1.
Из пустого в порожнее – новогодние хлопоты,
Пожеланья, напутствия, серпантин, конфетти.
До упаду шампанское, пропади оно пропадом.
Опускается занавес. Вот и всё, уходи.
Сколько можно придумывать оправдания памяти?
Сколько можно печалиться и глядеть в потолок?
Перекроено наскоро по декабрьской замети,
Что доселе не слыхано, что еще невдомёк.
Героиня прекрасная, расточительный он.
И как в воду глядело окруженье сторон.
В чудной зале неубрано, вино-водочный смрад,
И благие намеренья синим светом искрят.
Из пустого в порожнее – прошлогодние хлопоты,
Мимолётные новости, станционный трактир.
Всё похоже на вымысел, на базарные опыты,
Как во флагманском корпусе не поделят мундир.
А Россия на паперти по декабрьской замети,
И ничтоже сумняшеся сброд хоронит её.
До свиданья, хозяюшка. Мы с тобой не прощаемся,
Мы ещё поквитаемся, что есть сил, за своё.
Я вернусь, обязательно. Слышишь? Мы доживём.
Голодранцев безбожников – головой в окоём.
За ничтожество тоже придётся платить.
А пока, дорогая, пора уходить.
2.
Вдоль по Питерской – красные всадники,
И не знаешь, куда попадёшь.
Три сверкающих новеньких сабельки,
Пропадай, голубок, ни за грош.
На шинельке моей лишь отличия,
Нет ни грязи, ни крови на ней.
Но и я оказался в наличии
У геройских нетрезвых парней.
Что ж не дремлется вам этой ноченькой?
Что вы ездите взад и вперёд?
Да неужто нужно воочию
Убеждаться, что враг не пройдёт?
Ах, какие вы, право, наивные!
Ну и что же с того, что я мёртв?
Ваши рожи и тени козлиные
Приберёт в своё царствие чёрт.
Он-то знает, насколько вы прокляты,
знает, что будет потом.
Как распутные и подколодные
Не насытятся огоньком.
Отольются вам слёзоньки, сторицей,
Нашей веры, нашей любви.
А пока что носитесь конницей
По полям беззащитной земли.
Пыль да угар, лучше не тронь.
Лют комиссар, плачет гармонь.
Хлеба кусок будет, авось.
Синий платок, дорогая,
Под ноги брось.
"Без запиночки, без изъяна,
Нету других забот.
Была бы страна багряна
Как семнадцатый год.
Уж Антанта такая-сякая,
Растудыть её мать и отца..."
Гыр-гыр-гыр-гыр – братва боевая.
Кто по что и на все голоса.
И всегда, как кровавые праздники,
Их присутствие ближе и злей.
Как по Питерской красные всадники
Они дюже желают людей.
Ах, какие вы, право, наивные.
Ну и что из того, что кругом
Ваши рожи и тени козлиные.
Мы-то знаем, что будет потом.
3.
Неужели, живой? Неужели на что-то надеюсь?
А кругом – ни души и ни звука шагов на пятьсот.
Перестреляны все: православные, иудеи...
Перепуталось всё, затянулся поход.
Я не помню себя в наступлении и отступлении.
Только штык под ребро, да ухмылку державшего штык.
Кто-то рявкнул "Ура!", кто-то кинулся прочь в исступлении,
Кто-то сжался в комок и с молитвой к землице приник.
С пулемётным огнём за тачанкой тачанка летела,
Погружались бойцы в полевой наркотический сон.
И звезда их горела, тальянка им пела,
Провожая на подвиг чумовой легион.
Неужели живой, неужели на что-то надеюсь?
Будь что будет, но нет, умирать никогда не хотел.
Затянулся поход. Увидимся. Честь имею.
...А над бледной землёй отрываются души от тел.
Берёзовый дым
Берёзовый дым поздно и никого.
Журавлиной земли голубые глаза.
Через слово – вопрос, через ноту – провал.
А внутри тишина, да пробитый кристалл.
Птицы Счастья нет, улетела к своим.
Что ей здесь? – самогон да берёзовый дым.
только по полу луч от Луны в полутьме –
будто ищут кого – от меня и ко мне.
Но один на один я смотрю на огонь.
Я поставил свечу и подставил ладонь.
Потерялся среди, растерялся в себе.
О заветной любви ни полслова
Под сердцем – поздно и никого.
Под сердцем – красноталая ночь.
Не повеяло ль вновь чем-то пуще неволи?
В полнолуние душа, как зерно на помоле.
Если б знала куда, ты пришла бы за мной.
Но дороги сюда, как шаги за спиной.
Захотелось дышать, это пахнет весной.
Я смотрю на огонь, я прощаюсь с тобой.
Берёзовый дым, утро и никого.
