Согласно Куну, любая наука проходит в своем движении определенные фазы (периоды) развития: допарадигмальную, парадигмальную, и постпарадигмальную. Эти же три фазы можно представить как генезис науки, «нормальную» науку и кризис науки. Смена парадигм, преодоление кризисных состояний выступает как научная революция, которая делает малопродуктивными сложившиеся научные концепции и доктрины.
Можно выделить несколько глобальных революций в истории развития науки:
1) научная революция ХVIII в., которая ознаменовала собой появление классического естествознания и определила основания развития науки на последующие два века. Все новые достижения непротиворечивым образом выстраивались в общую галилеево-ньютоновскую картину мира;
2) научная революция конца ХVIII – первой половины ХIХ в., приведшая к дисциплинарной организации науки и ее дальнейшей дифференциации;
3) научная революция конца ХIХ – начала ХХ в., представляющая собой «цепную реакцию» революционных перемен в различных областях знания. Эта фундаментальная научная революция ХХ в., характеризующаяся открытием теории относительности и квантовой механики, пересмотрела исходные представления о пространстве, времени и движении (в космологии появилась концепция нестационарности Вселенной, в химии – квантовая химия, в биологии произошло становление генетики, возникли кибернетика и теория систем). Благодаря компютеризации и автоматизации проникая в промышленность, технику и технологию, фундаментальная научная революция приобрела характер научно-технической;
4) научная революция конца ХХ в., внедрившая в жизнь информационные технологии, являющиеся предвестником новой глобальной научной революции. Мы живем в расширяющейся Вселенной, эволюция которой сопровождается мощными взрывными процессами с выделением колоссального количества энергии, с качественными изменениями материи на всех уровнях. Учитывая совокупность открытий, которые были сделаны в конце ХХ в., можно говорить о том, что мы находимся на пороге глобальной научной революции, которая приведет к тотальной перестройке всех знаний о Вселенной.
|
|
Глобальные революции не могут не оказывать влияния на изменение типов рациональности.
Идея рациональности реализовывалась в истории человеческой культуры различным образом, представления о рациональности изменялись. Современный кризис рациональности – это кризис классического представления о рациональности, отождествленной с нормой и жестко однозначным соответствием причины и следствия.
Классический рационализм так и не нашел адекватного объяснения акту творчества. В процессе новых открытий рационального меньше, чем интуитивного и внерационального. Глубинные слои человеческого «Я» не ощущают себя полностью подчиненными разуму, в клокочущей стихии бессознательного слиты вожделения, инстинкты, аффекты. Классическое представление о рациональности тесно связано с идеалом научной объективности знания. В нем провозглашалась необходимость процедуры элиминации, направленной на максимально возможное исключение элементов субъективного из познавательного процесса. Классический идеал чистого разума не желал иметь ничего общего с реальным человеком, носителем разума. В модели классической рациональности место реального человека, мыслящего, чувствующего и переживающего, занимал абстрактный субъект познания.
|
|
Неклассическая научная рациональность оформилась в результате открытия теории относительности Эйнштейна. Важным условием в деле достижения истины становится не исключение всех помех, сопутствующих исследованию, а уточнение их роли и влияния, учет соотношения природы объекта со средствами и методами исследования. Неклассический тип рациональности учитывает динамическое отношение человека к реальности, в которой важное значение приобретает его активность. Субъект пребывает в открытых проблемных ситуациях и подвержен необходимости саморазвития при взаимодействии с внешним миром. Таким образом, в классической рациональности речь идет о предметности бытия, в неклассической – о процессе становления.
Постнеклассическая рациональность показывает, что понятие рациональности включает в себя не только логико-методологические стандарты, но и анализ целесообразных действий человека. Возникает идея плюрализма рациональности. По выражению П. П. Гайденко, на месте одного разума возникло много типов рациональности. Постнеклассический рационализм характеризуется соотнесенностью знания не только с активностью субъекта и средствами познания, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности. Человек входит в картину мира не просто как активный ее участник, а как системообразующий фактор. В контексте новой парадигмы субъект есть одновременно и наблюдатель, и активатор. Мышление человека с его целями и ценностными ориентациями несет в себе характеристики, которые сливаются с предметным содержанием объекта. В новой рациональности объектная сфера расширяется за счет включения в нее систем типа «искусственный интеллект», «виртуальная реальность», «киберотношения» (то есть отношения, реализуемые в соответствии с интеллектуально-ценностной системой, действующей в виртуальной реальности, – воображаемом иллюзорном мире), которые сами являются порождениями научно-технического прогресса.
