– Хорошо, но сначала мне надо отлить. Уж вы извините. Но я не могу терпеть.
– Подождите секунду, я сейчас выйду.
– Зачем спешить? Просто отвернитесь, – невозмутимо посоветовал он, расстегивая брюки.
Тэмми поспешно задернула занавеску и принялась вытираться, во второй раз за последние двенадцать часов слушая, как Тодд с шумом опорожняет мочевой пузырь. Казалось, он будет мочиться бесконечно. Когда он закончил, Тэмми уже успела вытереться.
– Все, порядок, – с явным облегчением сообщил он. – Интересно, в этой дыре подают еду в номера?
– Подают.
– Вы хотите перекусить?
«Сейчас не время строить из себя небесное создание», – решила Тэмми.
– Умираю с голоду, – призналась она.
– Что вам заказать?
– Просто что‑нибудь поесть. Не надо никаких изысков.
– Надеюсь, если я закажу еду, это не навлечет на нас новых опасностей.
Тэмми подождала, пока раздастся щелчок захлопнувшейся двери, и принялась вытирать самые укромные уголки своего тела. До нее доносился голос Тодда, заказывавшего еду по телефону. Можно было подумать, что в комнате работает телевизор, по которому идет фильм с участием Тодда Пикетта.
Тэмми подошла к запотевшему зеркалу, протерла его ладонью и принялась мрачно изучать собственное отражение. Конечно, теперь ее лицо сияло чистотой, но это было единственной переменой к лучшему. Женщина слегка приоткрыла дверь.
– Мне нужна чистая одежда.
Тодд сидел на постели. Он уже положил телефонную трубкy, включил телевизор и смотрел какое‑то ток‑шоу.
– Так идите сюда и оденьтесь, – сказал он, не отрывая глаз от экрана. – Я не смотрю.
Ей ничего не оставалось, как последовать его совету; отбросив влажное полотенце, она начала рыться в скудном содержимом своего чемодана, надеясь отыскать что‑нибудь приемлемое.
|
|
– Я заказал сэндвичи, – сообщил Тодд. – Ничего лучше у них все равно нет. И кофе.
Натянув белье, Тэмми взглянула на экран телевизора. Как раз в этот момент женщина в ярко‑красной блузке, которая была ей мала размера на два, громогласно жаловалась ведущему на свою дочь. Паршивке едва исполнилось двенадцать, а она «каждый вечер смывается из дому, размалеванная и разряженная, словно дешевая шлюха».
– Обожаю подобное дерьмо, – довольно усмехнулся Тодд.
– Люди любят делиться своими проблемами, – пожала плечами Тэмми.
– И уж конечно, они писаются от счастья, что попали на экран. Пятнадцать минут на них глазеют миллионы.
– Вы тоже любите, когда на вас глазеют миллионы, разве нет?
– В моем распоряжении больше, чем пятнадцать минут.
– Я не хотела вас обидеть. Мне правда интересно, нравится ли вам быть в центре внимания.
– Конечно нравится. Покажите мне человека, который бы это не любил. Когда официант в ресторане впервые узнает тебя или кто‑то за соседним столиком посылает тебе бутылку шампанского, чувствуешь себя на седьмом небе… Словно во всем мире ты – самая важная персона…
Тодд осекся. Теперь на экране блистала дочь, детская мордашка которой и в самом деле была отмечена явной печатью порока. Она сообщила, что одевалась и будет одеваться так, как ей хочется. И в конце концов, у кого она научилась наряжаться и краситься, как дешевая шлюха? С этими словами она простерла указующий перст в сторону своей мамаши. Та попыталась принять вид оскорбленной добродетели, однако ее прическа, макияж и наряд обрекли эти попытки на поражение. Тодд расхохотался и вернулся к прерванному разговору.
|
|
– Сначала ты готов кричать всем и каждому: «Взгляните на меня, я звезда». Но это быстро приедается. И вскоре только и мечтаешь о том, чтобы тебя не замечали и оставили в покое.
