Суббота перед входом в Иерусалим.
Притча о двух светильниках
и Притча, рассказанная в связи с чудом, сотворенным с Шалемом
26 марта 1947
1. Погода прояснилась после дождливых последних дней, и яркое солнце сияет в очень ясном небе. Земля, очищенная дождями, так же чиста, как атмосфера. Она так свежа и чиста, что кажется, что она была сотворена только несколько часов назад. Все яркое и все поет в это ясное утро.
Иисус медленно идет по самой дальней дорожке в саду. Только случайные садовники видят Его неспешную прогулку в эти ранние утренние часы. Но никто не мешает Учителю. Напротив, они молча удаляются, чтобы Он остался один. Кроме того это Суббота, день покоя, и садовники не работают. Но по привычке, приобретенной за долгую жизнь, они выходят, наблюдая за растениями, ульями, цветами, для которых не существует Субботы, и которые пахнут, шелестят и жужжат в солнечном свете и на апрельском бризе.
Затем сад постепенно оживляется. Первыми появляются слуги, работающие в доме, затем служанки, затем апостолы и ученицы, и последним Лазарь. Иисус присоединяется к ним, приветствуя их Своим обычным приветствием.
«Как давно Ты здесь, Учитель?» - спрашивает Лазарь, стряхивая несколько капель росы с волос Иисуса.
«С рассвета. Твои птички позвали Меня воздавать хвалу Богу. И Я вышел сюда. Созерцание Бога в красоте Творения является Его почитанием и молитвой действующим духом. И Земля прекрасна. И в эти ранние часы дня, в день, подобный этому, она является нам такой же новой, как это было в первые дни ее существования».
«Настоящая Пасхальная погода. И она улучшилась. И это будет продолжаться, потому что погода проясняется в течение первой фазы луны при благоприятном ветре», - констатирует Петр.
|
|
«Я рад слышать это. Пасха с дождем печальна».
«Даже хуже, она губительна для зерновых. Пшенице сейчас, когда приближается время урожая, нужен солнечный свет», - говорит Варфоломей.
«Я счастлив, что нахожусь здесь в мире. Сейчас Суббота и никто не придет. И среди нас не будет посторонних», - говорит Андрей.
«Ты ошибаешься. Среди нас гость, и юный гость. Он еще спит, Учитель. Мягкая постель и полный желудок позволяют ему долго спать. Я войду в дом, чтобы посмотреть на него. Наоми бодрствует над ним», - говорит Лазарь.
«Но кто он? Когда он пришел? Кто привел его? Потому что ты говоришь так, как если бы это был мальчик», - спрашивают как мужчины, так и женщины.
«Это мальчик. Несчастный мальчик. Его печаль привела его сюда. Он был там, прильнув к прутьям ворот, и смотрел на дом, А Учитель ввел его внутрь».
«Мы ничего не знали об этом… Почему?»
«Потому что дитя нуждалось в покое», - отвечает Иисус, и выражение Его лица свидетельствует о глубоком раздумье, так как Он заключает: «А в доме Лазаря умеют молчать».
Приходит слуга, чтобы сказать что-то Марте, и затем удаляется, но вскоре возвращается с другими слугами, несущими подносы с кувшинами молока, чашами, и хлебом с маслом и медом. Все помогают друг другу, рассаживаясь на сиденья, разбросанные тут и там.
2. Затем они пожелали вновь собраться вокруг Учителя и просят Его рассказать им притчу, «прекрасную притчу», - говорят они: «такую же ясную, как это день Нисана».
«Я расскажу вам не одну, а две. Слушайте.
Один человек однажды решил зажечь два светильника, чтобы почтить Господа в праздничный день. Итак, он взял две вазы одинакового размера, налил в каждую одинаковое количество масла одинакового качества, и поместил в них одинаковые фитили, и зажег их в одно и то же время, чтобы они молились, пока он будет работать, как он решил. Через некоторое время он вернулся и увидел, что один светильник горит ярко, тогда как в другом чуть теплится крошечное пламя, которое почти не дает света в том углу, где были зажжены оба светильника. Человек подумал, что фитиль, возможно, был недоброкачественным. Он проверил его. Нет, с ним все было в порядке. Но он не горел так же оживленно, как другой светильник, пламя которого трепетало как язык и, казалось, шептало слова, таким живым оно было, оно вспыхивало так возбужденно, что даже издавало неясный шум. “Этот светильник действительно поет хвалу Всевышнему Господу!” – подумал он про себя. “Тогда как этот! Взгляни-ка на него, душа моя! Он, кажется, находит обременительным воздаяние почестей Господу, так как он делает это с таким малым рвением!” – и он вернулся к своей работе.