|
|
Неклассическая научная рациональность признает относительность объекта к средствам наблюдения. Экспликация (описание) этих средств и операций выступает условием получения истинного знания об объекте. Неклассическая наука, представленная первоначально квантовой механикой, как бы погружает познающего субъекта (наблюдателя) в активную среду наблюдения, делая наблюдаемые факты и теоретические истолкования зависящими от того, с какой точки зрения происходит описание объектов и язык какой теории используется для их (фактов) истолкования. Если, к примеру, размышляющий психиатр утверждает, что в основании его методологии лежит критическая онтология Н. Гартмана и идеи критического реализма К. Поппера и Х. Альберта, то тем самым задается особая точка зрения, с которой факты приобретают особую значимость с учетом теоретических предпосылок. Указание на особенность точки зрения (релятивность) является условием объективности суждений ученого [ Ни один факт не обсуждается в науке без указания на то, как он получен. Неслучайно в стандартной структуре научной статьи предусмотрен раздел «материалы и методы». ]. Более того, суждения приобретают оттенок субъективизма и релятивизма в дурном смысле именно тогда, когда то, что наблюдается с особой точки зрения и выражается в языке особого философского или научного теоретизирования проецируется на мир в целом.
Может так случиться, что построение психиатрического знания на других основаниях, даст совершенно иную феноменологию и иной каркас теоретических представлений. Как они соотнесутся с уже существующими или теми, что будут существовать в будущем? Непосредственно спроецировать эти представления в один мир, например, как его части (знаменитый пример слона, которого «изучают» слепые путешественники), нельзя, т.к. нельзя снять условия наблюдения и язык истолкования в полученных результатах, а они разные. Субъективность, которую классическая рациональность всячески исключала, оказывается условием понимания объективности. Метод её конструктивного присутствия не объяснение, а понимание – истолкование результата как своеобразного «текста». Возникает мощная тенденция к «историзации знания и мира» (Михайлов А.В.), которая за счет коммуникативных стратегий научного сообщества удерживает множественность представлений единства и истины.
На место историцизм а (К. Поппер) с его претензиями на объективное описание и квазипричинное объянение настоящего через прошлое приходит понимание историчности, включенности познающего субъекта в познаваемые события, принуждающего его высказывать свое толкование (герменевтику) происходящих событий, пусть даже в форме негативного молчаливого приятия/неприятия. Экзистенциализм является философским выражением неклассического рационализма постольку, поскольку устанавливает примат существования (реального опыта жизни) перед метафизически гипостазированной сущностью. Неклассический рационализм сдвигает онтологию мира из есть (равного себе бытия) в позицию может быть. В позицию бытия – в –возможности. Предмет исследования (вселенная, амеба или душа психиатрического больного) как бы погружается внутрь себя, становится потенцией (и в этом отношении объективно неопределенным), которая реализуется в своеобычном виде в зависимости от характера познавательного отношения (метода объяснения и языка понимания).
С нашей точки зрения, болезненный для психиатрии вопрос о реальности щизофрении, да и предмета психиатрии в целом, на который настойчиво обращают внимание антипсихиатры, звучит с догматических позиций классического рационализма, уличающего психиатрию в отсутствии «божественной» точки зрения. Но ведь ее уже нет и во всех остальных науках. Лидеры научного познания – математика, физика, химия и биология обнаруживают нередуцируемую множественность своих оснований, сохраняя при этом и научный рационализм (правда, нового, неклассического типа) и практическую эффективность.
Любой научный факт должен осмысляться с учетом релятивистских эффектов погруженности познающего субъекта (множественной субъективности) в конкретный социогуманитарный контекст. Множественность представлений о шизофрении и психических страданий в целом является не результатом слабости теоретиков, пытающихся осмыслить данное обстоятельство, а результатом множественности эмпирических «инструментов» наблюдения и языков теоретических интерпретаций. В контексте неклассической рациональности мы можем говорить не о единстве многообразного, а о множественности единств, которые связываются (сочетаются и различаются) не на уровне объективной картины мира, а на уровне коммуникативной жизни конкретного научного сообщества.