– В самом деле?
– В самом деле. Вот если бы известность, словно телевизор, можно было включать и выключать, когда тебе этого хочется. О черт, глядите, что вытворяют эти идиотки! Вот это класс!
Юная особа с наружностью шлюхи вскочила со своего стула и набросилась на мамашу с кулаками. К счастью, охранник был начеку – он подбежал к девчонке и схватил ее. Однако же она так разъярилась, что успела опрокинуть свою родительницу вместе со стулом; мужчина, сдерживавший маленькую фурию, тоже не удержался на ногах, и в результате все трое образовали на полу студии настоящую кучу малу. Тодд продолжал разглагольствовать, взирая на потасовку с нескрываемым удовольствием.
– Бывают дни, когда ты собой вполне доволен, и в такие дни ты вовсе не прочь, чтобы тебя узнавали. Тебе хочется, чтобы все вокруг твердили: «Я так люблю ваши фильмы, я смотрю их все по многу раз». А бывает, тебе хочется побыть самим собой, а все эти любопытные взгляды, будь они неладны, лишают тебя всякой возможности расслабиться. Превращают твою жизнь в дешевое представление. – Тодд указал на экран телевизора – Посмотрите только на этих дурех. Интересно, что они будут говорить своим знакомым, которые увидят этот паршивый балаган?
Несколько секунд Тодд размышлял над этим животрепещущим вопросом, а потом объявил:
|
|
– Я‑то точно знаю, что они скажут. Они будут с гордостью спрашивать всех и каждого: «А вы видели меня по телеку?» Только это им и важно. Никому и в голову не приходит спросить: «Видели, как я была хороша или как я блистала умом». Их рожи показывали по телевизору – и это главное.
Некоторое время он наблюдал за выходками разошедшихся скандалисток, покачивая головой. Потом обернулся к Тэмми и произнес:
– Я все чаще думаю: может, мне пора покончить с кино? Или кино пора покончить со мной. Может, мне настало время купить ранчо в Монтане и заняться разведением лошадей?
– Правда? – Тэмми наконец оделась и опустилась на неубранную постель рядом с Тоддом: – Вы хотите уйти на покой?
Он рассмеялся.
– А что в этом смешного?
– Скажете тоже, на покой. В тридцать четыре года.
– Я думала, вам тридцать два. В вашей биографии говорится…
– Я скинул себе два года.
– Вот как…
– Но все равно для ухода на покой, как вы выразились, я слишком молод. Тридцать четыре года – еще не старость.
– Это просто щенячий возраст, – торопливо кивнула женщина.
– Просто иногда мне хочется послать весь этот цирк ко всем чертям, – вздохнул Тодд и выключил телевизор. В комнате неожиданно воцарилась тишина.
Через несколько долгих мгновений Тэмми произнесла:
– Так мы с вами будем обсуждать вчерашнее или нет?
Тодд уставился в погасший экран телевизора. Выражения его лица Тэмми не видела, но не сомневалась: сейчас взгляд так же пуст, как и экран.
– Я говорю о каньоне, Тодд, – вновь заговорила она. – Разве нам не надо обсудить то, что произошло в каньоне?
– Да, – проронил он. – Думаю, мы должны это обсудить.
– Вчера вы утверждали, что все происшедшее кажется вам сном.
– Вчера я валился с ног от усталости.
– А сегодня?
– А сегодня, на свежую голову, я понимаю, что каньон и все, что там было, – это реальность. Вчера я нес ерунду.
Он по‑прежнему сидел, отвернувшись от Тэмми, словно не хотел, чтобы она видела его смущение; похоже, он чего‑то стыдился.
– Вы видели больше, чем я, – продолжала Тэмми. – И, полагаю, вы лучше понимаете, что там творится. Вы ведь наверняка говорили с…
– Да. Я говорил с Катей.
