Чтобы обобщить, систематизировать и классифицировать информацию по дисциплине, необходимо изучить организующие концепции, нацеленные не только на фиксацию формальных критериев (география, хронология), но и на прослеживание причинно-следственных связей между явлениями, выделение их сущностных черт (сюда относятся как раз большие и малые нарративы, составляющие теорию международных отношений). Следовательно, от овладения теорией в достаточном объеме зависят успехи студента по многим другим предметам. Кроме того, необходимо помнить, что обсуждаемая дисциплина имеет не «кабинетный», а прагматический характер. Согласно наиболее распространенному взгляду, она сформировалась как ответ на новые вызовы международной политики, с которыми не могла справиться традиционная история дипломатии. Именно возросшая потребность политиков в научно обоснованных прогнозах и рекомендациях вызвала к жизни первые версии структурного анализа международных отношений – геополитику и теории империализма. За время обучения будущий специалист-международник должен приобрести целый ряд практических компетенций, что невозможно без прочного теоретического фундамента, который, в свою очередь, сформировался во многом в результате обобщения положительного и отрицательного исторического опыта. Общественные науки, как известно, имеют преимущественно индуктивный, эмпирический характер, хотя некоторые ученые-международники успешно занимались и разработкой априорных моделей. Американский исследователь-модернист М. Каплан, создавший оригинальную классификацию международно-политических систем, особенно известен своими достижениями в данной сфере.
Прежде чем приступать к анализу отдельных школ международных отношений, необходимо определить объект, предмет дисциплины, дать очерк ее методологии, насколько это возможно на современном уровне знания. Исследовательский интерес здесь направлен на мировую политику как некоторую реальность, существующую вне и независимо от сознания ученого и имеющую независимые от человеческой воли сущностные черты и закономерности развития. Однако дать даже рабочее, не претендующее на окончательность определение международных отношений непросто, а без него невозможно выявить сущностные черты мирового политического процесса. Согласно правилам формальной логики, определение явления должно либо исходить из ближайшего рода и видового отличия, либо иметь генетический характер. Рассмотрим сначала первый случай. Ближайший род здесь найти нетрудно: международные отношения – это разновидность социальных отношений. Видовое отличие выделить не так просто. Известный французский политолог Ж.-Б. Дюрозель, стремясь кратко определить специфику обсуждаемой области исследований, сформулировал восемь закономерностей международных отношений. На поверку первые семь из них оказались общесоциальными, а только последняя – «закономерность войны» – позволяет выйти на внешнеполитическую проблематику, хотя и здесь следует сделать оговорку насчет гражданских войн. Американский исследователь К. Уолц, один из основателей неореализма (иначе структурного реализма), подробно проанализировал ряд других критериев и убедился в их недостаточности.
«Критерий порядка» основан на следующей идее. В рамках отдельных государств органы власти поддерживают порядок: пользуясь монополией на легитимное насилие, они осуществляют контроль над населением, добиваясь соблюдения правовых норм под угрозой санкций. В международных же отношениях нет единого субъекта (например, мирового правительства), который мог бы делать то же самое, следовательно, они имеют анархический характер, преодолеть который в обозримом будущем не удастся (впрочем, сторонники неолиберального подхода разработали, например, концепцию зрелой анархии). Недостаточность данного критерия немедленно выясняется при сопоставлении нестабильных, кризисных государств и благополучных, хорошо геополитически структурированных регионов мира. В Ираке, Ливии и ряде других стран много лет идут гражданские войны, в то время как вооруженный конфликт на территории ЕС трудно себе представить и сегодня, хотя организация в последние годы и сталкивается с возрастающими трудностями. Иными словами, локальная либо региональная международная система может характеризоваться меньшей степенью анархии, чем слабое государство. «Критерий войны» следует отвергнуть по сходным причинам. Межгосударственные отношения в Скандинавии отличаются гораздо большим миролюбием, чем, например, внутриполитические процессы на Украине.
