Впервые в своей жизни Нгуен читал строки, в которых с поразительной силой обобщения и в то же время с предельной конкретностью, будто речь шла именно о его родине, говорилось о необходимости тесного объединения усилий революционного движения метрополий и колоний, об особенностях освободительного движения в колониальных и зависимых странах. «…По отношению к государствам и нациям более отсталым, с преобладанием феодальных или патриархальных и патриархально-крестьянских отношений, — подчеркивал В. И. Ленин, — надо в особенности иметь в виду:
…необходимость помощи всех коммунистических партий буржуазно-демократическому освободительному движению в этих странах; в первую голову обязанность оказывать самую активную помощь ложится на рабочих той страны, от которой отсталая нация зависит в колониальном или финансовом отношениях»[8].
Нгуен вновь и вновь перечитывал отдельные фразы, пытаясь глубже проникнуть в суть ленинских мыслей, и в его глазах стояли слезы необъяснимого душевного восторга. Он чувствовал себя человеком, который долго и упорно, цепляясь за еле заметные выступы, царапая в кровь пальцы, взбирался на вершину, казалось бы, неприступной, огромной скалы, и вот наконец перед ним открылись во всей своей красоте и величии подернутые голубой дымкой бескрайние просторы земли. Девять долгих лет посвятил он поискам «волшебного меча», той великой истины, которая одна только могла принести освобождение родному народу. И он все же нашел ее — в подлинно революционном, бесконечно многообразном, имеющем универсальный характер ленинском учении, основные принципы которого одинаково приемлемы как для развитых капиталистических государств, так и для отсталых крестьянских стран Востока.
Долго не гас в эту ночь свет керосиновой лампы в мансарде дома в тунике Компуан. Утренний рассвет возвестил не только наступление нового дня, но и начало принципиально нового этапа в жизни Нгуена. Ленинские идеи захватили его сразу, бесповоротно и навсегда. Много лет спустя, уже став президентом свободного Вьетнама, он вспоминал: «В этих тезисах встречались политические термины, которые мне было весьма трудно понять. Но, читая и перечитывая их много раз, я все же уловил суть. Как это меня взволновало, согрело, просветило, убедило! Я даже заплакал от радости. Как будто обращаясь к народным массам, я воскликнул:
— Несчастные, замученные соотечественники, вот что нам нужно! Вот путь к нашему освобождению!
С этого момента я полностью встал на сторону Ленина и III Интернационала!»
Нгуен направляет письмо в Комитет III Интернационала с просьбой принять его в состав Комитета и получает положительный ответ. Теперь на собраниях своей секции он становится одним из самых активных ораторов. Он решительно атакует противников Ленина, Коммунистического Интернационала. «Если вы не осуждаете колониализм, если вы не защищаете угнетенные и эксплуатируемые народы, то как вы можете считать себя революционерами?» — гневно бросал он вопросы оппортунистам под одобрительные возгласы и аплодисменты молодых рабочих. Став членом Комитета III Интернационала, он охотно посещает собрания других секций, чтобы и там защищать «свой тезис».
6 августа 1920 года участники II конгресса Коминтерна, собравшегося в Москве, утвердили «21 условие приема в Коминтерн». «Юманите» опубликовала полный текст этого важного документа. Особое внимание Нгуена привлек 8-й пункт условий: «В вопросе о колониях и об угнетенных национальностях необходима особо четкая и ясная линия партии тех стран, где буржуазия такими колониями владеет и другие нации угнетает. Каждая партия, желающая принадлежать к III Интернационалу, обязана беспощадно разоблачать проделки «своих» империалистов в колониях, поддерживать не на словах, а на деле всякое освободительное движение в колониях, требовать изгнания своих отечественных империалистов из этих колоний, воспитывать в сердцах рабочих своей страны истинно братское отношение к трудящемуся населению колоний и угнетенных национальностей и вести систематическую агитацию в своих войсках против всякого угнетения колониальных народов».