– И что она вам сказала?
– Она сказала, что эту комнату в подвале ей подарили.
– Ей подарил ее Зеффер. Это я знаю.
– Так зачем вы пристаете с вопросами? Судя по всему, вы знаете не меньше моего.
– А Максин?
– Что Максин?
– Ведь это она выбирала для вас дом…
– Да. Она показывала мне фотографии.
– Может, ей тоже что‑то известно?
– Максин? – Тодд встал, подошел к столу, взял пачку сигарет, закурил и жадно затянулся. – Максин запихнула меня в этот проклятый дом, а потом заявила, что больше не желает возиться со мной и с моими делами, – процедил он.
В дверь постучали.
– Примите заказ, – раздался голос.
Тэмми распахнула дверь, и в комнату проковылял пожилой коридорный с подносом. Он взглянул на них так гордо, словно раздобыть сэндвичи и кофе ему стоило неимоверных трудов.
– Я просил побольше майонеза, – заметил Тодд.
– Он здесь, сэр, – ответил коридорный и указал на маленький молочник.
– Прекрасно, спасибо, – кивнула головой Тэмми.
Тодд сунул руку в карман джинсов и извлек несколько смятых банкнот. Выбрав двадцатидолларовую, Пикетт, к немалой радости престарелого коридорного, вручил ему купюру.
– Очень вам признателен, – пробормотал тот и исчез в дверях с неожиданным проворством, как видно опасаясь, что этот странный тип в грязных джинсах раскается в своей щедрости.
Тодд и Тэмми набросились на еду.
– Знаете что? – буркнул Тодд с набитым ртом.
– Что?
– Я думаю, мне стоит увидеться с Максин. Поговорить с ней с глазу на глаз. Выведать все, что она знает. Вдруг все то, что мы видели, было подстроено…
– Так позвоните ей прямо сейчас!
– По телефону она не скажет правды.
– Вам лучше знать. Значит, уже были случаи, когда она вводила вас в заблуждение?
– Многократно.
– А где она живет?
– Вообще‑то у нее три дома. В Эспене, в Хэмпстоне и в Малибу.
– Ах, она бедняжка, – насмешливо протянула Тэмми, вгрызаясь в кусочек жесткого, как резина, бекона. – Видно, стеснена в средствах. Всего только три дома. Неужели ей хватает?
– Давайте ешьте, а потом мы отправимся к ней.
– Вдвоем?
– Вдвоем. Если нас будет двое, она не сможет рассмеяться мне в лицо и заявить, что у меня крыша поехала. Ведь вы видели все то же самое, что и я.
– И кое‑что такое, чего вы не видели.
– Так или иначе, мы заставим ее ответить на наши вопросы.
– А вы правда хотите, чтобы я поехала с вами?
– Я же сказал, так будет лучше, – кивнул Тодд. – Допивайте кофе и поедем.
Глава 5
Катя не стала даром тратить время, оплакивая уход Тодда. Что проку предаваться печали? За долгие годы она пролила немало слез из‑за мужчин, которые ее предали. Таким образом она имела возможность убедиться на опыте, что слезами горю не поможешь.
К тому же, вполне возможно, Тодд еще не потерян для нее навсегда; он лишь уехал на несколько часов, вот и все. И вскоре он вернется, робкий, несчастный и виноватый, и будет на коленях умолять ее о прощении. В конце концов, разве она не подарила ему поцелуй? Разве она не занималась с ним любовью в Стране дьявола? Воспоминания об этом не отпустят его никогда.
