Разумеется, Нгуен к этому времени уже имел достаточный опыт, чтобы понимать, что путем вручения петиций империалистам вряд ли чего добьешься. Свою инициативу он считал лишь удобным случаем, чтобы еще раз разоблачить колониализм, привлечь внимание демократических кругов Франции к положению во Вьетнаме, наконец, пробудить от летаргического сна самих вьетнамцев.
И все-таки в душе его остался горестный осадок. Нгуен долго размышлял в этот день. Свобода, равенство, братство — оказалось, эти слова служили буржуазии всего лишь дымовой завесой для прикрытия своих преступлений против народов. Восемь пунктов, изложенных им в «Тетради пожеланий», не шли дальше требований о предоставлении Вьетнаму автономии в рамках Французского союза и осуществлении основных свобод буржуазной демократии, но на колонизаторов они подействовали, как красная тряпка на быка. Медоточивые либеральные декларации, на которые империалисты, занятые поисками пушечного мяса, не скупились в годы войны, — сплошной обман. Мольбами от империалистов справедливости не дождешься. Где же выход? Только в борьбе, в борьбе не на жизнь, а на смерть. Чтобы добиться освобождения, народы колоний должны свергнуть господство угнетателей, как это сделали трудящиеся России. Революция — вот тот таран, с помощью которого может быть повержена неприступная с виду колониальная крепость.
«Тетрадь пожеланий» стала политическим манифестом, возвестившим начало нового этапа в развитии вьетнамского национально-освободительного движения. Ветеран Коммунистической партии Вьетнама Буи Лам вспоминает, какое сильное впечатление произвела акция Нгуен Ай Куока на индокитайских эмигрантов, солдат и моряков во французской армии и флоте: «Французы назвали это бомбой, а мы — громом. Раскатами весеннего грома, который рассеял туман и тучи, окружавшие нас, дал жизнь росткам, глубоко дремавшим в наших сердцах. Уезжая на чужбину в поисках заработка, все мы оставались истинными патриотами и мечтали увидеть свою родину свободной. И вот прямо в столице Франции, на конференции «великих держав» неожиданно появился вьетнамец, который потребовал прав для своего народа. Как можно было не почитать этого человека, не преклоняться перед ним. В те дни наши соотечественники, проживавшие во Франции при встречах много говорили о независимости, самоопределении и о Нгуен Ай Куоке. Само это имя Нгуен-Патриот имело чудесную, притягательную силу».
Появление нового имени в антиколониальном движении, активное распространение Нгуеном «подрывной литературы» вызвали переполох среди французских властей Индокитая. 25 июля 1919 года министерство по делам колоний в Париже получило секретную депешу губернатора Кохинхины: «Многие газеты в колонии получили подстрекательские листовки, присланные из Парижа. Листовки озаглавлены «Требования аннамского народа». Под ними стоит подпись: от имени группы вьетнамских патриотов — Нгуен Ай Куок. Я был бы благодарен Вам, если бы Вы срочно сообщили мне данные об авторе этих листовок. В письмах, полученных здесь, этот человек сообщает, что направил свои листовки также многим деятелям метрополии. По данным тайной полиции Кохинхины, этот человек в министерстве по делам колоний известен».
Аналогичного содержания пришла телеграмма и от генерал-губернатора Индокитая: «Сообщаю, что у одного арестованного нами тонкинца обнаружены листовки с текстом «Прав народов» Нгуен Ай Куока, опубликованным в газете «Юманите». Этот тонкинец показал на допросе, что листовки раздавались в марсельском порту перед отплытием парохода и их получили 50 туземцев, возвращавшихся на родину».
По своему откликнулась на эти события колониальная пресса во Вьетнаме. Газета «Будущее Тонкина» писала: «Опять Нгуен Ай Куок! Недавно мы цитировали текст петиции, написанной в Париже, под которой стояла подпись Нгуен Ай Куока. И вот последним пароходом нам доставили эти требования, которые озаглавлены «Права народов». Текст этой петиции попал также в руки многих журналистов, чиновников различных учреждений…»
После появления «Тетради пожеланий» министерство по делам колоний Франции издало распоряжение о сохранении, несмотря на окончание войны, режима цензуры на всю почтовую корреспонденцию как во Вьетнаме, так и отправляемую вьетнамцами, живущими во Франции. Полицейские службы во Франции и Индокитае начали составлять досье на Нгуен Ай Куока. Двум тайным агентам поручили вести за ним постоянное наблюдение. В архивах парижской полиции сохранились первые фотоснимки Нгуена, снятые агентами скрытой камерой в конце 1919 года. В одном из докладов министерства внутренних дел Франции отмечалось: «Расследование антиправительственной агитации в аннамитских кругах в Париже в поддержку «требований аннамского народа» позволяет сделать вывод, что душой этого движения является отныне Нгуен Ай Куок — генеральный секретарь Ассоциации аннамских патриотов».
