ЛОСКУТНЫЙ ПОЛОВИЧОК
Тихо-тихо на кухне. Вдруг Тайка услышала шорох. Из-за печки вышел серенький мышонок.
— Ты зачем пришел?
— За лоскутами.
Назвала Тайка мышонка Сухариком. Нашла лоскуты от старой бабушкиной шали. Лоскут алый, лоскут желтый, лоскут черный.
Сшил из них мышонок половик и зажил своим домом.
Сухарей насушил, опять вышел из-за печки.
— Что тебе, Сухарик?
— Приходи ко мне вечером в гости.
Тут шмель залетел в окошко:
— Не ходи. Что хорошего у мышонка? Одни сухари да черствые корки. Не больно налакомишься. Вот у меня, у шмеля, дом из чистого сахара...
Ждал, ждал мышонок Тайку. Не дождался, погрыз черных сухариков, Тайке оставил белые.
А Тайка уже далеко, в поле клеверном.
Посреди поля – дом из белых кирпичей. Тайка лизнула — сладко. Не обманул ее шмель. Вместо стекол — леденцы разноцветные вставлены. Расписные пряники — наличники и
ставни.
Расхвастался шмель:
— Я ем только сахар, варенье и мед!
Тут дождь проливной как польет! Сверкнула молния, ударил гром. И, как не был, — растаял сахарный дом.
— Где ты, шмель?
— На дереве я, нашел сухую щель.
— А мне где спрятаться?
— Вот уж не знаю.
А дождь как из ведра поливает. Ой, как сыро, как неуютно!
Вдруг – половичок знакомый, лоскутный, из старой бабушкиной шали. Накрылась им Тайка. Тепло сразу стало!
Это Сухарик принес. Укрылась рядом с ней голубая стрекоза. Стала в гости звать.
— Нет, сегодня нельзя. Я в гости иду к мышонку Сухарику.
— К этому серому? К этому маленькому? Где у тебя глаза?
Дождь перестал. Летит впереди стрекоза. Спешит за ней Тайка. Поле прошла, луг и лес пробежала.
Вот и речка. Кружат над рекой стрекозы. Резвятся — играют в догонялки. Улетела к ним стрекоза и забыла про Тайку. Бредет Тайка домой. Идти далеко. Сбила ноги, хромает. Вдруг половичок ей под ноги — лоскут алый, лоскут желтый, лоскут черный.
Ступила Тайка на него — не хромает больше, не больно ноги. И побежала легко тропой знакомой. Ночь наступила.
Встала Луна. Запел соловей. Как чудесно он пел!
— Ты где, соловей? Я не вижу тебя.
— Я на Луне.
Пошла Тайка по дорожке из лунного серебра. К соловьиному дому пришла.
Всю ночь она слушала, как пел соловей.
Утро настало — соловей улетел. Весь день ждала его Тайка у окошка.
Вечер пришел, закрыло Луну облаками. И не стало лунной дорожки. Как домой дорогу найти?
Луна светит мутно. Далеко-далеко внизу — половичок лоскутный, длинный. Каких только нет в нем лоскутков — тут и синий, и малиновый, и зеленый.
Протянулся он через луг, через лес, через поле.
На воду лег, протянулся по небу темному.
Ступила Тайка на него. Привел половичок прямо к дому.
Мышонок Сухарик Тайку встречает. За печку отвел, налил Тайке чаю.
— А где же твой половичок?
Мышонок молчок.
— Тот, из бабушкиной шали, маленький?
— Он домой тебя привел, ты его не узнала?
— Это другой. Длинный. И лоскутов у тебя таких не было.
— Был маленький — стал длинный. Ведь он шел со мной за тобой следом. Лоскут зеленый — это лес. Луг с цветами — малиновый. Клеверное поле, где дом шмелиный, — лоскут розовый. Синий — речка со стрекозами.
— А темный такой, в белую крапинку?
Мышонок вздохнул:
— Это белые сухарики. Я копил их для тебя долго. А когда по небу бежал, раскрошил — запоминал дорогу. Всего один остался — черный. Он долго тебя ждал.
Пополам разделила Тайка черный сухарик.
ЛОШАДКА
ЗОЛОТОЙ МАСТИ
Как на улице Ямской конский топот день-деньской.
Булатные, каурые, пегие — сани тащат, везут телеги.
И есть лошадка золотой масти. Ее не впрягают в телегу, на
нее не грузят мешков, бочек, ящиков. У нее работа другая —
она приносит счастье.
Золотая лошадка бежала по городу и там, где давно счастья
ждали, оставляла подкову.
Соседки по конюшне на лошадку косились:
— Жизнь у нее больно сладкая. Знай себе дари подковы.
Все равно ведь завтра на Кузнецкой ей скуют новые. И
за это ей дают сено и овес! Ее бы, золотую, да в наш
тяжелый воз!
...Ковал на Кузнецкой подковы кузнец,
приговаривал:
— На счастье подкова, на счастье...
Во что только хочешь такая подкова могла
превращаться.
Под окном, где, как снег, белеют герани,
ударила золотая лошадка копытом — подкову
оставила.