Разумеется, Тодд попытается забыть ее. Но со сколькими бы женщинами он ни переспал – с сотней или с тысячей, – это не поможет. Рано или поздно он униженно приползет к ней, надеясь получить то, что способна дать только она, Катя Люпи. И как бы ни пыталась эта толстая, неуклюжая шлюха удержать Тодда, все ее усилия будут напрасны. Мужчины, подобные ему, не имеют ничего общего с жирными бабищами. Они воспринимают мир совсем иначе. А таких, как эта толстуха, они обычно в упор не видят. Так что у этой коровы нет никаких шансов. Тодд привык услаждать свой взор красотой, и присутствие такого страшилища непременно начнет его раздражать. После нескольких часов, проведенных в блистательном обществе уродливой толстухи, Тодд сочтет за благо смыться.
Лишь одно обстоятельство тревожило Катю: каньон так искусно спрятан от посторонних глаз, что Тодд не сумеет проникнуть сюда без ее помощи.
Этот город и раньше – еще в те годы, когда Катя жила здесь, – мог любого сбить с толку и обречь на бессмысленные плутания. А сейчас совладать с городом намного труднее – особенно человеку, который, подобно бедняге Тодду, пребывает в расстроенных чувствах. О, она прекрасно понимала, как горько тому, кто совсем недавно был окружен всеобщим обожанием, неожиданно обнаружить, что вчерашние поклонники сходят с ума по новым кумирам. Мир переворачивается с ног на голову, все теряет смысл. Ты начинаешь судорожно озираться в поисках опоры, чего‑то прочного и надежного, не способного на предательство. Но в подобном отчаянном настроении так просто совершить ошибку, выбрать не тот путь, довериться не тому человеку. И теперь нелепая случайность могла отнять у нее Тодда.
Чем больше Катя размышляла над уделом несчастного Пикетта тем отчетливее понимала: ей необходимо самой отправиться к нему на помощь.
Мысль о том, чтобы покинуть каньон, наполнила ее смешанным чувством страха и радостного ожидания.
Она вновь увидит мир! Огромный безбрежный мир!
Три четвери века миновало с тех пор, как она безвылазно поселилась здесь, в этом ущелье. Конечно, она отнюдь не томилась в неведении и благодаря рассказам людей, которые являлись сюда после своей кончины, представляла, какие изменения произошли за это время за пределами каньона. Тем не менее, грядущая встреча с миром, куда она собиралась отправиться на поиски сбежавшего возлюбленного, пугала ее.
Однако выбора у Кати не было. Если ей не удастся вернуть Тодда, все ее надежды пойдут прахом. Поэтому, несмотря на все свои опасения, она должна поступить так, как решила. Возможно, на обратном пути, когда они вновь будут вместе, Катя найдет в себе силы посетить места, которые любила в юности, и своими глазами увидеть, как время изменило их. А может, подобная экскурсия не пойдет ей на пользу. Она и так расстраивается всякий раз, когда, выглянув из окна, видит башни из стекла и металла на месте прежних апельсиновых рощ, бедных селений и пыльных дорог. И конечно, если она увидит, что некогда любимые заветные утолки подверглись осквернению, это обернется для нее настоящим ударом. Хотя Катя и гордилась собственным бесстрашием, на самом деле прожитые годы сделали ее душу более уязвимой.
Одно бесспорно: предстоящий выход в мир станет испытанием ее могущества, а она, Катя Люпи, не привыкла уклоняться от испытаний.
Оказавшись за пределами своего каньона, где магическая власть дарует ей превосходство, она вступит в опасную игру. Катя не знала наверняка, однако предполагала: если ей придется долгое время пребывать вне каньона Холодных Сердец, вдали от дома и всего того, что в нем скрывается, ее истинный возраст может вступить в свои права. Ведь, хотя внешне она сохраняет свежесть и блеск юности, возраст ее близится к Мафусаилову. Удастся ли ей вернуться в свой каньон прежде, чем привлекательная оболочка даст трещину и старая карга, до поры скрываемая чарами Страны дьявола, предстанет на всеобщее обозрение?
