Услышав приближающийся топот копыт и перестук колес, гадюка соскользнула с дороги в густую траву. Через пару мгновений на том месте, где змея грелась под лучами заходящего солнца, проехалась карета, следом – еще одна. В первой находились граф Л е кант и его юная спутница Белла, во второй – их слуги.
«Ах, какой же чудесный сегодня вечер! – размышлял богатый граф, слушая стук колес и конское ржание, – бал выдался прекрасным, мы танцевали, и теперь она… о, счастье! Едет вместе со мной в мой замок. И как я до сих пор не расцеловал ее? Господь всемогущий, удержи меня от глупости! Как же горит моя душа, как бьется сердце, едва я поймаю ее взгляд! Что сулит сегодняшняя ночь? и согласится ли она остаться ночевать? Я бы выделил ей самые роскошные покои, я бы осыпал ее всеми своими драгоценностями, я бы укрыл ее всеми своими мехами… Невозможно вынести этого более! Я сегодня же должен объясниться пред ней! В сторону страхи и сомнения – пора».
Одновременно с графом, юная Белла, бывшая дочерью богатых родителей-купцов, а ныне – круглая сирота, думала вот о чем:
«Конечно, это дурной тон – согласиться ехать к нему в гости прямо после бала. Но мы давно знакомы, и давно нравимся друг другу. Ведь ничего плохого не случится, если мы один вечер побудем наедине, не на глазах толпы. Ничего зазорного в том, что я у него погощу вечерок? Верно, ничего зазорного. Хуже будет, если каким-то образом я останусь в замке на ночь. Тогда об этом могут прознать в свете, и поползут ненужные слухи… А ведь я не знаю точно, насколько серьезны его намерения относительно меня. Всем известно, что он от меня без ума: каждый бал и каждый прием он не стесняется этого показать. А я? Бесспорно, его чувства взаимны. Невозможно не влюбиться в этого нравственного мужчину с фигурой настоящего защитника и манерами пусть немного простоватыми, зато искренними. Что ж, сегодняшний вечер всё покажет… Меня не оставляет предчувствие, что все решится прямо сегодня, по приезде».
|
|
– Милая Белла, – раздался грудной и гулкий голос напротив, – вас не смущает то, как я распорядился относительно карет?
– Полно вам, граф Лекант. Нет никакой неловкости в том, что мы едем наедине. Я просто… задумалась. О своем, – Белла одарила его теплой улыбкой для убедительности своих слов.
Граф Лекант смотрел на нее с тем восхищением, с которым смотрят на сияние храма в солнечный день: глаза ее казались ему зеленее травы на лугу, волосы – цвета спелого каштана, кожа, переливающаяся от солнца, словно жемчуг, и губы, коралловые губы, в полной мере очаровавшие его несколько месяцев тому назад. Да, вот уже несколько месяцев граф, взрослый вдовый холостяк, был влюблен в Беллу, словно мальчишка. И об этом в первые же минуты догадывались все, кто видел эту пару в одном обществе. Сначала графу даже было стыдно за свое поведение, но потом он понял, что стыдно должно быть тому, кто стесняется своих чувств, ибо лишь любовью жив человек на этом свете. В том, что это – любовь, граф не сомневался: он умел любить и всегда безошибочно определял, увлечение его постигло или же настоящее, сильное чувство. Белла была достойна его любви, безусловно, достойна. И сегодня он намерен показать ей, что настроен как никогда серьезно.
– Я вот тоже, – прокашлялся граф, смутившись от долгого молчания между ними, – задумался.
|
|
На балу их разговор было не прервать, но как только они оказались один на один, то стали больше думать, чем говорить.
– Очень интересно узнать, о чем задумался великий граф Лекант, – кокетливо сказала Белла, прищурив изумрудные глаза и как бы вызывая графа на словесную дуэль, как это обычно происходило между ними в обществе.
– Что вы, Белла, свет мой; как же я вам скажу? Это слишком тайно. Может быть, после… – еще более смутился граф, отводя глаза, но тут раздался на всю округу звонкий, будто детский, девичий смех.
– Право, граф, милый; что это вы все глаза от меня отводите? Неужто я стала вас вдруг смущать?
– Не более чем обычно, – поспешил реабилитироваться граф. – Сияние вашей кожи настолько ослепительно, что я не могу смотреть на вас прямо подолгу, милая моя Белла.
