ЕПИФАН КУЗЬМА‑ЖЕЛУДОК
Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник ‑ Разин верхом на коне.
В тревоге живут бояре. И в Твери, и в Рязани, и в Орле, и в Москве, и в других городах и сёлах.
Послышится цокот копыт по дороге ‑ затрясутся осинкой боярские ноги.
Ветер ударит в окна ‑ боярское сердце замрёт и ёкнет.
Боярин Епифан Кузьма‑Желудок боялся Степана Тимофеевича Разина не меньше других. А тут ещё барский холоп Дунайка рассказывал ему что ни день, то всё новые и новые страсти. И, как назло, всегда к ночи.
Много про Разина разных слухов тогда ходило. И с боярами лют, и с царскими слугами крут. И даже попов не жалеет. А сам он рождён сатаной и какой‑то морской царицей. В общем, нечистое это дело.
– Пули его не берут, ‑ говорил Дунайка.
– Пушки, завидя его, умолкают.
– Перед ним городские ворота сами с петель слетают.
– Ох‑ох, пронеси господи! ‑ крестился боярин Кузьма‑Желудок.
– А ещё он летает птицей, ныряет рыбой, ‑ шепчет Дунайка. ‑ Конь у него заколдованный ‑ через реки и горы носит. Саблю имеет волшебную. Махом одним сто голов сбивает.
– Ох, ох, сохрани господи!
– А ещё, ‑ не умолкает Дунайка, ‑ свистом своим, мой боярин, он на Волге суда привораживает. Свистнет, и станут на месте струги. Люди от погляда его каменеют.
– Ох, ох, не доведи свидеться!
Живёт боярин, как заяц, в страхе. Потерял за месяц в весе два пуда. Постарел сразу на десять лет. На голове последних волос лишился.
Молился боярин Епифан Кузьма‑Желудок, чтобы беда прошла стороной. Не услышал господь молитвы.
И вот однажды ночью случилось страшное. Открыл бедняга глаза ‑ Разин стоит у постели.
Захотел закричать боярин. Но понимает ‑ не может.
И Разин молчит, лишь взглядом суровым смотрит. Глаза чёрным огнём горят.
Чувствует боярин, что под этим взглядом он каменеет. Вспомнил слова Дунайки. Двинул рукой ‑ не движется. Двинул ногой ‑ не движется.
– О‑о!.. ‑ простонал несчастный. Но крик из души не вышел.
Утром слуги нашли хозяина мёртвым.
– С чего бы?
– Да как‑то случилось!
Не понимают в боярском доме, что с барином их стряслось.
– Что‑то рано господь прибрал.
– Жить бы ему и жить.
– Может, выпил боярин лишку?
– Может, что‑то дурное съел?
– Сон ему, может, недобрый привиделся? Уж больно всю ночь стонал.
...Снятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник.
ВЕРХНИЙ ЛОМОВ, НИЖНИЙ ЛОМОВ
Стояли они по соседству. Два небольших городка ‑ Верхний Ломов, Нижний Ломов.
Когда разинцы брали города, они поступали так. Собирали на площадь народ. Приводили сюда воеводу. Люди и решали его судьбу.
Разинский сотник спрашивал:
– Карать или миловать?
Если люди кричали: "Карать!" ‑ воеводу тут же при всех казнили.
Если кричали: "Миловать!" ‑ отпускали его, не тронув.
Так было в Саратове, в Самаре, в Чёрном Яру, в Царицыне. Так поступали восставшие и в других городах.
Оба Ломова взял разинский атаман Михаил Харитонов.
Ворвались разинцы в Нижний Ломов. Собрали народ. Привели воеводу.
Вышел вперёд Михаил Харитонов:
– Карать или миловать?
Кто‑то крикнул:
– Карать!
Но тут же десятки других голосов:
– Миловать!
– Миловать!
– Миловать!
Отпустил атаман Михаил Харитонов воеводу. Видать, не все воеводы звери. У иных и что‑то людское есть. Если люди кричат помиловать ‑ тут уж верховный суд.
Ворвались разинцы в Верхний Ломов. Да что‑то замешкались ‑ дело было к исходу дня, не сразу людей собрали. Сидел воевода пока под запором, ждал своей участи.
Вспомнил Харитонов утром про арестанта, дал команду собрать народ. Собрались горожане на площади.
