Yokohama, Bund, 6
Лишь накануне Сирота вручил ему целую стопку таких – свежеотпечатанных, ещё пахнущих типографией. – Мне нужно видеть достопочтенного Булкокса, по срочному делу. Отлично знал, что Булкокс сейчас никак не может быть дома. Безусловно, ему уже сообщили о таинственном «самоубийстве» сообщника, и англичанин, конечно же, кинулся в Токио. Эраст Петрович и следующую фразу приготовил: «Ах, его нет? Тогда прошу доложить о моем приходе мисс О-Юми. Спит? Придётся разбудить, дело не терпит отлагательства». Но Фандорина ждал сюрприз. Привратник как ни в чем не бывало поклонился, пригласил войти и исчез за дверью, что вела из прихожей налево, – по прежнему, неофициальному визиту вице-консул знал, что там расположен кабинет. Не успел Эраст Петрович сообразить, что сие может означать, а из кабинета уж появился достопочтенный, собственной персоной. В домашней куртке, в мягких туфлях, то есть самого безмятежного вида. – Чему обязан, мистер… Фэндорайн? – спросил он, глянув на карточку. – Ах да, мы ведь, кажется, знакомы. Что за наваждение! Уже полдень, а труп Суги не обнаружен? Невозможно! Обнаружен, но Булкокс, главный советник правительства, об этом не извещён? Исключается! Извещён, но не переполошился? Абсурд! И тем не менее факт оставался фактом: Булкокс предпочёл остаться дома. Но почему? Эраст Петрович скосил глаза в приоткрытую дверь кабинета и увидел, что в камине пылает огонь. Так вот в чем дело! Сжигает компрометирующие бумаги! Стало быть, ещё как переполошился! Умный все-таки человек. И дальновидный. Почуял опасность! – Что вы молчите? – досадливо поморщившись, спросил британец. – Что вам угодно? Фандорин отодвинул достопочтенного в сторону и вошёл в кабинет. Но никаких бумаг возле камина не было, лишь горка сухих веток. – Да что, черт подери, это значит?! – последовал за ним Булкокс. Эраст Петрович неучтиво ответил вопросом на вопрос: – Что это вы камин растопили? Нынче лето. – Я каждое утро его протапливаю тамарисковыми ветками. Дом новый, сыроват. И запах дыма мне нравится… Послушайте, сэр, вы очень странно себя ведёте! Мы едва знакомы! Немедленно объясните, что происходит! С какой целью вы явились? Терять теперь было решительно нечего, и Фандорин ухнул, как в омут головой: – Чтобы забрать у вас даму, которую вы удерживаете здесь насильно! Булкокс только рот раскрыл и захлопал ресницами, такими же рыжими, как и шевелюра. А титулярный советник, который, по французскому выражению, уже a jete son bonnet par-dessus le moulin [29], развивал атаку, которая, как известно, является лучшим видом обороны при плохой позиции: – Запугивать женщину – подлость и недостойно джентльмена! Впрочем, какой вы джентльмен! Прочь с дороги, я иду к ней! Хотел пройти мимо, но Булкокс преградил путь, схватил вице-консула за лацканы. – Убью, как бешеную собаку, – прошипел британец, и у самого глаза стали бешеные. Эраст Петрович ответил не менее хищным шипением: – Убьёте? Сами? Ой, вряд ли. Смелости не хватит. Скорее «крадущихся» подошлёте. Пихнул соперника своими замечательно натренированными руками – да так, что достопочтенный отлетел в сторону и опрокинул стул. На грохот из двери высунулся лакей, его вытянутая английская физиономия сделалась ещё длинней. – Какие крадущиеся?! – ошеломлённо вскричал британец. – Да вы буйнопомешанный! Я заявлю ноту вашему правительству! – Валяйте! – буркнул Фандорин по-русски. Хотел взбежать вверх по лестнице, но Булкокс ринулся вдогонку. Ухватил русского за фалду, стянул вниз. Вице-консул развернулся и увидел, что главный правительственный советник встал в стойку для бокса. Ну, бокс это не дзюдзюцу, тут Эрасту Петровичу тушеваться не приходилось. Он тоже изготовился: левый кулак вперёд, правым прикрыть челюсть. Первая схватка закончилась с ничейным результатом – все нанесённые удары были парированы. При второй сшибке вице-консул