Смех повторился; с придорожных деревьев сорвалась стая птиц, громко хлопая крыльями.
– Вы же знаете, граф, я не падка на лесть; но из ваших уст все это звучит хотя бы не так тривиально, как обычно… – ее голосок вдруг потускнел. – Вы, верно, расстроены внезапным молчанием между нами, но не беспокойтесь, мой дорогой друг: это нормально, так и должно быть между двумя людьми, на публике не прекращающими словесных баталий, а потом вдруг оказавшихся наедине.
– Что тут сказать? Вы правы, миледи. Вы как обычно правы. Вам тоже от этого не по себе?
– Признаюсь: да. Однако же что я вижу? – Белла стройным станом подалась к окошку и приникла к перекладине; локоны вьющихся волос водопадом пролились на ее ключицы и плечи, но она будто не замечала этого. – Это и есть знаменитый замок графа Лет а ра Леканта? – риторически добавила она и воззрилась на своего собеседника.
|
|
Тот мельком взглянул в окно: так и есть. За горой, за серпантином, по которому двигалась их карета, виднелся его замок из темного камня, с острым пиком крыши, с бойницами, со рвом и перекидным мостом. Замок, в котором всегда царили покой и тишина; замок, столь дорогой сердцу и доставшийся графу по наследству от отца.
– Так и есть, – вслух повторил граф. – Это мой замок, и совсем скоро мы будем на месте.
– А после? – подстрекала Белла, гонимая восторгом, возникшим от вида величественного замка в горах.
– А после… я, признаться, поначалу планировал показать вам свой сад, но время уже позднее, скоро стемнеет, а места тут дикие, сами понимаете: змеи на каждом шагу и прочие гады…
– Ах, змеи! Противно! – скривилась Белла своим изящным детским личиком.
Она и правда была еще почти ребенок, по сравнению с сорокапятилетним графом. Ей вот-вот должно было исполниться восемнадцать, и душой и телом она была еще наивна и чиста.
– Что ж – змеи? – почти фыркнул граф. – А вот знаете ли вы… – и он принялся рассказывать своей юной слушательнице некую старую и малоизвестную притчу о том, как однажды змеи сыграли в пользу человека, а не наоборот.
Эрудиция графа сыграла очень большую роль при их первом знакомстве – Белла сразу же поняла: с этим мужчиной никогда не будет скучно, в сражениях с его знаниями можно проводить целые вечера. Почти так же сперва подумал и граф, и это их сплотило. Лишь после они начали приглядываться друг к другу не как человек к человеку, а как мужчина к женщине и женщина к мужчине. А когда пригляделись внимательнее, поняли, что без ума друг от друга, и не могут представить себе свою жизнь без ежедневной встречи.
Слово за слово, а экипажи тем временем добрались до замка и остановились у перекидного моста через ров. Лошади нервно стучали копытами и дергали поводья: увидев воду и почуяв большую глубину, они заволновались. Из второй кареты вышел слуга графа, подошел прямо ко рву, приставил ладони ко рту и что есть мочи крикнул:
– Открывай, бездельник! Граф приехал!
Белла снова залилась смехом, а граф погрозил слуге внушительным кулаком, высунувшимся в окошко. Слуга пожал плечами и обиженно воскликнул: «Спит же, граф!»
– Сейчас! открываю! – крикнули в ответ из бойницы, и через мгновение раздался шум: широкий дубовый мост стал опускаться.
Лошади заржали, и едва передняя часть моста коснулась переправы, не сговариваясь и не дожидаясь кнута кучера, ринулись вперед. И вышло это настолько резко и неожиданно, что хрупкую и изящную Беллу бросило прямо в объятия медведеподобного графа Леканта. От смущения оба покраснели так, как раньше никогда не бывало, но, спустя пару мгновений, веселые от своей неловкости друг перед другом, переглянулись стыдливо и рассмеялись в голос. В тот же миг граф ощутил, что между ними словно растаяла какая-то граница, и возможно, сегодня ему будет легче признаться ей в своих чувствах, а она, может быть, даже согласиться провести эту ночь в его замке. Ах, как бы это было чудно!
– Впечатляет, граф, – осматривалась Белла, придерживая платье и держась за руку Леканта, помогающего ей вылезти из кареты.
– Благодарю, миледи. Но темнеет – пройдемте внутрь. Слуги позаботятся о вещах, а мы тем временем отужинаем, если вы не возражаете.