Не успели чуть-чуть, вот и всё, ничего.
На ладони горит восковая слеза.
Не увидит никто голубые глаза.
Ранние звёзды
Ранним утром звёздочки горят,
Говорят, что отданы долги.
Ну, а кто не спрятался – я не виноват.
Господи, спаси и помоги.
Ангел мой, зачем мы не с тобой?
Неужели это не беда?
Неужели это не любовь, а боль
Навсегда, до страшного Суда.
Я смотрю на звёзды ноября
В изумрудно медленном огне.
Я хочу понять тебя лучше, чем себя,
Господи, напомни обо мне.
Сколько может маяться дружок
И лететь задумчиво во тьму?
А Любовь ответит: ну, давай, ещё кружок,
И тогда узнаешь, что к чему.
Если это страшная игра,
заклинаю: больше не солги.
Ухожу от Ваших чар и Вашего костра.
Господи, спаси и помоги.
Автопилот
Мой языческий Бог – это автопилот
На котором я еду домой.
Он пришел после всех,
Кто оставил меня,
После всех, кто остался со мной.
И с тех пор возвращая меня из гостей,
Расставляя все точки над «и»,
Он не рвёт моё сердце на сотни частей,
Он готовит его для любви.
После двух или трёх остаётся понять,
Что иначе и быть не могло.
Что не всё, что горит, обрывает нас вспять,
Только если кому суждено.
Сколько будет дорого, сколько будет костров,
Сколько сил на растрату тепла,
Только б он со мной не был слишком суров,
Разбивая мои зеркала.
Мой языческий Бог – это автопилот
На котором я еду домой.
Он пришел после всех,
Кто оставил меня,
После всех, кто остался со мной.
И с тех пор возвращая меня из гостей,
Расставляя все точки над «и»,
Он не рвёт моё сердце на сотни частей,
Он готовит его для любви.
Белые свечи разлуки
Почему ты решила, что я чего-то боюсь?
Почему приняла мою нежность за грусть?
Я устал уходить от себя самого,
Потому что за этим тоже нет никого,
Кто бы мог рассказать о цветах в небесах,
Объяснить почему столько боли в глазах
У того, кто смотрел на меня из огня.
Как в последнюю даль.
Никогда не проси тех, кто должен помочь.
Отпусти свою жизнь в ленинградскую ночь.
Пусть летит над тобой и не помнит о том,
Что дороги назад – нет.
А когда подойдёт мой предсмертный конвой,
Ты заставишь их стать ледяной синевой,
А потом разобьёшь эту страшную дверь
И отправишься прочь.
Если ты можешь.
Миф Мелори
Рассеиваясь, как миф,
сжимая Весну в руке,
Я знаю, что всё-таки жив,
Прикасаясь строкой к строке.
И всё ещё нахожу пути,
И чаще из рассвета в рассвет.
Но нас с тобой уже не смогут спасти,
Потому что нас уже нет.
Мы стали словно частицы тепла,
Доверив себя судьбе.
И я чувствую, что нет больше смысла
Врать самому себе.
Когда я вижу, как в белую ночь
В небе работает свет,
Я знаю, нас не спасти,
Потому что нас уже нет.
И когда, пройдя все пробы на прочность
Мы будем готовы смотреть вперёд;
Когда нас примут за тех, кто мы есть
И вынут из сердца расколотый лёд –
Кто-то из нас прошепчет «прости»
И как будто услышит ответ.
Но в чём нам каяться, Господи,
если нас с тобой для них уже нет.
Ангелу нашего сердца
Я никого не жду, кроме тебя.
Ищу тебя всюду, всюду слышу твой голос.
Теперь мне страшно без тебя:
от воли плоти к неволе души.
Теперь – как хочешь живи, но всё ни к чему –
над полями цветов и трав крохотной птице.
А прощальная музыка не составит труда
уверенным в неправоте и вине.
И когда-то, после бессонной ночи
ты выйдешь, чтобы потом забыть,
в поля, укрытые снегом, о крохотном сердце.
Когда уже поздно жалеть и не пытаешься что-то скрыть;
когда понимаешь, что всё проходит быстрее, чем может быть –
ты видишь ее снова, но она только машет крылом.
В закрытую дверь, порой, легче войти,
чем в открытый для всех дом.
Выну из золотого колчана золотую стрелу.
Выпущу её в красно-голубом после-июльском поле.
В поиске помотает меня, а потом приведет к теплу.
А потом я пойму, что лучшее
происходит в промежутке от боли до боли.
Я никого не жду кроме тебя.
Ищу тебя всюду, всюду слышу твой голос.
Для двоих, и небо другое, и жизнь прекрасна;
для двоих, время движется не напрасно,
и тень переходит в свет.