Комитет III Интернационала не имел постоянного местопребывания, а снимал различные свободные помещения, кочуя с одной улицы на другую. Однажды на заседании, которое состоялось в здании Общества по распространению знаний в Латинском квартале на углу улицы Сен-Жермен, Нгуен познакомился с молодым французом, только что вернувшимся из армии. Звали его Жак Дюкло. Он был на 7 лет моложе Нгуена, по выглядели они одногодками. Как все вьетнамцы, стройный, худощавый, с черными блестящими волосами, Нгуен казался гораздо моложе своих лет. Они регулярно встречались на заседаниях Комитета, и вскоре их знакомство переросло в дружбу. Часто, когда заседания Комитета заканчивались за полночь, друзья вместе спускались в лабиринты парижского метро или шли пешком по улицам ночного города.
«Мы много говорили с ним о Советской России, — вспоминал об этих днях Жак Дюкло. — Тогда мы как раз участвовали в сборе средств на улицах Парижа, чтобы помочь русской революции справиться с голодом и последствиями блокады, которую организовали правительства Франции и других стран Антанты. Однажды, когда после очередного собрания мы вышли на улицу, Нгуен сказал мне:
— Послушай, Жак, русская революция в опасности. И все-таки она победит любых врагов. Прежде чем на всей планете рухнет капитализм, всем нам придется пройти через тяжелые испытания. Однако победа непременно будет за нами».
Жак Дюкло тогда только начинал свою деятельность в рядах партии, он жадно расспрашивал Нгуена о том, в чем сам еще не мог разобраться. Однажды поздней ночью два друга ехали в почти пустом вагоне второго класса одного из последних поездов метро. В воздухе плавал никогда не исчезающий из парижского метро стойкий запах машинного масла и жженой резнны. Грохотали на стыках колеса, заглушая голоса друзей. Жак рассказывал Нгуену, как, приехав на побывку в родную деревню Луэ, что лежит у подножия Пиренеев, он встретил в ее окрестностях вьетнамцев. Они работали в военных мастерских, а жили в бараках за колючей проволокой. Жак спросил Нгуена, зачем эти несчастные покинули свою родину. И в ответ услышал горестный рассказ о том, как его соотечественники-французы издеваются над миллионами вьетнамцев, лишенных элементарных прав, нещадно эксплуатируют их, насильно спаивают и делают наркоманами.
«Для меня это было полным откровением, — вспоминал Жак Дюкло, — ибо в ту пору во Франции преподносили колониальную политику в виде своего рода экспорта цивилизации в отсталые страны. Благодаря знакомству с Нгуеном я узнал правду о французском колониализме».
Но, конечно, главной темой разговоров друзей был вопрос об отношении к Коминтерну. Как раз в эти дни молодые социалисты — сторонники присоединения к Коминтерну — с нетерпением ждали результатов поездки в Москву М. Кашена и генерального секретаря социалистической партии Л. Фроссара, которым партия поручила встретиться с Лениным и установить контакт с руководящими органами Коминтерна. Одним словом, произвести своего рода разведку, чтобы затем практически решать вопрос об отношении к Коминтерну. Смогут ли эти два человека успешно выполнить сложное дело, порученное им, — этот вопрос не раз служил темой споров между Нгуеном и Жаком. В оценке Л. Фроссара оба оказались единодушны — как политическому деятелю ему нельзя полностью доверять. И действительно, впоследствии Л. Фроссар вышел из рядов Французской коммунистической партии, в создании которой он сам же участвовал. В оценке же М. Кашена их мнения несколько разошлись. Жак Дюкло лично не знал М. Кашена, он слышал, что его называли центристом. Нгуен же хорошо знал М. Кашена, не раз с ним встречался, разъясняя ему обстановку в Индокитае. Его пленило в этом человеке то обстоятельство, что даже в дни, когда он был ревностным сторонником лозунга «войны до конца», он активно выступал против колониализма и его позорных проявлений.
«Хорошо помню, — рассказывал Жак Дюкло, — что в ту пору Нгуен оценивал роль Марселя Кашена в Москве несколько более позитивно, чем выходило из моих рассуждений. И его оценка оказалась верной… С первых же минут беседы с Кашеном и Фроссаром у Ленина сложились разные мнения о них, хотя оба они стояли на платформе «войны до конца», которую занимала социалистическая партия. Ленин почувствовал, что Октябрьская революция произвела на Кашена весьма сильное впечатление. В глубине души Ленин верил в Кашена, и это оказалось правильным. Ленин не стал прислушиваться к инсинуациям некоторых, называвших себя коммунистами, что Марсель Кашен — это «центрист» и он ничего не сможет путного сделать. Я должен сказать, что, когда я говорил с Нгуен Ай Куоком, его оценка Кашена практически не отличалась от данной Лениным».
