20 июня 1945.
1 С неба идет дождь, и Петр напоминает мне Энея наоборот, поскольку вместо того, чтобы уносить собственного отца[a], он несет на своих плечах маленького Явé, полностью укрытого большим плащом Петра и обвивающего руками его шею. Головка малыша виднеется поверх седой головы Петра, который смеется, шлепая по грязным лужам.
«Он мог бы нас от этого и поберечь», – бормочет Искариот, нервно реагируя на воду, что льется с неба и обрызгивает снизу одежду.
«Э! от скольких вещей можно было бы уберечься!» – отвечает Иоанн из Эндора, уставившись на красавца Иуду своим единственным глазом, что, полагаю, смотрит за оба.
«Что ты имеешь в виду?»
«Что напрасно воображать, будто стихии будут проявлять к нам уважение, когда мы по отношению к себе подобным его не проявляем, причем в гораздо более серьезных предметах, нежели две капли воды или грязные брызги».
«Это так. Но мне приятнее попасть в город опрятным и чистым. У меня много знакомств, в том числе в высших кругах».
«Тогда смотри не поскользнись».
«Ты надо мной подтруниваешь?»
«Не-ет! Но я старый учитель и… старый ученик. Сколько живу, столько учусь. Сначала научился прозябать, потом стал присматриваться к жизни, потом познал горечь этой жизни, поупражнялся в бесполезной справедливости: справедливости „одиночки“ против Бога и против общества. Бог наказал меня угрызением совести, общество – цепями, так что жертвой справедливости, по сути, оказался я. И только теперь я научился, учусь „жить“. Теперь ты понимаешь, что мне, учителю и ученику, естественно повторять свои уроки».
«Но я-то апостол…»
«А я неудачник, знаю, и не должен бы позволять себе поучать тебя. Но, видишь ли, никогда не известно, чтó может случиться. Я думал, что помру честным и почтенным педагогом на Кипре, а стал убийцей и каторжником. Но если бы тогда, когда я поднимал нож для отмщения или когда таскал свою цепь, ненавидя вселенную, мне сказали, что я стану учеником Святого, я бы усомнился, в своем ли уме тот, кто мне это говорит. И все же… как видишь! Поэтому почем знать, не смогу ли я преподать добрый урок даже тебе, апостолу? Благодаря моему опыту. Не из-за моей святости: я о ней даже не помышляю».
«Тот римлянин прав, что называл тебя Диогеном».
«Ну да. Только Диоген искал человека и не нашел его. Я более удачлив, нежели он. Я нашел змею, думая, что это женщина, и прелюбодея[b] там, где видел приятеля, но после, проскитавшись много лет и обезумев от этого знания, я нашел Человека, Святого Человека».
«Мне незнакома иная мудрость, кроме мудрости Израиля».
«Коли так, у тебя уже есть, чем спасаться. Теперь же ты обладаешь еще и наукой, более того, мудростью Божьей».
«Это одно и то же».
«О, нет! Это как пасмурный день в сравнении с солнечным».
«В общем, ты хочешь меня поучить? А у меня нет такого желания».
«Позволь мне поговорить! Сначала я обращался к детям – они были рассеянными. Затем к призракам – те меня проклинали. Потом к курам – они были лучше первых и вторых, много лучше. Теперь говорю сам с собой, не умея еще говорить с Богом. Зачем ты хочешь помешать мне в этом? Я наполовину зряч, мое здоровье подорвано рудниками, многие годы болит сердце. Пусть хотя бы мой разум не будет бесплоден».
«Иисус – это Бог».
«Знаю, верю. Больше тебя. Потому что Его стараниями я переродился, а ты нет. Но несмотря на то, что Он – сама Доброта, это все-таки Он, Бог, и такой жалкий неудачник как я не посмеет обращаться с ним с твоей фамильярностью. К Нему обращается моя душа… но уста не смеют. Душа – и думаю, что Он чувствует, как она плачет от признательной и кающейся любви».
2 «Это правда, Иоанн. Я чувствую твою душу, – Иисус вступает в их разговор. Иуда краснеет от стыда, муж из Эндора – от радости. – Я чувствую твою душу, это правда. И чувствую также работу твоего разума. Ты правильно сказал. Когда ты утвердишься во Мне, тебе очень пригодится твой опыт учителя и внимательного ученика. Говори, говори, хотя бы и сам с собой…»
«Однажды, Учитель, и не очень давно, Ты сказал мне, что нехорошо разговаривать с собственным я », – дерзко замечает Иуда.
«Правда, сказал. Но сказал потому, что ты со своим собственным я предавался ропоту[c]. Этот мужчина не ропщет, он размышляет, и с благой целью. Он не делает ничего нехорошего».
«Иначе говоря, я неправ!» – Иуда агрессивен.
«Нет, у тебя на сердце пасмурно. Но оно не в состоянии всегда быть ясным. Земледельцы жаждут дождя. Это милость – молиться, чтобы он пошел. И сам он – тоже милость. Но погляди: вон красивая радуга, что от Атарота тянется до Рамы. Мы уже миновали Атарот, его печальная долина осталась позади, а здесь все обработано и сияет на солнце, пробивающемся через облака. Когда окажемся в Раме, мы будем в тридцати шести стадиях от Иерусалима. Мы снова увидим его за тем холмом, что указывает на место отвратительного распутства, проявленного гаваонитами[d]. Страшная вещь – это разжжение плоти, Иуда…»
Иуда не отвечает и отходит, с раздражением шлепая по грязным лужам.
