Дворянин Низгурецкий побывал по казённым делам в Москве. Ездил в какой‑то приказ, от воеводы привёз бумаги. Говорилось в этих бумагах, что у них в Переяславском уезде покой, тишина, боярам народ послушен, бунтовства нет и, видать, не будет.
Повстречал Низгурецкий в Москве дворянина Свистецкого. Свистецкий приехал в Москву из Саратова.
– Ох, ох, страх, что в наших краях творится! ‑ стал причитать Свистецкий. ‑ Ошалел, побесился народ. Вор Стенька словно с цепи сорвался. ‑ Принялся Свистецкий рассказывать, как саратовцы сдали город, как казнили они воеводу, как кричали "ура!" злодею. ‑ Я‑то чудом великим спасся. В холопьем платье от них бежал.
– А в нашем уезде спокой, тишина, ‑ заявил Низгурецкий. ‑ Мы от вора Москвой прикрыты.
Выпили дворяне по чарке хмельного вина. Долго о смуте народной ещё говорили. Кончилось тем, что пригласил Низгурецкий в гости к себе Свистецкого. Согласился Свистецкий, сказал: приедет.
Объяснил Низгурецкий ему дорогу:
– Как проедешь мосток через речку Нерль, свернёт дорога одна налево, другая пойдёт направо. Так вот, чтобы попасть ко мне, надо свернуть направо и ехать лесной чащобой. Проедешь лесной чащобой, увидишь ‑ стоят три сосны. Тут снова пойдут дороги: одна направо, другая налево. Так вот, чтобы попасть ко мне, надо свернуть налево. Проедешь полверсты по этой дороге, будут стоять две берёзы. Тут снова пойдут дороги ‑ одна налево, другая направо. Так вот: езжай хоть налево, езжай хоть направо, прямо ко мне приедешь. Усадьба моя, ‑ объяснял Низгурецкий, ‑ как окончится лес, тут и стоит над рекою. Дом мой высокий. Крыльцо резное. Ворота железом стянуты. Да оно просто совсем найти. А собьёшься ‑ любой покажет.
Через несколько дней Свистецкий направился к Низгурецкому. Едет Свистецкий, кругом тишина, покой. Сердце дворянское радуется.
Доехал он до мостика через речку Нерль. Свернул направо. Свернул налево. Проехал мимо трёх сосен и двух берёз. Вот и открытое поле. Вон там впереди, над рекой, и усадьба стоит Низгурецкого. Только смотрит Свистецкий, а усадьбы как раз и нет. Ни дома высокого, ни крыльца, как обещано, ни обитых железом ворот.
Подивился Свистецкий: "Видать, не туда заехал. Где‑то с дороги сбился".
Вернулся опять к берёзам, к соснам затем вернулся. Ездил налево, ездил направо. Час колесил по лесным дорогам. Устал. Истомился. Ободрался в лесных чащобах. Однако усадьбу нигде не нашёл. Вернулся Свистецкий к мосту через Нерль. Тут и попался ему мужик.
– Эй! ‑ закричал Свистецкий. ‑ Где здесь живёт Низгурецкий?
Объясняет ему мужик:
– Как поедешь, барин, лесной чащобой, так, проехав версту, увидишь ты три сосны. От сосен пойдут дороги: одна налево, другая направо. Так ты повертай налево. Проедешь ещё с полверсты, увидишь ‑ стоят две берёзы. Тут снова пойдут дороги: одна налево, другая направо. Так вот езжай хоть направо, езжай хоть налево, приедешь к открытому месту...
– Так я уже там бывал, ‑ перебил мужика Свистецкий. ‑ Там поле кругом, да и только.
– Не сбивай, не сбивай, ‑ осерчал мужик. ‑ Как бы тут самому не спутать. Так вот, когда доедешь до поля, бери направо и краем леса держись ещё четверть версты. И вот тут‑то... Да ты, боярин, и сам увидишь. Там осина ещё стоит.
"Ах, вот оно в чём! ‑ догадался Свистецкий. ‑ Про осину, видать, я забыл. Ну и хмельное вино попалось".
Поскакал Свистецкий опять к соснам, опять к берёзам, выехал к полю, свернул налево. И правда, увидел вдали осину.
Пришпорил Свистецкий коня, подъехал к осине и от страха едва не помер. На осине висел Низгурецкий.
Заголосил Свистецкий ужасным криком. Вспомнил Саратов, бросился прочь. Только побоялся он ехать лесом. Помчался полем к реке. Тут и наткнулся Свистецкий на пепелище, на сожжённый крестьянами барский дом. Лишь печь от него осталась.
Ширится. Ширится. Ширится. Разрастается пламя войны народной. Полой водой по стране идёт. За вековые и тяжкие муки платит сполна народ.
"ТИШАЙШИЙ"
– Эх, эх, ‑ вздыхал боярин Яков Одоевский, ‑ послал нам господь тишайшего.
"Тишайшим" называли царя. Царь Алексей Михайлович был грузен, мясист, однако характер и вправду имел спокойный.
Любил он охоту. Больше всего соколиную. Леса под Москвой завидные. Дружки у царя весёлые. Зверьё на охотника так и прёт.