получил крепкий тычок в корпус, а ответил недурным хуком слева. Здесь бой был прерван, потому что женский голос воскликнул: – Алджи! Что это? На площадке лестницы стояла О-Юми в ночной сорочке, поверх которой был накинут шёлковый платок. Её неубранные волосы рассыпались по плечам, сквозь них просвечивало солнце. Эраст Петрович задохнулся, опустил руки. – Это русский! – возбуждённо крикнул Булкокс. – Он сошёл с ума! Утверждает, что я удерживаю тебя насильно. Решил немного привести этого болвана в чувство. О-Юми двинулась вниз по ступенькам. – Что с твоим ухом, Алджи? Оно оттопырилось и красное. Нужно приложить лёд. От семейственного, домашнего тона, которым были произнесены эти слова, от дважды повторенного «Алджи», а более всего от того, что она на него даже не посмотрела, у Эраста Петровича возникло ощущение, что он стремительно падает в пропасть. Не только говорить, но и дышать было трудно, но все же Фандорин хрипло выдавил, обращаясь к О-Юми: – Одно слово. Только одно. Я – или – он? Булкокс, кажется, тоже хотел что-то сказать, но у него сорвался голос. Оба боксёра стояли и смотрели, как черноволосая женщина в лёгком, просвечивающем на солнце одеянии спускается по лестнице. Спустилась. Снизу вверх укоризненно взглянула на Эраста Петровича. Со вздохом сказала: – Ну что за вопрос. Конечно, ты… Прости меня, Алджи. Я надеялась, что у нас всё закончится иначе, но, видно, не суждено… Британец был совершенно сражён. Заморгал, перевёл взгляд с О-Юми на Фандорина. Губы достопочтенного задрожали, но слов у него так и не нашлось. Внезапно Булкокс выкрикнул что-то бессвязное и бросился вверх по ступенькам. – Бежим! – О-Юми схватила титулярного советника за руку и дёрнула за собой, к выходу. – З-зачем? – Наверху у него оружейная комната! – Я не боюсь! – объявил Эраст Петрович, но тонкая ручка рванула его с такой неожиданной силой, что он еле удержался на ногах. – Бежим! Она поволокла титулярного советника, который всё оглядывался назад, по лужайке. Волосы красавицы развевались по ветру, подол трепетал и пузырился, задники бархатных туфель звонко пришлепывали. – Юми! Ради Бога! – донеслось откуда-то сверху. Из окна второго этажа высовывался Булкокс, размахивал охотничьим карабином. Фандорин постарался, насколько возможно, прикрыть собой ту, что бежала впереди. Грянул выстрел, но пуля пролетела далеко, свиста было не слышно. Обернувшись ещё раз, титулярный советник увидел, что англичанин снова прикладывается к карабину, но даже издалека было видно, как трясётся ствол – руки у стрелка ходили ходуном. Кричать кучеру, чтобы трогал, не пришлось. Тот, собственно, уже тронул – сразу после выстрела, даже не дожидаясь седоков. Хлестнул лошадей, вжал голову в плечи и назад не оглядывался. Эраст Петрович на бегу распахнул дверцу, подхватил спутницу за талию, забросил внутрь. Потом запрыгнул на сиденье сам. – Я уронила платок и потеряла одну туфлю! – воскликнула О-Юми. – Ах, как интересно! – Её широко раскрытые глаза ярко блестели. – Куда мы едем, милый? – Ко мне, в консульство! Она прошептала: – Значит, у нас целых десять минут. Задёрни шторку. * * *
|
|
|
|
|
|
Как доехали до Банда, Фандорин не заметил. Очнулся от стука в окошко. Стучали, кажется, уже давно, да он не сразу услышал. – Сэр, сэр, – донеслось снаружи, – мы приехали… Добавить бы, за такой страх. Титулярный советник приоткрыл дверцу, сунул серебряный доллар. – Вот вам. И подождите. Кое-как привёл костюм в порядок. – Бедный Алджи, – вздохнула О-Юми. – Я так хотела оставить его по всем правилам. Это ты всё испортил. Теперь его сердце наполнится горечью и ненавистью. Но ничего. Клянусь, что с тобой у нас всё закончится красиво, в полном соответствии с дзёдзюцу. Ты будешь вспоминать меня очень-очень хорошо, мы расстанемся в стиле «Осенний лист». Самый прекрасный
Дар дерева – прощальный:
Осенний листок.