Именно в эти дни Луи Арну, впервые увидев на фотоснимке волевое лицо Нгуена, его горящие глаза, в беседе с сотрудниками министерства по делам колоний произнес пророческие слова:
— Поверьте мне, господа, что этот с виду тщедушный, но полный жизненных сил юноша может стать именно тем человеком, который поставит крест на нашем господстве в Индокитае.
Нгуен давно уже горел желанием рассказать простым французам жестокую правду о бесчинствах, творимых колонизаторами в Индокитае. Осуществить это желание ему помогло знакомство с прогрессивными французскими журналистами Гастоном Монмуссо, редактором рабочего журнала «Ля ви увриер», и Жаном Лонге, внуком Карла Маркса, редактором органа социалистов газеты «Ле непль».
Монмуссо и Лонге посоветовали ему писать в их газеты короткие заметки о событиях, происходящих во французских колониях. Писать на чужом языке было трудно, но постепенно с помощью новых друзей, терпеливо правивших его корреспонденции, он освоился. Он писал о том, что французы быстро забыли о десятках тысяч вьетнамцев, которые сражались в годы войны под трехцветным французским флагом и сложили головы на полях Франции, Германии и в горах Балкан. О том, в каких каторжных условиях живут вьетнамские «волонтеры», работающие на строительстве дорог и рытье котлованов в северном пригороде Парижа, куда Нгуен часто наведывался. О том, что окончание войны, хотя Франция оказалась в числе победителей, не принесло облегчения вьетнамскому народу. Напротив, еще больше возросло число вьетнамцев, осужденных колониальной юстицией на медленное умирание в казематах Пуло-Кондора и глухой тонкинской провинции Шонла, на каторжных работах во Французской Гвиане и Новой Каледонии.
Сотрудничая в газетах, Нгуен жадно ловит скудные и противоречивые вести о происходящем в Советской России, расспрашивает своих друзей-социалистов, пытаясь как можно больше узнать о русской революции, понять, кто такие большевики и их руководитель — Ленин. А сделать это в тогдашней Франции было не так-то просто. Буржуазная пропаганда вела разнузданную клеветническую кампанию против Советской России, пытаясь извратить суть происходящих там событий. На стенах парижских домов висели кощунственные плакаты. На них в облике дикаря изображался большевик, в зубах у него окровавленный нож, рукой он держит за волосы женщину, а за его спиной горят крестьянские избы. На других плакатах корчилась в агонии голодная, обессиленная Россия. На страницах буржуазных газет Нгуен читал чудовищные выдумки о том, что большевики потопили страну в море крови, что Советская власть будто бы национализировала даже женщин н поэтому каждому гражданину, чтобы иметь жену, необходимо получить разрешение.
В конце 1918 года французское правительство от враждебной пропаганды перешло к прямой вооруженной интервенции против молодой Советской Республики. В воды Черного моря вошла объединенная франко-английская эскадра, которая стала на рейде Севастополя и Одессы. Высадившиеся с кораблей войска заняли Херсон, Николаев и продолжали наступать дальше на север.
Массовыми выступлениями в защиту Советской Республики ответил на эту интервенцию французский рабочий класс. Нгуен стал свидетелем того, как несколько дней подряд 2 тысячи рабочих механического завода, расположенного неподалеку от его дома, проводили митинги в защиту Советской России. Вместе с рабочими-социалистами Нгуен распространял среди жителей своего квартала листовки с обращением социалистической партии к трудящимся выступить против интервенции в России.