Для двоих, даже прошлое, как дорога;
для двоих всё от Ангела, всё от Бога,
и тень переходит в свет.
Я помню всё, что было с нами.
Неужели мы виноваты сами,
что от нашего огня оставался дым.
Неужели мы в одиночных полетах
будем счастливы больше, чем вместе, и кто-то
нам заменит близкое нам одним.
Выну из золотого колчана золотую стрелу.
Выпущу её в красно-голубом после-июльском поле.
В поиске помотает меня, а потом приведёт к теплу.
А потом я пойму, что лучшее
происходит в промежутке от боли до боли.
Я никого не жду кроме тебя.
Ищу тебя всюду, всюду слышу твой голос.
Твой голос.
***
Я хотел бы знать, что ты выберешь,
Когда не останется сил.
Хотел бы знать, что ты выберешь:
Огневой рубеж или тыл.
Неужели мы камикадзе –
И те, кто вёл за собой, и кто шёл?
Обычное дело – когда нас много –
Труднее заметить ствол.
В катакомбах памяти бродят страхи,
Напирая один на другой.
Они смотрят, как дети, которые скоро
Непременно придут за тобой.
Любовь – это то, что прощает выбор,
То, что снимает сглаз.
В конечном счёте, наши долги оттуда,
Никто не отдаст за нас.
***
Пока тебя нет здесь – холод в окно.
Дух сновидений – камень на дно.
День на исходе дня – год без тебя,
Пока тебя нет.
И что-то ещё возникает, как страх.
Что-то ещё мёртвой птицей в руках.
И тот, кто приближен ко мне, как ты –
Это свет в небесах, пока тебя нет.
Пока тебя нет здесь – радость моя в тоске.
И гаснет огарок свечи на сквозняке.
И новая песня теряет свой след,
Пока тебя нет.
На закате (Кораблик)
На закате кораблик мачтой за Солнце зацепился, остановился.
Ветер с моря. На отмели позолота.
Местами жизнь "мимо кассы", "прости, прощай", настроение Nino Rota.
Местами – сдачи не нужно, dolce vita, hasta la vista.
Про таких, как я, врачи говорят: не вписался в роковой перекос;
Идеалист, не ставший ни "стрелочником", ни "сукой";
Нелюдимый, недолюбленный, бессребреник, волонтёр альбатрос,
По чужим монастырям со своей наукой.
За сорок лет, а всё туда же, неудержимый в окружении дам,
Одной единственной предпочитая энергичней, свежее и гибче.
Без оглядки, комплексов, с полной выкладкой, априори cherchez la femme
Привязанность душит, новизна жарче и зыбче.
Я всего лишь матросик с того корабля, что показался Ей севшим на мель.
Такой бы прилечь у мужского руля, предполагая за щекой карамель...
Любовь эклектичнее, чем приватный славянский "базар",
Секрет Полишинеля, междустрочие Зоар;
В основе цианистый калий; по сути – "товар-деньги-товар".
Любовь смотрит на твоё, как на собравшихся вместе
Смотрят демоны, полные сил.
Любовь не выкинуть слово за словом из Песни Песней, -
Ориентир!
На личных фронтах у нас бес перемен.
Она всегда со всеми сверху, я во всём self made man,
Неумело практикующий сопротивленье и плен.
Специально для тех, кто понял: Она – капитан на моём корабле.
И если наше счастье – наша вина, – только в небе и на земле.
По ту сторону страстей, откуда бьют наугад,
Нас давно не прикрывают ни рассвет, ни закат.
Золотая середина, это когда пуля внутри и ни вперёд, ни назад.
***
Подступает граница то горой, то дырой.
Не за что зацепиться покаянной порой.
Строго, но непредвзято, только вверх или вниз,
Сразу и без возврата. Получи, распишись.
Жизнь – пустая затея, если не по нутру.
Обоюдоострее по стерне на юру
На незримом изломе ощутить холодок
Отчужденья к истоме недуховных тревог.
Нет доходного места ни в аду, ни в раю.
Истина несовместна с тем, кто ищет свою.
Пред итоговой третью, задыхаясь в бреду,
Между жизнью и смертью не сойти на ходу.
Не позднее, не ранее – по ответным делам,
Бог не примет раскаянье с грехом пополам.
Вакуум
Налетела саранча, некуда деться:
Серебряная пуля, женское сердце.
Маков цвет калиброван на полях некролога
О сверхъестественном единстве царя и Бога.
Серебряную пулю ничем не сшибёшь на лету.
В моменты истины – любые слова подобны кляпу во рту.
Причина не в деньгах риэлторско-клубной условно-уголовной Москвы.
Не верьте песням с больной головы.