Да пропади ты пропадом все дела в государстве, если вздумалось поехать царю на охоту.
Мог он гоняться за зверем и день, и второй, и неделю, и месяц. В Кремле бояре лишь сидели гадали, когда лесной загул у царя окончится.
Весть о восстании Разина застала царя как раз на охоте. Привёз её Яков Одоевский.
Доложил обо всём Одоевский.
– Образуется, образуется. Пошумит народ ‑ успокоится, ‑ ответил боярину царь.
Недолюбливал царь Одоевского. Нет царю от него покоя. Всё время Яков Одоевский с делами различными лезет. И голос у боярина тихий, вкрадчивый, словно глотка салом гусиным смазана. И видом своим уродлив. Скула лошадиная. Бельмо на глазу. И ходит кошачьим шагом. Нет бы ступать по‑мужски, с достоинством.
Отправил боярина царь в Москву, сказал: через день приедет.
Однако приехал не скоро.
К этому времени разинцы взяли Астрахань.
– Вор Стенька смуту поднял великую, ‑ доложил государю Одоевский. Астрахань взята боем.
– Образуется, образуется. Пошумит народ ‑ успокоится, ‑ ответил боярину царь.
Ответил ‑ и тут же опять на охоту.
"Эх, эх, ‑ вздохнул про себя Одоевский. ‑ Послал нам господь зайчатника".
Когда царь снова вернулся в Москву, разинцы взяли Саратов.
– Царь‑государь, ‑ зашептал Одоевский, ‑ вор Стенька вошёл в Саратов. Люди валят к разбойнику, аки на сладость мухи.
– Образуется, образуется. Пошумит народ ‑ успокоится, ‑ снова ответил царь.
И снова с дружками в леса уехал.
В третий раз вернулся с охоты царь. Новые вести несёт Одоевский:
– Царь‑государь, вор Стенька прошёл Самару. Вся Волга в разбой ударилась. Татарва, черемисы, мордва, башкирцы ‑ и эти к злодею кинулись. Зашаталась Русь, государь, зашаталась. Погибель идёт дворянству. Брось, государь, потехи. ‑ Боярин повысил голос: ‑ Али не царь ты уже дворянский!
– Ну и пристал ты, боярин, как клещ! ‑ обозлился царь Алексей Михайлович. Даже обиделся: ‑ А чей же я царь ‑ холопий?
Обиделся царь, однако за зайцами на сей раз не поехал. Остался. Дал приказ собирать дворянское войско. К Волге идти походом.
ПИКЕЙНЫЙ ШКВАДРОН
Зашевелилась боярская Русь. Для борьбы с Разиным в разных русских городах срочно набирались войска.
Созывались стрельцы, пушкари, воротники. Брали в войска и дворян, и детей боярских. К местам сбора двигались копейщики, пикиреры, рейтары, драгуны, гусары, просто солдаты.
Орловский воевода Никифор Спесивцев собрал целый копейный шквадрон. Снаряжал долго. Следил, чтобы кони были у всех хорошие. Сбруя крепкая, сёдла прочные. Чтобы каждый имел боевое копьё. Чтобы у каждого был шишак железная шапка с наушниками. Чтобы шпага или сабля была у каждого.
Старых не брал.
– Тут нужен народ покрепче, позлей, помоложе. У молодых и характер решительнее, и силы побольше у них в руках, ‑ рассуждал Никифор Спесивцев.
Осмотрел молодцов воевода. Что ни всадник, то богатырь. Что ни конь, то огонь и ветер.
– Мы же орловские, ‑ говорил воевода. ‑ Мы и тульских, и костромских, и тверских, и тамбовских ‑ любого за пояс всегда заткнём. Будет царь‑государь доволен.
Отписал Спесивцев царю, что собрал он пикейный шквадрон. Мол, молодец к молодцу. Кони сытые, копья острые. Ребята надёжные. Лютости в каждом на двух считай. Не будет пощады Разину.
Тронулись всадники в путь. Дорога через Тулу и Серпухов шла на Москву ‑ там собиралось войско.
Проходит неделя, приезжает гонец:
– Ну, как шквадрон, воевода?
– Отправил, отправил. Молодец к молодцу. Будет царь‑государь доволен.
Вторая неделя проходит. Снова в Орёл прибывает гонец:
– Где же шквадрон, воевода?!
– Отправил, отправил. Будет царь‑государь доволен. Народ у меня надёжный. Молодец к молодцу. Попомнит Разин шквадрон орловский.
За вторым гонцом и третий вскоре сюда явился:
– Где же шквадрон, воевода?!
"Что за чудо, где же шквадрон?" ‑ подумал и сам Спесивцев.
– Где?
А шквадрон в это время был уже на Дону. А с Дона пошёл на Волгу. Но не против Разина ‑ к Разину шли пикиреры.
Часто такое тогда случалось. Бежали люди из войск боярских.
Приходили к Разину и стрельцы, и копейщики, и драгуны, и рейтары. Можно было встретить дворян и даже детей боярских.
НЕДОРОСЛИ
На службу в царёво войско ехало трое дворянских недорослей ‑ Памфил, Боголеп и Топей.