Подъему движения в защиту революционной России во многом способствовала деятельность Марселя Кашена, который страстно обличал тех, «кто клевещет на русскую революцию, даже не попытавшись понять ее истинный характер». Выступая в палате депутатов Национального собрания, Кашен предупреждал правительство: «Как бы вы ни относились к русской революции, спешите отозвать оттуда свои войска. Если вы этого не сделаете, французские солдаты скоро воспримут идеи большевизма, идеи революции, если еще не восприняли их, и, вернувшись сюда, поступят так же, как поступали немецкие солдаты, побывавшие в России в последние годы.
Таков будет неминуемый результат любых попыток учинить насилие над волей народов. Народы поймут, что лучшее средство борьбы против вас — это солидарность тех, кто терпит нужду и приносит жертвы».
Пророческими оказались слова Кашена. В апреле 1919 года во французских частях, расквартированных и Одессе, и на многих кораблях, стоявших в Севастополе и Одессе, начались революционные выступления. Французские солдаты и матросы братались с русскими рабочими, пели «Интернационал». Звучали лозунги: «В Тулон!», «Долой войну с Россией!» На кораблях создавались революционные комитеты моряков. Нгуен нашел в газетах сообщение, которое его чрезвычайно взволновало. Алжирцы, марокканцы, а также вьетнамцы, входившие в сводный африканский полк, расквартированный в Одессе, отказались воевать за интересы французской буржуазии и перешли на сторону Красной Армии.
Нгуен тогда еще не знал, что первый, кто поднял красный флаг на крейсере «Вальдек-Руссо», стоявшем на одесском рейде, был вьетнамец Тон Дык Тханг — человек, с которым он вместе учился в сайгонском училище и который впоследствии на долгие годы станет его ближайшим соратником в борьбе за новый Вьетнам. «Я уверен, что любой вьетнамский патриот, особенно рабочий, присутствовавший в те исторические минуты на Черном море, — скажет впоследствии Тон Дык Тханг, — не мог поступить иначе, чем я, так как любить родину и ненавидеть империалистов — это прежде всего значит любить Октябрьскую революцию и ненавидеть тех, кто выступает против нее».
Французские власти сурово расправились с восставшими моряками. Механик с эсминца «Протэ» Андре Марти и десятки его боевых товарищей были сосланы на каторгу. Но это не остановило борьбы французских трудящихся в защиту Советской России. В те дни молодые социалисты Парижа распевали марш, посвященный героическим морякам, его написал Поль Вайян-Кутюрье. Не раз собрания партийной секции, в которой состоял Нгуен, заканчивались боевым куплетом:
Тиранам, что залиты кровью народной,
Зачинщикам четырехлетней войны
Матросы не выдали гордой, свободной
Надежды рабочих — Советской страны.
Постепенно устраивались личные дела Нгуена. Товарищам по партии удалось раздобыть для него «перми дю сежур» — вид на жительство и трудовую книжку. Имея на руках официальные документы, заверенные в полиции, Нгуен быстро нашел себе постоянное место работы в одном довольно солидном фотоателье. Труднее обстояло дело с жильем. Мало кто из домовладельцев хотел иметь в качестве жильца вьетнамца. После нескольких дней поисков с помощью Вайян-Кутюрье удалось найти маленький флигель в тупике Компуан в 17-м округе Парижа.
Хозяйка дома отвела для Нгуена сырую и темную каморку. Единственное оконце смотрело на глухую стену соседнего дома. Только далеко высунувшись из окна, можно было увидеть над головой кусочек голубого неба. Печки в комнате не было, поэтому зимой, особенно по ночам, Нгуен очень страдал от холода. Спасала изобретательность. Перед тем как уйти утром на работу, он подкладывал в камин хозяйки кирпич. Поздней ночью, вернувшись домой, заворачивал его в газету и клал в постель, чтобы хоть немного согреться.
В начале 20-х годов район Парижа, где находился тупик Компуан, являл собой средоточие рабочего люда и бедноты. Это сейчас он разросся, его заселили буржуа, вытеснив прежних жильцов за пределы городской черты. Живя в тупике Компуан, Нгуен получил возможность каждодневно наблюдать, какое жалкое существование влачат обитатели рабочих кварталов, воочию убедиться в непримиримости классовых антагонизмов, раздиравших французское капиталистическое общество. Свои наблюдения и выводы он отразил на страницах «Юманите» в очерке «Париж», написанном им в форме письма на родину двоюродной сестре.
«Есть такой округ в Париже, дорогая кузина, который сам по себе может проиллюстрировать все грани жизни и психологию Парижа, всей Франции, вселенной. Для того, кто намерен заняться изучением состояния современного нам общества, простая прогулка окажется столь же ценной, как и объемистый том энциклопедии.