Вступление социалистической партии Франции в Коминтерн друзья связывали с назревшей необходимостью коренной перестройки стиля ее работы. Нгуен с возмущением говорил о том, что партийные собрания превращаются в пустую говорильню, принимаемые решения никем не выполняются.
— Революционная партия должна быть дисциплинированной, — внушал он Жаку. — После того как решение принято, не должно быть места такому положению, когда каждый делает все, что ему заблагорассудится… Пришло время создать новую партию, такую партию, в которой не было бы места парламентскому стилю работы.
И вот Кашен и Фроссар возвращаются в Париж. 13 августа секретариат социалистической партии проводит митинг в здании парижского цирка. Каждый стремился пробраться поближе к ораторам, ведь тогда еще не было громкоговорителей. Тысячи рабочих заняли сплошной массой ряды амфитеатра, всю арену, теснились плечом к плечу. А из трамваев и поездов метро выливались все новые людские волны, и тридцать тысяч человек, для которых не хватило места в цирке, заполнили близлежащие улицы. Нгуен пришел в цирк в числе первых и успел занять удобное место. Когда появился Кашен, Нгуен вместе со всеми с энтузиазмом пел «Интернационал» и скандировал: «Да здравствует Кашен! Да здравствует Ленин! Да здравствуют Советы!» Кашен поднялся на трибуну.
— Для старого социалиста, тридцать лет мечтавшего увидеть общество, в котором труд не подвергался бы эксплуатации, — горячо заговорил он, — было большой радостью попасть в такую Россию, где вся власть принадлежит только труду. Но ценой каких страданий русская революция создает это общество! Эти страдания причиняем и мы, поскольку солдаты Российской социалистической республики умирают от французских снарядов, изготовленных французскими рабочими, перевезенных французскими железнодорожниками и моряками…
Сплотись, французский народ! Посмотри, что творит империалистическая Франция… И осознай свой долг.
Кашен говорил о том, что французским социалистам следует изучить опыт русской революции, чтобы подготовить установление и во Франции власти рабочих и крестьян. Он говорил о том, что III Интернационал в отличие от своего предшественника перешел к прямым и смелым действиям против мирового империализма, он объединяет угнетенные народы, оказывает им моральную и материальную поддержку. О том, что именно русская революция и деятельность Коминтерна дали толчок к пробуждению порабощенных народов. Теперь и на Востоке идеи освобождения принимают действенный характер, в умах передовых людей зарождается надежда на национальную независимость и свободу.
После поездки в Россию Кашен стал одним из активнейших участников движения за присоединение французских социалистов к III Интернационалу. Он посетил многие города Франции, участвовал в бесчисленных митингах, вселяя в трудящихся уверенность в победе русских большевиков, разъясняя существо принципов коммунизма. Неутомимая деятельность Кашена сыграла решающую роль в том, что к концу 1920 года подавляющее большинство французских социалистов высказалось за присоединение к Коминтерну.
25 декабря 1920 года в разгар рождественских праздников к центре Франции в небольшом городке Тур собрался национальный съезд социалистической партии. Среди 285 делегатов единственный представитель французских колоний — Нгуен Ай Куок, избранный от своей секции за активную работу в составе Комитета III Интернационала. Съезд состоялся в здании манежа, которое располагалось в ту пору по соседству с собором святого Юлиана и выходило фасадом на широкую Луару. Во время второй мировой войны это здание сгорело при бомбежке.
Манеж, которому предстояло стать ареной исторического события, наспех оборудовали активисты местной партийной организации. Подмостки из настланных на козлы некрашеных досок; взятые напрокат у торговца лимонадом складные железные столики и стулья; под потолком несколько цветочных гирлянд; на стенах портреты Жореса; позади трибуны два больших плаката: «Освобождение трудящихся будет делом самих трудящихся!» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
По старинной французской традиции, которая берет свое начало от романтических времен Великой французской революции, делегаты съезда разместились отдельными группами в соответствии со своими убеждениями. Слева расположились сторонники присоединения к Коминтерну, в центре — «лонгетисты», «реорганизаторы», сторонники улучшения II Интернационала, справа — социал-шовинисты, ярые противники большевизма и Советской России.