Справа едет верхом на коне Топей.
Слева едет верхом на коне Памфил.
Боголеп между ними едет.
Самый рослый из них Памфил.
Самый низкий из них Топей.
Боголеп серединкой выдался.
Самый умный из них Топей.
Самый глупый из них Памфил.
Боголеп по умишку средний.
Снаряжали их дома на подвиг ратный. Лучших дали в дорогу коней.
По мушкету висит за спиной у каждого. У каждого сабля видна на боку. Мешочки болтаются с пулями, с порохом. Вместо шапок у них шишаки.
Едут дворянские дети. Мечтают о том, как побьют они Стеньку Разина, как вернутся домой с победой.
– Мы схватим в бою злодея и живого его привезем. Мы заслужим царёво слово.
Отъехали недоросли от дома двенадцать вёрст. Осталось без малого тысяча.
Тянулась стрелой дорога. Вдруг разошлась на три.
Остановились дворянские витязи у придорожного камня. Заспорили какой же дорогой ехать.
– Едем направо, ‑ сказал Памфил.
– Едем налево, ‑ сказал Топей.
Боголеп же за то, чтобы ехать дорогой средней.
Час они громко спорили. Хорошо, что попался какой‑то старик.
– Да езжайте любой дорогой. Какая кому милей. Не спорьте. Сойдутся они, сойдутся.
Поехал Памфил направо. Эта дорога свернула в лес.
Поехал Топей налево. Эта дорога пошла к реке.
Боголеп же вперёд поехал по открытому чистому полю.
Едет Памфил по лесу. О геройстве Памфил мечтает. Колокольным звоном гудит Москва. Сам царь Алексей Михалыч славой его венчает.
Размечтался Памфил о славе. Не видит Памфил того, как рядом в придорожных кустах, не отставая, крадётся людская тень.
Сравнялась дорога с ветвистым дубом. Потянулись навстречу Памфилу вилы, сразили Памфила в бок.
Едет Топей по дороге к реке. О геройстве Топей мечтает. Колокольным звоном гудит Москва. Сам царь Алексей Михалыч славой его венчает.
Добрался Топей до реки. Вброд переехал реку. Стал на высокий взбираться берег. Занеслась над Топеем с откоса коса. Рухнул мечтатель в воду.
По открытому чистому полю едет верхом на коне Боголеп. О подвигах ратных и он мечтает. Это в честь Боголепа звоном церковным гудит Москва. Сам царь Алексей Михалыч славой его венчает.
Кончилось чистое поле. Подошла дорога к крутому оврагу. Стал спускаться в овраг Боголеп.
Жаль, что глаз не устроен сзади. Не видит дворянский сынок того, как за спиной кто‑то поднялся в рост. Взлетела, как меч, дубина. Ударила молотом по шишаку. Свалился с коня Боголеп. Остался на дне оврага.
Правду сказал старик ‑ сошлись у дворян дороги.
СТАРАЛИСЬ
Ефремовский воевода Аввакум Иевлев писал царю: "Его величеству государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу холоп твой Аввакумка челом бьёт".
Писал воевода о том, что городские стены у них в Ефремове подгнили, покосились, а кое‑где и вовсе обрушились. Нет у города теперь надёжной защиты. "Ако же вор Стенька прийдет к Ефремову, ‑ писал Иевлев царю, ‑ то быть, государь‑царь, великой беде". Для строительства новых стен просил воевода денег.
Отписал царь воеводе, чтобы новые стены строили. Отпустил из казны денег. Завёз воевода в Ефремов дубовые брёвна. Нанял плотников. Начали строить стены.
Старший среди плотников Никита Зяблов воеводе понравился. Хоть и стар был годами Зяблов, но в плотницком деле оказался большим умельцем.
– Мы эти стены ‑ враз, ‑ говорил Никита. ‑ Они и при внуках и при правнуках будут ещё стоять. Будь спокоен, отец воевода, Разин на них не сунется.
Каждый день приходил воевода, смотрел, как идёт работа. Стучат топоры, без устали ходят пилы.
– Шибче, шибче! ‑ покрикивает Зяблов на плотников.
Правду сказал Никита ‑ стены растут, как в сказке. Похвалил старика Иевлев.
– Стараемся, отец воевода, ‑ ответил Зяблов.
Похвалил воевода плотников.
– Стараемся! ‑ гаркнули плотники.
Притомился в делах воевода. Взяла его хворь. Пролежал он несколько дней в постели.
Но работа шла, не стояла на месте. И вот Никита Зяблов пришёл к воеводе.
– Отец воевода, готовы стены!
Не удержался Иевлев, поднялся на ноги, пошёл посмотреть на крепость.
Глянул ‑ отличные стены. Высокие, крепкие, ладные. Даже выше старых на целый метр.
– Молодцы! ‑ похвалил воевода.
Обошёл он крепость с одной стороны, обошёл со второй, с третьей, завернул на четвёртую. Смотрит, а там нет никакой стены.
– Как так! ‑ взревел воевода.
– Не хватило, боярин, брёвен, ‑ объясняет Никита.
– Как ‑ не хватило?!