Девушка звон услыхала, вышла из дому.
Стала искать свое счастье-подкову.
Где же подкова? Девушка смотрит печально. Видит: в траве
колечко блестит обручальное.
Под окном, где свет горел ночью тускло, тревожно,
неслышно лошадка прошла, осторожно. И вот уснула усталая
мать. А проснулась — сын весел, играет подковой.
У дома, где лодку смолили,
обернулась подкова невиданной
рыбиной. Вот счастье для рыбака!
А четвертая подкова стала
светлым деньком без обид и хворей — счастьем для старика.
Бежит домой лошадка золотой масти. Бежит весело, легко.
Ведь она приносит счастье. И никто не знает, как лошадке
больно. Очень больно по камням бежать неподкованной.
Наклонила лошадка золотую голову, и никто не видит, как
она плачет. Если бы булыжники видеть могли, они бы, наверно,
стали немного помягче.
Но среди слепых булыжников жестких прятался
камешек-галька с протоки.
Покатился-покатился круглый
камешек-галька. Прикатился на
Проточную, постучал в дом к Тайке.
Про лошадку рассказал
камешек глазастый.
Пришло время, к дому Тайки завернуло
счастье. На крыльце блестит, сверкает новая подкова.
Что хочешь делай из нее, все, что душе угодно. Тайка
вздохнула, завернула подкову в тряпицу, на Ямскую пришла.
Золотая лошадка ела сено из торбы.
— Это твоя подкова? Она тебе пригодится.
Тебе не будет так больно.
И подкову оставила.
Расцвело сено в торбе луговыми цветами —
незабудками, клевером, гвоздиками алыми.
Каждый раз, как Тайка к лошадке приходит, эти цветы
расцветают.
— Пойдем, — говорит лошадка, — я тебя покатаю.
Несет она Тайку шагом упругим, и мостовая под ней
становится лугом.
Не булыжники теперь под ногами — цветы и трава луговая.
Скачет Тайка на лошадке золотой, как солнце, масти.
Вот такое Тайке привалило счастье!
МЕДНЫЙ ПЯТАК
Кошка-копилка денег накопила, на Проточной улице дом
себе купила. Идет по Проточной Кошка-копилка, бренчит.
Троячки в ней звякают, двушки, пятачки. Глядит Кошка: на
небе Месяц. Ярко светит, золотом блестит.
— Вот бы мои денежки так позолотить!
Стала копилка уговаривать месяц:
Месяц, Месяц —
Красная шапка,
Поясок крученый,
Сапожок золоченый.
Ты ярко светишь,
Золотом блестишь.
Мои медные денежки
Позолоти!
Молодому Месяцу слушать лестно. Спустился низко
молодой Месяц. Бросила ему пятачок Кошка-копилка. Потер
его Месяц об сапожок, позолотил. Увидели это мальчишки,
сгребли пятаки, на улицу выбежали. Бросают Месяцу пятаки:
— И наши позолоти!
Позолотила пятак и Тайка. Прибежала за печку к мышонку
Сухарику.
— Есть у тебя пятак?
— Есть один.
— Пойдем, мы его позолотим.
Золотые пятаки сыплет Месяц вниз. Все кричат Сухарику:
— Ну что же ты стоишь? Почему не бросаешь денежку?
— А вдруг Месяц за ней нагнется и на небе не удержится...
И ушел мышонок Сухарик домой. А Кошка-копилка
фыркает, злится:
— Изведет всю позолоту Месяц на мальчишек. Заманю-ка я
Месяц на свою крышу.
Поставила на трубу миску со сметаной.
— Приходи ко мне в гости, пригожий, румяный!
Месяц спустился к Кошке на крышу. Все медяки перед ним
Кошка высыпала: троячки, двушки, пятаки. Месяц старается,
золотит. Да уж больно много медяков у кошки. Стер Месяц всю
позолоту с сапожек.
— Золотить больше нечем...
Копилка шерсть дыбом.
— Угощу ж я тебя, глупый Месяц!
Сунула лапу в трубу, нагребла сажи. С головы и до
пят Месяц измазала.
Месяц чумазый,
Шапка в саже,
Нос тоже —
Одет в рогожу.
Дразнит, язык кажет, а Месяц не
видит: глаза запорошены сажей.
Пошел он по крыше, об трубу ударился, вскочила шишка.
— Ой, больно шишку! Бедный я, бедный...
Кричит ему Тайка:
— Шишку надо потереть пятаком медным!
Месяц просит:
— Кошка-копилка, дай пятака!
Копилка деньги сгребла.
— Как бы не так!
Охает Месяц:
— Ох, больно...
Стали мальчишки
по карманам искать: у всех одно золото. Пошли по домам. А на
улице темнота. Стыдно Месяцу показаться, он и спрятался за
трубу, вымазан в саже и шишка на лбу.
