Сверх всякого ожидания статья показалась ему недурной. По крайней мере против той, что довелось читать в предыдущем номере «Ярославских губернских ведомостей». Сейчас все взялись за перо: положение лицея составляет для ярославского общества событие, и каждый считает возможным упражнять свой разум на этот счет. Отовсюду слышны мнения, их говорит всякий. В местной прессе то и дело появляются статьи, в которых живо обсуждается вопрос: быть или не быть лицею? Тон их до того между собою несходен, что у рядового читателя, должно быть, голова пошла кругом от обилия планов и суждений. Но наконец-то Ляпунов встретил созвучные своей душе мысли. Соображения, высказываемые автором, вполне сообразны его собственным выводам.
Что дело уж давно не так идет — ни для кого не новость. По прошествии тех семи лет, что Ляпунов пребывал в должности директора, состояние лицея приняло худший вид. Сводить концы с концами становилось год от году тяжеле и тяжеле. Могло ли так продолжаться и далее? Все сходятся на том, что пора положить сему предел. Но вот какие взять исправительные меры — тут нет единодушия, всяк держится своего особого взгляда.
Давно ли полагал Ляпунов, что жизнь его покойно и надежно устроена? А ныне не мог он с уверенностью судить даже о завтрашнем дне. Такая совершенная неопределенность гасит всякое воодушевление. Прошедшие годы настойчиво пытался Михаил Васильевич укрепить лицей на более прочном основании, но не успел в том нимало. Обстоятельства оказались сильнее. Теперь уж и сам директор не сомневается в том, что дальнейшее существование Демидовского лицея при настоящем его характере сделалось невозможным.
С такой именно фразы и начал Ляпунов свое выступление на последнем заседании лицейского совета. Да, именно так: сделалось невозможным — намеренно повторил он тогда и оглядел членов совета и приглашенных представителей губернского дворянства. Некоторые смотрели на директора с плохо скрываемой тревогой, другие — упершись в него прямым недоверчивым взглядом, третьи казались рассеянными или задумчиво-выжидательными. Вся беда в том, что интересы присутствующих были настолько несогласны, что невозможно было собрать среди них сколько-нибудь многочисленную партию единомышленников.
— Не знаю, всем ли известно, как сильно уменьшилось количество воспитанников лицея за последние годы? — продолжал Ляпунов. — Во всяком случае, могу сказать, что если в половине пятидесятых годов в лицее обучалось около сотни студентов, то ныне их у нас только 34. Напрашивается закономерный вопрос: стоит ли держать особое учебное заведение ради такого ничтожного количества выпускников?
— Стало быть, при вашем именно директорстве, господин Ляпунов, наблюдается столь резкий упадок? — раздалось язвительное замечание одного из представителей местного дворянства.
Михаил Васильевич пропустил недоброжелательный выпад и покойно отвечал:
— Ежели все зло только во мне, то дела лицея куда как благоприятны. Достаточно освободиться от нынешнего директора, и все устроится само собой. Но мыслю, не я лично причиной тому, что общественное сознание не доверяет лицеям. В таком же положении, как объяснил мне наш попечитель, находятся и Нежинский и Одесский лицеи. Не имеют в теперешних обстоятельствах лицеи условий жизненности…
— Бог с ними, с остальными лицеями, — перехватил кто-то из приглашенных на совет. — Вы лучше про наш растолкуйте: каковы могут быть его дальнейшие виды?
— Не беру на себя рассказать до точности, как дойдут дела далее. Все зависит от того, какой путь избрать: держаться ли буквы завещания покойного Демидова или остановиться на его смысле и на воле завещателя.
— А сами вы к чему склоняетесь? Сделайте ваше одолжение, уясните нам.
— Выдерживать букву завещания — значит вступать в противоречие с беспрерывно нарастающими жизненными требованиями, — начал Ляпунов не без волнения излагать план, к которому тяготел душой. — Сейчас все отрасли нашей промышленности стремятся к развитию и повсеместно возникают новые промышленные учреждения. Для образования сведущих мастеров и машинистов есть у нас Технологический институт в Санкт-Петербурге и учебное ремесленное заведение в Москве. Но для приготовления распорядителей дела, директоров фабрик и заводов нет в России ни одного учреждения. Ярославский лицей, помещенный у центра заводской и фабричной деятельности страны, среди промышленного и мануфактурного края, самой судьбой предназначен удовлетворять подобные цели. Он должен быть преобразован в заведение для специально-технического образования с тем, чтобы приготовлять хозяев, распорядителей дела, которые могли бы руководить им, развивать и водворять на новых местностях, вводить усовершенствования.