На лобном месте – топором, в кулуарах – подушкой,
За всё и ни за что, между запретной полосой и наружкой,
Девяносто девять и девять десятых ждут духовный денатурат.
Воистину, каждый пред всеми за всех виноват.
У того, кто влюблён – поводырь внутри:
Алые паруса, красные фонари.
Хочешь, показывай, хочешь, смотри.
Берёшь чужие, отдаёшь свои.
Поменяли на порочный – смирительный круг.
Вечную жизнь на гибель от собственных рук.
Искушенье не грех. Грех – послушанье греху.
Царская совесть осталась на самом верху.
Ближе только вакуум от удара поддых.
Снайперы по вызову с приветом своим от своих.
Ноу-хау внештатных сексотов, серпентарии выжидающих див.
На главных делах – игорно-героиновый гриф.
Крути, не крути пластинки жизни – не вернётся обратно.
Почти всегда сначала больно, потом легко и приятно.
«Белую кость» и «трудников духа» строит с разворота в упор
Стрелочник-барабанщик верховных фартовых афёр.
Приставы-прихвостни гонят умозрительный яд.
В большой семье живи и помни: медлят с теми, на которых сидят.
Радуюсь чужой радости на духовной передовой.
Толерантно: Харви Кейтель, Тим Рот, тоталитарный конвой.
У того, кто влюблён – поводырь внутри:
Алые паруса, красные фонари.
Хочешь, причаливай, хочешь, вали.
Берёшь чужие, отдаёшь свои.
Золушка
Не дли агонию, и чуйка-червоточинка,
Бог милостив, минует понемногу.
Не верь, что жить уже не очень хочется.
Пробуй.
И безоглядности всё реже оправдания
У здравого ума и твёрдой памяти.
Исполнятся последние желания
У паперти,
По обе стороны паперти.
Золушка, солнышко,
Кончилось "Любовь и голуби".
Светлое прошлое, помоги.
Не заметил, как жизнь прошла.
Не заметил, как выбросило на берег.
Как дела, ты спрашиваешь? Как дела...
Как всегда не хватает любви и денег.
Остановки по требованию, и всё.
Расставаний и встреч не беги, не бойся.
Время лечит. Чего же тебе ещё?
Успокойся.
***
Не подавай за упокой души, пока она не нашла берегов.
Я ждал своего часа и понял, что оказался к этому не готов.
Не всякое богатство реально на вес.
Мечты исполняются, когда проходит к ним интерес.
Мои средства лежат в другом банке, я попал под культурный замес.
Мои песни о главном – о том, как хотел прожить и не смог.
Похотливый отшельник, трагик, неврастеник; судьба – слоёный пирог.
Вот к чему приводит безбожная жизнь вдвоём.
В поисках лучшей доли, покупаем дороже, чем потом продаём.
Если стоишь на месте – стой на своём.
Я чудак-человек, ни бизнесмен, ни придворный демагог-чародей.
С поля битвы страстей – немного неразделённой любви-
Мой единственный никудышный трофей.
Кротко, со всеми вместе, в последнем ряду.
То, за что когда-то дрожал, отошло по совести и по суду.
Или живи, как хочешь, или как написано на роду.
***
Оборотни прошлого, в платьях из рогожи и шёлка постылых тонов,
От Норвегии до Урала каждому стучат в мозжечок.
Подданные и соратники, кроткие и крутые,
В клубке целующихся змей новопреставленные святые;
Террористам-камикадзе купили персональный приход.
В итоге или в разгар, - запах ели, цветов и ладана на Рождество.
Наваждение или мечты, удовольствия или доход.
Когда до начала Субботы около мили, их сэмплы приобретают ритм
Того, о чём они не говорили,
Но успели догадаться, в экстазе направляя чеку как смычок.
Нищеброды сенаторы на царских харчах,
Про суровую русскую свободу и федеральный "общак"
Под сардонический процент, разводят нас как маленьких на доверие.
В известной степени, отмазки-отмашки,
Версии, регтайм – что человек без бумажки
По обугленным углам колоний своей бывшей Империи.
С тех пор, как новые арабы пробили Великую пирамиду, -
наркотики забирают запас будущих сил.
С тех пор, как Иисус возвысил в силе народ,
Воспевший его на кресте -
Когда заканчиваются компромиссы, начинаются принципы. Наоборот,
Молитве предпочтут наговор-приворот.
Не выраженное чувство не забывается ни в роскоши, ни в нищете.
Чтобы осмыслить образ, попробуй представить его "костяк":
Задушевность, пафос, преобладание черновика.
Ассоциативно: вопль о помощи, разоблачение наугад.
Скажем, Энтони Хопкинс в киноленте "Молчание ягнят",
Куда как смиренней лишивших его духа и языка.