Бредут по Проточной мальчишки: то на забор налетят, то об
поленницу стукнутся. Бум! Бум! Бум! Набили шишек
мальчишки, ругают темноту. На улице темнота, во дворах
темнота. Ни в одном доме не осталось медного пятака. Все
пятаки позолочены. А шишки болят, нету мочи! Золотыми
пятаками шишки трут — не помогает. Тут вспомнила Тайка про
мышонка Сухарика. Вызвала его из-за печки.
— Ты нам, Сухарик, шишки полечишь? Вынес мышонок свой медный пятак, трет им шишки, шепчет:
— Чтоб не болело, чтоб не
ломило... Чтоб неповадно жадничать было...
Все как одна шишки пропали.
— А теперь пойдем лечить Месяц, Сухарик!
Поставили к кошкиной крыше лестницу, забрался на крышу
Сухарик, стал лечить Месяц. Трет пятаком, водит по лбу то
одной стороной, то другой. Пощупал лоб Месяц.
— Шишку как рукой сняло!
Умылся Месяц снегом с крыши, сажу смыл, чистым на небо
вышел. Стало светло на Проточной от белого снега, от чистого
Месяца. Кошка-копилка по крыше мечется.
— Деться куда? Вся на виду... Отберут золотые мои медяки,
отберут.
Запнулась и с крыши — кувырк!
Об поленницу стукнулась, остались от кошки одни черепки.
Собрала их Тайка, кое-как склеила. Кошка-копилка спасибо
не сказала. Пересчитала деньги и скорей домой. С тех пор
копилка из дому ни ногой. Целый день в окошко глядит с
подоконника. Боится – рассыплется, растеряет медяки. А
Месяц с тех пор пятаков не золотит.
СТАРЕНЬКИЕ ВАЛЕНКИ
Пришел из рощи на протоку Евсейка, серый заяц. Ведро в
прорубь опустил, воду набирает. Сбежались собаки со всей
Проточной, окружили Евсейку:
— Разорвем тебя в клочья!
Услыхала лай, выбежала Тайка, распахнула калитку:
— Беги сюда!
Евсейка — заяц прыткий, швырнул собакам ведро, а сам к
Тайке в дом. Собаки под окнами лают, ведром гремят. Дрожит
Евсейка.
— Чего ты боишься?
— Боюсь за зайчат. Найдут собаки по следу березовую
рощу, отыщут зайчат в моей сторожке.
Надела Тайка шубейку, валенки надела. На улицу
вышла, заскрипели валенки по снегу:
Скрипы-скрип-скрипалики...
Мы старенькие валенки.
Старенькие, латаные —
На пятках — заплатки.
Снег, снег белый,
Упади с неба,
Засыпь, снег, дорожку
в зайкину сторожку.
Упал снег белый на землю с неба, засыпал дорожку в
зайкину сторожку. А Евсейка все вздыхает:
— Ой, горе! Ой, лихо! Заждались меня дома зайчата с
зайчихой. Как домой побегу по новому снегу? Догонят собаки
по свежему следу.
Тайка валенки сняла:
— Ты не унывай. Тебе впору мои валенки? Вот и надевай.
Обулся Евсейка:
— Собью собак с толку. И лису обману, и самого волка.
Убежал он в рощу, в свою сторожку. Утром вышла Тайка
открывать окошки, а без валенок нельзя, снег глубокий в
палисаднике.
И вдруг слышит за углом: скрипы-скрип-скрипалики... Идут
домой, торопятся серенькие валенки.
Рада им Тайка, старым да латаным. С горы катается, снег
гребет лопатой. На крыльце их обмела, на ночь к печке
поставила. Утром проснулась — валенок нет на скамейке.
Опять убежали к зайцу Евсейке. Он в них по воду
ходит и просто так, и не боится волков и собак.
Так старые валенки всю зиму и
жили. С утра и до вечера —
Тайке, а ночью Евсейке
служили.
Встретит Тайка валенки утром на крылечке:
— Шли ночью по морозу, а теплые, как с печки!
Не выстуживаются, не вынашиваются, к
Евсейке в рощу убегают и не спрашиваются.
Все теплее, все теплее старенькие
валенки. Там, где ступят, — на земле
темные проталинки.
Напились из них воды петухи да
курицы. Нету снега, нету снега на
Проточной улице!
— Рано как весна пришла! — люди дивятся.
Серые валенки в чулане пылятся, новой зимы ждут.
Рад Евсейка-заяц, можно ходить босым. Волк, собаки и
лиса — все остались с носом!
ТРАМВАЙ
«САРАФАНОВКА -РЫНОК»
Пришли к Деду Морозу ночью цыгане, коней увели, сани
украли и даже игрушки из мешка прихватили. Горюет Дед над
пустым мешком:
— Коней нет — не беда, пошел бы пешком. Да зачем я
нужен ребятам без игрушек?
Ждут на Проточной Деда Мороза. Слушают вечером: не
скрипят ли полозья, не едут ли сани.
Не дождались. Уговорились: пойдем за Дедом сами.
А куда идти — того никто не знает.
Судили, рядили, гадали и разошлись по домам.
Тайка решила: пойду одна. И пошла наугад.