Слова Ляпунова вызвали оживление, но некоторые восприняли их довольно критически.
— Все это только так, потешить воображение, — снова выступил недоброхотно настроенный представитель дворянства. — А скажите лучше, какой капиталец на то понадобится?
— По моим подсчетам, годовой бюджет заведения может составить 25 тысяч рублей серебром, что вполне приемлемо. Но на поправку дома, на приобретение учебных пособий, относящихся к специальности, и на прочее начальное обзаводство необходима единовременная сумма в 30 тысяч рублей серебром.
Воцарилось молчание. Наконец кто-то спросил осторожно:
— Где ж думаете вы изыскать такую сумму?
— Собственных средств лицею, конечно, недостанет на всю перестройку, но есть одна идея. Предлагаю обратиться к местным мануфактуристам, а также представителям акционерных обществ и товариществ. Для своих же выгод должны они споспешествовать полезному предприятию. Им понадобятся умелые, знающие люди для управления делами, которых и даст преобразованный лицей. Можно предложить частным промышленным предпринимателям сделать пожертвования в виде отчисления некоторой, довольно мизерной доли с их капитала.
Спорили тогда долго и ожесточенно, но так и не пришли ни к какому решению. А ныне неотвратимость печального исхода сделалась уже вполне очевидной для всех.
Лицей доживал последние дни. Он агонизировал самым явным образом. Пустовали некоторые кафедры. Профессора при первой же возможности перешли один за другим в университеты, где их права и содержание несравненно выше. В лицее не осталось уже ни одного собственно профессора из шести полагавшихся ему по штату. Трое преподавателей, которые вели занятия, лишь исправляли должности профессоров, не имея такового звания. Некоторые предметы читались учителями Ярославской гимназии или вовсе не читались, как, например, энциклопедия законоведения, государственные законы и учреждения, законы казенного управления и финансы.
С грустью взирал директор на совершенный и непоправимый уже развал, мысленно готовясь к той без спору недалекой теперь поре, когда и ему придется покинуть лицей. Для него такое вероятие не подлежало ни малейшему сомнению. Из-за полного равнодушия и недоверия частных предпринимателей проект преобразования лицея в технологическое учебное заведение остался без исполнения. За всем тем привлекательность обретало предложение учредить на базе лицея высшее юридическое училище. В стране подготавливалась большая судебная реформа, перестройка судопроизводства и судоустройства, о чем ходили усиленные толки. Предвидели в недалеком времени повышенную потребность в мировых судьях, адвокатах и разных чиновниках для новых судебных мест.
Каков бы ни был исход дела, закроют ли временно лицей или превратят в заведение, подготовляющее юристов, — для Ляпунова результат будет одинакий. Все ему теперь нескладно. Юрист из него уже никоим образом не получится, а потому необходимо приходится покончить служебную карьеру.
КОГДА МЕРКНУТ ЗВЕЗДЫ
Целительное действие природы на душу человека общеизвестно. Природа и уединение помогают одолеть горечь чувств, обрести утраченную было внутреннюю устойчивость.
Родовая отчина, с нежного младенчества знакомые места врачевали раны души Михаила Васильевича. Уединения, правда, не было. Напротив того, в Плетнихе было как раз многолюдно, скученно и неудобно. Здесь проживали четыре его незамужние сестры с матерью, да еще он нагрянул «с супругой и со чады». А стало их у него теперь трое.
25 июля 1862 года Софья Александровна родила еще одного мальчика, которого назвали Борисом. Родить она решилась в имении Шипиловых близ села Болобоново Курмышского уезда Симбирской губернии. Можно было бы им там и поселиться особливо от всех, чего горячо желала Софья Александровна. Но не готов пока принять их строящийся под наблюдением Михаила Васильевича новый дом, предназначенный именно для его семьи.