Четыре дня продолжалась жаркая дискуссия. Хотя большинство делегатов с самого начала высказалось за присоединение партии к Коминтерну, дебаты носили довольно острый характер. Социал-шовинисты и «реконструкторы» использовали любой повод, чтобы извратить значение условий приема в Коминтерн, оклеветать сторонников присоединения, повлиять на окончательное решение тех, — а таких было довольно много, — кому не вполне еще были ясны цели и задачи коммунистов.
На одном из заседаний в разгар дискуссии председательствующий объявил, что слово предоставляется представителю Индокитая Нгуен Ай Куоку. По залу прокатился гул одобрения, когда делегаты увидели в левом крыло зала худощавого юношу с высоким лбом, скуластым лицом, в довольно элегантном костюме, который Нгуен раздобыл специально к этому торжественному случаю. Микрофона в зале не было, и он говорил с места:
— Товарищи, сегодня я должен был бы вместе с вами обсуждать проблемы мировой революции, но, будучи социалистом, я прибыл сюда с глубокой болью в сердце, чтобы высказать протест против тех чудовищных преступлений, которые империалисты творят на моей родине.
— Браво! — послышались поощрительные возгласы в зале.
Рассказав, какой зверской эксплуатации, угнетению, дискриминации, издевательствам со стороны колонизаторов подвергаются вьетнамцы, Нгуен воскликнул:
— Двадцать миллионов вьетнамцев — число, равное более чем половине населения Франции, — живут такой жизнью. И их называют людьми, находящимися под защитой Франции! Социалистическая партия должна принять действенные меры в защиту угнетенного населения колоний.
Среди возгласов одобрения неожиданно послышался голос Жана Лонге:
— Я же выступал в защиту туземцев.
— В начале своего выступления я, кажется, просил установить диктатуру молчания, — отпарировал Нгуен, вызвав веселое оживление в зале. — Партия должна вести социалистическую пропаганду во всех колониях. Я думаю, что вступление в III Интернационал будет означать конкретное обещание партии в дальнейшем правильно оценивать важность колониального вопроса.
Вечером 29 декабря в работе съезда наступил решающий момент. На голосование было поставлено четыре резолюции. Главными из них были две: одна — за присоединение к III Интернационалу, внесенная Кашеном, другая — предлагавшая «установить контакт со всеми социалистическими организациями, которые вышли из II Интернационала», и отвергавшая некоторые из 21 условия Коминтерна, принадлежала Лонге. Резолюция Кашена получила 70 процентов голосов. В их числе был и голос Нгуен Ай Куока.
Оглашение результатов голосования встретили пением «Интернационала». «Да здравствует Жорес!» — кричали правые. «Да здравствуют Жорес и Ленин!» — отвечали им левые. Правые и «реконструкторы», отказавшись подчиниться решению большинства, покинули съезд. Оставшиеся приняли решение о создании Коммунистической партии Франции — французской секции Коммунистического Интернационала. Председательствующий торжественно провозгласил:
— Съезд Французской коммунистической партии объявляется открытым!
Было 2 часа 30 минут ночи 30 декабря 1920 года. Эти минуты стали историческими не только для рабочего движения Франции. Они возвестили о рождении первого вьетнамского коммуниста, о появлении в рядах вьетнамского национально-освободительного движения человека, вставшего под знамена ленинизма.
Начав свою революционную деятельность как пламенный патриот, жаждущий освобождения родины от ига чужеземных поработителей, Нгуен Ай Куок настойчиво пробивал дорогу к ленинскому учению, к идеям социализма и коммунизма. Как и многие другие передовые представители освободительного движения во Вьетнаме, в других странах Востока, он пришел к марксизму-ленинизму через активную революционную деятельность под национально-демократическим знаменем, под лозунгами борьбы против колониализма и империализма. Позднее, через много лет, он скажет: «Сначала именно мой патриотизм, а отнюдь не коммунизм привел меня к Ленину, к Коммунистическому Интернационалу. Лишь постепенно, в ходе борьбы я пришел к пониманию того, что только социализм, только коммунизм могут освободить от рабства и угнетенные народы, и трудящихся всего мира. Я понял, как неразрывно связаны между собой патриотизм и пролетарский интернационализм».