– Промашка у нас получилась. Зазря метром выше поклали стены. Но ничего, ничего, ‑ говорит Никита. ‑ Зато три стороны неприступные. Никакая их сила теперь не возьмёт. Не страшен, отец воевода, Разин.
Взвыл воевода:
– Да что ты, дурак, несёшь! Что же это тебе за неприступная крепость, если в ней целой стены не хватает?
Разводит Никита руками, еле улыбку в усах скрывает:
– Промашка, батюшка, промашка. И как это только у нас получилось! А ведь старались, старались, батюшка...
– Старались?! ‑ кричал воевода. ‑ Не царю, супостаты, служите! Стеньку, проклятые, ждёте. Вот я вам!
Приказал воевода плотников избить батогами. Однако писать обо всём царю и просить новых денег не стал. Не хватило для этого смелости.
Так и остался Ефремов с тремя стенами. Хорошо, что Разин не брал Ефремов.
Глава четвертая
КАЗАЦКОЕ СЛОВО
ГУСЬ И ПРИСЕВКА
Два молодых казака Гусь и Присевка заспорили, кто больше народному делу предан.
– Я! ‑ кричит Гусь.
– Нет, я! ‑ уверяет Присевка.
– Я жизни не пожалею! ‑ бьёт себя Гусь в грудь кулаком.
– Я пытки любые снесу и не пикну! ‑ клянётся Присевка.
– Хочешь, я палец в доказ отрежу?
– Что палец! Я руку себе оттяпну!
Расшумелись казаки, не уступают один другому.
Разин в это время проходил по лагерю и услышал казацкий спор. Остановился он. Усмехнулся.
Заметили спорщики атамана. Притихли.
Посмотрел Степан Тимофеевич на молодцов.
– Ну и крикуны: жизнь, пытки, палец, рука. Хотите себя проверить?
– Приказывай, атаман! Слово даём казацкое.
– Грамоте учены?
– Нет, Степан Тимофеевич.
– Так вот: кто первым осилит сию премудрость ‑ тому настоящая вера.
Смутились казаки. Не ожидали такого. Ну и задал отец атаман задачу. Однако что же тут делать? Назад не пойдёшь. Слово казацкое брошено.
Не зря говорил про грамоту Разин. Нужны ему люди, умеющие писать и читать. Мало таких. Трудно крестьянскому войску.
Пошли казаки в церковь, разыскали дьячка.
– Обучай, длинногривый.
Сели они за буквы. Пыхтят, стараются казаки.
Только трудно даётся наука. Неделя проходит, вторая.
– Сил моих больше нет, силушек! ‑ плачет по‑детски Гусь.
– Уж лучше бы смерть от стрелецкой пули! ‑ стонет Присевка.
Проходит ещё неделя.
– Голова ты моя, бедная ты головушка! Помру я при этом деле! убивается Гусь.
– За что же муки такие адовы? Господи, праведный, за что покарал? причитает Присевка.
Стонут, проклинают судьбу свою казаки. Стонут, а всё же стараются. Слово казацкое дадено.
Прошло целых два месяца.
– Ну, ступайте, ‑ произнёс наконец дьячок.
Словно ветром дунуло в казаков ‑ помчались быстрее к Разину.
– Осилили, отец атаман, премудрость!
– Да ну! ‑ не поверил Степан Тимофеевич.
– Проверяй!
Протянул Разин Гусю писаный лист бумаги:
– Читай‑ка.
Читает Гусь. Правда, не так чтобы очень гладко. Однако всё верно, всё разбирает.
– Молодец, казак! ‑ похвалил Разин.
Достал он лист чистой бумаги, протянул бумагу Присевке:
– Пиши‑ка.
Пишет Присевка. Правда, не так чтобы очень быстро. Однако всё верно. Буквы не путает.
– Молодец, казак! ‑ подивился Разин. ‑ Оба вы молодцы! Порадовали. Не ожидал.
Засмущались Гусь и Присевка:
– Старались, отец атаман. Ведь слово казацкое было дадено.
КРАСАВЕЦ ЛЁВКА
Красавец Лёвка заснул в дозоре. Полагалась за это у разинцев смерть.
Однажды отправился Разин проверять, как службу несут караулы.
Ночь была тёмная, тёмная. Звёзд не видно. Луны не видно. Небо стояло в тучах. Выбрал Степан Тимофеевич время перед рассветом, когда дозорных особенно клонит сон.
Идёт Разин от поста к посту. То тут, то там вырываются из темноты голоса:
– Стой! Отзовись!
Отзывается Степан Тимофеевич. Узнают разинский голос дозорные:
– Здравья желаем, отец атаман!
Надёжно службу несут караулы. Доволен Степан Тимофеевич.
Прошёл он шесть дозорных постов. Остался седьмой, последний. Тут и дежурил Лёвка. "Красавец" он потому, что кончик носа был у него обрублен. Так в шутку окрестили его казаки. Когда‑то ходил он походом в Ногайские степи. В каком‑то бою и лишился носа.
Стоял Лёвка в дозоре у самой реки, на волжской круче у старых сосен.
Вышел Разин к речному откосу. Никто не крикнул на звонкий шаг. "Что такое?" ‑ подумал Разин. Остановился. Тихонько свистнул. Минуту прождал ответа. Свистнул погромче. Опять тишина.