От Плетнихи до Болобонова каких-нибудь три-четыре версты, и Михаил Васильевич положил себе за правило чуть ли не каждодневно наезжать и контролировать руководившего работами плотника. К сожалению, от этого строительство не идет быстрее. А Ляпунову уже не терпится перебраться скорее в свой собственный угол. Донимают его взаимные неудовольствия между женой и сестрами. Что тут причиной: родственная ли ревность, разность ли воспитания и образования или же просто несходство натур — он не мог вполне понять. Возникла докучная забота ладить и смягчать. Михаил Васильевич принужден был мириться с этим, как и с другими временными неустройствами. Но Софья Александровна опять ждет ребенка, и всякое ее треволнение причиняло ему страшное расстройство. Поэтому не почел он зазорным влезть в долги с тем, чтобы сразу же по переезде из Ярославля с великой торопливостью приступить к возведению собственного дома. Хоть и неплохое было у него директорское жалованье, скопить впрок они не сумели. Когда вышел он в отставку 10 июня 1864 года, за пазухой не оставалось ничего.
В прошении об увольнении писал Ляпунов, что по слабости здоровья не имеет возможности продолжать своего служения. Все восприняли его ссылку на нездоровье как благовидный предлог для самоотстранения, хотя ни для кого не было секретом, что он очень страдает глазами. Причину его ухода справедливо видели в ином. Да что теперь толковать, бог со всем этим. Дело уже непоправимое. Жизнь еще раз круто обернулась, выбросив его на повороте в сельское заточение, на деревенский покой, как утешительно говорили провожавшие Ляпунова немногие ярославские знакомцы. Он же благодарил бога за то, что на самом деле покоя нет. Семейные дела и устроение быта, заботы о возводимом доме, управление нераздельным с сестрами плетнихинским имением и общим хозяйством заполняли досуг. В неизбывной сутолоке вседневного бытия легче забыться, чем в вынужденной, гнетущей праздности. Подрастают дети, Саше вон уже семь годков исполнилось, пора вплотную заняться их образованием. Покуда Михаил Васильевич не делал к тому никакого приступа. Но ничего, вот закончит с домом и тогда…
Строительством занимались с год времени. По завершении его все вздохнули спокойнее. Хоть и невелик дом — одноэтажный, в пять комнат, а все есть где прислонить голову. Так обосновалась прочно семья Михаила Васильевича в Болобонове, наследственном имении его жены. Здесь родился четвертый их сын, который был крещен Анатолием. Внимание Софьи Александровны поневоле было приковано теперь к двум младшеньким, а Саша и Сережа попали во взыскательные руки отца. В кабинете, который Михаил Васильевич определил себе в наугольной комнате, проходили братья первый «курс наук».
Первоначальное домашнее обучение детей было в обычае того времени. Михаил Васильевич занялся этим самолично. Ежедневно оба старших сына под неупустительным его наблюдением старательно выводили прописи на линованной бумаге. Весь курс начальных классов гимназии преподавал им отец. Чтобы приохотить детей к географии, придумывал он разные игры. К примеру, брал подходящую книгу и, рассматривая с ними картинки, совершал изустно увлекательные путешествия по различным частям света. Попутно знакомились с растительным и животным миром, с дальними странами и населяющими их народами. К изучению географической карты Михаил Васильевич подошел со всей серьезностью. В долгие зимние вечера, когда за покрытым морозными узорами окном завывала вьюга, Саша и Сережа с усердием вычерчивали контуры материков, закрашивали горы и низменности, прокладывали извилистые линии рек и отмечали большие озера.
Много мысли влагал Михаил Васильевич в математическое образование сыновей. Стремясь развить их числительные способности и приучить их к быстрому счету, пробовал он разные методы. Например, заставлял заполнять целые строчки цифрами, прибавляя на первой строке по одному, на второй — по два, на третьей — по три и так далее. Сам Ляпунов гордился своим уменьем удивительно быстро считать и полагал его необходимым для всякого посвятившего себя точным наукам. Но не всякий на то способность имеет, не всякий. С удовольствием отмечает Михаил Васильевич, что Саша склонен к умозрению и вполне успевает по арифметике. Сережа — тот матушкин сынок, все больше у пианино крутится. Может, мал еще? Да только очень уж музыку любит. Стоит Софье Александровне за инструмент сесть, он тут как тут. И замрет недвижно во все время игры. Особенно полюбилась ему в исполнении матери увертюра к «Вильгельму Теллю» в переложении Листа.