Тот, кто действительно любит свою родину, считает себя частичкой своего народа, кто готов отдать все силы борьбе за его национальное и социальное освобождение, тот неизбежно должен будет стать на позиции марксизма-ленинизма. Именно коммунисты, и это ежечасно доказывает история, являются самыми последовательными и стойкими защитниками национальных интересов и чаяний своих народов, беззаветными борцами за подлинную независимость, свободу и процветание своих стран.
КОММУНИСТ
Первой великой заслугой Хо Ши Мина было то, что он связал революционное движение во Вьетнаме с международным рабочим движением, повел вьетнамский народ по тому пути, по которому прошел он сам, — от патриотизма к марксизму-ленинизму.
Ле Зуан
«Секретно. Министру по делам колоний Франции господину Альберу Сарро от главного инспектора индокитайских войск во Франции. Докладываю: вчера вечером я имел беседу с Фан Тю Чинем. После этой беседы хотел бы доложить Вам об исключительно бедственном положении Фан Тю Чиня. Он очень болен, живет в нужде и хочет вернуться на родину.
Настроения этого аннамита, думаю, Вам известны. Я бы только хотел добавить, что он не принадлежит к числу тех, кто доставляет беспокойство нашей власти. Фан Тю Чинь — националист. Он, правда, лелеет надежду увидеть свою родину когда-нибудь независимой, но вместе с тем верит в необходимость сохранения нашего протектората в Аннаме.
Все это говорит о том, что проповедуемые Фан Тю Чинем идеи, профильтрованные за 10 лет его пребывания во Франции, весьма далеки от идей Нгуен Ай Куока, которые он не одобряет. Осуждает он также и его методы деятельности.
Убежденный, что сейчас самая лучшая политика — удовлетворить просьбу Фан Тю Чиня, я хотел бы просить Ваше превосходительство разрешить этому господину вернуться на родину и дать указание Индокитайскому банку оплатить его проезд».
Блюстители колониальных порядков в Индокитае уже не боялись Фан Тю Чиня. Его былой патриотизм, задавленный прессом франкофильских настроений, в конце концов выродился в примитивный коллаборационизм. Перед отъездом на родину 3 февраля 1925 года он выступил с речью в парижском Зале научных обществ, где довольно недвусмысленно выразил свое новое политическое кредо:
— Чтобы существовать и развивать азиатские земли, нам всенепременно нужна материальная сила, и в этом нам может помочь только Франция, и никто другой. Точно так же и Франция, ежели она желает сохранить свое могущество на Дальнем Востоке, должна быть заинтересована в сотрудничестве с нашим Вьетнамом. Будут обе стороны сотрудничать друг с другом — тогда можно будет добиться всего, при разладе же ничего не удастся достичь…
Этой речью он подписал себе смертный приговор как лидеру патриотического движения. Молодые патриоты, которые первыми узрели падение кумира с пьедестала, высмеивали выдвинутые Чинем идеи как «сотрудничество всадника с лошадью».
Чем меньше оставалось приверженцев у Фан Тю Чиня, тем больше беспокоила и тревожила колонизаторов вызывающе смелая деятельность нового лидера вьетнамских патриотов Нгуен Ай Куока. Вместе с другими активистами молодой коммунист собирает в рабочих кварталах Парижа деньги, медикаменты, одежду в фонд помощи голодающим трудящимся России. Он старается не пропускать ни одного рабочего митинга, которые проводятся партией, чтобы потребовать от французского правительства прекращения экономической блокады Советской России и ее дипломатического признания. Его можно часто увидеть в числе ораторов в «клюб фобур» — дискуссионных политических клубах. До поздней ночи горит тусклый свет в его окошке в тупике Компуан: приходится много писать для партийных газет по колониальному вопросу. Воскресные дни Нгуен все чаще проводит в Национальной библиотеке на улице Ришелье, куда Вайян-Кутюрье, пользуясь мандатом депутата парламента, достал ему постоянный пропуск. Частым гостем стал Нгуен на улице Лафайет в Центральном Комитете ФКП. Его назначили в созданную при ЦК комиссию по делам колоний, где он возглавил индокитайский отдел.