По белокаменной резьбе не трудно попасть
На двойные стандарты и сакральную власть,
По меньшей мере, не торгуются воры и кумовья.
Профессионализм выхолащивает чувства:
Или бери за всё как все, или твори искусство ради искусства,
Вкусив синдром хронической усталости неутолимой лютости бытия.
Песня о Друге
И.Л.Мясникову
Прощай, мой бедный друг, Любовь моя, прощай.
Останется душа моя в твоём дыхании.
Я вырвался на свет в отчаянном молчании,
Встречать в немой тоске нездешнюю печаль.
Ну, а потом, когда пройдёт осенний снег,
И ты увидишь, что проходит даже смерть,
Увидишь, бессильна даже смерть в твоих руках.
Прости меня, я так надеялся успеть
Преодолеть свои сомненья и взлететь
Над маетой земной, и вспыхнуть, и сгореть, минуя страх.
Я не прошу тебя не вспоминать обид.
Нам было, и не раз, и хуже и прекрасней.
Не умирай, мой друг. На свете столько счастья!
Но никогда печаль моя не отболит.
Звонарь
Прямо по Валааму, что ни штурмом, то изломом.
В час "икс" вдох и выдох – навынос, покуда не выдаст ехидну ослица.
Я не из этого теста, а когда не в жилу – совсем тяжело.
От Кубани, через Терек до Баку, Эривана и Тифлиса,
Не измеришь, не отменишь, не простишь. Легли на крыло.
Перекрыли кислород, объегорили народ, поимели во все места.
Указали шесток, раздали паёк. Шаг вперёд, вправо, влево – черта.
Альпийских снегов, Киевских гор – колья осиновые, язвы гвоздиные;
Полукровки, маловеры вершат приговор: в лоскуты, в лоскуты! В помои сединами!
Улюлюкают, шельмуют, свистят, брызжут слюной.
А на золотом крыльце довольный сапожник-портной.
Вот вам рукотворная слава, доля ворья-шакалья.
Сначала эйфория, трофеи, халява. В итоге братская полынья.
Сгорбились, сгрудились. Толокно да картошка.
Самогонные речи уносят глубже от берегов:
Что ж ты, лей, не жалей, аль не чуешь, с кем пьёшь?
Где здесь самая-самая ложка! –
Дёгтя с мёдом и перцем для пущей зачистки мозгов.
Своим умом бы да своими устами, но над и под нами – вода и вода.
Слава Богу, дневальный в электрическом храме
До сих пор не замкнул провода.
Белая голова, воспалённые глаза...
После свеч, среди икон, ночами, на уровне сердца
Загорается Твоя бирюза.
С замиранием струн, снится Делакруа.
От крова до гроба рядом казни и козни.
Как из Грек по Днепру, проходя острова, лисий дух в Русском море намотало на кости
Аврамова лона. Гей, нишкни, государь!
Самозван-самосвят, зуб за око, не глядя!
Гей, Ядвига, Варнава, трижды в воду, подряд,
Кого конём потесним, кого плетью огладим.
Крещальную формулу обертоны инакомыслия, шутя, заслали в надир.
Не ведая, творили: в Ингельгейме – Людовик, в Киеве – князь Владимир.
Как апостолы, от гнева и гонений Иудеев,
А жёны-мироносицы – от Распятья до гроба, -
Страхи и страсти, досказав и рассеяв,
В каждом стаде со своим уставом особа.
Свобода шарлатанка на шарабане-американке,
Гении, злодеи рядом с факелом Веры.
И тут уж не зарекайся ни от амнистии, ни от крайней
По-еврейски, гречески, римски обещанной высшей меры.
Всё равно, что исповедовать праведников
В Богом забытом раю,
Где и так довольно уготовано правд,
Чтобы кто-нибудь вспомнил Твою, или понял свою.
О чём ты молчишь, звонарь?
Какая долгая епитимья...
От Пилата до Ирода – сироты мы.
От Ирода до Пилата – виноватые.
Ищем пятый угол - место скорби, совести и стыда.
Молитва
Боже мой, Господи, набухают шрамы, расползаются швы.
Без вины виноватые, ютимся под покровом Твоей синевы.
Пока апостолы возвещают: не ропщи, не греши... -
Твои наместники попущают обольщению чистой души.
Вчера брали с рук, сегодня воротим.
Смердим и скорбим, выживаем, хороним.
Вольных – волей, крепостных – зарплатой.
Чаши терпения переполнены ядом.
Но нет другого места, где в ненастье нам предложат огня;
Где слово не становится делом без стыда и вранья.
Боже мой, Господи, страшно с тем, что создал, страшнее с тем, что разрушил.
Моя ниточка с миром – тоньше-тоньше, связь глуше.