Сумасшедшее счастье
– Значит, в ту ночь ты отвергла меня только потому, что хотела расстаться с «бедным Алджи» по всем п-правилам? – недоверчиво посмотрел на неё Эраст Петрович. – Только из-за этого? – Не только. Я, правда, боюсь его. Ты обратил внимание на его левую мочку? – Что?! – Фандорин решил, что ослышался. – По форме, длине и цвету мочки видно, что он очень опасный человек. – Опять ты со своим нинсо! Ты надо мной смеёшься! – Я насчитала у него на лице восемь трупов, – тихо сказала она. – И это только те, кого он убил собственными руками. Фандорин не знал, серьёзно она говорит или валяет дурака. Точнее так: не был окончательно уверен, что она дурачится. Потому и спросил, усмехнувшись: – Ты можешь рассмотреть трупы на лице? – Конечно. Всякий раз, когда один человек отнимает жизнь у другого, на его душе остаётся зарубка. А всё, что происходит в душе, отражается и на лице. У тебя эти следы тоже есть. Хочешь скажу, сколько человек убил ты? – Она протянула руку, коснулась пальцем его скулы. – Один, два, три… – П-прекрати! – отшатнулся он. – Лучше ещё расскажи про Булкокса. – Он не умеет прощать. Кроме тех восьмерых, которых он убил сам, я видела и другие следы: это люди, которые погибли по его вине. И их много. Гораздо больше, чем тех, первых. Титулярный советник поневоле подался вперёд. – Как, ты можешь видеть и это? – Да. Читать лицо убийцы нетрудно, оно вылеплено слишком резко, и краски контрастны. – Прямо Ломброзо, – пробормотал Эраст Петрович, трогая себя за скулу. – Нет-нет, ничего, продолжай. – Больше всего зарубок на лицах боевых генералов, артиллерийских офицеров и, конечно, палачей. Но самые страшные шрамы, невидимые обычным людям, были у очень мирного и славного человека, врача в публичном доме, где я служила. О-Юми произнесла это так спокойно, будто речь шла о самой обыкновенной службе – какой-нибудь портнихой или модисткой. У Фандорина внутри все так и сжалось, и он поспешно, чтоб она не заметила, спросил: – У врача? Как странно. – Ничего странного. За долгие годы он помог тысячам девушек вытравить плод. Но если у врача зарубки были мелкие, будто рябь на воде, то у Алджи они глубокие и кровоточащие. Как же мне его не бояться? – Ничего он тебе не сделает, – мрачно, но твёрдо сказал титулярный советник. – Не успеет. Булкоксу конец. Она смотрела на него со страхом и восхищением: – Ты убьёшь его раньше, да? – Нет, – ответил Эраст Петрович, отодвинув шторку и осторожно присматриваясь к доронинским окнам. – Булкокса на днях вышлют из Японии. С позором. А может быть, даже посадят в тюрьму. Время было обеденное, Сирота, как обычно, наверняка повёл свою «капитанскую дочку» к табльдоту в «Гранд-отель», но у окна консульской квартиры – проклятье! – маячила знакомая фигура. Всеволод Витальевич стоял, скрестив руки на груди, и смотрел прямо на застрявшую у ворот карету. Вести у него на глазах через двор О-Юми, да ещё раздетую, в одной туфле, было немыслимо. – Что же мы медлим? – спросила она. – Идём! Я хочу поскорей обустроиться в своём новом доме. У тебя так неуютно! Но и пробираться воровским манером тоже было нельзя. О-Юми – гордая женщина, она почувствует себя оскорблённой. Да и он тоже будет хорош – стесняться собственной возлюбленной! Я не стесняюсь, сказал себе Эраст Петрович. Просто мне нужно подготовиться. Это раз. И она неодета. Это два. – Посиди здесь, – попросил он. – Я через минуту вернусь. По двору прошёл деловитой походкой, но на доронинское окно все же искоса взглянул. Увидел, как Всеволод Витальевич отворачивается – пожалуй, с некоторой нарочитостью. Что бы это значило? Видимо, так: уже