– Нисколько; дорога была долгой, – как бы с печалью отозвалась девушка, взялась за подставленный графом локоть и вместе с ним проследовала внутрь замка.
– Прекрасный ужин, граф. Не знаю даже, чем благодарить вас за такое радушие, – снова кокетничала Белла, медленно танцуя с графом посреди просторной гостиной, устланной персидскими и турецкими коврами.
Вино, выпитое за ужином, немного ударило ей в голову, и она чувствовала себя счастливой и свободной вместе с этим чудесным мужчиной, который, в этом нет сомнения, любит ее всем сердцем. Белле безумно хотелось остаться у него сегодня, и чтобы объяснение между ними произошло именно ночью, под романтическим светом луны, возможно, даже посреди ночной прогулки по саду. Белле многого хотелось этой ночью, но граф все молчаливо смотрел в ее глаза, будто умоляя ее смилостивиться над ним; он никак не мог заговорить, он боялся… чего-то. Того, что всегда удерживает мужчин от откровений рядом с женщинами, которые им нравятся. Мальчишеское стеснение, так неумело маскирующееся под распущенность и развязность, которое не проходит даже в сорок пять лет…
– Вы, граф, не молчите, умоляю вас, – делая «па» и возвращаясь к партнеру, попросила Белла дрожащим голосом. – Ваше молчание мучительно для меня, особенно учитывая то, что ваши глаза явно выдают ваше желание высказаться.
Граф Лекант отвел глаза и взглядом велел прислуге покинуть помещение, плотно закрыв за собой двери. Граф Лекант вдохнул полной грудью и сжал волю в кулак.
– Белла, друг моего сердца и свет моих очей… – ее глаза от этих слов загорелись тысячами звезд. Он понял, что она знала все наперед, и уж если она до сих пор тут, то терять ему нечего. – Я давно мечтал вам признаться, но то были только ночные грезы, которые я сейчас дерзну воплотить в реальность… Дело в том, милая Белла, что я… влюблен в вас… как мальчишка… – плотно сжав губы, граф Лекант стал смотреть куда-то вдаль, ожидая своей дальнейшей участи.
– О, граф… – с замиранием сердца и голоса проговорила Белла, и вино в крови заставило ее прижаться к массивному и теплому телу любимого мужчина, облаченного в выходной костюм, так неуклюже сидящий по фигуре. – Почему же вы боялись сказать это раньше? Я давно ждала…
Граф Лекант не верил своим ушам, рукам, глазам и вообще не верил в происходящее. Единственное, что он знал точно – это то, что сердце его вот-вот выскочит из груди, и сказанное им нисколько не принесло облегчения, а наоборот, разогнало кровь в венах и заставило ее шуметь в ушах. Будто в припадке, он схватил Беллу за руки и слегка оттолкнул от себя, но только лишь чтобы посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что это не сон.
– Белла?..
– Граф… я люблю… вас, – на грани слышимости призналась девушка, все еще стыдясь того, что признается мужчине в любви.
Граф замер на месте и не мог оторвать взгляда от Беллы: ее губы умоляли о поцелуе, а тонкая талия трепетала под грубыми мужскими ладонями, будто хрупкая бабочка, сжатая в кулаке. «Пора», – решил про себя граф и утолил их взаимную жажду, коснувшись губами ее мягких губ. Белла дрожала, словно листик на ветру, и граф Лекант, не помня себя от счастья, молча подхватил ее на руки и понес в свои покои.
Никому, кроме полуночной луны, неведомо, как эти двое поладили друг с другом далее; одно лишь известно – они любили друг друга безостановочно и безрассудно до самого рассвета. Но едва лишь зажегся первый восточный луч, и едва он проник в помещение через выход на балкон, их действо остановилось. Белла устало сопела на груди у графа, в выражении ее сонного и усталого лица больше не было детскости и наивности: он сделал ее молодой женщиной.
Но сам граф не мог спать, несмотря на то, что без сна провел всю эту ночь. Граф Лекант вдруг опомнился, и все происходившее и происходящее в одночасье представилось перед ним в совершенно ином свете. Любовь кончилась, она ушла вместе с ночью. Ушли очарование, страсть, притяжение, остался только долг. Осталось то, что он должен был сделать.