Когда друзья попросят подписать мой приговор – не спеши.
На портовом языке заклюют, заплюют колодец чистой души.
Проводников и любовниц выбираем сами:
Клеопатра, Лолита, Моисей, Сусанин.
Шаг вперёд, остальные обратно.
Чёрные дыры, белые пятна.
Когда из великой тиши услышишь меня?
Когда из великой петли достанешь меня.
***
Видимые образы обращения в веру
Обнажили гнилостную оптово-розничную атмосферу,
Противопоставляя ранние формы одушевления – иконы на стенах –
Современным мифам аукционов о ценностях, ценах.
Нелегальный алкоголь, протокольная стилистика... Клятвы и опыт
Не изменят регулярно срывающихся с ора на шёпот
Еврокомиссаров, рабочих гостей, их выбора-приговора,
Хаоса, разбоя, одновременно собранности, простора.
Не бросаю понты. За что купил, за то продаю.
Всем хватит места под Солнцем только на самом краю,
Там, куда семь вёрст от небёс – одна шестая
и открыточные тексты законов сродни пиротехнике из Китая.
Сарафанное радио, телефонное право, эксклюзивные экзерциссы.
Россия, рано или поздно тебя погубят твои компромиссы.
Помяни не поминаемых с голодомора 30-х – 40-х.
Даже в деревянных храмах твоих северов не дозваться вечно живых...
Пока в головах ретроградный Меркурий,
Отправные книги подменяет соответственный флаг,
Руна победы легковесно обыграна в каламбуре
О том, что страждущих встречает не ночлег, а кулак;
Пока зачастую друг друга не любим,
А всего лишь ужинаем, и после танцуем,
Над патетическими моментами довлеют рамки внутреннего тупика,
Свобода Слова как вседозволенность длится Иудиным поцелуем...
Благовествующие благое не услышат греха.
Лети
Движемся прицепом по мёртвой воде,
Пугливы и податливы, как совесть в суде
Над попранной верой, созерцая из мрака
Страстные каникулы крови и мака.
Выдыхая холодный воздух на раскалённый песок,
Аки посуху минуя мутный поток,
Робкой поступью едва не касаясь пути,
Предначертанного стае. Оторвись и лети!
Понимаю, стреляют, могут задеть.
Третьего не дано: сиять или тлеть.
Парить, или кружиться пеплом над бездной.
Существовать, или жить надеждой.
Оккупанты стараются евроремонт,
Облагая без разбора тыл и фронт:
Делай, что хочешь, только плати.
Оторвись от стаи! Лети!
Над Россией такая тоска...
Ни знаменья, ни ветерка.
Баррикады – ветеранам. Наблюдающим – Net.
Единый Проездной Новейший Завет.
На параллельных радарах наш ковчег в западне.
Половина в шлюпках, остальные на дне.
Берегов не видно, как ни крути.
Оторвись от стаи! Лети!
***
Дотяну до берега, отдохну.
Всё, что мне отмерено – на кону
Несуразной, бешеной, долговой,
Полосатой, спешенной, верховой –
Жизни растревоженной: жажда, страсть,
Вычтено, отложено, точно в масть.
Втёмную, открыто ли, второпях,
Под чужими крыльями, на костях.
Ставки и ручательства часто вскользь.
Вот и получается – не сошлось.
Доброхоты адовы замутят,
И готов закладывать всё подряд.
Знаю, чем закончится, знаю срок.
Но судьба – охотница и игрок.
Назначает цену, целит влёт,
А потом опомниться не даёт.
Истое и ложное – мой конвой.
Сумерки сгущаются за кормой.
***
Женщины – жемчуг чёрный и розовый,
Порыв и страданье, опрятно и вовремя,
Червь в бутоне, кабацкий бант,
Порох и молох, фора и банк.
Покрыватели, покровители,
Добыча и ноша, актриски и зрители,
Синему племени и Новой волне
Телохранители-утешители.
Ольгина-Пойма, Оптина пустынь,
Кольца белого золота, темные бусы.
Благими намерениями вышивают и вяжут,
Искус обольщения превращая в искусство.
Царский вагон уносит Вернадского
От Боровицких, через Троицкие и Спасские,
От Персидского залива до Красного моря,
От Перу к острову Пасхи.
Звёздные сутки, звёздный суд.
Там, где волны, как гром – тебя уже ждут,
С сумой за плечами, суммой на счету.
Пойми и прости их, они не спасут.
Французская порода, англо-саксонская раса,
светские дамы, секретарши запаса,
С бронзовым крестом на владимирской ленте
Или предвестием смертного часа.
Анны на шеях, Анны на рельсах,
Бизнес-вумен, сёстры милосердия,
Студентки огненных рейсов.
Хотя и уводят в открытый космос,
Обратно – увы и ах.