Три основных квартала этого округа — Этуаль, Батиньоль и Эпинет. У тебя всегда было богатое воображение, и потому, я уверен, ты, прочитав лишь их названия, уже догадалась, какую социальную ступеньку занимает каждый из них. Мне даже кажется, что я слышу твой шепот: «Эпинет, Эпинет!» Жизнь здесь и впрямь очень трудна, терниста[5]. Ну а Этуаль — Звезда — обитель счастливчиков, привилегированных, уголок Эдема, да и только.
Здесь свили свое гнездо космополитическая роскошь, бьющее через край изобилие и изощренная праздность. Здесь рай тунеядцев всех мастей и всех стран. Великолепие здесь царит повсюду: животные и те великолепны. Не говоря уже о фантастических суммах, которые тратятся на роскошных пташек или на рысаков: этих денег хватило бы, чтобы прокормить целиком население одной из наших провинций, последнему псу в этом квартале живется лучше, чем рабочему человеку.
Квартал Эпинет — подножие лестницы. Это беднота, лишние люди, отверженные тех двух кварталов. Они словно принадлежат к какой-то другой породе людей, скромных, стеснительных, раздавленных нищетой. Приглядись, как дядя выжимает стебли сахарного тростника, стародавним народным способом получая сахар, и тогда ты представишь себе здешнюю картину. Весь сладкий сок стекает по одну сторону, а по другую остаются расплющенные, скрюченные жмыхи. Так и здесь. С одной стороны — богатство и праздность, с другой — тяжкий труд и нужда».
Сотрудничая в левых газетах, Нгуен с горечью убеждался, как мало, если вообще ничего, знают французы о его родине. 4 января 1920 года на стол министра по делам колоний легло донесение тайного агента по кличке Жан, следившего за Нгуеном. «Господин Нгуен Ай Куок, — доносил агент, — жаловался, что в других странах ничего не знают об Индокитае. Он беседовал с иностранцами, и никто из них не знал о существовании Индокитая. Они никогда не слышали о такой стране и полагали, что Индокитай — это всего лишь пограничная область между Индией и Китаем. Необходимо, считает Нгуен Ай Куок, как можно больше говорить и писать об Индокитае. Он будет требовать от членов социалистической партии вести действительно широкую пропаганду, чтобы все знали, что происходит в Индокитае…»
Страстное желание рассказать простым французам правду о бесчинствах колонизаторов в Индокитае и страданиях своих соотечественпиков приводит к мысли о необходимости написания и издании собственной книги. В следующем донесении Жан излагает любопытный диалог между Нгуеном и одним из его друзей — Ламом.
— Когда ты думаешь закончить книгу? — спросил Лам.
— Трудно сказать точно, ведь мне необходимо много материалов, — отвечал Нгуен. — Я не хотел бы что-то выдумывать, писать от себя. Я буду цитировать отрывки из книг, где говорится о французском колониализме, а затем придавать им соответствующую окраску. Книга будет состоять из четырех глав: первая — Индокитай до захвата его Францией; вторая — что колонизаторы принесли Индокитаю; третья — нынешняя ситуация в Индокитае; четвертая — Индокитай в будущем.
Нгуен решил назвать свою книгу «Угнетенные». В марте 1920 года рукопись была готова. «Господин Нгуен Ай Куок, — доносил Жан, — намерен издать книгу на свои деньги. Он говорил Ламу, что уже накопил 300 франков… По моему мнению, маловероятно, чтобы какая-то тайная организация снабдила его деньгами, ибо этот человек весьма щепетилен. Он хотел бы, чтобы книга была издана на его личные сбережения».
Однако в свет эта рукопись так и не вышла. В один из вечеров, вернувшись домой, Нгуен обнаружил, что она бесследно исчезла. По-видимому, все тот же пресловутый Жан, знавший о каждом шаге вьетнамского революционера, похитил ее. Однако работа, проделанная Нгуеном, не пропала даром. Отдельные главы «Угнетенных» были использованы в его книге «Суд над французским колониализмом», которая вышла в 1925 году.
Переезд на новое место жительства, пусть это была всего лишь полутемная девятиметровая каморка, означал для Нгуена долгожданное обретение экономической независимости от Фан Тю Чиня и Фан Ван Чыонга, отношения с которыми понемногу теряли прежнюю теплоту.