знает про Сугу и догадывается, что не обошлось без Фандорина; своим ожиданием у окна напоминает о себе и показывает, как ему не терпится выслушать объяснения; демонстративной индифферентностью даёт понять, что не намерен этих объяснений требовать, – титулярный советник сам решит, когда уже можно. Очень тонко, очень благородно и очень кстати. Маса торчал перед кладовкой неподвижный, как китайский болванчик. – Ну что он? – спросил Эраст Петрович, поясняя смысл вопроса жестом. Слуга доложил при помощи мимики и жестов: сначала плакал, потом пел, потом уснул, один раз пришлось давать ему горшок. – Молодцом, – похвалил вице-консул. – Кансисуру. Итте куру. (Что означало: «Стеречь. Я ухожу».) На секунду заглянул к себе и скорей назад, к карете. Приоткрыл дверцу. – Ты раздета и разута, – сказал он очаровательной пассажирке, кладя на сиденье мешок мексиканского серебра. – Купи себе одежду. И вообще всё, что сочтёшь нужным. А это мои визитные карточки с адресом. Если что-то придётся подшивать или, ну там не знаю, оставь приказчику, они доставят. Вернёшься – обустраивайся. Ты в доме хозяйка. О-Юми с улыбкой, но без большого интереса тронула звякнувший мешок, высунула голую ножку и погладила ею Эраста Петровича по груди. – Ах, какой же я тупица! – воскликнул он. – В таком виде ты даже не сможешь войти в магазин! Украдкой оглянулся через плечо на консульство, сжал тонкую щиколотку. – Зачем я буду туда входить? – засмеялась О-Юми. – Всё, что нужно, мне принесут в карету. * * *
Антибулкоксовская коалиция, воссоединившаяся в полном составе, проводила совещание в кабинете начальника муниципальной полиции. Как-то само собою вышло, что роль председателя, хоть никем и не назначенного, перешла к инспектору Асагаве. Российский вице-консул, прежде признававшийся всеми за предводителя, легко уступил первенство. Во-первых, покинув соратников ради приватного дела, Эраст Петрович как бы утратил нравственное право ими руководить. А во-вторых, знал, что его ум и сердце сейчас заняты совсем другим. Дело же, между тем, было наисерьезнейшее, которым вполсилы заниматься не следовало. Впрочем, Асагава превосходно провёл аналитическую работу и без участия Фандорина. – Итак, джентльмены, у нас имеется свидетель, готовый дать показания. Но человек он ненадёжный, с сомнительной репутацией, и его слова без документального подтверждения стоят немногого. У нас есть подписанная кровью клятва сацумских боевиков, но эта улика изобличает лишь покойного интенданта Сугу. Ещё есть изъятые Сугой полицейские рапорты, но они опять-таки не могут быть использованы против Булкокса. Единственная несомненная улика – зашифрованная схема заговора, в качестве центральной фигуры которого выступает главный иностранный советник императорского правительства. Но для того, чтобы схема стала доказательством, её сначала нужно полностью расшифровать. До этого передавать документ властям нельзя. Можно совершить роковую ошибку – мы ведь не знаем, кто ещё из сановников причастен к заговору. Раз уж сам интендант полиции… – Правильно, – одобрил Локстон. Он попыхивал сигарой на подоконнике, у открытого окна – щадил чувствительное обоняние доктора Твигса. – Я вообще не доверяю никому из япошек… Конечно, кроме вас, дружище Гоу. Пускай док покумекает, разберёт эти каракули. Выявим всех плохих парней, тогда и вмажем по ним разом. Верно, Расти? Эраст Петрович кивнул сержанту, но смотрел только на инспектора. – Всё это п-правильно, но у нас мало времени. Булкокс человек умный, и у него могущественные союзники, которые не остановятся ни перед чем. Я не сомневаюсь, что Булкокс проявит особенное