Оттенок одиночества
За подводной звездой уходим с тобой
Ангелочек мой кочевой.
Видишь сама: сума и тюрьма,
Что ни стрелка – другой рулевой.
Обманулись надеждой, оболгали волхвов,
Оправдали грабёж и разбой.
Темнеет в глазах, тает яд на губах,
Колокольчик зовёт золотой.
Узнаем, как Будда в подводной стране
Гималайский встречает дозор,
Молчит, в ожидании музыки, млечная полночь.
В этот мир, на краю обретённой любви,
Бьют оранжево-красные волны.
Жутко даже подумать, что ты до сих пор не со мной.
***
Замаяла жизнь ветрами и травами,
Чёрно-белыми колыбельными над холмами тоски.
Бродят волки покоя между заставами,
Отпускают грехи.
В караульной стране комендантского часа
От облав суетливый, мятущийся дух.
Волкам не хватает свежего мяса.
Ищут по запаху, на глаз и на слух.
Кровь уже вопиет. Ересь льётся медово.
Ядовитым настоем горечь утрат.
Новым горем кругом возвращается слово
Принимающих светский позорный парад.
На семи ветрах над семью холмами
Догорает фронтовая листва.
Я увидел небо твоими глазами.
Смерть всегда терпелива, когда права.
Шкуру лютого обещали под ноги.
Шкурников больше, чем штурмовиков.
Устилают офшоры гробовые залоги,
нескончаемый грев полевых игроков.
Караваны, кордоны, колонны, расправы,
Неподсудные проводники.
Волки обходят заставы, точат клыки.
Чёрно-белой колыбельной печалью
баюкает время и казнит тишина.
Ты устала так жить, я понимаю.
Но за нами кончается эта страна.
***
Как будто природа ответила:
- Здравствуй! –
И в сердце очнулся флейтист.
А я не снимаю старую маску,
Прячусь за авторский лист.
Чужими руками незнамо хватаю
Неведомо что задарма.
Рассудок, естественно, в центре, а с краю
Оккультная бахрома.
Бывало мне голодно, сыто и пьяно,
Бывал неприветлив и хмур.
Жил, как Флобер под крылом Мопассана,
творчеством братьев Гонкур.
Знакомые с грустью разводят руками,
Не в силах предостеречь.
Только любимая Муза губами
Касается моих зябнущих плеч.
Только тогда я точно на месте.
Надеясь продлить этот миг,
Негромко пою свои странные песни,
Уверенно глядя в тупик.
- И что же? Торгашество от искусства?
- Агония, млечный путь.
А та, что хранила нежные чувства,
напишет: Спасибо. Забудь.
***
По снежной дороге, почти не дыша,
минуя рвы и овраги, спешила душа.
Из Мельбурна в Кёльн, из Кёльна в Брюссель,
похожа на цель или мишень.
Ядом ягод и трав невидимка-игла,
наше иго и бремя, утоляла тела.
Сочиняла узлы, огибала углы,
растворялась в крови и сжигала дотла.
Какая разница "с кем", какая разница "где",
если вместе в постели и вместе в беде.
Живую ткань кроила словно золотое руно
и словно красным вином на веретено...
На снежной дороге свои оставлять имена.
Укололась и забылась, и не нужно спешить.
Невозможно представить как хочется жить.
Стелили мягче, чем пух, сулили шёлк и парчу,
а потом сложили руки и задули свечу.
Раскаявший свет на растаявший след
уводит оттуда, где выбора нет,
возвращает во сне и наяву
из Петербурга в Москву...
Он шёл ей навстречу на Чёрной тропе,
А небо сильнее тянуло к себе.
Над ним смеялись, как над жертвой для потех и битья.
Он повторял: значит, это тоже воля Твоя.
И на снежной дороге свои оставлял имена.
Высоко и легко, далеко-далеко,
и Никольский, и Кёльнский собор.
Крылья и купола, гром и колокола,
Сталь и Роза, героин и кагор.
Они встретились там, где всегда хорошо
и никто не молчит за спиной.
И опять Крёстный ход и Солнце взошло,
и похоже, он снова живой.
Китежанка (Магдалина)
Мне стало казаться, что взятки – гладки
И то, что было – не в счёт.
Но это, как стоя на задней площадке
Взлетаешь, когда тряхнёт.
А наши дороги – плацкартная участь,
Искать, не смыкая глаз,
Путь к сердцу Земли Королевы Мод,
Душу Горы Кайлас.
Железные двери, железные окна
Штампованной Розы ветров.
Раскинувший карты вперёдсмотрящий
Судья из рода воров.
Я видел, она поднимает крылья,
Слышал её и ждал
Затмения или знамения или
Пути с корабля на бал.
