс головой. Убедившись, что видит своих работников наяву, хмыкнул.
– Вот это номер! Я сплю или вы уже вернулись? Где вы сейчас?
– В Америке, где‑то у дельты Амазонки.
– Но я только что имел с вами беседу, вы собирались уходить с Триаса!
Десантники с «Искателя» переглянулись.
– Как давно?
Керри мигнул, он был озадачен.
– Разве вы не знаете сами? Ну и дела!.. Минут двадцать назад. А вы часом не разыгрываете старика?
– Не до розыгрышей. – Богданов посмотрел на Томаха, тот подтверждающе кивнул. – Нас вернули в ту же минуту, что и похитили, только не на Триас, а на Землю. Так, Слава?
– Причем с легкостью неимоверной.
– Может быть, объясните, в чем дело?
– При встрече.
– Хорошо. Сами сумеете добраться или прислать транспорт?
– Ресурс шлюпа высосан, но мы доберемся. Придем в себя и доберемся.
– Тогда жду! Уфф! Час от часу не легче.
– Не забудь дать отбой на Триас, чтобы не начали авральный поиск. «Искатель» пусть продолжает работу по плану.
– Сделаю. – Керри выключил связь.
Через два часа рассвело.
Перед тем как улететь, Филипп на минуту выскочил из когга посмотреть, куда это он едва не свалился ночью.
Корабль стоял на ровной серой площадке, покрытой кое‑где пучками метельчатой травы и сморщенными засохшими плодами величиной с кулак, напоминавшими каштаны Триаса. Пахло ванилью, прелью и почему‑то ржавым железом. Площадка была окружена со всех сторон четырехъярусным лесом. В первом ярусе, высотой около трех метров, Филипп узнал фикус, петли лиан и папоротник, а над ними высились гигантские сейбы с мощными досковидными корнями, кое‑где взломавшими серый материал площадки. Подойдя к глыбам взломанного покрытия, Филипп убедился, что это бетон.
Дыра, в которую он угодил рукой ночью, оказалась идеально круглым колодцем диаметром около четырех метров, уходившим вниз на неведомую глубину. Филипп представил, как он летит в колодец, и передернул плечами. Его ночной прыжок мог закончиться весьма плачевно.
Рядом со стволом сейбы он обнаружил в бетоне квадратное углубление и в нем выпуклый ржавый щит люка с выдавленной шестиугольной звездой в центре. Он безуспешно подергал ручку люка, прикинул возраст сооружения: лет двести, если не больше. Обошел когг кругом, недоумевая, кому на Земле двести лет назад понадобилось строить в центре сельвы площадку с колодцами, и столкнулся с Томахом.
– Мы его ждем, а он прогуливается, – осуждающе проговорил Станислав, оглядываясь. – Что ты здесь обнаружил?
Филипп молча показал колодец.
– Как ты думаешь, что это такое? Бетон… все заброшено. Надо, наверное, археологов вызвать, это в их компетенции.
– Зачем археологов? Я догадываюсь, что это такое. Сюда, скорее, надо вызывать ребят из «Аида». – Томах обошел площадку, заглядывая под корни сейб, подозвал Филиппа. – Видишь? Еще колодец. Это, вероятно, древняя ракетная база. Колодцы – пусковые установки. Некогда существовала стратегическая система ракетного нападения, основа получения власти и могущества монополий и одновременно вынужденная мера защиты. Учил в школе? Вот мы и наткнулись на одну из баз. Совпадение? Мало того, что нам показали «Красную книгу», так еще и перенесли в такое место, которое ярче других напоминает худшие страницы человеческой истории.
– Что вы там нашли? – спросил Богданов, когда они вернулись в рубку.
– Ракетную базу, – сказал Томах. – Стартовые колодцы пусты, оборудование демонтировано, но все же предупредить «Аид» не помешает, пусть проверят.
Через час, посадив посланный за ними куттер на стартодроме сорок третьей южноамериканской базы УАСС, путешественники отправились на метро в секториат управления, расположенный под Брянском, на берегу Десны.
Керри Йос ждал их в отделе; он так и не ложился спать. Вместе с ним в кабинете находились седовласый Норман Спенсер, вечно усмехающийся чему‑то Генри Бассард, председатель СЭКОНа Морозов и Тектуманидзе, сухой, жилистый, седоусый, бросившийся их обнимать, как только все трое переступили порог.