Встречается и предельно широкое истолкование международных отношений, согласно которому данная сфера общественной жизни охватывает все трансграничные взаимодействия. При такой логике выходит, что человек, покупающий в магазине импортный товар, уже является участником международных отношений. Также здесь можно вспомнить случаи (нередкие на постсоветском пространстве), когда новые государственные границы проходили прямо по домам или дачным участкам граждан. Разумеется, такое определение имеет право на существование как осознанная и последовательная методологическая позиция, однако его объяснительный и эвристический потенциал оставляет желать лучшего. При таком подходе возрастают объем и неоднородность анализируемых данных, а исследовательский инструментарий, необходимый для их упорядочения, как минимум, не обогащается. Большинство ученых все же не готовы на равных началах включать в объект дисциплины войны и туристические поездки, межгосударственные соглашения и челночную торговлю.
Помня о вышесказанном, можно приступать к определению предмета дисциплины. Под ним следует понимать политические, экономические, культурные и иные явления и процессы, имеющие глобальное значение, определяющие ключевые параметры системы международных отношений в целом, структуру и динамику планетарного общества. Данное определение по необходимости страдает неполнотой, поскольку теория пока не может предложить ни исчерпывающего каталога аспектов и уровней международных отношений, ни полного списка их акторов. Насколько продуктивно, например, выделение макрорегионов как посредствующего звена между глобальной и региональной аренами? Как функциональное межгосударственное сотрудничество соотносится с политическими и экономическими мегатрендами современного мира? Насколько продуктивна концепция «потенциального актора», как исследователь должен освещать внешние связи национально-освободительных движений и международных преступных организаций, роль частных лиц и религиозных конфессий в мировой политике? Ни один из перечисленных вопросов пока не получил окончательного ответа в рамках теории международных отношений.
Наконец, необходимо остановиться на методологических вопросах. Выделение новой научной дисциплины требует солидного обоснования. Чтобы получить данный статус, направление исследований (проблемное поле) должно обладать спецификой, качественным своеобразием объекта, предмета и метода, иначе оно не сможет осознать границы своих устремлений и возможностей, найти свое место в общей системе научного знания. Между тем анализ показывает, что теория международных отношений, являющаяся опорной дисциплиной для политических теорий мирового развития, не использует ни одного уникального метода, весь ее познавательный инструментарий так или иначе заимствован у истории, политологии, социологии, экономики и некоторых других дисциплин, сформировавшихся раньше нее. Это заставляет задуматься о степени ее зрелости и по-новому посмотреть на модернистскую критику ее «традиционных» школ. Известный политолог-неомарксист И. Валлерстайн и вовсе утверждал, что существующие границы между гуманитарными науками отчасти неосновательны и должны быть пересмотрены. То есть, речь здесь идет скорее не о междисциплинарном подходе (перебрасывании мостов между устоявшимися областями знания), а о синтезе, который позволит взять лучшее из ряда не вполне созревших исследовательских традиций и сформировать на их основе единое проблемное поле, методологию и картину мира. Такое отношение к обществоведению характерно для классического марксистского мировоззрения, в рамках которого политические, юридические, идеологические, религиозные, культурные феномены выводятся (разумеется, не механически, а диалектически) из воспроизводства материальной жизни общества. Впрочем, альтернативные научные направления могут ставить во главу угла другие факторы либо вообще отвергать такую постановку вопроса как редукционистскую. У различных «больших нарративов» ожидаемо не совпадают базовые допущения, и специалист должен хорошо ориентироваться в пространстве возможных интерпретаций своего предмета. К. Уолц призывал строго различать системные и редукционистские теории международной политики. Также целесообразно делить существующие подходы на монистические, ищущие единую «красную нить» в историческом процессе, и плюралистические, предполагающие в нем ряд равноправных (как минимум, соизмеримых) движущих сил.