Начиная с 1880 года у парижских трудящихся стало традицией в последнюю декаду мая приходить на кладбище Пер-Лашез, чтобы возложить цветы к Стене коммунаров. Вместе со всеми сюда не раз приходил и Нгуен. С волнением слушал он речи ораторов, призывавших свято хранить память о коммунарах, следовать их заветам. Его кулаки сжимались от гнева, когда он проходил мимо находящейся здесь же, в нескольких сотнях метров от Стены коммунаров, могилы палача Коммуны карлика Тьера, которому благодарные буржуа в знак признательности за его «заслуги» воздвигли помпезный надгробный памятник.
Партийной работе Нгуен отдавал все свободное время. Хотя ему уже перевалило за 30, он еще не преподнес ни одной девушке, как того требовала древняя вьетнамская традиция, красный шелк, чтобы бог бракосочетания Лунный старец навеки связал его с избранницей красной шелковой нитью. Может быть, в родной деревне Лотосов оставалась его любимая девушка, которую в соответствии с феодальными обычаями вьетнамской деревни с отроческих лет по взаимному уговору семей предназначили ему в жены. Но с тех пор много воды утекло. Для односельчан он был без вести пропавший. Даже если существовал у его отца с какой-нибудь семьей уговор, он потерял свою силу за давностью лет. На чужбине же найти достойную спутницу жизни оказалось непросто. Частые переезды из одной страны в другую, аскетический образ жизни профессионального революционера, законы конспирации — все это отодвигало устройство личных дел на задний план.
Так он и не успел вовремя жениться, прожив всю жизнь холостяком.
Работая в комиссии ЦК, Нгуен часто встречался с прогрессивно настроенной молодежью из различных французских колоний — алжирцами, тунисцами, мадагаскарцами, мартиниканцами. Среди молодых людей постепенно зреет идея создания единой организации. В июле 1921 года, собравшись на чьей-то квартире, они принимают решение о создании Союза колониальных народов. Нгуена избирают в руководящий комитет. В уставе союза, разработанном Нгуеном, указывалось, что союз ставит перед собой цель объединить представителей французских колоний, живущих во Франции, вести среди них агитационно-пропагандистскую работу, добиваться их сплочения в общей борьбе за национальное освобождение. В первые же дни в союз вступили 200 человек, в том числе две организации — Ассоциация вьетнамских патриотов и Мадагаскарский союз борьбы за права человека.
Одним из активистов союза и близких друзей Нгуена стал уроженец Антильских островов адвокат Блонкур. Через полвека он вспоминал об этих днях: «Нгуен регулярно посещал собрания и митинги, проводившиеся союзом. Работая с ним, я убедился, что он беззаветно предан идее борьбы за освобождение народов колоний, причем не только своей родины — Вьетнама, но всех угнетенных на земле. У него была несокрушимая вера в окончательную победу. Он считал, что для национального освобождения нет иного пути, кроме революции. У меня сложилось убеждение, что мысль о борьбе за национальное освобождение всегда владела его сознанием, определяя всю его жизнь. Я помню, как однажды, узнав о варварских репрессиях французских колонизаторов в Дагомее, он возмутился до глубины души и страдал так, будто все это произошло во Вьетнаме, с его народом. Он был в полном смысле гуманистом и интернационалистом».
Активно сотрудничая в партийных газетах, Нгуен хорошо понимал значение печати для революционной пропаганды. Он выдвинул идею создания союзом собственной газеты. Решили назвать ее «Пария» — это слово как нельзя более точно, по мнению Нгуена и его друзей, отражало то положение, в котором находились угнетенные и униженные народы колоний. Нгуену, как единственному из активистов союза, уже довольно опытному журналисту, поручили редактирование и издание газеты.
Нгуен съездил к Анри Барбюсу и попросил взять шефство над «Парией». В тот период Барбюс стоял во главе созданной по его инициативе Международной лиги прогрессивных писателей «Кларте». В нее входили такие выдающиеся деятели литературы, как Анатоль Франс, Бернард Шоу, Эптон Синклер, Рабиндранат Тагор и другие. Барбюс живо откликнулся на просьбу Нгуена и даже выделил для редакции газеты комнату в здании, где размещался секретариат «Кларте».