– Рассказывайте, – коротко сказал Керри Йос после сдержанных восклицаний и приветствий.
Богданов на мгновение замялся, но Керри его понял.
– На «Искатель» я сообщил, он пошел к Шемали. Будет там послезавтра, потом пройдет вдоль погранпостов Ориона и вернется на Землю через «Темные облака».
Богданов достал кассеты с видеозаписью, которую сделал на планете‑мозаике, и включил проектор.
Во время рассказа и демонстрации фильмов Филипп исподтишка наблюдал за реакцией слушателей. Керри Йос и Спенсер были задумчивы и спокойны, хотя по разным причинам. Морозов иногда морщился, словно от зубной боли, но это была его обычная манера держаться. Бассард шевелил густыми бровями и вздыхал, и на лице его недоумение сменялось скептической усмешкой и неприветливой холодностью.
– Да, это весьма интересно! – сказал Керри, когда Богданов закончил, и повернулся к Филиппу: – Мысль, что и говорить, занятная. «Красная книга Галактики»!.. А может, не только одной нашей, а всего местного скопления галактик?
– Не увлекайся, – проворчал Морозов.
– Я анализирую, и только. По всем самым оптимистическим подсчетам, в нашей Галактике не более двухсот цивилизаций, а по рассказам «путешественников», на планете около девяти тысяч областей‑клеток, и в каждом своя жизнь! Что ж это получается – в нашей родной Галактике около десяти тысяч цивилизаций!
– Не забывай, что твои «путешественники» видели только несколько «клеток», со своими сценариями, остальные могли быть пустыми, подготовленными для очередных хищных обитателей.
– Смею напомнить, – вмешался Бассард, – что все это не более чем предположение – я насчет «Красной книги». Может статься, что эта «книга» к цивилизациям не имеет никакого отношения.
– Тогда наше приключение не имеет смысла, – пожал плечами Томах. – Зачем кому‑то понадобилось переносить шлюп с экипажем на эту планету? Показать разнообразие ландшафтов? Не слишком ли щедр Наблюдатель – уверен, что это его рук дело, – развлекая нас подобным образом?
– А почему вы связываете этот случай с Наблюдателем? Четких доказательств‑то нет.
– Мы столкнулись с «зеркальными перевертышами», – не согласился Богданов. – Видели все трое, так что у нас сомнений нет.
– И все же на отсутствии сомнений не построишь ни теории, ни дальнейшего плана работ, ни доклада Совету.
– Но совпадения разительны. Налицо еще одно доказательство того, что космическая экспансия человечества кому‑то очень не по душе. Вернее, не кому‑то, а именно Наблюдателю.
Бассард поджал губы.
– Хорошо, пусть будет по‑вашему, нас придерживают. Но позвольте спросить, почему? С какой стати? И почему именно теперь, когда мы покончили с антагонизмом в планетарном масштабе, когда социальная ветвь эволюции почти достигла наконец вершины?
– Потому что мы, к сожалению, продолжаем экспорт равнодушия, – сказал Томах. – Только раньше, два века назад, мы «владели» им локально, в пределах Земли, а теперь экспортируем равнодушие в космос.
– Поясните, – попросил молчавший до сих пор Спенсер.
– Пожалуйста. Давно ли мы согласились с тем, что космос – не свалка отходов человеческой технологии?
Бассард нахмурился.
– Сказано сильно. Мы давно используем безотходную технологию.
– Ошибаетесь! В Солнечной системе – да, используем, потому что это наш дом, но безотходная технология с замкнутыми циклами водо‑, воздухо– и энергоснабжения дорога и применяется нами далеко не на всех планетах колонизируемой зоны. Примеры? Шемали, История, гамма Суинберна…
– Но это же… – начал Морозов. – Простите, я вас перебил.