Прошёл Разин вдоль откоса шагов пятнадцать и тут услышал какой‑то звук. Застыл атаман. Прислушался. Да это же просто казацкий храп.
Подошёл Степан Тимофеевич к спящему. Лёвку признал в нерадивом. Казак сидел на земле. Прислонился к сосне спиною. Что‑то приятное снилось Лёвке. Он улыбался и даже ртом пузыри пускал. Голова чуть склонилась на дуло пищали. Шапка сползла на лоб.
Стал заниматься рассвет. Спит беззаботно красавец Лёвка. Храпит на весь берег. Не чует нависшей над ним беды.
– Эка же чёрт безносый! ‑ обозлился Степан Тимофеевич. Хотел разбудить казака. Затем передумал. Взяло озорство атамана. Решил он вынуть из Лёвкиных рук пищаль. "Ну интересно, что Лёвка, проснувшись, скажет!"
Подошёл Степан Тимофеевич вплотную к спящему. Легонько притронулся к дулу. Только потянул на себя пищаль, как тут же казак очнулся. Мигом вскочил на ноги. Разин и слова сказать не успел, как размахнулся казак пищалью. Оглоушил прикладом Разина. Свалился Степан Тимофеевич с ног.
Пришиб казак человека и только после этого стал смотреть, кто же под руку ему попался.
Глянул ‑ батюшки светы! Потемнело в глазах у Лёвки. Бросился Лёвка к Разину.
– Отец атаман, ‑ тормошит. ‑ Отец атаман! Боже, да как же оно случилось?
Не приходит в себя Степан Тимофеевич. Удар у Лёвки в руках пудовый.
Помчался Лёвка с откоса к Волге, шапкой воды зачерпнул. Вернулся. Бежит спотыкаясь. Склонился над Разиным. Протирает виски и лоб.
Очнулся Степан Тимофеевич. Шатаясь, с земли поднялся.
В тот же день атаманы решали судьбу казака. По всем статьям за сон в дозоре полагалась ему перекладина. Однако Разин взял казака под защиту.
– Для первого раза довольно с него плетей.
– Почему же, отец атаман?!
– За то, что пищаль удержал в руках, достоин казак смягчения.
– Да он ведь чуть не порушил твою атаманскую жизнь.
– Так не порушил. Помиловал, ‑ усмехнулся Степан Тимофеевич, рукой проведя по темени: там шишка была с кулак.
Однако неделю спустя, когда заснул в дозоре другой казак, Разин первым сказал:
– На виселицу!
Строг был Степан Тимофеевич. Ой как строг! Умел он карать. Но умел и помиловать.
ДЕСЯТЬ И СОРОК
Не был Разин святым. Мог и сам выпить. Однако приходил в страшный гнев, когда люди перепивались.
А такое случалось.
Особенно падок к вину был казак Гавриил Копейка.
Встретил Степан Тимофеевич однажды Копейку. Разило спиртным от казака, словно из винной бочки.
Почуял Степан Тимофеевич запах:
– Пьян?!
– Никак нет, отец атаман! ‑ нагло ответил Копейка.
А вранья Разин и вовсе терпеть не мог.
Встретил Степан Тимофеевич второй раз казака. Еле стоит на ногах Копейка. Глаза мутные‑мутные. Осоловело на Разина смотрит.
– Пьян?!
– Никак нет, отец атаман! И не нюхал.
Не тронул Разин и на этот раз казака. Но пригрозил расправой.
Не помогло.
И вот как‑то казак до того напился, что уже и идти не мог. Полз Копейка на четвереньках. Полз и наткнулся на Разина.
– Ирод! Ты снова пьян?!
– Ни‑ни‑как нет, о‑о‑тец ата‑та‑ман. ‑ Язык у казака заплетался. Я‑я ки‑ки‑сет обронил в тра‑тра‑ве.
– Ах ирод! Ах тараруй![2] ‑ Обозлился Степан Тимофеевич страшно. ‑ Эй, казаки, ‑ плетей!
При слове "плетей" хмель из Копейки выдуло ветром. Повалился он Разину в ноги.
– Прости, атаман.
– Умеешь пить, умей и похмель принять, ‑ сурово ответил Разин.
Когда притащили лавку и плети, Степан Тимофеевич скомандовал:
– Десять ударов!
Всыпали.
– А теперь и ещё сорок!
– За что же, отец атаман?
– За враньё, за тараруйство, ‑ ответил Разин.
Не любил Степан Тимофеевич врунов. Ложь ‑ самым великим грехом считал.
СКОРПИОН
Казак Ксенофонт Горшок втёрся в доверие к Разину. Началось всё незаметно, по мелочам. То прочистит трубку Горшок атаману, то пыль из кафтана выбьет, то подведёт под уздцы коня. Понадобится что‑то Разину, Горшок тут как тут. Даже в баню ходил со Степаном Тимофеевичем, тёр атаманскую спину.
– Средство моё надёжное, ‑ говорил казакам Горшок. ‑ Я своего добьюсь. Я первой особой при отце атамане стану.