Первый номер «Парии» вышел 1 апреля 1922 года. Название газеты, которая имела лишь одну полосу небольшого формата, было написано на трех языках — французском, арабском и китайском, что подчеркивало ее интернациональный характер. В приветствии, обращенном редакцией к читателям, говорилось, что это первая газета, которая выступает от имени трудящихся всех французских колоний.
Распространение «Парии» потребовало большой изобретательности. Поначалу Нгуен и его друзья отсылали газеты почтой по официальным адресам в Индокитай, в Африканские колонии, в Вест-Индию. Однако, узнав, что они практически все конфискуются местной полицией, стали договариваться с моряками, которые тайком провозили газетные листки в портовые города французских колоний. Часть экземпляров распространяли в Париже среди эмигрантов и вьетнамских рабочих. Хотя большинство рабочих не умело читать, они охотно покупали газету, которая, как разъяснял им Нгуен, писала о произволе колонизаторов во Вьетнаме, и просили французских рабочих почитать им. «Пария» продавалась также в парижских киосках, находившихся под контролем ФКП. Больше всего экземпляров удавалось Нгуену распространять на рабочих митингах. Он молча раздавал газетные листки участникам митинга, затем поднимался на трибуну и говорил:
— Эта газета рассказывает о том, как угнетают нас колонизаторы. Она распространяется бесплатно, но мы будем благодарны, если вы добровольно поможете нашей газете хотя бы одним су.
Многие вьетнамские эмигранты, сочувствовавшие деятельности Нгуена, но опасавшиеся репрессий, тайком посылали ему деньги. Однажды в редакцию «Парии», испуганно озираясь, вошел вьетнамский студент, который оказался сыном состоятельного коллаборациониста. Он положил на стол 5 франков и, крикнув: «Это помощь для газеты!» — тут же исчез.
Нгуен был не только редактором, но и автором большинства статей. Часто появлялись также его зарисовки и карикатуры. Он откликался на все важные события, происходившие в Индокитае и других французских колониях, хлестко высмеивал продажных деятелей колониального режима. «Пария» стала для него также трибуной, с которой он пропагандировал идеи Великой Октябрьской социалистической революции. В условиях, когда буржуазия и ее писаки обливали грязью Коммунистический Интернационал, грубо извращая его политику, «Пария» из номера в помер смело поднимала свой голос в его защиту. «Коминтерн неустанно борется против грабительской сущности буржуазии во всех странах мира, — писала газета. — Коминтерн открыто заявил, что он поддерживает и участвует в национально-освободительной борьбе колоний. Братья трудящиеся, объединяйтесь, сплачивайте свои ряды вокруг знамени Коммунистического Интернационала. Это единственное знамя, встав под которое можно добиться освобождения угнетенных. Чтобы усвоить учение Коммунистического Интернациопала, мы призываем вас, друзья, изучать произведения Карла Маркса. К тому же вы своими глазами видите блестящий образец претворения в жизнь идей Маркса — создание нового общественного строя в Советской России. Только в коммунизме — путь к нашему освобождению».
На страницах газеты Нгуен четко сформулировал свое идейно-политическое кредо, к которому он пришел после вступления в ФКП и изучения работ Ленина и документов Коминтерна. Революция — это дело широких масс трудящихся самой колонии, подчеркивал он. Только коммунистическая партия, партия рабочего класса сможет руководить национально-освободительной борьбой и привести ее к полной победе. Это было совершенно новое слово в истории вьетнамского освободительного движения. Вдохновленный идеями Ленина, вьетнамский коммунист постепенно приходил к выводу о непреложной необходимости вооружения вьетнамской революции идеями марксизма-ленинизма и создания политической партии рабочего класса.
В июне 1922 года в Марселе открылась колониальная выставка. На ней демонстрировались «успехи цивилизаторской деятельности» Франции в ее колониях. Наиболее широко был представлен Индокитай, который называли жемчужиной в короне французской колониальной империи. У посетителей выставки вызывали неподдельный интерес искусно сделанные макеты камбоджийских храмов Ангкора, древних вьетнамских пагод, старинных улиц Ханоя. По вечерам на подмостках, возведенных в центре выставочного комплекса, выступал ансамбль кхмерских танцоров. По территории выставки бегали вьетнамские рикши, в их колясках чинно восседали любители восточной экзотики.