Ох и вещий же старик был Симонов! Каково напророчил в своем свадебном тосте: старший сын, мол, непременно ученым, а второй пусть музыкантом будут. Хоть и рано еще делать выводы, но пока что их природные наклонности к тому и ведут. Только про Бореньку ничего не скажешь, кроме того, что озорник. Маленек для ученья. Вот он как раз подглядывает в непритворенную дверь кабинета. Очень его тянет к братьям, а те не в меру горды и серьезны с ним. Скрывая улыбку, Михаил Васильевич погрозил шалуну пальцем.
Ученье ученьем, а без развлечений детям тоже нельзя. Это хорошо сознавали родители Ляпуновы. А потому, чтобы доставить сыновьям удовольствие, раз в две-три недели запрягали они лошадей в бричку или крытый тарантас и отправлялись к родным или знакомым, во множестве обитающим по всей ближней и дальней округе. Самая большая радость охватывала мальчиков, когда в экипаж укладывали коробок с провизией. Это значило, что путь предстоит не близкий, и, стало быть, отец решил навестить свою младшую сестру.
Выйдя замуж за Рафаила Михайловича Сеченова, Екатерина Васильевна поселилась в его родовом имении Теплый Стан. Дорога туда шла степью, редко когда на горизонте выступали темными пятнами рощи. Приходилось переезжать реку Пьяну. Принимали Ляпуновых в Теплом Стане с неизменным вниманием и приветом, и гащивали они у Сеченовых по нескольку дней. Нередко собиралась там большая, веселая компания из различных родственных семей. Крепкая дружба сразу же сложилась у мальчиков с дочерью Екатерины Васильевны — Наташей Сеченовой. Приходилась она им ровесницей — лишь годом младше Саши. Потому у неразлучной троицы всегда находились общие интересы, занимательные только для детей их возраста.
Несчастья и беды сильнее сплачивают родственников, чем счастливые, радостные события. Когда год спустя после рождения умер внезапно самый младший из сыновей Ляпуновых, в Болобонове объявились многие родственники, разделившие с ними их скорбь. А через несколько месяцев скончалась старшая из сестер Михаила Васильевича, живших в Плетнихе. Теперь они остались там втроем — Елизавета, Марфа и Глафира. Матери не стало еще два года прежде.
Сыновья супругов Ляпуновых постепенно узнавали свою обширную родню и привыкали уже к многочисленным тетям и дядям. Но с некоторой поры поездки с родителями по окрестным имениям прекратились. В 1867 году у Софьи Андреевны родилась дочь. Маленькая Екатерина приковала на время семью к дому. Горизонт снова замкнулся для мальчиков хорошо знакомыми болобоновскими местами. Однако не зря так усердно обучались они грамоте все эти годы. Саша начал обмениваться с Наташей Сеченовой простодушными детскими посланиями. Оказалось, что Наташа тоже скучала в Теплом без мальчиков.
Следующим летом поездки в Теплый Стан возобновились. Возобновились и прерванные было родственные общения. Все трое сыновей Михаила Васильевича были теперь постоянно радостны и оживлены. Сам же он большей частью выглядел сумрачным и приметно угнетенным. В душе у него завелся свой «червяк».
Когда принимался Ляпунов понимать и оглядывать свое теперешнее положение, то не мог совладать с охватывавшим душу тихим отчаянием. Жизнь его пала от самых звезд, от астрономических высот науки до незамысловатого домашнего обихода. Самообразование, обучение собственных детей — вот и все, на что истрачиваются незанятые силы. Разве достаточно, чтобы заполнить гложущую его пустоту? День за днем бесплодно издерживается век… Даже звезды на небе потускнели — он не различает их угасающим зрением. Так мстит астрономия тем, кто отступается от нее, мрачно размышлял Михаил Васильевич. А какие обнадеживающие залоги давала поначалу судьба! И все обрушилось безвозвратно, не осталось ни следа былых предначертаний.
Вспомнился опустошительный казанский пожар, истребивший первую университетскую обсерваторию. Что же ему было тогда — года двадцать два, не более? Этому прошло уже так много лет! Каким мелким и ничтожным представляется теперь то преходящее бедствие перед нынешним всеуничтожительным огнем, опустошающим самую сердцевину его бытия… Но нет, видно, не все еще перегорело, душа не очистилась в пламени, потому и боль. Перешедшее в холодную золу не болит. Так кто же он — неустанно трудившийся, но не успевший? И сам себе с горечью отвечал: неудачник, как есть неудачник. Что притворствовать: судьба его попала в окончательную колею, с которой уже не свернешь и оборвется которая на ближнем погосте… рано или поздно.