Пришёл Харитонов. Ждёт, когда казаки приведут воеводу. И вдруг прибегают, докладывают разинцы:
– Атаман, нет воеводы. Сидел под запором, а ноне пусто.
– Как ‑ пусто? Бежал?!
– Нет, не бежал, атаман.
– Может, от страха помер?
– Нет, страх его, чёрта, не взял. Однако в живых его тоже нет.
– Как нет?!
– Людишки без нас сами подняли его на вилы. Проголосовали уже людишки.
ПРИЮТ И ПОКОЙ
Охватило крестьянское возмущение всю Волгу, от понизовых до самых северных её городов. Разин идёт по центру, а слева и справа и забегая вперёд, словно реки в разлив по весне, растеклись и поднялись сотни других отрядов. Восстали крестьяне и на Ветлуге, и на Хопре. Бьют тревогу бояре в Тамбове и Пензе. У Тулы и даже под самой Москвой загоны восставших бродят. Владимир и Суздаль не знают покоя. Украина вот‑вот за бояр возьмётся.
Бегут бояре из насиженных дедовых мест. Страшатся народного гнева.
Бежал из своей вотчины и боярин Феофан Круторогов. Бежал из‑под Пензы как раз к Тамбову. Был под Тамбовом у Круторогова друг. Тоже боярин. Семён Рогокрутов. Решил у него укрыться.
Бежал Круторогов к Тамбову, а в это же время из‑под Тамбова навстречу к нему бежал спасаться Семён Рогокрутов. Думал под Пензой найти спасение.
Повстречались друзья в пути.
– Свет мой Семён Васильевич!
– Душа моя Феофан!
– Куда ты?
– К тебе. Куда ты?
– К тебе.
– Ох ты!
– Ух ты!
Плохи дела под Пензой, плохи дела под Тамбовом.
Постояли друзья, подумали. Решили бежать к Воронежу. Жил под Воронежем у Круторогова и Рогокрутова друг. Тоже боярин, Сысой Водохлюпов. Надеялись бояре ‑ уж там‑то спасение.
Пробираются друзья под город Воронеж. А в это время из‑под Воронежа к Тамбову и Пензе идёт Водохлюпов.
Повстречались они в пути.
– Свет наш Сысой Гаврилович!
– Душа Феофан, душа ты моя, Семён!
– Куда ты?
– К вам пробираюсь.
– Вот те и раз! А мы‑то как раз к тебе.
– Ух ты!
– Ох ты!
Узнали друзья, что плохи дела и под Воронежем. Постояли, подумали. Решили бежать к городу Шацку. Под городом Шацком жил у приятелей друг. Тоже боярин. Захар Хлюповодов.
Меряют вёрсты приятели к городу Шацку. А в это время из города Шацка идёт им навстречу Захар Хлюповодов.
Повстречались друзья у древних больших ракит.
– Свет наш Захар Захарыч!
– Душа Феофан! Душа Семён! Душа ты моя, Сысой! Вот так встреча!
– Куда ты?
– К вам ведь, любезные!
– Ну и ну. А мы‑то как раз к тебе.
– Ох ты!
– Ух ты!
Плохи дела и под городом Шацком. Опустились бояре на землю. Сели в тени ракит. Что же боярам делать? Куда же друзьям бежать?
– К северу? К югу?
– Пошли на восток.
– Нет, бояре, давай на запад. К литовской пойдём границе.
Сидят бояре в тени ракит. Спорят, куда им от гнева людского скрыться. Спорят бояре. Не видят бояре, как вышли из леса крестьяне. Тут и спору пришёл конец.
Заболтались на ракитах бояре. Нашли свой приют и покой.
ВЕЛИКИЙ ГАГИН
Бегут бояре из насиженных дедовых мест. А вот боярин Великий Гагин никуда не бежал. Остался.
– Да я им, холопам! ‑ кричал боярин. ‑ Пусть только посмеют. Я с ними в один момент.
Если правду сказать, Гагин был человеком смелым. И, уж конечно, крутым на расправу. Гагинские мужики на своей шкуре это не раз испытали.
В ожидании разинцев Гагин без дела сидеть не стал. В молодости служил он в стрелецких войсках. Вот и вспомнил боярин молодость.
– Первым делом, ‑ заявил Гагин, ‑ нужно насыпать высокий вал.
Взялись мужики за работу, насыпали вокруг барского дома вал.
– Хорошо, ‑ осмотрев, сказал Гагин. ‑ А теперь нужно вырыть глубокий ров.