внимание к моей персоне (тут вице-консул смущённо кашлянул) и к вам, ибо известно, что расследованием дела о сацумской тройке мы занимались вместе. Эраст Петрович здесь позволил себе несколько уклониться от правды, но лишь в деталях. Даже если б у англичанина не было личных причин его ненавидеть, участники конспирации, напуганные странной смертью интенданта, непременно заинтересовались бы русским вице-консулом. Вместе с Сугой принимал деятельнейшее участие в расследовании заговора против Окубо – это раз. Удар по интенданту служит интересам Российской империи – это два. Да тут ещё и три: в недавнем объяснении с Булкоксом титулярный советник был неосторожен – дал понять, что подозревает британца в намерении сжечь некие компрометирующие документы. В тот эмоциональный момент достопочтенный, вероятно, не придал значения, но потом, конечно, припомнит. А уж что он теперь размышляет о русском дипломате безотрывно и с сугубой заинтересованностью, в том можно не сомневаться… В кабинете становилось душновато. Асагава подошёл к окну, встал подле сержанта, хотел вдохнуть свежего воздуха, но вместо этого поперхнулся злым табачным духом и закашлялся. Помахал рукой, разгоняя дымное облако, повернулся к окну спиной. – Возможно, Фандорин-сан прав. Во всяком случае, лишняя предосторожность не помешает. Разделим улики, чтобы не держать их в одном месте. Схему заберёт Твигс-сэнсэй – это понятно. Вся наша надежда теперь на вас, доктор. Ради Бога, никуда не выходите из дома. Никаких визитов, никаких пациентов. Скажитесь больным. Твигс важно кивнул, погладил себя по карману – очевидно, ключевая улика лежала там. – Я возьму полицейские рапорты, тем более что три из них написаны мной. Вам, сержант, достаются клятвы. Американец взял три листка, покрытых бурыми письменами, с любопытством рассмотрел их. – Можете на меня положиться. Бумажки будут при мне, а сам я шагу из участка не сделаю. Даже ночевать тут останусь. – Вот и отлично, это лучше всего. – А что достанется мне? – спросил Эраст Петрович. – На вашем попечении единственный свидетель. Этого вполне довольно. Фандорин смешался. – Господа… Я как раз хотел просить вас забрать у меня князя. Видите ли, мои домашние обстоятельства несколько изменились. Я теперь никак не смогу держать его у себя… Меняю на любую из улик. И, пожалуйста, как можно скорее. Инспектор пытливо посмотрел на вице-консула, однако задавать вопросов не стал. – Хорошо. Но при свете дня это невозможно – увидят. Вот что. Я знаю, где разместить князя, есть одно хорошее место – не сбежит. Ночью, перед самым рассветом, приводите его на тридцать седьмой пирс, это у моста Фудзими. – Б-благодарю. А если доктору не удастся расшифровка? Что тогда? И на это у обстоятельного японца был готов ответ: – Если сэнсэй не расшифрует схему, придётся действовать неофициальным путём. Мы передадим всё, что знаем, вместе с уликами и показаниями свидетеля, какой-нибудь из иностранных газет. Только, разумеется, не британской. Например, в редакцию «Л'Эко дю Жапон». Французы придут в восторг от такой сенсации. Пускай Булкокс оправдывается, требует опровержения – тайное станет явным. * * *