Мысль об этом приводила Катю в ужас. Но если она найдет Тодда, то, как говорится, игра стоит свеч. Если все закончится благополучно, они вернутся в каньон и для них начнется новый Золотой век. Не имеющий ничего общего с прежним Золотым веком, изобилующим дурацкими губительными излишествами. Теперь чувства их станут глубже, и Страна дьявола будет уже не перекрестком, где бьющая ключом юность встречается с потрепанными призраками, а тайной, окруженной благоговением.
Несмотря на то, что Катя с особой гордостью показывала Тодду совершаемые в каньоне оргии и побуждала его принять в них участие, беззаботное жизнелюбие, присущее двадцатилетним, давно покинуло ее. Пикетт, конечно, с готовностью исполнял роль сластолюбца, однако Катя не сомневалась: подобные зрелища лишь утомляют его своим безвкусием. Теперь они будут вести себя именно так, как полагается обладателям истинного чуда, – они будут обращаться со своим достоянием бережно и уважительно. Вместе, рука об руку, они изведают мир, созданный Лилит. Кате никогда не хватало смелости исследовать неведомую страну с тщанием, которого та была достойна. Но теперь они познают все дороги Страны дьявола, все ее священные рощи. Конечно, долгие годы Катя видела здесь много такого, что распаляло ее женское естество (например, женщин, в экстазе отдающихся кентаврам); доведись ей увидеть нечто подобное вновь, она не стала бы отворачиваться с презрительной гримасой на лице. Однако этот мир способен был порождать и другие видения – возвышающие дух, а не разжигающие похоть; эти‑то видения она и жаждала разделить с Тоддом.
В этом мире было достаточно прекрасного и изумительного; здесь десятилетия пролетали незаметно. Хотя солнце над Страной дьявола всегда находилось в одной и той же точке, существовало немало очевидных свидетельств тому, что земля здесь по‑прежнему повиновалась некоему древнему ритму.
Например, среди болот имелось искусственное озеро шириной примерно в полмили; судя по всему, в течение многих лет там водились угри редкого вида – серебристо‑голубые, с огромными золотистыми глазами. Каждый из них был длиной не более мизинца, но их было так много, что, когда они начинали метать икру, вода в озере буквально выходила из берегов. В те дни, когда из икринок появлялись мальки, Чаша Бытия, как Катя называла это озеро, превращалась в настоящий пиршественный стол для всякого рода птиц, которые расхаживали по блестящим рыбьим спинам и наедались так, что едва могли взлететь, после чего усаживались на ветви ближайших деревьев, переваривая обильную трапезу. На следующий день (если в Стране дьявола вообще существовали дни) Чаша Бытия пустовала, и дохлые мальки, не успевшие ее покинуть, становились добычей диких собак и ворон.
Катя хотела, чтобы Тодд увидел это впечатляющее зрелище собственными глазами; хотела вместе с ним войти в шевелящуюся массу мальков и всей кожей ощутить их скользкие прикосновения.
А потом они могли бы отправиться туда, где жило некое чудесное создание, изрекавшее загадки и пророчества. Дважды это существо вовлекало Катю в разговор, смысл которого так и остался для нее темным, ибо у нее не хватало знаний для толкования странной поэзии его слов. Диковинный пророк обладал телом огромной птицы и человеческой головой. Вокруг дерева, на ветвях которого он восседал, во множестве лежали сверкающие драгоценности, принесенные ему в дар. Год назад Катя явилась сюда и возложила к подножию дерева украшения, в которых снималась в «Нефертити».
– Твой подарок – настоящие драгоценности? – осведомилось таинственное создание, чье имя, кстати, было Иакаксис.
– Нет, – призналась Катя. – Я – актриса. И все эти безделушки – фальшивка. Они были сделаны для фильма.
– Тогда преврати их в настоящие, – приказал Иакаксис, приоткрыв клюв и показав кончик длинного серого языка. – Сыграй сцену, в которой ты носила эти украшения.
– Это немая сцена, – сказала Катя.