|
|
Через некоторое время он вновь вернулся. Одно пламя стало даже еще выше, а другое даже еще больше уменьшилось и горело тем более спокойно и тихо, чем более другое вибрировало, сияя. Он вернулся к работе во второй раз. Та же самая ситуация. В третий раз то же самое. Но когда он пришел в четвертый раз, он увидел, что комната полна черного дурно пахнущего дыма, и только одно маленькое пламя сияет через пелену густого дыма Он подошел к полке, на которой стояли светильники, и заметил, что тот, который прежде сиял так ярко, полностью сгорел и почернел, и он испачкал также белую стену своим пламенем. Другой же, напротив, продолжал чтить Господа своим постоянным светом. Он уже готовился исправить дефект, когда рядом с ним прозвучал голос: “Оставь вещи как они есть. Но размышляй о них, ибо они являются символом. Я есмь Господь”. Человек простерся на полу, поклоняясь, и с великим страхом осмелился сказать: “Я глуп. Объясни мне, О Мудрость, символ светильников, один из них казался более активным в почитании Тебя, но причинил вред, тогда как другой упорно продолжал светить”.
|
|
“Да, Я объясню. Сердца людей подобны этим двум светильникам. Есть такие сердца, которые вначале пылают, ярки и вызывают восхищение у людей, потому что их пламя кажется таким совершенным и постоянным. И есть такие сердца, чей свет мягок и спокоен, не привлекает чьего-нибудь внимания, и они кажутся равнодушными в почитании Господа. Но (первые сердца) после первой или второй вспышки, или третьей, или между третьей и четвертой причиняют вред и затем гаснут, все еще принося вред, потому что их свет не был верным и заслуживающим доверия. Они желали сиять больше ради людей, чем ради Господа, и их гордость поглотила их в очень короткое время, среди темного густого дыма, который затемнил также весь воздух. Другие же сердца имели только одну неизменную волю: чтить только Господа; и, не заботясь о том, хвалят ли их люди, они истратили самих себя в продолжительном ясном горении без дыма и зловония. Подражай постоянному свету, ибо только он один приятен Господу”.
Человек поднял свою голову… Воздух уже очистился от дыма, и звезда верного светильника сияла теперь совершенно одна, чистая, неизменная, чтобы чтить Бога, отчего металл светильника светился, как если бы он был чистым золотом. И он стал наблюдать за постоянно неизменным сиянием светильника час за часом до тех пор, пока мягко, без дыма или зловония, пламя погасло, напоследок вспыхнув, и казалось, что будучи достойным чтить Господа до самой последней минуты своей жизни, оно взошло на небо, чтобы поселиться среди звезд.
Я торжественно говорю вам, что многие вспыхивают в начале и привлекают к себе восхищение мира, который способен видеть только поверхность человеческих поступков, а затем они гибнут, обугливаясь и покрываясь пятнами от своего едкого дыма. И Я торжественно говорю вам, что на их горение Бог не смотрит, потому что видит, что они горят гордо ради человеческих целей. Благословенны умеющие подражать второму светильнику и не обугливаться, но с последней пульсацией своей постоянной любви возносящиеся к Небесам».
3. «Какая странная притча! Но верная! Красивая! Мне она нравится! Хотелось бы знать, являемся ли мы светильниками, возносящимися к небесам». Апостолы обмениваются своими эмоциями.
Иуда находит возможность ужалить. Его язвительные слова адресуются Марии из Магдалы и Иоанну Зеведееву: «Будьте осторожны, Мария, и ты, Иоанн. Вы пылающие светильники среди нас… Пусть никакое зло не постигнет вас!»
Мария из Магдалы собиралась ответить ему, но прикусывает губы, чтобы не произнести слов, которые исходят из ее сердца. Она смотрит на Иуду. Она только смотрит на него. Но ее пристальный взгляд таков, что, что Иуда перестает смеяться и пристально смотрит на нее.