– Вы правильно поняли. Именно на этих планетах, где не все благополучно с чистотой исследований, с экоэтикой, и проявил себя Наблюдатель. «Зеркала», например, впервые обнаружены на Шемали, хотя есть сведения, что нечто подобное наблюдалось и на Земле, и в Системе. А нарушения экоэтики? Ведь случай с экспедицией Моммы вовсе не единичен! Давайте посмотрим на себя со стороны, какими мы выглядим в глазах Наблюдателя? А то и многих Наблюдателей. Что мы успели сделать великого за двести лет выхода в космос? По‑моему, самое великое – это успели кое‑где исправить содеянные ошибки! Нет? Я читал дошедшие до нас произведения писателей‑фантастов и футурологов прошлых веков. В одном из них говорилось, как Мироздание начинает бороться с нечеловечеством, чтобы сохранить себя, то есть Мироздание, таким, какое оно есть. Верх пессимизма! Мать рождает дитя в надежде, что оно станет заботиться о ней, любить, ценить и помогать. Мы, человечество, – дитя Мироздания, дитя Природы, почему же мы зачастую забываем о ней? Забываем до такое степени, что пробуждается обратная связь Природы, по выражению Филиппа, «глобальная совесть Вселенной», голос которой мы и слышим‑то не всегда!
Но наконец заметили. «Зеркальные перевертыши» и все такое прочее. Дали формулировку – Наблюдатель. Да, возможно, это наш старший брат в семье Природы, так давайте же чаще оглядываться на уроки истории, лучше прогнозировать последствия своих действий, чтобы надежды Матери сбылись. Иначе снова когда‑нибудь упремся в тупик загаженной среды обитания. «Человек‑разрушитель» – красиво звучит? А ведь именно так мы, наверное, выглядим в глазах Наблюдателя!
– Выбирал бы выражения… оратор, – поморщился Бассард. – С экспедицией Моммы надо еще разобраться, а то мы любим вешать ярлыки. Нарушил инструкцию – хищник! Усилил требовательность – эгоист!
Богданов и Йос переглянулись.
– В торжественной речи Станислава, конечно, многовато патетики, – сказал Морозов, подмигивая Томаху, – но во многом он прав. Итак, ваш вывод – нет повода для тревоги?
– Повода нет, и он есть, – подумав, сказал Керри Йос. – Уверен, извне человечеству ничто не грозит. Поэтому поводов для тревоги такого масштаба нет. Наблюдатель в очень деликатной форме – смерть Василия Богданова не в счет – предупредил нас о пагубности экспорта равнодушия, говоря словами Станислава, и тут повод для тревоги есть. Он в нас самих, в нашем отношении ко всему, к чему прикасается человеческая рука.
– Схоластика, – буркнул Бассард. – Психологические этюды. Может, нет никакого Наблюдателя, а все эти ваши «проявления его деятельности» не что иное, как непознанные явления неодушевленной природы, фантазия которой, в отличие от нашей, безгранична.
– Такая мысль уже высказывалась, – мрачно сказал Томах. – Мне лично больше нравится выдвинутая Ромашиным идея глобального галактического поля совести. Все, что мы, люди, делаем, – отражается и преломляется в космосе и возвращается к нам обратной связью в качестве тех самых «психологических этюдов», о которых вы так пренебрежительно отзываетесь, то есть в качестве напоминаний: нельзя быть равнодушным к последствиям своих действий, слишком часто мы обжигаемся на этом; нельзя быть равнодушным к красоте, ибо в результате мы теряем ценнейшие качества души; нельзя быть равнодушным к чужой боли, потому что в этом случае мы в конечном итоге становимся равнодушными к самим себе.
Бассард усмехнулся.
– Ты, Станислав, co своей «теорией равнодушия» становишься в управлении притчей во языцех.
– А знаете, Генри, – сказал Спенсер, усмехаясь в свою очередь, – я с вами не соглашусь.
Бассард промолчал, у него был свой метод доказательства правоты.
– Считаю, что вы действуете правильно, – продолжал Спенсер, не меняя позы. – Но до конца ли вы представляете всю важность открытия Наблюдателя? И те последствия, которые нас ожидают в результате неправильной оценки событий?
В комнату вместе с молчанием вполз зябкий туман тревоги. От стен повеяло холодом и неуютным ощущением скрытно присутствующего среди них Чужого, словно Наблюдатель знал о встрече и встроил свое «зеркало» в одну из стен.
– Может быть, стоит перестраховаться? Дать по всем секторам общий «Шторм», объявить поиск Наблюдателя?
– Экстренные меры для перестраховки не годятся, – покачал головой Морозов. – Прямой угрозы человечеству нет, да и не верю я в то, что такое возможно. Не исключаю, но не верю. Генри может меня упрекнуть в ненаучности моей веры, – Морозов слабо улыбнулся, – но она тоже рождена из фактов. Несмотря ни на что, человечество существует и намерено существовать и впредь!