По дороге домой Эрасту Петровичу бросилась в глаза витрина модного магазина «Мадам Бетиз», вернее большущий рекламный плакат, весь разрисованный розочками и купидончиками: «Новинка парижского сезона! Чулки в мелкую и крупную сетку, всех размеров, с муаровыми подвязками!». Вспомнив некую щиколотку, вице-консул вспыхнул. Вошёл в лавку. Парижские чулки оказались на диво хороши, а уж на вышепомянутой конечности должны были и вовсе смотреться умопомрачительным образом. Фандорин выбрал полдюжины: чёрные, сиреневые, красные, белые, темно-бордовые и цвета «восход над морем». – Какой угодно размер? – спросил надушённый приказчик. Титулярный советник пришёл было в смятение – о размере он не подумал, но на выручку ему явилась владелица магазина, сама мадам Бетиз. – Анри, мсье нужен первый. Самый маленький, – проворковала она, разглядывая покупателя с любопытством (так ему, во всяком случае, показалось). В самом деле, самый маленький, спохватился Эраст Петрович, мысленно представив крошечную ножку О-Юми. Но откуда эта женщина знает? Тоже какое-нибудь парижское нинсо? Хозяйка чуть отвернула лицо, всё глядя на Фандорина, потом вдруг потупилась и перевела взгляд на полки с товаром. Это она состроила глазки, сдедуктировал титулярный советник и, хоть мадам Бетиз нисколько ему не нравилась, всё же покосился на себя в зеркало. Нашёл, что, несмотря на несколько измождённый вид и помятый костюм, он положительно недурён. – Милости прошу заходить почаще, мсье дипломат, – раздалось ему вслед. Он удивился, но совсем чуть-чуть. Йокогама – город маленький. Должно быть, высокий брюнет с голубыми глазами и чудесно подкрученными усиками, всегда (ну, почти всегда) безупречно одетый, успел примелькаться. Хоть с неба накрапывал дождик (тот самый, сливовый), настроение у Эраста Петровича было божественное. Ему казалось, что встречные смотрят на него с искренним интересом и чуть ли не провожают взглядами, что запах моря чудесен, а вид кораблей на якорной стоянке достоин кисти господина Айвазовского. Титулярный советник даже попробовал напевать, чего обычно не позволял себе. Мотив был неопределённо-бравурный, слова самые легкомысленные: Йокогама городок
Не широк и не высок,
Городишко невелик,
Обойдёшь его за миг.
Но «Йокогама городок» был ещё меньше, чем представлялось Фандорину. И в этом ему вскоре предстояло убедиться. Едва Эраст Петрович ступил во двор консульства, его окликнули. Доронин торчал в том же окне, что и давеча, но теперь не отворачивался, деликатности не проявлял. – Господин вице-консул! – крикнул он грозным голосом. – Извольте пожаловать ко мне в кабинет. Тотчас же, не заходя на квартиру! И исчез – должно быть, отправился на казённую половину. Никогда ещё Фандорин не видел воспитаннейшего, сдержаннейшего Всеволода Витальевича в таком гневе. – Я вас ни о чем не спрашивал! Не понуждал находиться в присутствии! Я вам доверился! – не кричал, а клокотал консул, пуча поверх синих стёкол свои воспалённые глаза. – Я полагал, что вы заняты государственным делом, а вы… вы, оказывается, предавались амурным приключениям! Ворвались в дом к официальному представителю Британской империи! Похитили у него любовницу! Учинили дебош! Что удивляетесь? Йокогама – город маленький. Новости, особенно пикантного рода, здесь разносятся моментально! Кучер, подумал Эраст Петрович. Наболтал своим товарищам из фирмы «Арчибальд Гриффин», а те вмиг разнесли по городу. А ещё слуги самого Булкокса. Кухонный телеграф – самое скоростное средство сообщения. – Вы хоть знаете, что интендант Суга покончил с собой? Откуда вам! А я думал, что… Эх вы, герой-любовник! – консул махнул рукой. – Ходят самые разные слухи. Суга не застрелился, даже не совершил харакири. Он избрал древний изуверский способ ухода из жизни, к которому самураи прибегали либо, попав в плен, либо чувствуя себя очень виноватыми. Все уверены, что интендант не смог себе простить смерти Окубо, и незаслуженное повышение в должности стало для него последним ударом. Он не посмел ослушаться монаршей воли, но счёл необходимым искупить вину, приняв мученическую