Иоанн, чье сердце кротко, но горит любовью, добродушно отвечает: «И это может случиться, принимая во внимание, насколько я неспособен. Но я доверяю помощи Господа, и надеюсь, что буду способен гореть до последней капли и до последней минуты чтить Господа нашего Бога».
4. «А другая притча? Ты обещал две», - говорит Иаков Алфеев.
«Вот Моя вторая притча. Она собирается прийти…» - и Он указывает на дверь дома, где занавес, прикрывающий ее, медленно колышется весенним бризом, а затем отодвигается рукой слуги, чтобы позволить выйти старой Наоми. Она бросается к стопам Иисуса со словами: «Но мальчик исцелен! Он больше не деформирован! Ты исцелил его в течение ночи. Он проснулся, и я готовила ванну, чтобы помыть его, прежде чем надеть на него тунику и одежду, которую я сшила ночью, использовав тунику, оставленную Лазарем. Но когда я сказала ему: «Вставай, дитя» и откинула одеяло, я увидела, что его маленькое тело, такое деформированное вчера, уже не такое. И я закричала. Вбежали Сара и Марселла, но они даже не знали, что мальчик спал в моей постели, и я оставила их там и прибежала сюда, чтобы рассказать Тебе…»
Любопытство всех возрастает. Вопросы. Страстное стремление увидеть. Иисус жестом прекращает шепот. Он говорит Наоми: «Вернись к мальчику. Помой его, одень и приведи его сюда, ко Мне». Затем Он обращается к Своим ученикам:
«Вот и вторая притча, и она должна быть озаглавлена: “Истинная справедливость не мстит и не проводит различий”. У человека, нет, у Человека, Сына человеческого были друзья и враги. Мало друзей и много врагов. И Ему было известно о ненависти Своих врагов, Он знал их мысли и желания, знал, что они не останавливаются ни перед какими поступками, какими бы ужасными они ни были. И в этом отношении они были сильнее, чем Его друзья, в которых смятение или разочарование, или чрезмерное доверие, действовали подобно стенобитным орудиям, которые вдребезги разбивали их крепости. Этот Сын человеческий, Которого многие враги несправедливо упрекают за многие вещи, вчера встретил несчастного мальчика, самого одинокого из всех детей, сына одного из Своих врагов. И этот мальчик был деформирован и хромал и просил о странной милости – о смерти. Все просят почестей и радости, здоровья и жизни у Сына человеческого. Этот несчастный мальчик просил о смерти, чтобы больше не страдать. Он уже испытал все скорби плоти и сердца, потому что человек, который породил его, и который ненавидит Меня без какой-либо причины, ненавидит также несчастного невинного бедняжку, которого он породил. И Я исцелил его, чтобы он больше не страдал и вдобавок к физическому здоровью мог достичь духовного спасения. Его юная душа также была больной. Ненависть его отца и насмешки людей ранили ее и лишили любви. Он остался только с верой в Небеса и в Сына человеческого, и просил их позволить ему умереть. Вот он. Сейчас вы услышите его».
5. Мальчик, опрятный и чистый в новой белой шерстяной тунике, которую Наоми быстро сшила для него за ночь, идет к ним. Его ведет за руку старая няня. Он мал ростом, хотя больше не согнут и не хромает, и выглядит более высоким, чем вчера. Его лицо асимметричное и несколько увядшее, типичное для ребенка, которого пережитые скорби преждевременно сделали взрослым. Но он больше не деформирован. Его босые ступни твердо ступают по полу походкой, которая больше не является запинающейся походкой хромых, и его плечи прямые, хотя и очень худые. Его тонкая шея возвышается над ними и выглядит длиннее в сравнении тем, какой она казалась вчера, когда она утопала между его асимметричными ключицами.
«Но… но это сын Анны Наума! Какое напрасное чудо! Ты думаешь, что поступая так, Ты добьешься дружбы его отца и Наума? Ты еще более возмутишь их. Потому что они искали в будущем только смерти этого мальчика, отпрыска несчастливого брака», - восклицает Иуда Искариот.
«Я творю чудеса не для того, чтобы приобретать друзей, но только из сострадания к людям и ради славы Моего Отца. Я никогда не провожу различий или расчетов, когда с состраданием склоняюсь над человеческими страданиями. Я не мщу за Себя тем, кто преследует Меня…»
«Наум сочтет Твой поступок местью».