Фан Тю Чинь, по-видимому, сломленный арестом и тюрьмой, практически отошел от политической деятельности и предпочитал проводить свободное время в бильардных на улице Сорбонны. Фан Ван Чыонгу по складу-характера больше импонировала кабинетная работа, он не умел и не любил работать с людьми. Нгуен возмущался пассивностью друзей, а те, в свою очередь, именовали авантюризмом и ребячеством его поведение и деятельность Ассоциации вьетнамских патриотов. Все чаще между ними вспыхивали яростные дискуссии. Агенты тайной полиции, следившие за их домом, докладывали начальству: «Последние дни каждый вечер происходят шумные споры в доме № 6 по улице Гобеленов. Есть данные, свидетельствующие о том, что идеи Фан Тю Чиня и Нгуен Ай Куока резко отличаются друг от друга». А в одном из документов министерства но делам колоний указывалось: «Нгуен Ай Куок постепенно становится авторитетным руководителем аннамитов, живущих во Франции, в то время как роль Фан Тю Чиня и Фан Ван Чыонга постепенно сходит на нет».
Нгуен тяжело переживал идейный разрыв с друзьями. Ведь оба они были по-человечески дороги ему, он был глубоко признателен им за все, что они сделали доброго для него. Особенно неприятный осадок оставила у него их последняя встреча. Чинь только что вернулся из поездки на север Франции, где он часто бывал по делам своей фотомастерской. Вечером они по традиции собрались и кабинете Чыонга. Поглаживая нервными движениями усы, Чинь недовольно глянул на Нгуена.
— Говорят, ты распространяешь листовки?
— Да, это требования нашего народа. Чыонг помог мне правильно изложить их на французском языке, а я с моими друзьями из Ассоциации постарался довести их до сведения широкой публики и во Франции и в Индокитае. Что же тут плохого, уважаемый дядюшка Фан?
— Я действительно помогал ему, но я сразу сказал, что это опасная игра и она может плохо кончиться, — вставил Чыонг.
— Авантюризм, ребячество, — взорвался Чинь. — Я говорил и повторяю: Франция — цивилизованная страна. Она несет нам свет и знания. Нам нужны только реформы. В несчастьях нашего народа повинны лишь юродивый император, алчные мандарины, феодалы и нотабли. Вьетнаму нужна республика и материнская рука Франции.
Воспитанный в строгих конфуцианских традициях, Чинь в политических спорах предпочитал говорить рублеными, лапидарными фразами «ханваня» — вьетнамского варианта древнекитайского литературного языка, где иероглифы обозначали, как правило, лишь субъект, объект и образ действия, многие же грамматические категории — время, наклонение и другие — должны были домысливаться читателем или слушателем.
— О какой цивилизации вы говорите, дядюшка Фан? — Нгуен от возмущения даже всплеснул руками. — Неужели вам не известно о тех неисчислимых жестокостях, которые творят на нашей родине колониальные бандиты? Тюрем больше, чем школ, и все они набиты битком. Наши соотечественники подвергаются дискриминации, у них нет элементарных прав. Колонизаторы не только угнетают нас, они еще издеваются над нами, заставляют насильно курить опиум и пить спиртные напитки, чтобы отравить нас, сделать из нас идиотов. Цивилизация? Вот посмотрите, как эти «носители цивилизации» относятся к туземцам, я прочел это в газете.
В Хайфоне какой-то французский механик по имени Анри выстрелом из ружья убил у своего дома человека, преследовавшего молодую женщину. Убитый оказался европейцем. Вызванный на допрос, Анри простодушно ответил: «Я думал, что это туземец».
А вспомните, почему произошло восстание в Тхайнгуене, где было пролито так много крови и казнены невинные люди? Его спровоцировал своими зверствами администратор провинции господин Дарль. С целью вымогательства он сажал в тюрьмы наших соотечественников и лично избивал их. За никчемную провинность он закапывал в землю по самую шею подчиненных ему вьетнамцев и разрешал их откапывать только тогда, когда они уже были полумертвыми. И что же? Думаете, наказали власти господина Дарля? И не подумали.
— А ты думаешь, твои петиции помогут исправить положение? — грустно улыбнувшись, заметил Чыонг.