Представляет методологический интерес и соотношение истории дисциплины с ее нынешним состоянием. Здесь ее можно сравнить с физикой и философией. Современная физическая картина мира четко отграничена от более ранних, уже отвергнутых концепций. Сегодня никто не станет изучать небесную механику по произведениям Аристотеля. Кроме того, в физике есть недвусмысленные критерии прогресса. Любому специалисту ясно, что Ньютон знал свой предмет лучше Аристотеля, а Эйнштейн – лучше Ньютона. В философии же дело обстоит иначе: изучать ее саму и ее историю – это во многом одно и то же. Кант отвечал на «вечные вопросы» не лучше и не хуже, например, Платона, а просто по-другому. Прогресс здесь – понятие более размытое: он состоит в накоплении все более разнообразных точек зрения, расширении кругозора, обогащении картины мира, но не в вытеснении слабых теорий более совершенными. В оговоренных смыслах политические теории мирового развития больше похожи на философию, чем на физику.
Необходимо также рассмотреть проблему закономерностей международных отношений, все еще являющуюся предметом специальных дискуссий. Существуют разнообразные теории хаоса, которые вообще не признают постижимость мировой политики в причинно-следственных терминах. Другие ученые (например, И. Валлерстайн) предлагали разделить науки на номотетические и идиографические. Первые ориентированы на причинное объяснение изучаемых явлений и вскрытие управляющих ими закономерностей, вторые – на понимание, включающее и интуицию, и знание культурно-исторического контекста, и символические ассоциации. Данный подход хорошо отражает реальные различия между естественными и гуманитарными дисциплинами, однако с точки зрения философии науки он не вполне удовлетворителен. Научный метод един, и в его рамках должны существовать единые процедуры поиска, сбора и обработки данных, выдвижения, подтверждения и опровержения гипотез и теорий. Иначе придется признать, что термин «наука» объединяет разнородные и разнокачественные области деятельности, что позволяет считать его до известной степени условным. Американский исследователь локальных цивилизаций К. Куигли предложил другой выход из затруднения. По его мнению, главное различие между естественными и гуманитарными науками заключается в том, что первые изучают явления и процессы, независимые от человеческого сознания, предмет же вторых с необходимостью включает духовный фактор. Действительно, достоверно известные самоподтверждающиеся пророчества относятся только к социальным и психологическим, а не природным, феноменам. Если астроном предсказывает появление того или иного небесного тела в определенное время в конкретной точке небосвода, то прогноз просто либо сбудется, либо нет: сам факт его обнародования и стиль формулировок на это никак не повлияют. Между тем легко себе представить панику на фондовой бирже, вызванную необдуманным (или, напротив, преднамеренным) заявлением финансового аналитика. Предложенный К. Куигли критерий позволяет внести ясность в ряд прикладных исследований, точнее разграничить предметные поля отдельных наук, однако она оставляет открытыми некоторые важные теоретико-познавательные вопросы. Известный венгерский философ-марксист Д. Лукач писал, что природа – это общественная категория. Разумеется, она существует и вне социума и независимо от него, однако помимо общественно-исторического процесса труда она для людей непознаваема. Любая наука – это отражение внешней реальности в человеческом сознании, сформированном условиями конкретной эпохи, следовательно, она неизбежно, независимо от своего предметного содержания, включает диалектику субъекта и объекта. Концепция К. Куигли данную тонкость упускает.
Модернисты в теории международных отношений предлагали следующее решение проблемы: математика и естественные науки уже достигли полной зрелости, нужно просто перенести их методы и процедуры в обществоведение, чтобы довести его до признанного образцовым состояния. Как известно, модернисты потерпели неудачу в поисках единой строгой теории, что наилучшим образом высветило недостатки их исследовательской программы. Все перечисленные методологические затруднения так и не позволили ученым прийти к консенсусу относительно статуса закономерностей международных отношений. Соответственно, к любым предлагаемым спискам «правил системы» следует подходить критически.