«Я ничего не знал об этом мальчике. Я даже не знаю его имени.
«Они зовут его Мафусаилом или Мафусалемом из презрения».
«Моя мать называла меня Шалемом. Она любила меня. Она не была плохой, как ты и как те, кто ненавидит меня», - говорит мальчик. Его глаза сияют светом бессильного гнева, который испытывают люди и животные, когда их слишком долго мучают.
«Подойди сюда, Шалем. Сюда, ко Мне. Ты рад тому, что исцелен?»
«Да… но я предпочитаю умереть. Я все так же не буду любим. Это было бы прекрасно, если бы моя мать все еще жила. Но так!... Я всегда буду несчастен».
«Он прав. Мы встретили этого мальчика вчера. Он спросил у нас, в Вифании ли Ты, у Лазаря. Мы хотели дать ему немного милостыни, потому что подумали, что он нищий. Но он ничего не захотел взять. Он был на краю поля…» - говорит Зелот.
«Разве и ты не знаешь его? Это странно», - говорит Иуда из Кериофа.
«Еще более странно, что тебе так хорошо известны подобные вещи. Ты забываешь, что я был среди преследуемых людей, а затем среди прокаженных, пока не пришел к Учителю?»
«А неужели ты забываешь, что я друг Наума, который является доверенным лицом Анны? Я никогда не скрывал этого от тебя».
«Хорошо! Хорошо! Это не имеет значения. Важно знать, что мы теперь собираемся делать с этим ребенком. Его отец не любит его, это правда. Но он неизменно сохраняет права на него. Мы не можем просто увести его сына, не сказав ему. Мы должны быть осторожны и не расстраивать их, поскольку они, кажется, более благосклонно настроены по отношению к нам», - говорит Нафанаил.
Иуда разражается саркастическим смехом, но не объясняет его причины.
6. Иисус, который держит мальчика между Своими коленями, медленно говорит: «Я встречусь с Наумом… Из-за этого Меня не станут ненавидеть больше. Его ненависть не может увеличиться. Это невозможно. Она уже абсолютна».
Анналия, которая до сих пор не говорила, вся погруженная в мысли, от которых была счастлива, говорит: «Если бы я оставалась здесь, я хотела бы забрать его себе. Я молодая, но у меня сердце матери…»
«Ты собираешься уехать? Когда?» - спрашивают женщины.
«Скоро».
«Навсегда? А куда ты собираешься уехать? За пределы Иудеи?»
«Да. Далеко. Очень далеко. Навсегда. И я так счастлива».
«Другие женщины смогут сделать то, чего Ты не можешь сделать, если его отец передаст его нам».
«Я скажу Науму, если вы так хотите. Он единственный, кто имеет значение. Больше, чем отец мальчика. Я скажу ему завтра», - обещает Иуда из Кериофа.
«Если бы сегодня была не Суббота… я бы пошел к этому Иосии, которому был доверен мальчик», - говорит Андрей.
«Чтобы узнать, будут ли они страдать, лишившись его?» - спрашивает Матфей.
«Я думаю, что они бы больше расстроились, потеряв одну из своих пчел…» - бормочет сквозь зубы Максимин, который уже некоторое время как подошел к ним.
Мальчик не говорит. Он льнет к Иисусу, изучая окружающие его лица бдительным взглядом который часто можно наблюдать у часто болеющих людей и у тех, кто ведет несчастную жизнь. Он, кажется, пристально разглядывает скорее души, чем лица, и когда Петр спрашивает его: «Что ты думаешь о нас?» мальчик отвечает, вложив свою руку в руку Петра: «Ты хороший», затем он поправляется: «Вы все хорошие. Но…я хотел бы, чтобы обо мне не узнали. Я боюсь…» - и он смотрит на Иуду Искариота.
«Ты боишься меня, не так ли? Что я могу поговорить с твоим отцом? Я, конечно, сделаю это, если я попрошу его оставить тебя с нами. И он не заберет тебя!»