Глянец восхищения и сладострастия смылся с его сильного чувства, оголяя нервы и напрягая память. Память… теперь граф вспомнил, что ему нужно делать. Он повернул голову и взглянул на женщину, лежащую рядом: коричневая солома на голове, мертвенно-бледная кожа, отвратно-оранжевые губы и подрагивающие белесые ресницы. Чем она так привлекала его? Чем она восхищала его? И даже если сейчас она откроет глаза, он не увидит в них ничего, кроме глупости и тупого вопроса, и цвет их будет уже не изумрудный, а цвет увядшей от жары августовской листвы. Граф приложил все усилия, чтобы от отвращения не сбросить спящую Беллу с кровати на пол, и даже смог удержать свою руку обнимающей ее тонкое и бледное нагое тело.
«Сейчас или после? – спрашивал себя граф, забыв напрочь о том, что было между ними этой ночью, как они любили друг друга, как отдались своему чувству без остатка. Сейчас он жил уже совсем в иной реальности, нежели бедная обманутая девушка. – Непременно, чуть позже. Она должна проснуться».
Пока Белла спала, граф думал о том, сколько девушек уже лежало на ее месте, и всех их ждала одна и та же участь. Он думал о том, что ни одну из них он никогда не обманывал: он действительно влюблялся и любил их, только… перегорал быстро. Буквально за одну ночь. Наутро все они видели его совсем другим человеком: жестоким, беспощадным, грубым. Безжалостным. Но пути назад не было. Его чувства каждый раз играли с ним одну и ту же злую шутку: затуманивали разум, заставляли забыться, полюбить, а затем вдруг резко превращались в нечто иное – устрашающее порой даже его самого. Но поступать иначе он не мог, нет, не мог, уж слишком мучилась пустующая душа – в ней постоянно должен был быть чей-то образ, пусть временно, но безумно любимый. Неважно, чей, – лишь бы не было так пусто внутри и так спокойно в огромном дремлющем замке.
– Доброе утро, граф, – прошептала Белла, не торопясь открыть глаз, и этот шепот напомнил графу шипение змей, столь распространенных в этих диких краях.
Лекант не ответил. Он молча стал гладить ее по голой шее и ключицам, едва касаясь пальцами кожи. «Сейчас», – подумал он и мигом впился пальцами в шею девушки, налегая сверху. Сначала он сжимал несильно, потому что ему хотелось послушать, что она скажет. Ему всегда нравилось слушать, что они говорят в эти последние минуты.
– Летар? – удивленно вскинув брови, воскликнула она, и в выражении ее глаз успел мелькнуть не то что бы страх, а непонимание ситуации. Она еще была слишком уверена, что граф не причинит ей зла. Еще слишком живы были в ней события этой ночи, о которых, к сожалению, граф уже не помнил. – Что ты делаешь, Летар? – ее голос надорвался, так как легким уже не хватало воздуха. – Ах, пусти!
Крепкие руки графа надавили и сжали тонкую птичью шейку сильнее, чем прежде. Лицо его не выражало почти ничего, кроме толики сожаления; лицо Беллы стремительно становилось пунцовым, губы шевелились, издавая лишь тихий хрип, тонкие руки пытались сбросить душителя, нависающего над ней, а ноги дергались где-то позади, как и ее масленые глазки, с каждой секундой заплывающие предсмертной пеленой. Пока она еще могла услышать, граф Лекант произнес:
– Страх в твоих глазах ничем не отличается от того, что я видел раньше. Вначале вы все разные, а в самом конце – все одинаковые… Тебе суждено умереть и остаться в моем мире навечно.
Белла перестала дергаться и вообще подавать признаки жизни. Граф слез с ее тела и устало лег рядом. Захотелось выйти на каменный балкон и встретить восходящее солнце нового дня, но были дела и поважнее. В душе ужасно опустело, вокруг стало тихо, и это было так невыносимо… Но кое-что, земная оболочка его любви, оставалась лежать на кровати, бездыханная, и она ждала, пока граф увековечит ее. Несомненно, она ждала и хотела этого. Граф поднялся и оделся.
– Пэнт! – позвал он во все горло.
Высокие резные двери растворились, и на пороге появился преданный слуга графа.
– Слушаю, граф Лекант.
– Что с ее слугами?
– Убиты, граф; все в порядке.
– Тела? – деловым тоном осведомился Лекант.
– Сброшены в обрыв.
– Карета, лошади?
– Жду ваших распоряжений, граф.
– Лошадей в стойло, – граф призадумался. – Карету – к трупам. Не нравится мне она.