Крестьяне опять за лопаты. Вот и ров перед валом уже готов.
– А на валу, ‑ продолжает Гагин, ‑ нужно построить стены.
Вооружились мужики топорами. Опять старались. Появились на валу стены.
– Хорошо, ‑ одобрил Великий Гагин. ‑ Ну, а теперь нужна нам дозорная вышка.
Появилась и вышка.
Сам Гагин лазил на эту вышку. Посмотрел на все четыре стороны и опять заявил:
– Хорошо.
Когда крепость была построена, завёз Гагин в неё пищали и мушкеты. Неделю крестьян обучал стрельбе. Оказались они способными. Пожалуй, лучше стрельцов стреляли.
А так как крепость без пушки не крепость, то раздобыл Великий Гагин и пушку. И снова учил мужиков стрелять. Стали они заправскими пушкарями и опять заслужили доброе слово Гагина.
Выдал боярин каждому по кружке хмельного. Выпили мужики за крепость, за Гагина.
По приказанию хозяина пушку поставили дулом к востоку, к Волге, туда, откуда и ожидали Разина.
– Ну, приходи, ‑ потирал руки Великий Гагин.
И Разин пришёл. Только ещё до этого, не дожидаясь появления Разина, как только крепость была готова, крестьяне сами схватили Гагина. Но не убили. За науку, за крепость, за пушку простили боярину прошлые свои обиды. А когда разинцы появились, вывели крестьяне своего барина к пушке и заставили стрельнуть. Но не в людей, а в небо. Как привет‑салют Разину.
Великий Гагин ругнулся, сплюнул, но стрельнул.
Узнав от крестьян, откуда у них пищали, мушкеты и пушки, Разин тоже пощадил Гагина.
– Значит, и бояре нам помогают, ‑ говорил с улыбкой Степан Тимофеевич. ‑ Ну что же, спасибо, помощничек, ‑ подмигнул он Великому Гагину.
МОНАШЕНКИ
Княгиня Лыкова, как и Великий Гагин, тоже осталась в своём имении. Только вал насыпать княгиня не стала. Ров вокруг дома не рыла. Мушкетов не покупала. Пушку тем более.
Просто пустила она на постой монашенок.
– Святую обитель злодей не тронет!
Поселились монашенки в имении Лыковой. Стали земные поклоны бить, читать без конца молитвы.
Прошла неделя, прошла вторая, присмотрелись монашенки, освоились.
Жить в монастыре за высокими стенами ‑ это тоска тоской. Другое дело вот здесь, в имении. Речка бежит за откосом. Колышется рядом лес. В лесу и грибы и ягоды. Птицы поют на рассвете.
Живут монашенки в доме у Лыкиной, отбивают земные поклоны, а сами о речке, о лесе думают.
Как‑то одна из них украдкой искупалась в реке. А потом по секрету другим рассказала.
Вторая украдкой ходила в лес. И тоже о том проболталась. Принялись и другие на речку бегать. Начали в лес ходить.
Проклинают монашенки свою неволю. Заразились мечтой о воле. То соберутся они на лугу ‑ песни поют мирские. Ночь наступит. Спать монашенкам давно пора. Не спится монашенкам что‑то. Смотрят на звёзды, сидят, вздыхают. То рассказы начнут о доме.
Стыдит их княгиня Лыкова:
– Ах вы такие, ах вы сякие! Так‑то вы господу богу служите? Так‑то земные поклоны бьёте?
Не помогает.
Кричит на них Лыкова:
– Ах вы бесстыдницы! Ах вы безбожницы! Так‑то вы святость свою бережёте? Так‑то службу несёте царю небесному? Вот вам кары пошлёт господь!
Не помогает.
Летят на монашенок, как град, угрозы:
– Не бывать вам в хоромах райских. Не слыхать вам пения ангелов. Гореть вам, грешницы, в пламени адовом. Вечные веки в кипящих котлах страдать.
Не помогает.
– Смиритесь, смиритесь! ‑ кричит княгиня.
До того довела она бедных монашенок, что жизнь им теперь не в жизнь. Обозлились монашенки, сожгли имение и разошлись до домам.
Долго потом говорили люди:
– Разин спалил имение, Разин. Он и в наших местах побывал.
А Разин поблизости вовсе и не был. Прошёл он где‑то дальней совсем стороной.
Почему же так говорили люди?