«Я знаю. Но дело в другом… Я хотел бы быть далеко, очень далеко, куда собирается эта женщина… В стране моей матери. Там синее море, окруженное совершенно зелеными горами. Сверху видны внизу множество белых парусов, летящих по морю и прекрасные города вокруг него[1]. А в горах есть множество пещер, где дикие пчелы делают очень сладкий мед. Я никогда больше не ел меда с тех пор, как умерла моя мать, и меня поручили Иосии. У Филиппа, Иосифа, Элизы и других детей мед был. Но у меня его не было. Если бы они держали вазу с медом там, где я мог бы его достать, то я воровал бы его, потому что я умирал от желания отведать его. Но они держали его на верхних полках, а я не мог взбираться на столы, как это делал Филипп. Я так сильно хотел хоть капельку меда!»
«О! Бедное дитя! Я пойду и принесу тебе столько меда, сколько ты пожелаешь!» - говорит глубоко тронутая Марта, и убегает.
7. Но откуда родом его мать?» - спрашивает Петр.
«У нее были дома и земли у Сафеты. Единственная дочь, сирота и наследница, уже старая, уродливая и несколько прихрамывающая. Но очень богатая. Благодаря помощи старого Садока, который выступал в качестве посредника, сын возлюбленного Наума обрел ее в браке. Контракт этот был поистине основан на договоренности, на расчете, никакой любви. Так как собственность жены находилась слишком далеко отсюда, то муж продал ее, за исключением только небольшого дома управляющего имением, который тот получил в дар от прежнего владельца для себя и своих наследников до четвертого поколения. Затем он расточил эти деньги в неудачной спекуляции. Но…я не верю этому. Потому что знаю, что он владеет прекрасными землями у побережья… а раньше их у него не было… Затем, после нескольких лет супружеской жизни, когда женщина была уже на пороге своей изнурительной болезни, родился этот сын… и это было предлогом для изгнания женщины и женитьбе на другой, с равнины Шарон, молодой, красивой и богатой… Разведенная женщина приняла убежище в доме старого управляющего и умерла там. Я не знаю, почему они не оставили у себя этого ребенка. Его отец полагал, что он умер», - объясняет Искариот.
«Потому что Иоанн и Мария умерли, а их дети пошли куда-то работать в качестве слуг. И кто бы стал держать меня, если я не их сын и не могу работать? Но Михаил и Исаак были хорошими, Эстер и Юдифь тоже были хорошими. Они хорошие. Когда они приходят на праздники, они приносят мне подарки, но Иосия отбирает их у меня и отдает их своим сыновьям».
«Но они не хотят тебя», - отвечает Иуда.
«Теперь, когда я прямой и сильный, они захотят меня. Они – слуги! Как я говорил, они не могли бы сказать своему хозяину: “Возьми этого больного калеку”. Но сейчас они могут».
«Но если ты убежал от Иосии, то как они смогут найти тебя?» - говорит Варфоломей, чтобы побудить его к размышлению.
Мальчик поражен справедливым замечанием и задумался, - потому что из-за болезни его разум стал преждевременно серьезным, точно так же как его лицо преждевременно повзрослело, - и говорит: «Верно! Я об этом не подумал».
«Вернись туда. Они придут в течение нескольких дней…»
«Туда? Нет. Я не вернусь туда. Я не хочу возвращаться туда. Я скорее убью себя!» Его трясет от дикой ярости, затем он плача бросается к коленям Иисуса и говорит: «Почему Ты не позволяешь мне умереть?»
Марта, уже вернувшаяся с вазой меда, удивляется такому безысходному отчаянию, а Варфоломей, переживающий от того, что заговорил об этом, оправдывается: «Я думал, что даю хороший совет. Хороший для всех. Для мальчика, для Тебя, Учитель, для Лазаря… Никому из вас, и никому из нас не нужна новая ненависть…»
«Это верно! Поистине проблема!» - восклицает Петр и, размышляя об этом случае, он приходит к своим личным заключениям, завершая их своим характерным мягким свистом, который выражает его настроение перед лицом трудных серьезных проблем, нуждающихся в разрешении.
8. Некоторые предлагают одно, другие – другое. Пойти к Науму. Пойти к Иосии и сказать ему, чтобы он послал Михаила и Исаака к Лазарю, или куда-нибудь в другое место, где бы мальчик ни был, ибо мудро не способствовать тому, чтобы Лазаря стали ненавидеть даже больше чем ненавидят его сейчас из-за его дружбы с Иисусом. Никому ничего не сообщать и спрятать мальчика, доверив его какому-нибудь испытанному и верному ученику.