— Нет, не думаю. Но сидеть сложа руки тоже нельзя. Надо что-то делать. Надо объединяться, создавать организации, собирать силы. От колонизаторов милости не доищешься. Разговаривать с ними все равно, что услаждать лютней слух буйвола. Только силой можно вернуть свободу отчизне, другого пути я не вижу. Нашему народу исстари присущи традиции героической борьбы против чужеземных пришельцев. Вспомните подвиги Ле Лоя, Чан Хынг Дао, Куанг Чунга. А как доблестно сражались с французами бойцы Фан Динь Фунга и Хоанг Хоа Тхама! В России народ уже взял власть в свои руки. Поднялся на борьбу и наш сосед — Китай.
— Никакого насилия, насилие — это гибель, — все в том же лаконичном стиле излюбленного «ханваня» отчеканил Чинь. Затем, как бы продолжая мысленно спорить со своим старым идейным противником Фан Бой Тяу, добавил: — Нечего рассчитывать на чужедальние страны, это глупо.
— Наша задача — просвещать темный, забитый наш народ, — прервал возникшую после этих слов паузу Чыонг. — Надо нести ему знания, в том числе и политические. Делать это надо постепенно, осторожно. А так, как ты себя ведешь, твои скандальные речи на собраниях в клубе, на рабочих сходках, эти твои листовки — все это ребячество, причем, скажу прямо, опасное ребячество. Недолго и в полицию угодить.
До поздней ночи продолжался этот уже не первый спор трех представителей вьетнамского патриотического движения. Нгуен тогда еще скорее всего не знал крылатого изречения К. Маркса: «Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ»[6]. Но шестым чувством настоящего революционера он ощущал не только потребность, но и необходимость действовать, чтобы помогать тем, кто борется, и будоражить тех, кто смирился с положением подневольных рабов.
Переехав в тупик Компуан, Нгуен, однако, не порвал связей со своими старшими товарищами, часто навещал их. Он не мог согласиться с ними, так как был убежден в своей правоте, но глубоко уважал обоих за заслуги перед родным народом. Фан Тю Чинь долгие годы был кумиром патриотически настроенной вьетнамской молодежи. Когда в 1925 году он внезапно скончался, только-только вернувшись на родину, его смерть была воспринята всеми мыслящими вьетнамцами как великая национальная утрата. В траурном шествии в Сайгоне за гробом безвременно ушедшего патриота приняли участие 140 тысяч человек. Многочисленные манифестации произошли также в Ханое, Хайфоне, Намдине.
Робкий интеллигент, постоянно призывавший Нгуена к осторожности, Фан Ван Чыонг в то же время немало сделал для распространения во Вьетнаме марксистских знаний. Он первым перевел на вьетнамский язык «Манифест Коммунистической партии», сам написал много статей по вопросам марксистской теории. Вернувшись на родину, он начал издавать газету «Аннам», которая в 20-х годах стала одним из самых прогрессивных изданий в Кохинхине.
Как ни тягостен был для Нгуена наметившийся разрыв со старыми друзьями, он становился, видимо, неизбежным. В идейном отношении Нгуен уже ушел от них довольно далеко вперед. Его, всегда стремившегося к новому, чуждого любых проявлений консерватизма, не давил груз социальных утопий и политических заблуждений вьетнамских национально-патриотических лидеров конца XIX — начала XX века. Его темпераменту, характеру человека действия была сродни революционная психология, он счастливо избежал опасных вирусов реформизма. В отличие от своих старших товарищей он уже стоял на пороге соединения национально-патриотических идеалов с марксистско-ленинским учением.
ВОЛШЕБНЫЙ МЕЧ
У нас во Вьетнаме есть легенда о парчовой суме. Столкнувшись с трудностями, раскрывают эту суму, чтобы найти в ней способ их решения. Ленинизм — такой же дивный кладезь мудрости.