Это случилось раньше, чем можно было предполагать. Накануне отпраздновали день рождения Сережи, которому исполнилось девять лет. А в ночь под 20 ноября сделалось вдруг Михаилу Васильевичу дурно, и он скончался на глазах жены от сердечного приступа. Двух лет не дожил Ляпунов до полувекового своего рубежа.
В ТЕПЛОМ СТАНЕ
У всякой дороги непременно два конца. Немудреное суждение это воспринималось теплостанскими помещиками не как общеизвестная истина, на которой не стоит задерживать внимания среди более насущных забот сельской жизни, и даже не как иносказательная выдумка досужего ума, внушающая недоверие своим сомнительным глубокомыслием, а прямо-таки как навязчивая, непреложная существенность их бытия. Потому что каждый раз, выходя после воскресной службы из церкви, стоящей посредине села, принуждены они были решать один и тот же вопрос: куда им направиться ныне — налево или направо?
Село Теплый Стан протянулось на голой, слегка всхолмленной равнине двумя крестьянскими порядками дворов по двести, разделенными широкой дорогой. Село было разнопоместным: до реформы западная его половина принадлежала Филатовым, а восточная — Сеченовым. И деревенская улица, обставленная выстроившимися друг против друга крестьянскими домами, одним концом упиралась в усадьбу Филатовых, другим — в усадьбу Сеченовых. У церкви оба семейства встречались, раскланивались, справлялись о здоровье, делились последними домашними новостями, после чего начинались радушные взаимные приглашения. Филатовы настойчиво тянули Сеченовых в свое имение, по дороге налево, упрашивали, блазнили каким-то необыкновенным угощением. «Петр Михайлович будет рад до чрезвычайности», — поминутно говорили они (нынешний хозяин усадьбы Петр Михайлович Филатов, хоть и был набожным человеком, церковь посещал крайне редко). Сеченовы, в свою очередь, звали Филатовых к себе, то есть направо. А сегодня они заманивали соседей редким обществом прибывшего прямо из Петербурга родственника, уроженца этих мест, ныне большого ученого. «Неужто Иван Михайлович приехал!» — восклицали Филатовы изумленно и с тем вместе радостно и начинали как будто поддаваться на уговоры.
Пока шло горячее соревнование в радушии и хлебосольстве, Саша от скуки разглядывал высыпавших из церкви мордовок в национальных костюмах. Женщины обрядились в белые длинные рубашки, выложенные на груди красным шнурком, перетянулись бахромистыми поясами, на головы надвинули странный убор в виде наклоненного вперед полуцилиндра, к основанию которого были подвешены серебряные пятачки, надели ожерелья из белых ракушек. Большое мордовское село Мамлейка, что в трех верстах от Теплого Стана, составляло приход здешней церкви.
Наконец переговоры заключились половинчатым соглашением. Порешили на том, что сегодня Филатовы прибудут к Сеченовым, а завтра Сеченовы все вместе отправятся в гости на тот конец села. Да, новые времена наступили ныне в Теплом Стане. А ведь обитатели обеих усадеб, те, кто постарше, помнили прежнее. Тогда семейства их никак не знались. Не хотели знаться. Враждебные чувства обуревали достопочтенного Михаила Алексеевича Сеченова, помещика Костромской и Симбирской губерний, и Михаила Федоровича Филатова, помещика тоже довольно достаточного, гвардейского офицера екатерининских времен. Эти могучие стволы широко разросшихся ныне семейных дерев твердо держались на неизменном друг от друга расстоянии, измерявшемся протяженностью деревенской улицы.
Что послужило причиной взаимной неприязни, никто уже не ведал теперь. Быть может, блестящего екатерининского кавалера возмутил тот факт, что ближайшему соседу Сеченову вздумалось вдруг жениться на своей крепостной крестьянке Анисье? Пленила она его редкостной привлекательной внешностью, черными густыми косами и блестящими черными глазами. От прабабки унаследовала Анисья долю калмыцкой крови. Эта же примесь крови текла, по видимости, в жилах самого младшего из ее детей — Ивана Михайловича. Потому был он заметно смугл, с прямыми черными волосами и так же блестели на широкоскулом лице черные проницательные глаза. Когда Саша Ляпунов увидал впервые Ивана Михайловича, то очень удивился поразительному несходству его с многочисленными братьями и сестрами. Знать, единственным из всех отпрысков рода Сеченовых пошел он внешностью в мать.