Иуда из Кериофа не говорит. Нет, он, не кажется заинтересованным в обсуждении. Он играет с кистями своей туники, расчесывая и взъерошивая их своими пальцами.
Иисус тоже не говорит. Он успокаивает и ласкает мальчика и поднимает его голову, дав ему в руки вазу с медом.
Шалем мальчик, бедный десятилетний мальчик, который всегда страдал, но он все равно мальчик, даже если из-за скорбей он созрел раньше срока, и, увидев такое сокровище, его последние слезы превратились в восторженное изумление. Подняв свои глаза, свою единственную красу, такие карие, большие и разумные, глядя то на Иисуса, то на Марту, он спрашивает: «Сколько я могу взять? Одну такую ложку или две?» - и он показывает на круглую серебряную ложку, которую он медленно погружает в светлый мед.
«Столько, сколько пожелаешь, мой мальчик. Столько, сколько захочешь. Остальное возьмешь позже, завтра. Это все твое!» - говорит Марта, лаская его.
«Все мое!!! О! У меня никогда не было так много меду! Все мне! О!» И он благодарно прижимает вазу к своей груди, как если бы она была сокровищем.
Но затем он понимает, что более, чем ваза, драгоценна любовь, с которой она была предложена, и он кладет маленькую вазу на колени Иисуса и поднимает свои руки, так как хочет обнять шею Марты, которая наклоняется над ним, и целует ее. В этом вся его благодарность, все, что он может дать, беспомощный мальчик, у которого ничего нет.
9. Остальные перестают строить планы, наблюдая эту сцену. И Петр говорит: «Это дитя даже более несчастно, чем был Марциан. у которого, по крайней мере, была любовь своего деда и других крестьян! Верно, что всегда есть скорби более великие, чем те, которые мы считали очень большими!»
«Да. Бездна человеческой скорби еще не измерена. Интересно, сколько еще тайн она скрывает… И сколькие еще будут сокрыты в будущих веках?» - задумчиво говорит Варфоломей.
«Тогда ты не имеешь веры в Благую Весть! Ты не думаешь, что оно изменит мир? Это установлено пророками. И Учитель повторяет это. Ты скептичен, Варфоломей», - говорит Искариот с легким оттенком иронии.
Ему отвечает Зелот: «Я не вижу, в чем состоит недоверчивость Варфоломея. Доктрина Учителя даст утешение и смягчение во всех несчастьях, она даже преобразит жестокость обычаев и нравов, но она не уничтожит страдания. Оно сделает его выносимым благодаря божественному обещанию будущей радости. Для того, чтобы упразднить страдание, или, по крайней мере, большую часть страданий, потому что болезни, смерти и природные катастрофы все еще останутся, необходимо, чтобы все люди имели сердце как у Христа, но …»
Искариот прерывает его, сказав: «Это действительно случится. Иначе ради чего бы Мессия пришел на Землю?»
«Давайте скажем, что это должно произойти. Но, скажи мне, Иуда, случилось ли это среди нас? Нас двенадцать, и в течение трех лет мы жили вместе с Ним, мы приняли Его доктрину подобно воздуху, которым мы дышим. Так? Мы, все двенадцать, святы? Что мы делаем такого, что отличалось бы от того, что делают Лазарь, Стефан, Николай, Исаак, Манаил, Иосиф и Никодим, женщины и дети? Я говорю о праведных людях нашего Отечества. Все они, будь они мудры и богаты, или бедны и невежественны, делают то, что делаем мы: немного хорошего, немного плохого, но не обновляясь полностью. Нет, я говорю тебе, что многие опередят и превзойдут нас. Да. Многие последователи превзойдут нас, апостолов … Ожидаешь ли ты, что весь мир обретет сердца, подобные сердцу Иисуса, если мы, Его апостолы, не сделали этого? Мы более или мене исправились… по крайней мере мы надеемся на это, потому что только с большим трудом человек познает себя или брата, который живет рядом с ним. Покров плоти слишком непроницаем и плотен, и мысль человека слишком тщательно избегает проникновения в суть, чтобы человек понял человека. Исследуем ли мы самих себя, или других людей, мы всегда остаемся на поверхности: когда мы исследуем самих себя, потому что мы не желаем ранить нашу гордость или страдать от эмоций, которые мы должны изменить, а когда мы исследуем других людей, потому что наша гордость испытателей превращает нас в несправедливых судей и гордость той личности, в которую мы внимательно вглядываемся, закрывает ее, подобно тому, как устрица закрывает свои створки, оберегая то, что у нее внутри », - говорит Зелот.