кончину… Да что вы всё молчите, Фандорин? Оправдывайтесь, черт возьми! Говорите что-нибудь! – Я заговорю завтра. Пока же позволю себе напомнить об обещании, которое вы мне дали: ни во что не вмешиваться и ни о чем не спрашивать. Если я потерплю неудачу, отвечу за всё разом. Сейчас же у меня нет времени на объяснения. Сказано было хорошо: сдержанно и с достоинством, но эффекта не получилось. – Оно и видно, – процедил консул, глядя не в глаза собеседнику, а куда-то вниз и вбок. Брезгливо махнул рукой, вышел. Эраст Петрович тоже посмотрел вниз. Из розового, украшенного ленточкой пакета, который ему вручили в магазине, свисал сетчатый чулок цвета «Восход над морем». * * *
На свою половину вице-консул входил понуро. Открыл дверь и остолбенел, едва узнав собственную прихожую. На стене висело большое зеркало в лаковой, разукрашенной перламутром раме. На кокетливой тумбочке благоухала ваза с бело-лиловыми ирисами. Исчезла вешалка, на которой Маса держал головные уборы и верхнюю одежду своего господина – вместо неё появился закрытый шкаф с плетёными соломенными дверцами. Сверху источала мягкий розоватый цвет большая керосиновая лампа в бумажном абажуре. Поражённый, Фандорин заглянул в гостиную. Там перемен было ещё больше, так что разглядеть детали не было никакой возможности, возникло лишь общее впечатление чего-то яркого, светлого и праздничного. В столовой титулярный советник увидел стол, сервированный так, что сразу ужасно захотелось есть (чего с Эрастом Петровичем в последние дни не случалось вовсе). Тут были фрукты, сыры, рисовые колобки с красной и белой рыбой, пирожки и пирожные, конфекты, шампанское в ведёрке. Фею, столь чудесно заколдовавшую казённое жилище, вице-консул обнаружил в спальне. Но нет, теперь эту комнату невозможно было назвать таким обыденным, прозаическим словом. Широкая, но простая кровать, которой обходился Эраст Петрович, украсилась кисейным балдахином, на окнах появились гардины, на полу пестрел пушистый ковёр. Сама же О-Юми, одетая в одну лишь рубашку (ту самую, в которой она бежала из Булкоксова логова), стояла на стуле и прикрепляла к стене длинный свиток с какой-то иероглифической надписью. – Милый, ты вернулся? – сказала она, сбрасывая со лба прядь волос. – Я так устала! У тебя очень странный слуга. Отказался мне помогать. Пришлось всё самой. Хорошо, что в чайном доме я многому научилась. Там сначала, пока не добьёшься уважения, всё делаешь сама – стираешь, гладишь, чинишь… Нет, он правда странный! Всё время стоит в коридоре, не позволил мне заглянуть в кладовку. Что там у тебя? Я слышала какие-то чудные звуки. – Там секретная комната. Ничего интересного, всякие скучные дипломатические б-бумаги, – солгал Фандорин. – Я велю завтра же их оттуда убрать. Но почему ты себе не купила одежды? Она бесшумно спрыгнула со стула. – Купила. Просто сняла, чтоб не запачкать. Вот, на первое время хватит. Она распахнула платяной шкаф, и Эраст Петрович увидел, что его сюртуки и брюки сдвинуты в самый угол, а четыре пятых пространства занимают многоцветные шелка, бархаты, атласы. На верхней полке стояли коробки со шляпами, внизу коробки с туфлями. – Что это у тебя? – потянулась О-Юми к розовому пакету. – Из «Мадам Бетиз»? Мне? Достала чулки, повертела, сморщила носик: – Сюмиваруи. – Что? – Как вульгарно! Ты ничего не смыслишь в дамских нарядах. Чёрные, пожалуй, оставлю. Остальные отдам Софи. Ей наверняка понравится. – К-кому? – не поспевал за новостями бедный Эраст Петрович. – Желтоволосой дурочке, которая стучит пальцами по большой железной машине. – Т-ты успела с ней познакомиться? – Да, мы