– Это хорошо, – заявил Иакаксис. – Ибо к старости я стал плохо слышать.
Катя сбросила с себя почти всю одежду и нацепила драгоценности. А потом она сыграла сцену, в которой Нефертити обнаруживает, что ее возлюбленный убит по приказу завистливой царицы, и, охваченная отчаянием, кончает жизнь самоубийством.
Человек‑птица заливался слезами, наблюдая за ее игрой.
– Я рада, что сумела тебя тронуть, – сказала Катя, закончив сцену.
– Я принимаю твой дар, – изрекло странное создание. – И я дам тебе ответ.
– Но ты еще не слышал моего вопроса.
Иакаксис вновь щелкнул клювом и по‑птичьи нахохлился.
– Твой вопрос мне известен. Ты хочешь знать, будет ли в твоей жизни любовь, за которую можно умереть. Я прав?
– Да, – кивнула головой Катя.
Возможно, она и спросила бы о чем‑то другом, однако пророк терпеть не мог, когда его поправляли.
– Существуют два множества, – сообщил он. – Одно внутри тебя. Другое вне. Если любовь его сильна, он даст имя одному из этих легионов, и тогда ты вкусишь блаженство с другим.
Разумеется, Кате отчаянно хотелось проникнуть в смысл этого загадочного изречения, однако аудиенция была закончена – Иакаксис дал ей это понять, подняв свои черные крылья, украшенные локонами человеческих волос, каждый из которых был перевязан выцветшей лентой. Размах крыльев диковинного существа составлял не менее двадцати футов, и тут нашлось место тысячам локонов. Иакаксис не произнес более ни слова; его печальное лицо исчезло за крыльями, тени ветвей сгустились, и он словно растворился в них.
Возможно, Катя наберется смелости и они вместе с Тоддом посетят пророка и зададут ему еще один вопрос. На этот раз спрашивать будет Тодд. А потом, после того как они услышат ответ Иакаксиса и увидят множество других чудес Страны дьявола, Катя отведет Тодда на корабль, на котором ей уже доводилось бывать. Судя по изысканности и красоте отделки, корабль этот предназначался для короля.
Он напоролся на рифы неподалеку от берега, и долгие годы лежал там среди волн, одинокий, брошенный всеми. По непонятным причинам грабители не тревожили это величественное судно – возможно, они боялись мести короля. Так что корабль пребывал в целости и сохранности, за исключением пробоины, которую он получил, налетев днищем на подводные скалы, да того неизбежного вреда, что причинили ему дождь и ветер. Внутреннее же убранство корабля по‑прежнему поражало роскошью. На шикарных резных кроватях красовались меховые покрывала, вино в бутылях сохраняло свой восхитительный вкус, дрова в камине ждали, когда их коснется огонь. Катя часто воображала, как придет на корабль с возлюбленным и займется с ним любовью на одном из мягких и пушистых меховых покрывал. Они будут укачивать друг друга в объятиях, и, если им повезет, поднимется ветер. Он засвистит среди снастей, наполнит алые паруса, и любовникам покажется, будто они совершают кругосветное путешествие.
Но, конечно же, было бы слишком наивно, восхищаясь красотами Страны дьявола, забыть, что она таит в себе много пугающего и ужасного. В лесу водятся жуткие звери, меж скал скрываются коварные ущелья и глухие черные озера – создания угрюмого, злобного воображения. Здесь чудовища совокупляются с женщинами, а порою похоть их услаждают мужчины и даже дети. Однако, не раз становясь свидетельницей подобных оргии, Катя не могла отрицать, что они возбуждают чувственность. Некоторые из них были не лишены мрачной торжественности, другие являли собой буйство необузданной жестокости, где тот, кто господствовал над ситуацией, мог потешить самые темные стороны своей души.