Приезд Ивана Михайловича в Теплый Стан был вдвойне радостной для Саши нечаянностью, поскольку следом за ним поспешила прибыть из Болобонова мать с Сережей, Борей и Катенькой. Иван Михайлович привез с собой своего коллегу по Медико-хирургической академии, профессора-хирурга, и Софья Александровна решила показать ему больную дочь.
Внезапная кончина Михаила Васильевича резко изменила жизнь семьи Ляпуновых и подорвала ее благосостояние. Софья Александровна осталась с четырьмя детьми на руках и с невыплаченными долгами за постройку дома. Скудная пенсия за Михаила Васильевича — 300 рублей в год — составляла основу их существования. Саше уже было одиннадцать с половиною лет, и мучительная забота о его будущем, о его образовании одолевала Софью Александровну ничуть не меньше, чем материальные невзгоды. Тогда-то и порешили родственники общим голосом, что должен старший сын покойного Михаила Васильевича перебраться на время в Теплый Стан с тем, чтобы продолжить занятия уже совместно со своей двоюродной сестрой Наташей.
Невдолге Софья Александровна снарядила и отправила Сашу, вполне сознавая, что увидит его теперь разве лишь через многие месяцы. За осенним бездорожьем надвигались зимние студеные вьюги, а за ними наступит весенняя распутица, и дороги вновь сделаются непроездные. Но это бы все ничего, лишь бы только Саша сумел к гимназии подготовиться. А дорогое дружелюбие теплостанцев ручается за то, что его ожидает самый попечительный и ласковый присмотр. Кровного родства между Ляпуновыми и Сеченовыми прежде не было, они оказались в свойстве благодаря браку Екатерины Васильевны и Рафаила Михайловича. Тем не менее для Софьи Александровны и ее детей Сеченовы во всю оставшуюся жизнь были одними из самых близких людей. Лучшие друзья обретаются, как известно, в беде.
В Теплом Стане об эту пору было многолюдно. Сюда переехали из Плетнихи все три сестры Михаила Васильевича и Екатерины Васильевны. Одна из них — Глафира — вместе с наемными учителями занималась обучением племянника и племянницы. Готовили их по всем предметам начального гимназического курса и новым языкам. Огромный поместительный дом Сеченовых был населен сверху донизу будто особого рода родственная гостиница. Очень скоро Саша изучил все закоулки обоих этажей и знал расположение каждой из двадцати комнат. Помимо Рафаила Михайловича и его семьи, здесь жил другой брат — Андрей Михайлович, пока холостой. Всех братьев Сеченовых было пятеро. В Теплом проживал еще Алексей Михайлович, старший из них, в расположенной рядом собственной усадьбе. Александр Михайлович состоял в военной службе и находился все время на Кавказе или в Крыму, так и не заглядывая в родное гнездо.
Из трех сестер Сеченовых в Теплом Стане осталась одна Варвара Михайловна, жившая также в своей отдельной усадьбе. Муж ее многие годы служил домашним врачом у богатого помещика, усадьба которого отстояла в двенадцати верстах. Две других сестры — Анна и Серафима — пребывали в Петербурге. Там и предстояло встретиться и сойтись с ними Александру Ляпунову и его братьям.
За полтора года, проведенных в Теплом Стане, Саша смог присмотреться к укладу жизни его обитателей, типичному для помещиков того времени. Деревенская жизнь укореняет привычку к раннему пробуждению. Андрей Михайлович, например, уже в шесть часов на ногах и по всегдашнему своему обычаю начинает что-нибудь слаживать в столярно-слесарной мастерской, которая помещалась на втором этаже. Как свидетельствовал позднее один из ближайших родственников, Андрей Михайлович, пребывая безвыездно в деревне, «выписывал два или три толстых журнала, две газеты, имел хорошую библиотеку русских писателей, для которой он своими руками сделал превосходный, цельного дуба, громадный шкап. Русских классиков он всех перечитал и хорошо помнил; хорошо знал критиков — Белинского, Писарева, Добролюбова; иногда заводил с молодежью беседы на литературные темы и умел ошарашить парадоксом, если не всегда приличным, то всегда остроумным… Про знаменитый роман Чернышевского «Что делать?» говорил: «Наврал попович, это вовсе не Ваня и не Мария Александровна описаны», но в подробности не вдавался».