3 «Да что с ним сегодня такое?» – спрашивает Варфоломей.
«Тише, чтобы не услышал Симон Ионин. Давай избежим обсуждения и… не будем огорчать Симона. Он так счастлив со своим дитем!»
«Да, Учитель. Но это ненормально. Я ему объясню».
«Он молод, Нафанаил. Ты тоже был таким…»
«Да… но… Он не имеет права проявлять к Тебе неуважение!» – невольно он повышает голос.
Подбегает Петр: «Кто это? Кто проявляет неуважение? Этот новый ученик?» – и глядит на Иоанна из Эндора, который скромно удалился, когда понял, что Иисус делает внушение Своему апостолу, а теперь разговаривает с Иаковом Алфеевым и Симоном Зелотом.
«Ничего подобного. Он почтителен, словно девушка».
«А, хорошо! А то… его глазу грозила опасность. Тогда… тогда это Иуда!..»
«Послушай, Симон, а ты бы не мог заняться своим мальцом? Отобрал его у Меня, а теперь хочешь ввязаться в нашу дружескую беседу с Нафанаилом. Тебе не кажется, что ты слишком много хочешь?»
Иисус улыбается так спокойно, что Петр начинает колебаться в своем суждении. Смотрит на Варфоломея… но тот поднял свое орлиное лицо и изучает небо… И подозрения Петра рассеиваются. Окончательно его отвлекает появление Города, уже близкого, обозримого во всей своей красе со своими холмами, оливковыми рощами, домами и особенно Храмом, зрелищем, которое для израильтян, несомненно, было всегдашним источником волнения и гордости.
Довольно жаркое апрельское солнце Иудеи быстро высушило камни консульской дороги. Теперь лужи надо уже как следует поискать. Апостолы устраиваются у обочины дороги, снова распускают свои подобранные одежды, моют грязные ступни в чистом ручье, приводят в порядок волосы, расправляют на себе плащи. Иисус делает то же. Вижу, что все они этим заняты.
4 Вступление в Иерусалим очевидно было важным событием. Явиться под его стенами в это праздничное время было словно явиться перед монархом. Святой Город был «истинной» царицей израильтян. В этом году я это по-настоящему понимаю, когда могу наблюдать на этой консульской дороге скопление толп и их поведение. Процессии разнообразных семейств заняты тут приготовлениями: все женщины – отдельно, мужчины – в другой группе, дети – то с теми, то с другими, но все серьезны и, в то же время, спокойны. Некоторые складывают свои уже поношенные плащи и достают из дорожных мешков другие, новые, или переобувают сандалии. Далее их шествие становится торжественным, это уже священнодействие. В каждой группе есть свой солист, который задает тон, и звучат славословия: старые, славные гимны Давида. И люди смотрят друг на друга подобревшими глазами, словно бы умягченными воззрением на Дом Божий, и взирают на этот святой Дом, огромный мраморный куб, увенчанный золотыми куполами и, как жемчужина, помещенный в середину внушительной ограды Храма.
Здесь – в апостольской общине, что организована следующим образом: впереди Иисус и Петр, посреди них – мальчик; за ними Симон, Искариот и Иоанн; затем Андрей, заставивший Иоанна из Эндора занять место между ним и Иаковом Зеведеевым; в четвертом ряду – двое братьев Господних с Матфеем; последние – Фома с Филиппом и Варфоломеем, – здесь запевает Иисус Своим мощным красивейшим голосом с легким баритональным тембром, к которому, обогащая его, примешаны теноровые вибрации[e]; а отвечают Иуда Искариот, чистый тенор, Иоанн со звонким голосом еще очень молодого человека; два баритона братьев Иисуса и почти бас Фомы, у которого настолько глубокий баритон, что уже едва может считаться таковым. Остальные, наделенные менее красивыми голосами, под сурдинку подпевают полноценному хору виртуозных на их фоне исполнителей. (Псалмы хорошо известные, так называемые псалмы ступеней)[f].
Маленький Явé, ангельский голос среди сильных мужских голосов, очень складно поет псалом 121, может быть, потому что знает его лучше других: «Возрадовался я оттого, что сказали мне: „пойдем в дом Господень“». И действительно, его личико, такое грустное всего несколько дней назад, совершенно светится от радости.
Вот стены совсем уже близко. Вот Рыбные ворота. Вот переполненные людьми улицы. Сразу идут в Храм: вознести первую молитву. А потом – умиротворение в покое Гефсимании, ужин, отдых.
Путь к Иерусалиму завершен.
[a] Намек на античный миф о полубоге Энее, вынесшем из горящей Трои своего отца.
[b] Дословно: кукушку.
[c] См. 183.1.
[d] См. эпизод в книге Судей 19:22-28.
[e] Голос, охватывающий широкий диапазон безукоризненных нот, – добавляет МВ в машинописной копии.
[f] Или псалмы восхождения: 119 – 133.