– Слушаюсь, граф.
– Постой. Распорядись – и в мою мастерскую с солью. Десять фунтов, не менее.
– Слушаюсь, граф, – почтительно кивнул слуга и удалился.
Граф Лекант, дрожа всем телом, приблизился к трупу и подхватил его на руки. Проходя мимо двери, ведущей в зал восковых фигур, он мысленно сказал им, что у них скоро будет прибавление. Пройдя в мастерскую, он первым делом уложил тело девушки в длинную узкую ванную, стоящую посреди помещения и уже наполненную водой. Голову Беллы он осторожно положил на выступ, чтобы не намокли волосы. Оставалось сделать два очень важных и срочных дела, прежде чем тело начнет холодеть и гнить: срезать волосы, пока они не потеряли запаха; и засолить тело, чтобы оно не испортилось и оставалось хотя бы некоторое время образцом для создания восковой фигуры.
Граф Лекант открыл верхнее отделение столика, стоящего неподалеку, и вытащил из него свой нож, специально заточенный для срезания волос под самый корень. Не теряя ни секунды, он принялся за дело. Через пять минут явился Пэнт с двумя полными ведрами соли, и молча стал засыпать в ванную по черпаку соли на каждый квадратный дециметр. Тело должно сохранять свою форму хотя бы в течение недели, и способ засолки – один из самых действенных в этом деле. Главное – применить соли точь-в-точь, сколько требуется, но Пэнт знал меру в точности и не мог ошибаться. Он не был новичком, как и его хозяин.
Когда волосы были срезаны и уложены на мягком дне специальной коробки, граф погрузил голый девичий череп под воду и собственноручно засыпал его солью. Сохранность головы была самой главной во всем теле, ведь по чертам лица даже много лет спустя можно будет узнать, чья фигура перед тобой.
– Граф Лекант, позвольте сказать, что бочки с воском прибудут сегодня в полдень. Я уже распорядился, чтобы их сейчас же по прибытии прикатили в северный зал: там воск остынет от летнего тепла, и после можно будет переместить бочки сюда.
– Отлично, Пэнт. Хорошая работа. Ступай. Мне нужно побыть одному.
– Да, граф.
Пэнт удалился. Он знал наверняка, куда пойдет граф, и где он будет находиться до самого полудня. Пэнт очень хорошо знал своего хозяина.
Граф Лекант не стал подолгу смотреть на труп своей скоропостижной любовницы, засоленный в ванне, и сожалеть о том, что натворил. Граф ни о чем не сожалел. Только одно чувство мучило его грудь – чувство опустошенности, которое кончится только тогда, когда граф начнет свою работу. Чтобы немного утешить себя, граф отправился в зал восковых фигур, что находился в северной части замка, куда никогда не попадало солнце, что позволяло чудесным творениям оставаться в целости и сохранности.
Граф медленно шел среди фигур прекрасных девушек, расставленных по периметру зала на небольших платформах. То и дело он останавливался перед каждой фигурой, наблюдал за ней некоторое время, вспоминая, кто она и как давно покинула его сердце, и шел далее. Вот белокурая и светлоглазая Изабель, в зеленом платье, держит свежие цветы; вот темноволосая и кареглазая Лейла, с небольшой горбинкой на носу и веснушками под глазами, как всегда задумчивая и неподвижная… Он душил их именно потому, что иной способ убийства был бы слишком долгим (например, отравление) или повредил бы тела (например, избиение или применение ножа); ни то, ни другое было нежелательно. В особенности – второе, ведь чтобы воссоздать точный образ девушки из воска, нужно иметь либо великолепную память, либо прототип перед глазами. Граф предпочитал второе.
Всех этих девушек он когда-то любил… Любил и убивал, чтобы привести свою любовь в абсолют и избавить душу от страданий. Здесь и сейчас, среди прекрасных фигур, ему не было так одиноко и неуютно, как обычно в пустом и тихом замке. Никто из них не покинет его, и он продолжает любить их еще больше, зная, что они умерщвлены и увековечены в воске, и почти как живые стоят сейчас перед ним. И юной Белле, прелестнице Белле, тоже было суждено умереть в этих стенах, чтобы застыть в мире восковых фигур, как и ее сестры по несчастью. Чтобы, как и все они, стать еще одним воспоминанием о былой любви графа Летара Леканта, который будет до конца своих дней служить им верным стражем и пополнять их коллекцию.