И правда. Не заметил Разин и сам того, как стал при нём Горшок человеком незаменимым, во всех делах чуть ли не первым советчиком. Но самое страшное ‑ стал Горшок шептуном. Трёт он в бане атаманскую спину, а сам:
– Отец атаман, а сотник Тарах Незлобин выпил лишку вчера вина и словом недобрым тебя помянул.
Наговорил на Тараха Горшок. Вот что сказал Незлобин: "Зазря отец атаман дал Ксенофонту большую волю".
Прочищает Горшок атаманскую трубку, а сам:
– Отец атаман, а башкирец Амирка тоже дурное о твоей атаманской особе молвил. Вот что сказал Амирка: "Я бы быстро Горшка отвадил".
Подводит Горшок атаману коня, а сам и тут незаметно про кого‑то Разину что‑то шепчет.
Вспыльчив Степан Тимофеевич. Крут на расправу. Попали в немилость к нему и сотник Тарах Незлобин, и башкирец Амирка. Пострадали без особой вины и другие.
Приобрёл Горшок небывалую силу. Робели перед ним казаки. Боялись его доносов. Знали, если невзлюбит кого Горшок, несладко тому придётся.
Правда, лихой казак Епифан Гроза пригрозил Ксенофонту расправой. Однако угроза Епифана бедой для него же самого обернулась. Исчез куда‑то Гроза, словно в воду, как камень, канул.
Притихли и вовсе теперь казаки. Шептуна за версту обходят.
И вдруг однажды пропал Горшок. Искали его, искали. Разин был в страшном гневе, шкуру грозился спустить с любого. Не помогло. Не нашёлся Горшок, словно и вовсе на свете не жил. Лишь через неделю, когда стих атаманский гнев, признались разинцы Разину: утопили они доносчика.
Но теперь уже Степан Тимофеевич не ругал казаков, не спустил, как грозился, шкуру. Разобрался за эту неделю Разин во всём, сам тому подивился, как так могло случиться, что при нём, при боевом атамане, и вдруг скорпион прижился.
Мало того, через несколько дней, когда новый казак решил занять при Разине то же самое место и, как Горшок, зашептал атаману на ухо: "Отец атаман, а десятник Фома Ефимов про тебя недоброе слово молвил..." ‑ то Разин кликнул к себе казаков и тут же при всех приказал отрезать язык доносчику.
РАЗИН И КАЛЯЗИН
– Батюшка Степан Тимофеевич!
– Ну что?
Сотник Титов запнулся.
– Что же молчишь?
– Боязно говорить, отец атаман. Гневаться очень будешь.
– Ну и ступай прочь, если боязно.
Однако Титов не уходил. Уходить не уходил, но и сказать о том, ради чего пришёл, тоже никак не решался.
Посмотрел удивлённо на сотника Разин. Титов ‑ казак отважный. Что же такого могло случиться, чтобы казак оробел с ответом?
Наконец сотник отважился.
Выслушал Степан Тимофеевич, минуту молчал. И вот тут‑то гадай: то ли взорвётся сейчас атаман, то ли шутку какую бросит. Неожиданно Разин расхохотался.
– Не врёшь?
– Провалиться на месте, Степан Тимофеевич.
– Так всё и было? Назвался Разиным?
– Так всё и было. Атаманское имя твоё использовал.
– А ну, волоки сюда.
Через минуту в шатёр к Разину ввели человека.
Глянул Разин ‑ вот это да! Атаман настоящий стоит перед Разиным. И даже внешне чем‑то похож на Разина. Шапка с красным верхом на голове. Зелёные сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Глаза чёрные‑чёрные. Чёрным огнём горят.
– Чудеса! ‑ произнёс Степан Тимофеевич. ‑ Так ты, выходит, Разин и есть?
Вошедший зарозовел, смутился. Даже глаза потупил.
– По правде, Степан Тимофеич, имя моё ‑ Калязин.
– Казак?
– Нет. Из мужицкого рода.
– Чудеса! ‑ опять повторил Разин. Переглянулся с Титовым, вспомнил недавний его рассказ.
Ходил Титов с группой казаков куда‑то под Шацк. Заночевал однажды в какой‑то деревне. От мужиков и узнал, что объявился где‑то под Шацком Степан Тимофеевич Разин.
"Какой ещё Разин? ‑ подумал сотник. ‑ Откуда тут Разин?!"
– Разин, Разин, казак, с Дона он, ‑ уверяли крестьяне.
Разыскал Титов того, кто был назван крестьянами Разиным.
– Ты Разин? ‑ спросил.
– Разин, Степан Тимофеевич.
Понял Титов, что тут самозванство. Потянулся было за саблей. Хотел вгорячах рубануть. Однако на самосуд не решился. Схватил с казаками шацкого Разина и привёз его к Разину настоящему.
Смотрит Разин на "Разина":
– Волю людишкам дал?
– Дал.
– Работящих людей не трогал?
– Не трогал, отец атаман.
– Народу служил с охотой?
– Ради него на господ и шёл.
– Нужны атаманы, нужны, ‑ проговорил Разин. Повернулся к Калязину: Молодец! Ну что же ‑ ступай. Стал атаманом ‑ ходи в атаманах. Желаешь будь Разиным. Желаешь ‑ Калязиным. Зовись хоть горшком, хоть ухватом. Не дело на имени держится. Имя на деле держится.