Упал на колени, выбившись из колеи.
Забился в угол, выбившись из колеи.
Болею запоздавшим чудом,
Робею перед собственной тенью.
Она приходит, чтобы меня спасти.
Что я помню о её Звезде,
Про игры теней на пустом кресте?
Что я помню о том, чем живы
Её счастливые пассажиры?
Дорога на Китеж легла в рассвет.
Для тех, кто знает, билетов нет.
А тех, кто верит, в любви, с клинком,
Не сразу встретит входящий в дом.
Однажды мы попадаем в струю.
Теперь и я, как звезда в строю.
Попытка распасться на сто частей,
Чтобы совсем потерять свою.
Огонь в сердцах зажигает март.
Не хватает сил и ударных карт.
И всё-таки это уже не важно:
Одним белый танец, другим низкий старт.
Луна перепутает наши пути,
Если оставит на новый срок.
Если ты – это ты – вернись и верни
Кровь, которую снова уносит песок.
Что мы помним о твоей Звезде?
Какие люди, такой Харон.
Магдалина.
Смотри, она тоже идёт по воде.
Китеж, Иерусалим, Вавилон.
Вавилон.
***
Как на глади морской, в окружении звёздного серебра,
Здесь виден каждый штрих, слышен каждый шорох заблудших душ.
Предвосхищая Голос, узнаю того, кем я был вчера.
Наверное, смерти нет, пока торжественно тождественны марш и туш.
Твои глаза – изумруд, мои – аквамарин.
Ты всегда с кем-нибудь. Я всегда один.
Что ты, милая, не горжусь. Кто-то клюёт, кто-то тащит сеть.
Теперь, когда вокруг не заглушить, сердце не отогреть.
Прими родное: колокольный звон, Православный зов.
С четырёх сторон света за каждым светом – тьма.
Или искушения её, или Таинство Христовых Даров.
Лето Господне или новогодняя Колыма.
В действительности, чем выше забрался, тем ближе земля.
Слуги народа наблюдают за нами в камеры-обскуры Кремля.
Ищут и находят всему оправдание,
Между строк отречений и клятв,
Пока большинство за то, что известен заранее
календарь знаменательных дат.
За то, что твёрже символы силы, выше волны греха;
Потомки вояк заградотрядов
Спускают Россию за долги с молотка.
Нашему дракону, сколько в пасть не смотри –
Захлестнёт чёрная кровь.
Или пепел рубиновых зорь или Любовь.
Твоя Любовь.
***
Когда надежды перестанут тревожить, а молитвы растворятся в крови,
призрачность денег будет всем очевидна, и деньги не унизят любви;
дома не хватит съеденных ядов, и поиск ядов не продолжится на стороне –
как бы не было страшно, перестанем просыпаться в огне.
Когда под знаменем нового Средневековья Россию приютит Светлояр,
Гармония доброго слова превзойдёт азиатский товар,
Религиозные трассы пересекутся на счастливой волне –
как бы не было страшно, перестанем просыпаться на дне.
Когда тем, во что всё равно пришлось бы поверить, романтики наполнят эфир,
Слёзы радости воскресят камни, на которых держится мир,
Свет Завета развеет тени смертей и сомнений
под звездой на кремлёвской стене –
как бы ни было страшно, перестанем просыпаться во сне.
Колея
Кто благоденствует, кто раболепствует.
кто тасует, тот и сдаёт.
По правилам или понятиям,
На Байкало-Амурскую магистраль,
Под Онежско-Ладожский лёд.
В "Русской идее" враждебно отражается чертополох:
Проповеди, происки, мордой в пол, коленями на горох.
Что-то от Зеньковского с Троцким, что-то от Мухаммеда-Али.
Пешки проводят друг друга, пока тусуются короли.
Против корня мандрагоры, язычников, филистимлян –
Древнееврейские книги, песни восточных славян.
Кто в долгах, как в шелках, словно кость в горле
Вербованным холуям.
Правый сейчас, окажется позже
Виноватым по всем статьям.
Это было бы странно, когда бы не было так старо.
Раньше молились за Родину, теперь на зеро.
Вынужденные выгоды, непреднамеренные мятежи.
Наступая на те же грабли, опускаемся на ножи.
Против корня мандрагоры, язычников, филистимлян –
Древнееврейские книги, песни восточных славян.
***
Между льдом и огнём – твоя колыбель.
Две тысячи вниз – ртуть; обратно – розовый зверь.
Вместе – позор и славу, вестниц неба и змей –
Княгиня Ольга отправляет своих голубей.
Ей приснилось, что из этого выйдет
С тем, кто долго в любви одинок,
Там, где, через одного, загоняют в могилу живьём,
Где на всё про всё – двадцать четыре ч<