Катя понимала, что ей довелось увидеть лишь малую часть здешних диковин и ее ожидает множество открытий. Они с Тоддом смогут путешествовать по собственной стране чудес всякий раз, когда у них возникнет такое желание. Им предстоит исследовать этот таинственный мир дюйм за дюймом. Но если они устанут и захотят отдохнуть – достаточно только выйти за дверь и плотно закрыть ее за собой. После этого они, подобно всякой другой влюбленной парочке, могут отправиться в постель и мирно уснуть, нежно прижавшись друг к другу.
Но прежде всего Катя должна была разыскать Тодда, а для этою ей требовался шофер и помощник. На эту должность идеально подходил один‑единственный человек – Джерри Брамс. Поэтому она и послала ему зовущий сон. В преданности Джерри можно было не сомневаться; Катя знала, он явится без промедления. Надо лишь немного подождать, и он будет здесь, готовый выполнить любой ее приказ. А сейчас он наверняка уже в пути.
Оделась Катя быстро. Гардероб буквально ломился от нарядов, созданных знаменитейшими дизайнерами Голливуда, однако для предстоящей вылазки все они были слишком экстравагантны. Поэтому она остановила свой выбор на традиционном черном платье безукоризненного фасона. Прическу она сделала самую простую и ограничилась минимумом косметики.
Теперь она была готова отправиться в путь, но от Джерри по‑прежнему не было ни слуху ни духу. Подумав, что тот неправильно ее понял и счел, что она будет ждать его в большом доме, Катя решила прогуляться в рассеянном свете сгущавшихся сумерек и посмотреть, не появился ли Брамс. Если его до сих пор нет, она подождет его у главных ворот – так они не разминутся.
Этот путь она проделывала бессчетное множество раз; несмотря на то что садовая тропинка изобиловала поворотами, Катя могла бы пройти по ней с закрытыми глазами.
Ночь выдалась далеко не такая ясная, как та, когда они гуляли здесь с Тоддом; северный край неба затянули тучи, и в воздухе висела тяжелая духота. Катя с детства помнила такие ночи, когда все вокруг, казалось, замирает в предчувствии грозы, сотрясающей небо и землю. Однако в Лос‑Анджелесе подобные бури были редкостью. Самые впечатляющие грозы, которые она здесь видела, являлись делом рук осветителей и мастеров по спецэффектам.
Катя знала, что за ней наблюдают. Стоило ей выйти на воздух, как призраки и их отродья‑гибриды устремляли на нее свои взоры. Они даже проделали в стенах дома специальные отверстия, чтобы не пропустить ни единого движения хозяйки. На нее смотрели, когда она была в туалете, на нее смотрели, когда она читала, мечтала или спала.
Несколько раз Катя пыталась положить этому конец и пресечь назойливое любопытство; но стоило Зефферу заделать отверстия, как те появлялись вновь, и в конце концов Катя уступила, сочтя борьбу бессмысленной. Если призракам так нравится наблюдать, как она спит, – пусть любуются. До того, как в ее жизни появился Тодд, ей даже нравилось знать, что есть существа, чье внимание она поглощает полностью, хотя мотивы столь жадного любопытства все же оставались неясными.
Стоит ли говорить, что в близости подобных почитателей таилась определенная опасность. Катя не сомневалась, что некоторые из них с удовольствием полюбовались бы, как она умирает, ибо именно она, по мнению призраков, обрекла их на жалкое посмертное существование в каньоне Холодных Сердец. Сама же Катя считала, что ее вины тут нет. Если бы ее гости не вожделели столь жадно изведать все наслаждения Страны дьявола, то не впали бы в зависимость от пленительной комнаты. Но пока призраки держались от хозяйки дома на почтительном расстоянии (а иначе и быть не могло, ибо она контролировала все их желания), Катя воздерживалась от наказаний. Катя дошла до заросшей лужайки и остановилась, чтобы посмотреть на дом. На четырех или пяти балконах висели колокольчики, делавшие фасад еще красивее. Прислушиваясь к их мелодичному перезвону, она различила какой‑то шум, доносившийся из зарослей на дальнем конце лужайки.