Такого рода высказывания вполне мог слышать и Саша Ляпунов, особенно накануне приезда Ивана Михайловича. Но смысл речей, конечно, не доходил до мальчика, а разъяснять их никто из взрослых не считал за нужное. Сами же Сеченовы — сестры и братья — разумеется, остро переживали необычные перипетии личной жизни Ивана Михайловича.
«Попович», Ваня и Мария Александровна… Андрей Михайлович имел в виду Николая Григорьевича Чернышевского, родившегося в семье священника и учившегося в Саратовской духовной семинарии, своего брата Ивана Михайловича и Марию Александровну Обручеву. И в то время, и позже многие не без основания полагали, что Чернышевский отразил на страницах своего произведения взаимоотношения хорошо знакомых ему людей — известного физиолога Сеченова и соединившей с ним свою судьбу Обручевой. Мария Александровна послужила прототипом героини романа Веры Павловны, а Иван Михайлович был выведен в образе Кирсанова. Первый муж Марии Александровны — Петр Иванович Боков, представленный в романе под фамилией Лопухов, был известен в Петербурге как бескорыстный врач-общественник. Многих из высших петербургских кругов и из интеллигенции возмутило тогда, что Сеченов, близкий друг Бокова, не порывая с ним, соединился с его женой. Неслыханным и аморальным показалось, что Мария Александровна, оставив законного мужа, открыто живет без брака с его другом. Не могло все это не волновать и не тревожить ближайших родственников Ивана Михайловича, хоть они и не склонны были платить дань всем предрассудкам.
Полгода назад Иван Михайлович был избран членом-корреспондентом Академии наук. В ореоле возрастающей научной славы и разрастающегося общественного скандала приехал он в родное имение. Мария Александровна в ту пору находилась за границей, где пополняла и углубляла свое медицинское образование, начатое под руководством нового спутника жизни. Теплостанцы встретили знаменитого родственника с искренней радостью. Самые младшие дети в семье обыкновенно бывают особенно любимы братьями и сестрами. Не составлял исключения и Иван Михайлович, хоть он и особился некоторым образом от деревенской родни. По смерти отца, а затем и матери костромское имение отошло к сестрам Сеченовым, а симбирское братья решили не дробить между собой. Так что пятеро хозяев имели право на общее владение неразменною землей. Желавший выделиться мог получить в качестве своей доли 6000 рублей, но лишался всех прав на отцовское наследство. Иван Михайлович так и поступил. С той поры наезжал он в Теплый Стан лишь как гость, дорогой и желанный для всех хозяев усадьбы.
Когда Саша вернулся в дом вместе с теми, кто ходил в церковь, то первым делом поспешил в гостиную, откуда доносился голос Ивана Михайловича. Там он увидел его сидящим в кресле с маленькой Катей на коленях. «Ну, Катерина свет Михайловна, хочешь ли птичку послушать?» — спрашивал ласково Иван Михайлович. «Хочу», — несмело отвечала Катя, недоверчиво вглядываясь в его смуглое, тронутое оспой лицо. Иван Михайлович принялся мастерски свистать, совершенно не шевеля губами. Посвиставши минуты две-три, он спросил: «Ну как, слышала птичку?» — «Слышала», — отвечала Катя со смущенной улыбкой. Находившаяся тут же Софья Александровна наблюдала за дочерью с напряженным, расстроенным лицом. Видно было, что перед самым приходом Саши состоялся разговор, который очень огорчил мать. Впрочем, разговоры ее с Иваном Михайловичем касались исключительно здоровья Кати, которое тревожило всех чрезвычайно. Позвав няню, Софья Александровна велела унести дочь. Теперь внимание присутствующих переключилось всецело на Сашу.
— Слышал я, что вы немалые успехи в ученье обнаруживаете? — весело и одобряюще обратился к нему Иван Михайлович и объявил свое желание испытать его в степени знания математики. — Тебе, братец, в гимназию предстоит поступать, так хотелось бы наперед увериться в твоих возможностях. Вот до обеда как раз и займем время. Науку эдакую знаете — алгеброй именуемую?