Сначала бежала вприпрыжку, потом пинала ледышку. Не до ледышки скоро стало. Далеко ушла от дома, устала. Все ниже дома, на улицах тише, на окраину вышла.
Стемнело уже, огоньки мигают. Бредет, дороги не разбирая.
А снег кругом — непролазный. Залезла в сугроб и увязла.
— Не найти, видно, Деда Мороза. Надо домой идти быстро.
Вдруг в темноте — синие искры.
Вдруг — тук да тук перестук.
Видит — трамвай. Откуда он тут?
Снег на трамвайной крыше лежит сугробом пухлым, а под
крышей в завитках причудливые
буквы: «Сарафановка — Рынок».
Прочитала Тайка и рот открыла:
«Разве есть такой на свете?»
И трамвай прозвенел:
— Не всякий меня встретит. В
Сарафановский лес отвезет
«Сарафановка — Рынок». Там
кипрей и лисохвост аж до сосен
вымахали. Из травы чертополоха
черти варят кашу. А в болоте
комары камаринского пляшут! Там в
летние лунные ночи в Сарафановке-речке русалки свои
сарафаны полощут.
— А где живет Дед Мороз ты, трамвай, не знаешь?
— Как не знать. На улице Зимней. Садись, подвезу.
Тайка села, и покатили. Сарафановку по мосту переехали —
вот и улица Зимняя, сугробы до крыш, березы в инее.
Где сугробы всех выше, всех выше береза, ворота
всех шире — тот дом Деда Мороза. Тайка
постучала, Дед вышел в сени.
— Я, дедушка, за тобой. Поедем.
— Эх, дочка, зачем я вам нужен такой?
Погляди-ка в мешок, он пустой. Был доверху
полон, а теперь-то пусто. Накрываю я им кадушку с капустой.
И коней у меня цыгане украли.
— Собирайся, дедушка, поедем на трамвае. Нам без тебя и
праздник не в праздник.
Кряхтит Дед Мороз, в трамвай залезает. Едут. Тайка в
окошко глядит — не видно ни зги. Сарафановский лес вдруг
стал стеной. Меж сосен — цыганские костры. А у костров не
цыгане. У костров — игрушки. Солдатики, куклы, мишки
плюшевые. Увидали Деда Мороза. Куклы — в слезы:
— Нас цыганки таскали за косы. В лохмотьях водили. Мы
жизни не рады!
— Полезайте скорее в мешок — опять
будете нарядными.
Плюшевые мишки глядят исподлобья:
— Мы били в бубны. Нас плеткой
хлестали больно.
— Идите скорее ко мне. Снова станете добрыми.
У солдатиков вид унылый:
— Мы запачкали свои мундиры. Нас цыгане костры
разжигать заставляли, сапоги им чистить. Мы все в ваксе и
саже. Как такими людям покажемся?
— Ничего. Полезайте в мешок. Снова станете
чистыми.
Залезли игрушки в мешок.
Трамвай помчался в город.
Тайка слышит — топот!
Тайка видит — погоня.
Заплясали впереди цыганские
черные кони. У цыган — медвежьи
шубы, на них шапки лисьи...
Дед Мороз нахмурился. Вышел —
да как свистнет! Снег посыпался с сосен. Сорвало шапки лисьи.
В лес они метнулись рыжими лисицами. Медвежатами за ними
— медвежьи рукавицы. Встали кони на дыбы. Цыган взяла
оторопь.
— Хватит, дедушка, брось, — Тайка просит.
Как ударит Дед Мороз палкой оземь!
— Ты мне, Тайка, не перечь!
Шубы у цыган соскочили с плеч и вперевалку в лес
медведями. Зуб на зуб у цыган не попадает, повернули они
коней — и в табор, что в конях силы было.
...Всю ночь колесил «Сарафановка — Рынок». По
Подгорной и Горной, Набережной и Напольной. Дед Мороз
стучал в ставни палкой, доставал из мешка и дарил подарки.
Тем, кто спал, прятал под подушки.
Под утро осталась в мешке лишь скорлупа от орех.
Дед Мороз спохватился:
— Ни одной игрушки. Как на грех! Что же я подарю Тайке?
Ведь осталась она у меня без подарка.
Стал рыться в мешке — яркое что-то заметил.
Мешок вытряхнул — вылетел разноцветный билетик.
Трамвай прозвенел:
— Это тебе. Тайка. Достань билет, когда прокатиться
захочешь. «Сарафановка — Рынок» сразу приедет: и утром, и
днем, и средь ночи.
Взяла Тайка билет, спрятала в варежку. Трамвай прозвенел:
— А куда ты сейчас поехать желаешь?
Тайка сладко зевнула:
— Домой хочу, спать.
Отвезли Деда Мороза домой, и поехал трамвай на
Проточную.
Выпучили глаза кошки на окошках. Воробьи позабыли
клевать свои крошки. Рты поразевали зеваки. Извелись в
подворотнях от лая собаки. Никогда не видали на Проточной
трамвая.
Да ведь в Новый год чего не бывает!
СОБАЧИЙ МОРОЗ
Сорок дворов на Проточной, в каждом дворе дворняжка.