Катя обернулась. В тусклом сумеречном свете она сумела различить движение среди цветущих ветвей. Значит, кто‑то из этих назойливых созданий последовал за ней.
Несколько секунд, пока ветки не перестали шевелиться, хозяйка наблюдала за кустами. В том, что на прогулке ее украдкой сопровождали невидимые спутники, не было ничего удивительного, однако на этот раз все было как‑то иначе. Или это она сама изменилась? Сегодня вечером она впервые за много лет ощущала себя живой; любовь заставляла ее сердце биться быстрее и делала душу более ранимой и чуткой.
Все это ее отнюдь не радовало. Меньше всею ей хотелось дать призракам повод вообразить, будто они способны ее напугать, будто они обладают над ней хоть какой‑то властью. Возможно, любовь сделала ее поступь легче и грациознее, но она по‑прежнему оставалась королевой каньона Холодных Сердец. И если здешние обитатели этого не понимают, ей придется прибегнуть к суровым мерам.
Пока она приглядывалась, не пошевелятся ли вновь ветви, последние отблески заката погасли, и в вечерней мгле засветилось несколько ярких пятен – свет испускали ее соглядатаи. Несмотря на то, что у Кати было время привыкнуть к подобному зрелищу, оно по‑прежнему приводило ее в некоторое замешательство; странно было сознавать, что она окружена огромным количеством мертвецов.
«Довольно», – сказала она себе и, резко повернувшись, направилась к лестнице, ведущей в дом.
Она слышала, как трава на лужайке зашуршала под множеством торопливых ног. Призраки пустились за ней вслед.
Катя ускорила шаг и, лишь оказавшись на лестнице, позволила себе остановиться.
За спиной ее раздался слабый, невнятный голос – казалось, у говорившего выпали все зубы, а язык покрыт язвами.
– Пусти нас.
После этого последовало молчание. Затем еще один голос произнес:
– Мы хотим войти в дом, только и всего.
– Мы не причиним никакого вреда, – добавил третий.
– Пожалуйста, пусти нас.
Катя поняла, что ошиблась относительно количества призраков. Их было не десять, как ей показалось, а в два, а то и в три раза больше. Несмотря на то, что их языки и глотки успели сгнить и разложиться, все они пытались произнести одни и те же слова:
– Пусти нас. Пусти нас. Пусти нас.
Прежде она не обратила бы на их мольбы ни малейшего внимания, повернулась бы к ним спиной и двинулась вверх по лестнице. Но что‑то изменилось в ней. Роковая красавица, способная разбить любое сердце, злобная стерва, привыкшая потакать лишь собственным желаниям и прихотям, надменная гордячка, глухая к чужим просьбам, осталась в прошлом. Если Катя действительно вернется сюда с Тоддом, они не смогут наслаждаться безоблачной жизнью, которую она рисовала в мечтах, пока эти беспокойные души томятся у дверей. Конечно, то, что под каждой из дверей и над каждым окном, вплоть до самого маленького, было вмонтировано по пять железных икон, делало дом неприступным для мертвецов; однако обитателям дома придется жить в состоянии постоянной осады. А это не слишком‑то способствует счастливому медовому месяцу.
Катя вскинула руку, призывая призраков к молчанию.
– Послушайте, – сказала она. Нестройный хор зазвучал тише.
– Я оставлю этот дом на несколько часов, – сообщила Катя. Голос ее поначалу дрожал, но постепенно обрел уверенность. – Но когда я вернусь, многое изменится. Я не хочу, чтобы вы страдали. Этому надо положить конец.
И она повернулась, намереваясь оставить за собой последнее слово. Но кое‑кто из внимавших ей желал услышать более конкретные обещания.
– А что именно ты изменишь? – раздалось ей вслед.