ОТКУПИЛИСЬ
Сотник Матвей Веригин с отрядом казаков вёз Разину захваченную в одном из уездов казну. Хранились деньги в ларцах. Медные ‑ в одном. Из серебра ‑ в другом.
Проехали казаки самые опасные места, миновали стрелецкие заставы, заслоны. Казалось, что все преграды уже позади. Как вдруг в лесу наткнулись они на засаду.
Завязался между стрельцами и казаками ружейный бой.
Стрельцов и числом больше, и в пулях нет недостатка. У казаков же свинец на исходе. Понимает Веригин: плохи дела.
Лежат разинцы за дубами, берёзами, отбиваются.
Стрельнули раз, стрельнули два. А в третий и стрельнуть у многих нечем.
Подполз к сотнику тот, кто залёг от него правее:
– Батька, свинца более нет.
Подполз тот, кто лежал по левую руку:
– Батька, пришла погибель.
Хотел подняться Веригин в рост, дать команду к ручному бою. "Эх, была не была, погибать, так с достоинством". Да только в это время подполз к Веригину третий из казаков. Подполз, ругнулся недобрым словом и вдруг зашептал:
– Батька, а ежели нам откупиться? ‑ Шепчет, а сам глазами косит на ларцы с казной.
– Откупиться?! Ах ты собака! ‑ взревел Веригин. На минуту задумался. Потом улыбнулся: ‑ А ну волоки ларцы.
Бросился к ним советчик, придвинул поспешно к сотнику. Сбил Веригин прикладом замки, откинул крышки.
– Вот так, атаман! Вот так! ‑ опять зашептал советчик. ‑ Дозволь стрельцам прокричать о деле.
Не отвечает Веригин. Подхватил он горсть монет, бросил правому из казаков. Вновь подхватил, бросил левому. Бросил другим:
– А ну заряжай!
Сообразили разинцы, набили монеты в дула.
– Ну, а теперь голоси, ‑ приказал Веригин советчику.
Догадался, в чём дело, теперь и советчик. Поднялся казак с земли, закричал стрельцам:
– Откупного даём, откупного! Жалует вас атаман серебром и медью. Жалует вас серебром и медью! ‑ кричит казак и пересыпает в руках монеты.
Заслышав денежный звон, стрельцы и высунулись из‑за укрытий.
– Пуляй! ‑ закричал Веригин.
Стрельнули казаки. Дым туманом схватил деревья. А когда он рассеялся ‑ нет стрельцов уже рядом. Трое лежат убитыми. Другие снова ушли в засаду.
Приободрились казаки и такую подняли стрельбу, что стрельцы отходили всё дальше и дальше. А потом и вовсе оставили их в покое. Видать, и у стрельцов ружейный припас окончился.
Прибыл Веригин к Разину, вручает ему казну.
– Не гневись, батюшка атаман, ‑ говорит. ‑ Будет в ларцах недостача.
– Как ‑ недостача? ‑ насупился Разин.
Рассказал Веригин о стрелецкой засаде.
Слетела суровость с лица у Разина. Рассмеялся Степан Тимофеевич.
– Говоришь, откупились?
– Откупились, батюшка атаман.
РЕЧНАЯ ЦАРИЦА
Оскарка Чертёнок пристал к разинцам возле Самары. Чертёнок ‑ это прозвище. Так казаки его окрестили. Был он то ли из‑под Саранска, то ли из‑под Алатыря. Родом мордвин. Немало было в войсках у Разина и мордовцев, и чувашей, и черемисов, и татар. Впрочем, Чертёнок утверждал, что он русский.
– В России живу, потому и русский.
– Ну, а веры же ты какой?
– Веры я разинской. Оттого к вам и пришёл.
Острым он был на язык.
Сражался Чертёнок вилами. Другого оружия не признавал.
– Они острые, ‑ объяснял Оскарка. ‑ С ними в бою лучше. Это тебе не пищаль. Их заряжать не надо.
А заряжать ружья в те времена было целым делом. И порох и пули заталкивали через дула.
Чертёнок сразу же всем понравился. Был он весёлым и добрым. К тому же умел рассказывать байки. Плёл небылицы одна пуще другой. И всегда про одно: про царицу речную. И как выглядит царица речная, и что ест, и что пьёт. Даже придумал, что в гостях у неё бывал.
– Аж под водой?! ‑ поражались те, кто принимал любой вымысел за чистую правду.
– Под водой, ‑ отвечал Чертёнок.
Послушать Чертёнка сбегались с различных мест. Разин тоже однажды слушал.
А как‑то сотник Веригин, повстречав Оскарку и посмотрев на его вилы, в шутку сказал:
– Ты бы хоть пистоль или пищаль попросил у своей царицы.
– Да зачем мне пищаль, ‑ начал Чертёнок. И снова пошёл про то, что вилами биться лучше. Их заряжать не надо.
– Ну так для других попроси, ‑ подзадорил Веригин.
Плохо было с оружием в разинском войске. Пищаль или пистоль считались богатством.