Есть хозяин у каждой дворняги. А у Заплатки хозяина нет, у
бедняги. Бросил камень мальчишка Никишка:
— Заплатка, принеси!
Заплатка кинулся за камнем, а Никишка в него другим
запустил. Завизжал Заплатка. Забился в сарай. Зовет его Тайка:
— Заплатка, вылезай!
Не отзывается Заплатка. Ругает Никишку бабка:
— Что ты натворил? Зачем собаку обидел? Вот придет
Собачий Мороз — белого свету не взвидим!
Только сказала про Собачий Мороз, как на мосту показался
обоз. Лошади затопали, заскрипели сани, возчики верхонками
захлопали, защелкали кнутами. Бегут за обозом
мальчишки, пыхтит сзади всех Никишка.
У первого возчика тулуп в опилках.
— Что везешь, возчик?
— Дрова с лесопилки, березовые
чурки, сосновые кругляши.
— К нам сворачивай, возчик!
А возчик сворачивать не спешит:
— Там у вас не Никишка ли сзади?
— Он самый, точно.
Дернул возчик вожжи и свернул с Проточной. Второй
возчик сидит на мешке, тулуп у него весь в муке.
— Что везешь, возчик?
— Горячие калачи.
— К нам поворачивай, пока горячи.
— К вам не поеду, у вас здесь
Заплатку обидели.
Махнул возчик кнутом, только его и видели. У третьего
возчика тулуп покрыт куржаком, рукавицы собачьи за
кушаком.
— Возчик, возчик, что привез?
— Узнаете скоро. Я Собачий Мороз.
Разъезжает Собачий Мороз по Проточной. Не спит, не
дремлет ни днем ни ночью. Хлопнет Собачий Мороз в
рукавицы — на лету замерзают воробьи и синицы.
Проскрипит под окном сапогами — хлеб на столе
превращается в камень. Коня полоснет кнутом — погаснет
печь, войдет стужа в дом. Сидит Никишка дома, страшно ему,
жутко: не спастись от стужи и под полушубком.
Каменной горбушки не угрызть зубами. То плачет
Никишкина бабка, то Никишку ругает. Поплелся он из дому.
Пусто на улице, все вымерло. Одна Тайка ходит и что-то
поднимает.
— Ты что, Тайка, делаешь?
— Собираю камни.
— Для чего тебе они?
— Чтоб в Заплатку не кидали.
Камни в землю вмерзли.
Отогревает их Тайка руками, не заметила, как варежки
потеряла. Руки замерзли, стали как ледышки.
— Не стой, камни таскай, — говорит Тайка Никишке. —
Унеси их отсюда, чтобы на глаза никому не попали.
— Куда я их дену?
— Свали в сарае.
Пришла Никишкина бабка в сарай за дровами. В темноте
наткнулась на какую-то груду. Всплеснула руками бабка:
— И как я забыла про уголь!
Не увидела сослепу, что это камни, бросила в
печку. Как вспыхнут камни пламенем! Загудело
в печи так, что любо-дорого. Радуется бабка:
— Вот это уголь!
Ходит Собачий Мороз под
окном, щелкает кнутом, скрипит
сапогами. Трещит, гудит печка, не гаснет в ней пламя.
Час, другой проходит — не прогорает печка. Жалуется
бабка: дышать в доме нечем. Растворила настежь
дверь — с крыши закапала капель. Потянуло
снегом талым.
Высыпал на улицу и старый и малый. А Собачий Мороз
тепла не снес, спасается бегством, хлещет коня, а конь ни с
места. Словно застыл. Из саней вывалился Собачий Мороз, по
улице затрусил. Споткнулся, упал, потерял шапку. Заругался
по-собачьи и превратился в шавку. Повыскакивали из
подворотен дворовые псы:
— А ну-ка, злая шавка, ноги уноси!
Как шавку прогнали, так весь снег и растаял. Рады все, не
рада только Тайка. Не все собрала она камни. Вон сколько их:
и большие, и маленькие, и корявые, и гладенькие. Все камни не
соберешь. А вдруг снова придет Собачий Мороз?
УКРОПНАЯ ПРИНЦЕССА
Приехала Тайка в трамвае на рынок — конфету-тянучку
купить да попить газировки с сиропом. Видит: старушка
торгует укропом.
— Укроп! Кому укроп? За гривенник отдам весь сноп. Пучок —
за пятачок! Дешевле репы пареной!
Хвалит бабка укроп, да никто его не покупает. А солнце
палит, душно, жарко. Вянет укроп, приуныла бабка: не глядит
никто на товар, все проходят мимо.
Тайка вздохнула, достала свой пятачок, у бабки укропу
купила. Да только что делать с этим укропом? Нет от него
никакого проку. И дома зарос им весь
огород.
Идет Тайка, венок из
укропа плетет. Красивый
вышел венок, похож на корону. В кресле
кондукторском Тайка — будто на троне.
Остановки объявляет: «Каланча! Поворот! Дом
со львами!» Стучит «Сарафановка — Рынок»
по рельсам: тук-тук-тук, так-так-так...