Хо Ши Мин
В 1919–1920 годах после создания по инициативе В. И. Ленина III Коммунистического Интернационала в рабочем движении капиталистических стран развернулась ожесточенная борьба подлинно революционных сил против реформистских лидеров за создание партий нового типа — коммунистических партий, призванных встать во главе революционного движения, повести за собой широкие трудящиеся массы. Во Франции борьбу за создание партии нового типа и вступление ее в Коминтерн возглавило революционное крыло социалистической партии. К концу 1919 года, всего за год после окончания мировой войны, численность социалистической партии возросла почти до 100 тысяч человек. Подавляющую часть нового пополнения составили представители «огненного поколения», молодые рабочие, находившиеся под сильным воздействием идей Октябрьской революции. В эти годы вступили в социалистическую партию Морис Торез, Жак Дюкло — люди, которые впоследствии встали у руля французского рабочего движения. Молодые силы партии все более решительно выражали недовольство реформистской политикой лидеров, требовали выхода партии из II Интернационала и присоединения к ленинскому III Интернационалу.
Распространению идей III Интернационала среди французских трудящихся немало способствовала пропагандистская деятельность образованной в августе 1918 года французской секции при Российской Коммунистической партии большевиков, куда вошли Инесса Арманд, Жанна Лябурб, Жак Садуль. В разгар майских забастовок 1919 года в Париже возникла новая организация — Комитет борьбы за присоединение к III Интернационалу (Комитет III Интернационала). Его главной задачей представители революционного крыла социалистов считали пропаганду коммунистических идей.
Собрания районной секции партии, на которые Нгуен старался ходить регулярно, все больше напоминали растревоженный улей. До хрипоты в голосе ораторы, сменяя один другого, изо дня в день спорили о том, какой Интернационал больше отвечает интересам французского рабочего класса. Дополнительную окраску этим яростным спорам придавал горячий французский темперамент. Нгуен внимательно слушал ораторов, хотя не все в их речах ему было понятно. Некоторые из них чересчур жонглировали «умными» словами, такими, как «утопический социализм», «анархизм», «реформизм», «синдикализм», именами Сен-Симона, Фурье, Бланки. Однако постепенно общая картина становилась для него ясной.
Участники собрания, как и вся партия в тот период, делились на три довольно четких лагеря. Левые социалисты выступали за присоединение к Коминтерну, видя в нем провозвестника подлинно революционной борьбы за освобождение рабочего класса от капиталистического гнета. Правые требовали восстановления II Интернационала, который, по их словам, якобы больше отвечал демократической традиции Французской Республики. Сторонники среднего пути — их называли в партии «лонгетистами», так как их лидером был Жан Лонге, — выступали за реконструкцию II Интернационала путем очищения его от всех «несоциалистических» элементов.
Нгуена возмущало, что ораторы, много говорившие о будущем французского рабочего движения, совершенно не касались в своих речах вопроса о судьбе колониальных народов. Однажды на очередном собрании, когда страсти накалились, Нгуен, до этого молчавший, неожиданно попросил слова.
— Дорогие друзья, вы все социалисты, это прекрасно, — сказал он. — Вы все хотите освободить рабочий класс. Если это так, то не все ли равно, какой Интернационал — второй, третий или двухсполовинный?.. В какой бы Интернационал вы ни вступили, вам так или иначе придется объединиться, так как у вас одна задача, одна цель. Зачем же так много спорить? В то время как вы здесь спорите, в Индокитае мои соотечественники страдают под колониальным гнетом…
После собрания активистка секции портниха Роза, с которой он познакомился на одном из митингов, сказала ему:
— Товарищ Нгуен, вам трудно разобраться в этом вопросе, так как вы недавно вступили в партию, но позже вы поймете, почему мы так много спорим. Этот вопрос тесно связан с будущим нашего рабочего класса.
Сердцем Нгуен всегда был с левыми социалистами, с теми, кто выступал в защиту колониальных народов, и именно в этом лагере находились его лучшие друзья, наиболее близкие ему по духу люди. Сознательный же выбор в пользу Коминтерна, в пользу ленинизма он сделал летом 1920 года. 16 и 17 июля газета «Юманите» опубликовала «Первоначальный набросок тезисов по национальному и колониальному вопросам», подготовленных В. И. Лениным для II конгресса Коминтерна. Это была первая ленинская работа, с которой познакомился Нгуен.
До глубокой ночи просидел он над тезисами, потрясенный великой и простой мудростью ленинских мыслей. «…Во главу угла всей политики Коминтерна по национальному и колониальному вопросу, — с радостью читал он, — должно быть положено сближение пролетариев и трудящихся масс всех наций и стран для совместной революционной борьбы за свержение помещиков и буржуазии. Ибо только такое сближение гарантирует победу над капитализмом, без которой невозможно уничтожение национального гнета и неравноправия»[7].