И еще один важный аспект имманентно присущий неклассической рациональности. Как только субъективность оказывается условием объективных описаний и осмыслений, то философия науки моментально замечает, что объективация условий - в явной форме представленная в описании «приборов» и методов, а так же отсылка к конкретным теоретическим языкам - не исчерпывает ее (субъективности) содержания. Это понимание наиболее ясно выражено в концепции личностного (неявного) знания Майкла Полани. То, что наблюдается (эмпирические факты) и то как, нечто теоретически истолковывается зависит, кроме отмеченного выше, от неявного (не отчуждаемого в форме текстов и других результатов) знания, которое каждый ученый получает, что называется из рук в руки (т.е. т радиционно) от своих учителей и обогащает за счет личного опыта, а так же диалогического общения, совместных дискуссий в коммуникативных сетях научного сообщества.
Поэтому не только в психиатрии, но и в соматической медицине один и тот же клинический случай может быть по-разному истолкован в зависимости от того, принадлежит ли ученый к московской, петербуржской или парижской школе. Неклассическая рациональность не просто релятивизирует знание, но и указывает на реальную коммуникативную жизнь научных сообществ как основание явного и неявного сопряжения множественности идей истины и блага. И, наконец, действительно последний штрих к идее неклассической рациональности. Дело в том, что тогда, когда мощный напор Э. Гуссерля спасти идею науки увяз в основаниях, выскользнувших в сферу жизненного мира, на другом полюсе философии неопозитивисты попытались спасти науку от ненауки, установив некоторые рациональные критерии демаркации одного от другого. Однако, получилось так, что и логико-позитивистский (Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Р. Карнап и др.) и критико-рационалистический варианты демаркационизма (прежде всего – К. Поппер) оказались неудачными. В науки постоянно обнаруживали нечто существенное для ее жизнедеятельности, что не соответствовало выдвигаемым критериям научности. Однако эти неудачи не обесценивают успехи промежуточных результатов (блестящих философских исследований) на пути к иллюзорной цели.
Подробнейшее, радикальное по своим установкам обсуждение проблемы демаркации науки и ненауки привело к прямо противоположному результату. Стало очевидно, что науку нужно понимать не только, исходя из априорно принятых предпосылок, но и контекстуально, релятивно – в зависимости от мифа, языка, обыденного сознания, этно-социо-культурных апостериорных условий научного опыта. Критерии демаркации оказываются не в состоянии выдержать мощь универсального сомнения – основного требования научной рациональности. Как пишет немецкий социолог Ульрих Бек: "Научная религия, уверенная, что лишь она владеет истиной и вправе провозглашать ее, секуляризировалась в ходе своего онаучивания. Притязание науки на истину не выстояло перед дотошным научно-теоретическим и эмпирическим самодопросом." [ там же С. 251 ] Прямым результатом подобного рода научного «самосуда» становится особая открытость европейской культуры иным культурам прошлого и настоящего.
Мультикультурализм – это еще одно основание неклассической рациональности. Неслучайно, в поле оказания психиатрической помощи оказываются «ненаучные» субъекты - священники, шаманы, хиллеры и т.д. и т.п.. Происходит радикальное самоограничение научного разума, который в акте рефлексивного онаучивания расчищает социальное пространство для иных разумов и, в конечном итоге, непосредственно подводит к идее реального, а не декларируемого инакомыслия, реализующегося в множественности единств представления человека о мире и самом себе. Ответственность в науке индивидуализируется в разнообразии социогуманитарных и естественнонаучных технологий (виртуальных и реальных), приобретая атрибуты всеобщего (коллективной ответственности) лишь в коммуникативных практиках, этическая основа которых описана Ю. Хабермасом. Неклассическая рациональность не преодолевает кризис оснований научности, но одомашнивает его, видит в нем не неудачу, но раскрытие истины бытия как перманентно становящегося иным и, поэтому, принуждающего к становлению иным познающий разум.
Однако, опыт неклассической рациональности не так невинен. Коллективная ответственность, если она в случае социальной распределенности производства знания не персонифицирована, грозит безмерной и безличной безответственностью. За признанием множественности идей истины, добра и красоты маячит угроза анархического произвола, хаоса и дурно понимаемого релятивизма. Хорошо размышлять о множественности и релятивности знаний, но в жизни все может оказаться не так комфортно. Как, например, увязать релятивность истины и доброкачественность профессиональной экспертизы? В нашем случае, экспертизы психиатрической, на основе которой решается вопрос о вменяемости или невменяемости конкретного человека. Решается его судьба. Случай «полковника Буданова», когда экспертные заключения несколько раз менялись по прихоти политических «кукловодов»- яркий пример дурного релятивизма, влияний политического контекста на экспертное заключение профессионалов.