— Склад дровяной! Конный двор!
Остановка конечная — «Сарафановский луг!»
Приехали!
Трамвай сделал медленный круг и
превратился в карету. Помчали карету быстрые
лошади, по мосту сарафановскому звонко процокали,
пустились в галоп, через лес проскакали и влетели в укроп.
Укроп высокий, укроп дремучий!
Деревья укропные подпирают тучи,
под ними дома из укропных бревен.
Карета подъехала к высоким
хоромам. Навстречу — укропные
жители. Под зонтами все:
— Добро пожаловать, принцесса,
в наш укропный лес! У нас к тебе
жалоба.
— Какая?
— Погода нас обижает. Каждый день дождь, каждый день
мокнем. Мы бы терпели, да сено гниет в копнах. Чем кормить
коров-то? И огороды залило: ни картошки тебе, ни малины.
Один мокрец ползучий.
Вдруг как хлынет ливень! С ясного неба — не из
тучи.
— Беги, принцесса, скорее в хоромы!
Прятаться Тайка не стала. Задрала вверх голову. Над
верхушками деревьев укропных дом увидала: герани на окнах.
На крыше бабка стоит, та самая, с базара, поливает из лейки,
под лейкою радуга встала. Вылила лейку, слезла вниз,
загрохотала лейка об бочку. Наутек укропные жители:
— Гром-то как грохочет! Прячься, принцесса!
Тайка хохочет, вверх лезет по
лестнице. Залезла на крышу.
— Дай мне, бабушка, лейку. Не
надо поливать, отдохни маленько.
День, второй — нет дождя.
Третий день ясно. Нету житья в
укропном этом царстве!
— Жарко нам, душно, —
расквакались лягушки.
Побрызгала Тайка из лейки над
укропным болотом. Белки пришли:
— Без грибного дождика не
вырастут волнушки…
Поливает Тайка лесные опушки.
Стороной обходит пасеки и покосы.
Пришли к ней зайцы, просят:
— Нам бы дождя на капусту. Чтобы выросла белая, сладкая,
хрусткая.
Так она и ходит с лейкой целый день. То польет, то
сбрызнет, то зачерпнет до половины, то полную.
А укропные жители рады: полны ульи
меду, корзины трещат от грибов и ягод, укропное сено по
второму разу косят.
Но вот пожелтела на Тайке корона —
пришла осень. Явились укропные жители:
— Принцесса, получай свое жалованье.
На бархатной подушке принесли
монету:
— Пожалуйте.
Не видела Тайка такой монеты: на ней выбита только
укропная ветка и написано «Тайке». Взяла Тайка жалованье,
поклонилась. Тут подъехал трамвай «Сарафановка — Рынок».
— Вот твоя карета!
Укропные жители замахали платками. Тайка села. Поехали!
Сарафановский лес, сарафановский мост одним духом
промчали. Трамвай встал на рельсы, колеса застучали. За
заборами длинными пожелтели березки, закраснелись рябины.
Дразнят клен синицы:
— Рыжий! Рыжий!
Дома будто присели — стали ниже. И только по-прежнему
гордится каланча:
— Со мной ничего не случится. Я из кирпича.
Трамвай прозвенел:
— Рынок! Приехали!
Торгуют брусникой, торгуют орехами, клюквой, груздями,
яблоками-ранетками.
Тайка достала свою монетку. Но только ей не надо ни
грибов, ни ягод. Вот наконец-то китаец с тянучкамиконфетами.
Тайка протянула свою монету.
Попробовал старый китаец монету на зуб, выбрал для Тайки
конфету одну.
Ах, как вкусна тянучка молочная!
Глядит на Тайкину тянучку вся улица Проточная!
С окошек — кошки, из подворотен — жучки да полканы,
глазеют мальчишки, завидуют девчонки. И беззубые бабушки с
лавочек на конфету зарятся.
А тянучка тянется... Тянулась, тянулась, тянулась...
Растянулась на всю Проточную улицу! Всем хватило — и
старым и малым, и кошкам с котятами, и полканам и жучкам.
Вот какие бывают тянучки!
КВАС
Нашли воробьи семечко конопли.
— Мы первые увидели!
— Нет, мы первые!
Полетели по Проточной пух да перья!
А семечко-то и пропало. А где дрались воробьи, в зеленой
канаве, вдруг вырос упрямый, колючий татарник. Встала стеной
у забора злая, жгучая крапива. В бочке «Квас» мятный квас
превратился в пиво.
Пришла Тайка на угол выпить мятного квасу, душистого,
холодного, из кружки отхлебнула и выплюнула:
— Горько!
Поклевали из лужицы курицы с цыплятами. Носы отвернули.
— Горько! Не сладко! Не квас это вовсе — пиво!
А пиво зашипело, а пиво забурлило:
— Вы, куры, не водитесь с гусынями-соседками. Они себя считают умными, а
вас зовут наседками.
Куры кинулись к петухам:
— Вы только послушайте!
Отмахнулись петухи:
— Не до вас, пеструшки! Идем воевать с индюками. Нам пиво шепнуло: они нас зовут дураками.