СМЕКАЛИСТЫЙ
В великом страхе живут бояре. Прячут своё добро. Кто в колодце его утопит, кто в погребах укроет, кто специальные ямы роет.
Боярин Квашня Квашнин спрятал свои богатства в навозной куче.
Доволен Квашня Квашнин:
– Вот я какой смекалистый! Кто же к куче навозной сунется?
Легко на душе у боярина. Охраняет навозная куча барское золото и серебро.
Однако прошла неделя, и забеспокоился вдруг Квашнин. Чудится всё боярину, что кто‑то его приметил, кто‑то за ним следил.
Перепрятал боярин богатства в другое место. Зарыл на опушке леса у старого дуба под самым осиным гнездом.
Доволен Квашня Квашнин:
– Вот я какой смекалистый! Кто же к осам посмеет сунуться?
Легко на душе у боярина. Гудят возле дуба осы. Охраняют барское золото и серебро.
Однако прошла неделя, и забеспокоился вдруг Квашнин. Чудится всё боярину, что кто‑то его приметил, кто‑то за ним следил.
Снова вырыл богатства Квашня Квашнин. Вновь перепрятал. Закопал у гнилых коряг, там, где водились змеи.
Доволен Квашня Квашнин.
– Вот я какой смекалистый! Кто же к гадючьему месту сунется?
Легко на душе у боярина. Шипят, копошатся змеи. Охраняют барское золото и серебро.
Снова прошла неделя, и опять у бедняги покоя нет. Чудится всё боярину, что кто‑то его приметил, кто‑то за ним следил.
Вновь решил перепрятать добро Квашнин. Теперь уже наверняка. Теперь уже в самое верное место. Поволок серебро и золото в дремучий‑дремучий лес.
– В медвежьей берлоге добро укрою. Вот я какой смекалистый! Кто же к берлоге сунется?
Только неласково встретил медведь боярина. Хватанул его лапой косматый. Тут и пришёл Квашне Квашнину конец.
Лежит в дремучем лесу смекалистый. Прощай барское золото и серебро!
ЧУДЕСА
Боярин Кирилл Морозов был страшнее самого лютого зверя. Даже рычал по‑звериному:
– Быдло! Холопья! Р‑р‑р‑ры!
Бил он дворовых всем, что попадало ему под руки: палка ‑ так палкой, оглобля ‑ оглоблей, прут из железа ‑ ударит железом.
А тут... Впрочем, судите сами.
Изменился совсем боярин. Пальцем людей не тронет. Косо не взглянет. Басом не крикнет. Не рыкнет, не плюнет и даже не дунет в их сторону. Кого ни увидит, кого ни встретит ‑ первым же шапку скинет.
Вот чудеса какие!
Звал он раньше дворовых: Тришка, Епишка, Ермошка, Антошка, Серёжка, а чаще всего ‑ дурак.
Теперь же Тришка у боярина ‑ Трифон, к тому же по батюшке ‑ Трифон Евсеич, Епишка ‑ Епифан Алексеич, Ермошка ‑ Ермолай Спиридоныч, Антошка Антон Капитоныч, Серёжка ‑ Сергей Сергеич. И, уж конечно, совсем позабыл боярин про слово своё "дурак".
Вот чудеса какие!
Раньше боярин был сущий боярин. В лености жил он и в праздности. Охоту любил Морозов. Вёдрами брагу пил. Слуги его одевали. Слуги его раздевали. Чуть ли не с ложки его кормили. Пешком не ходил боярин. Важно в карете ездил.
Теперь же ‑ ну просто диву даётся народ. Одевается барин сам. Раздевается барин сам. Забыл про охоту. Забыл про брагу. Карету спалил, не ездит.
Другие заботы у барина. То колет дрова Морозов. То машет косой на лугу. То землю, согнувшись, пашет. Полюбил он крестьянский труд. Жить без труда не может.
Вот чудеса какие!
– Научил его Разин, ‑ смеялись люди.
И правда, чем ближе подходило разинское войско к этим местам, тем становился боярин всё более нежным, всё более добрым, становился во всём примерным.
И только одно лишь смущало крестьян.
Уж больно старательно землю боярин пашет. Раз пропахал он поле, начинает снова его пахать. Два пропахал, берётся за третий. И вот уже пашет всё то же поле в четвёртый и в пятый раз.
"Что такое?!" ‑ дивятся люди.
Присмотрелись они повнимательней, и тут‑то секрет открылся: от великого страха боярин ума лишился.