– Для других попрошу, ‑ согласился Оскарка.
И попросил.
Куда‑то исчез. Три дня пропадал. Вернулся ‑ в руках пищаль.
Все так и разинули рты. Сотник Веригин и тот поразился.
– Значит, не врал. Значит, царица имеется, ‑ пошли голоса.
– А ну, ещё принеси пищаль.
– Две принеси пищали.
– Можно и две, ‑ ответил Чертёнок.
Снова где‑то он пропадал. А когда вернулся, глянули все и видят: как и обещано, несёт две пищали.
Секрет оказался в простом. Знал Чертёнок лесные округи. Уходил он в сторону от главных дорог. Подкарауливал одиночных стрельцов. Колол вилами. Забирал оружие.
Узнал о Чертёнке Разин.
– Молодец! ‑ похвалил Оскарку.
Приказал Степан Тимофеевич отрядить несколько партий смелых людей. Чтобы и эти ходили лесными дорогами и тоже оружие добывали. Называли таких смельчаков добытчиками. Чертёнок с ними тоже ходил. Многие из них отличились. И Чертёнок был всегда в первых, самым удачливым.
– Помогает ему царица, помогает, ‑ шутили разинцы.
ОТЧЕГО И ПОЧЕМУ?
Мужичонка Фрол Скобеев надоел казакам до крайности. Не давал никому покоя. Приставал постоянно с вопросами: почему, отчего, отчего, почему?
– Почему казаки землю не пашут?
Объяснили ему казаки. Мол, не землю пахать, а страну охранять ‑ для того казаки и созданы.
– Отчего слово пошло "дуван"?
Объяснили ему казаки. Давнее это слово. Когда делят они добычу, это и есть дуван.
И дальше таких "отчего", "почему" посыпалась сотня за сотней.
Поначалу с охотой объясняли ему казаки. А потом им так надоел Скобеев, что при виде его казаки бежали, как от самого лютого зверя.
Тогда принялся Фрол Скобеев донимать пушкарей.
– Что такое наряд?
Объяснили ему пушкари. Мол, наряд ‑ это и есть сами пушки. Так называются пушки.
– А что такое раскат?
И про это объяснили ему пушкари. Мол, раскат ‑ помост у крепостного вала или стены, на котором ставятся пушки.
Поначалу с охотой объясняли ему пушкари, а потом, когда вопросы посыпались градом, "Ах ты аспид несчастный!" ‑ взвыли, не выдержав, пушкари.
Оставив пушкарей в покое, взялся Фрол за стрельцов. Вслед за стрельцами терзал гребцов. Затем ‑ драгун, пикиреров, гусар, мушкетёров. Даже приставшего к разинцам батюшку, словно палач, пытал. Этого, правда, про бога. Есть ли бог на земле? А если есть, почему не видно? Есть ли на свете ангелы? А если есть, почему не слышно? Существуют ли ад и рай? И если да, то в ад или в рай попадёт после смерти сам батюшка?
Не выдержал батюшка, обозлился, послал его к чёрту.
Прошло какое‑то время, и вот уже не Скобеев лезет к любому с вопросами, а сам на вопросы других отвечает. Пополняется армия Разина. Приходят в неё новички. Всё интересно новеньким.
Одному объяснит Скобеев про верховой и подошвенный бой. Верховой, мол, происходит от слова верх. Это тот бой, который ведётся на стенах. А подошвенный ‑ тот, который идёт внизу, то есть у стен, под стенами. Другому расскажет, что такое дуван. Про ломовую пушку расскажет третьему. Мол, ломовая она потому, что от слова "ломать" происходит. Из этой пушки по стенам бьют. Про морские, речные суда расскажет. Объяснит, почему одни лодки называются "бусы", другие ‑ "насады". А есть ещё салы. Мол, бусы это большие морские лодки. А насады ‑ речные. Насады они потому, что борта у них как бы нашиты, насажены. Салы же вовсе не лодки, а всего лишь плоты, и сделаны вовсе они не из брёвен, а из пучков камыша. Человека держат они с трудом. А вот одежду свою, сбрую, сабли, пистоли и пики на них казаки перевозят.
Многое знал Скобеев. Рассказывал он интересно. Слушать его интересно. Лезут к нему с вопросами. Нет никому отказа.
Подумал Разин и вдруг назначил Скобеева сотником.
Однако нашлись здесь такие, которые к Разину вдруг с обидой:
– Как! Почему?! Мы тоже не меньше знаем. Нам тоже пора бы быть в сотниках.
– Возможно, вы тоже не меньше знаете, ‑ ответил Степан Тимофеевич Разин. ‑ Только дорог не тот, кто в себе таит. Почёт наш тому, кто поделиться с другим умеет.
ПРИТЯГАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Длинный путь прошёл с разинским войском Ермил Крупицын. Астрахань, Царицын, Саратов, Самара ‑ всё позади. А сколько других городов, сколько сёл, деревень. То плыли в лодках, то меряли вёрсты пеши, реже в телегах по‑барски ехали.
Приметили разинцы: куда ни придёт Крупицын ‑ всюду он свой человек. Люди вокруг него сразу толпой собираются. А провожают в дальней<