Бурчит пиво в бочке, бормочет...
Да больно уж горько оно: не по вкусу пришлось даже возчикам.
Они всю бочку и вылили. На беду рядом лошади были...
Уж на что смирны битюги с лесопилки, а тут из телег вдруг повыпряглись, рассыпали опилки, раскидали бревна:
— Возить телеги не будем! Дорога неровная...
И не стали. Поднялись по канавам сорные травы. Торчит у всех ворот, шипами грозит осот. Повылазил у дверей, всю землю корнями опутал пырей. Заросла вся Проточная травами сорными, колючими, жгучими, ссорными, вздорными. Жалят они, цепляют, не дают никому проходу, напраслину возводят, сплетни разводят, мутят воду. Никто в гости друг к другу не идет, не едет. Соседки бранятся с соседками, соседи с соседями. Мальчишки дерутся, разбивают друг другу носы.
Домов не стерегут — грызутся только псы.
Пока все ругались и грызлись, пришли на Проточную воры — украли всю улицу с домами и заборами. Была Проточная улица и нету Проточной. Осталась на углу одна квасная бочка.
Заржали битюги, замычали коровы:
— Где наши хлевы, где наши стойла?
— Наших будок нету! — взвыли псы. Жители проточные повесили носы:
— Ладно, сейчас лето. А придет зима?
Холодна зима-то!
На собак набросились:
— Это вы виноваты!
Собаки шерсть дыбом:
— Виноваты не мы! Ни при чем тут мы, собаки.
В таком шуме-гаме попробуй услышь вора. Лошади ржали, коты орали, мычали коровы. Вдруг кто-то пискнул:
— Это я виноват...
Тихо сразу стало. Из крапивы вышел мышонок Сухарик.
— Я ночью не спал, Проточную караулил. А днем задремал — вот и украли нашу улицу жулики.
Все засмеялись:
— Вот так караульщик! Толку от тебя!
Все засмеялись, а Сухарик заплакал:
— Я прокараулил. Я виноват!
Покатилась слеза, упала на землю, упала — превратилась в конопляное семя. Из него
конопля поднялась высокая, высоченная.
Залез на нее мышонок, вниз глядит. Все видно как на ладони!
— Все улицы на месте. Только нашей нет: украли воры.
Вижу Подгорную, Горную, Рынок, откуда трамвай на Сарафановку ходит. Ямская, Кузнецкая, Мастерская... Вон они, воры, что Проточную украли!
В лесу Сарафановском спрятались воры, достают из мешков дома и заборы. Сухарик слез на землю.
— Идите за мной скорее. Я знаю, где дома, курятники и стойла.
Услышали спорщики, перестали ссориться. В телеги дали себя запрячь битюги. Все сели. Сухарик пошел впереди.
В лес пришли только к ночи.
— Отдавайте, воры, улицу Проточную!
Хватают собаки воров за пятки. Курицы клюются.
Наставили коровы острые рога.
— Верните нашу улицу, если жизнь вам дорога!
Испугались воры:
— Мы пошутить хотели...
Погрузили Проточную улицу на телеги. Привезли назад.
Теперь на Проточной всегда тишь да гладь. Достали косы, достали вилы, сорные, ссорные травы скосили. Зазеленела опять по канавам ромашка да мята, да гусиная травка.
Все по-старому на Проточной. Как прежде на углу стоит квасная бочка. «Пиво-Квас» на ней написано, чтоб помнили, что было. Про то, как украли Проточную, про горькое пиво.
Теперь — если и кто поссорится с кем, на угол бегут выпить квасу.
Нужно только сказать десять раз:
— Пиво-квас, пиво-квас, помири скорее нас!
Цикл «Сахарный ангел»
ТРУБОЧИСТ И АГАША
Жил-был Трубочист. Лазил по крышам, с облаками разговаривал, пересвистывался с птицами. А дома ему не с кем было разговаривать. Разве только с огнем в печке да с водой в умывальнике. Никто не заходил в его дом. Все от Трубочиста шарахались. А виновата во всем была Сажа. Никакого ей покоя от Трубочиста! Весь день то трубы, то печи чистит. Где увидит сажу, выкурит, щетками достанет, ни порошинки не оставит. И Сажа его не жаловала. Только, бывало, он зазевается, она его — раз по носу, по щекам, вымажет одежду, запорошит глаза.
А то обернется старухой в черной шали, шастает меж людьми, шепчет:
— Наш-то Трубочист знается с Нечистым. Умывается сажей, на хлеб ее мажет.
Люди крестятся:
— Того не легче!
И обходят его дом стороной.
Однажды перед Рождеством поздно пришел Трубочист домой. Только вошел – слышит: кто-то есть на крыше! Опять вышел и что же? Бродит по крыше кошка черная желтоглазая. Где ни ступит — оставит черный след.
Трубочист и смекнул:
— Эй, соседка! Вот кем ты обернулась, Сажа!
А кошка вспрыгнула на трубу и давай небо черной лапой мазать.