подружились. Я подарила ей шляпку, она мне платок с большими красными цветами. Ещё я поближе познакомилась с Обаяси-сан, любовницей твоего начальника. Милая женщина. С ней мы тоже подружились. – Что ещё ты успела за три часа, пока мы не виделись? – Больше ничего. Кое-что купила, начала наводить порядок в доме и познакомилась с соседками. Нельзя сказать, чтобы Фандорин умел хорошо считать деньги, но ему показалось, что покупок как-то очень уж много. – Как это тебе только хватило денег? – восхитился он, увидев на столике замшевую коробочку с очаровательной жемчужной брошкой. – Денег? Я потратила их в первых двух лавках. – А… а как же ты расплачивалась потом? О-Юми пожала голым плечиком: – Так же, как раньше, когда жила у Алджи. Оставляла всюду твои визитные карточки. – И тебе верили в к-кредит? – Конечно. К тому времени, когда я попала в третью лавку, уже все знали, что теперь я живу у тебя. Мадам Бетиз (я у неё тоже была, только эти ужасные чулки покупать не стала) меня поздравила, сказала, что ты очень красивый, гораздо красивее Булкокса. Тот, конечно, богаче, но это не очень важно, если мужчина такой красивый, как ты. Обратно я ехала, отдёрнув шторы. Все так на меня смотрели! И на меня тоже, подумал Эраст Петрович, вспомнив, как оглядывались на него встречные. Боже, Боже… * * *
Поздно вечером они сидели вдвоём и пили чай. Эраст Петрович учил её пить по-извозчичьи: из блюдечка, вприкуску, с шумным дутьём и пыхтением. О-Юми, разрумянившаяся, в русском платке, надувала щеки, грызла белыми зубами сахар, звонко смеялась. Ничего экзотического, японского в ней сейчас не было, и Фандорину казалось, что они прожили вместе душа в душу уже много лет и, Бог даст, проживут ещё столько же. – Зачем оно только нужно, твоё дзёдзюцу, – сказал он. – Что ты вздумала учиться этой пакости, которая превращает живое, горячее, естественное в м-математику? – Но разве не в этом суть любого искусства? Раскладывать естественное на составные части и складывать их вновь, по-своему? Я изучаю искусство любви с четырнадцати лет. – С ч-четырнадцати?! Неужто ты сама так решила? – Нет. Изучать дзёдзюцу мне велел отец. Он сказал: «Если бы ты была моим сыном, я послал бы тебя развивать умение мыслить, силу и ловкость, потому что именно в этом главное оружие мужчины. Но ты женщина, и главное твоё оружие – любовь. Если ты в совершенстве овладеешь этим сложным искусством, самые умные, сильные и ловкие из мужчин станут глиной в твоих руках». Мой отец знал, что говорил. Он самый умный, сильный и ловкий из известных мне людей. Мне было четырнадцать лет, я была глупа и очень не хотела идти в обучение к мастерице дзёдзюцу, но я любила отца и потому послушалась. Конечно, он, как всегда, оказался прав. Эраст Петрович нахмурился, подумав, что в любой цивилизованной стране папашу, продающего малолетнюю дочь в бордель, упекли бы на каторгу. – Где он теперь, твой отец? Вы часто видитесь? Лицо О-Юми вдруг померкло, улыбка исчезла, губы сжались, будто от сдерживаемой боли. Умер, догадался титулярный советник и, раскаиваясь, что причинил любимой страдание, поспешил исправить промах: нежно погладил ей ложбинку в низу шеи (ему, впрочем, давно уже хотелось это сделать). Много позже, лёжа в постели и глядя в потолок, О-Юми со вздохом сказала: – Дзёдзюцу замечательная наука. Она одна способна сделать женщину сильнее мужчины. Но лишь до тех пор, пока женщина не потеряет голову. Боюсь, со мной происходит именно это. Как стыдно! Фандорин зажмурился – так переполняло его невыносимое, сумасшедшее счастье. Быть или не быть —
Глупый вопрос, если ты
Хоть раз был счастлив.
Щекотно