«Ты совершенно прав! Симон, ты действительно говорил слова мудрости!» - одобряюще говорит Иуда Фаддей. И остальные хором соглашаются.
10. «Тогда почему же Он пришел, если ничто не должно измениться?» - отвечает Искариот.
Иисус начинает говорить: «Многое будет изменено. Но не все. Потому что и будущем будет противиться Моему учению, - что видно уже сейчас, - ненависть тех, кто не любит Свет. Потому что против силы Моих последователей будет власть последователей Сатаны. Как много их будет! В сколь многих обличиях! Как много новых еретических учений будут всегда противиться Моему учению, которое неизменно, потому что совершенно! Как много скорби произойдет от них. Вы не знаете будущего. Вы считаете великой скорбь ныне существующую в мире… Но Тот, Кто знает, видит ужасы, которые не были бы поняты, даже если бы Я объяснил их вам… Какая бы была трагедия, если бы Я не пришел! Если бы Я не пришел, чтобы дать будущим поколениям кодекс, который обуздывает инстинкты лучших людей и содержит обещание будущего мира! Как было бы ужасно, если бы человек не имел, благодаря Моему приходу, духовных элементов, способных поддерживать его “живым” в жизни духа и уверить его в вознаграждении!... Если бы Я не пришел, то в долгосрочной перспективе Земля превратилась бы в огромный земной ад, и человеческая раса разорвала бы себя на куски и погибла бы, проклиная Творца …»
«Всевышний обещал никогда не посылать вновь всеобщего наказания, подобного Потопу. Бог никогда не нарушает Своих обещаний», - говорит Иуда.
«Да, Иуда Симонов. Это верно. Никогда больше не пошлет Всевышний всеобщих бедствий, подобных Потопу. Но люди сами будут создавать бедствия, которые будут все более и более ужасными, в сравнении с которыми потоп и огненный дождь, который уничтожил Содом и Гоморру, будут все еще милостивыми наказаниями. О!...»
Иисус встал с жестом, исполненным муки и жалости к будущим народам.
11. «Прекрасно! Ты знаешь… Но, тем временем, что мы собираемся делать с ним?» - спрашивает Искариот, указывая на мальчика, который насладился небольшим количеством своего меда и счастлив.
«Каждому дню достаточно своих собственных забот. Завтрашний день скажет. Бесполезно беспокоиться о завтрашнем дне, если мы не знаем, кто будет жив завтра».
«Я не разделяю Твоего мнения. И я говорю, что нам следует знать, где мы остановимся, где мы будем вкушать Вечерю. Так много вещей. Если мы будем продолжать ждать, то город заполнится. И куда тогда мы пойдем? Не в Гефсиманию. Не к Иосифу из Ципори. Не к Иоанне. Не к Нике. Не к Лазарю. Тогда куда?»
«Туда, где Отец приготовит кров для Своего Слова».
«Ты думаешь, что я хочу узнать, чтобы сообщить об этом?»
«Ты сказал это. Я ничего не говорил. Пойдем, Шалем. Моя Мать знает о тебе, но Она еще не видела тебя. Пойдем, Я отведу тебя к Ней».
«Но Твоя Мать плохо Себя чувствует?» - спрашивает Фома.
«Нет. Она молится. Она очень нуждается в молитве».
«Да. Она сильно страдает. Она очень много плачет. У Марии нет ничего кроме молитвы, чтобы утешиться. Я всегда видела Ее очень много молящейся, В минуты глубочайшей печали, я бы сказала, Она живет, молясь…» - объясняет Мария Алфеева, пока Иисус уходит, держа мальчика за руку. С другой стороны рядом с Ним идет Анналия, которую Он пригласил пойти вместе с Ним к Марии.
[1] Мальчик, по видимому, описывает какое-то видение, во время которого он видел эту «страну» с высоты птичьего полета – примечание переводчика на русский язык.