— Брысь, негодница! — швырнул в кошку щеткой Трубочист. — Скоро встанет на небе Рождественская Звезда. А ты небо замажешь, нам ее тогда не увидать. А ведь целый год
от этой звезды людям светло.
Зашипела кошка Сажа, метнулась в темноту и пропала.
Долго Трубочист чистил небо над крышей, щетками тер, пока пуще прежнего не засверкало. Пришел домой, свечу на подоконник поставил и зажег: может, кто-нибудь заглянет на огонек. Ходят люди из дома в дом, поздравляют друг друга с Рождеством. Скрипят, звенят по снегу шаги торопливые. Да все мимо, все мимо...
А тем временем рядом с месяцем ярко вспыхнула Звезда Рождественская. Вошел ее луч золотистый в дом Трубочиста, вспыхнул на дверце печи. Слышит трубочист, кто-то заслонкой стучит. Выпрыгнул из печки старик, рубаха красная, борода сивая. Давай бороду расчесывать гребнем. А золотой луч заиграл на умывальнике медном. Приподнялась крышка, и выпрыгнула оттуда старушка, маленькая, чистенькая, в белом платочке, синем переднике.
— Вы кто?
— Мы бабка с дедом.
— Я бабка Вода.
— А я — дед Огонь. Иди, дверь открой.
— Да ведь нет никого.
И вдруг: шаги, звонкие, маленькие, прочастили и смолкли у завалинки.
Выскочил Трубочист в сени, отворил двери... Только морозное белое облако вошло с улицы в темную комнату.
— Нет никого, я же сказал.
— Как это нет! — пропела Вода. — Внучка пришла наша. Зовут Агашей.
Из облака морозного вышла девочка, в шубейке белой, барашковой, глаза серьезные. Подошла к трубочисту:
— Ты меня ждал? Я пришла. Только недолго я буду гостить.
Уйду по весне. Не то растает моя шубейка и я вместе с ней.
Вот Трубочист обрадовался! Каждый день у него теперь праздник. Дед Огонь печку топит, баба Вода чистоту наводит.
Агаша полотенце шелком шьет да песни поет. Катает Трубочист Агашу на саночках. Домой идет — в кулаке петушок на палочке.
Пришел месяц март. Стало солнце пригревать. Агаша у дома играла, шубейку сняла, оставила на завалинке, спохватилась, а шубейки-то нет.
Горюет Агаша: растаяла!
Сидит дома весь вечер, гулять-то не в чем. Вдруг видит — белый барашек подбежал к окошку, стучит в него рожками:
— Шубейка твоя не растаяла — она барашком стала.
Хочется мне побегать, воды попить, погрызть коры вербной.
И побежал к лесу. Агаша в двери и за барашком следом.
Поймала ее бабка Вода.
— Ты куда?
— В лес за моим барашком, —
отвечает Агаша. — Побегает он, погрызет
коры вербной, попьет талой водицы и снова в шубейку превратится.
Дед Огонь нахмурился.
— Лес — не улица. Там тебя обидит каждый. Вот тебе подарок от меня — сапожки красные.
Хороши сапожки! Словно жар горят, совсем новые и Агаше впору. Дед Огонь Агашу учит:
— Обидит тебя кто, топни правым сапожком, и я, Огонь, тут как тут. А уж я бываю крут! Как пойду плясать, как начну пластать — никому несдобровать!
А бабка Вода протягивает свой подарок. На деда ворчит:
— Чему учишь, старый? Мыслимо ль девице злиться? Вот тебе в уши сережки-слезки.
Заплачь, если кто обидит. Сережка с ушка сорвется, в землю уйдет, там, где я, выйдет. А я,
Вода, не все стелюсь травой. За внучку я встану горой.
Покачал Трубочист головой:
— Чему внучку учите? Запомни лучше мои слова, Агаша. Никогда не плачь и не злись, тогда вырастешь девочкой настоящей.
Повязалась Агаша бабкиным платком и в лес прямиком.
Идет лесной чащей, зовет барашка. Мелькнет белое, она туда.
Нет, это кора березовая. Долго Агаша бродила, замерзла. И тут дом под сосной! Дым над трубой стоит лисьим хвостом. То ли жареной курочкой пахнет, то ли гуськом. Агаша в дверь стучится, вышла рыжая Лисица.
— Здравствуй, девочка! Что ты у нас в лесу делаешь?
— Была у меня шубейка белая, — отвечает Агаша. — Да вчера убежала, белым барашком стала. Я хожу, его ищу.
— Была нужда бегать. Подарю тебе шубу новую, хорошую, одну зиму ношенную.
И достает лиса из укладки шубу лисью на атласной подкладке.
— Дарю от всего сердца!
Вдруг открылась печная дверца, и оттуда сверкнули желтые глазищи. Кошка Сажа!
— Ты, Лиса, кому шубу даришь?
— Дарю шубу внучке деда Огня. Мы с ним не чужие — родня. Я лиса-огневка, самому Огню — золовка.
— Сапожкам обрадовалась, — ухмыляется Сажа. — Хороши сапожки! А в ушах-то <