– Послушайте, господин Ватсон, прежде чем мы приступим к делу, я хотел бы обратить ваше внимание на одно исключительно важное обстоятельство. Наш разговор ни в коем случае не должен стать достоянием гласности. Узнай о нем профсоюзы – я ни за что не ручаюсь… Начнется такое…
– Ясное дело, – понимающе кивнул он.
– Конечно же, сокращать мы будем, – продолжал я. – И много. С гигантской бюрократической империей немыслимо бороться, не избавляясь от лишних людей. Множества лишних людей.
Он поинтересовался, не собираюсь ли я прежде обсудить этот вопрос с профсоюзами.
По-прежнему ничего не подозревая, я беспечно продолжал копать себе могилу.
– Да, мы, как всегда, поиграем с ними в так называемые «взаимные консультации», но вы же знаете этих тред-юнионистов: упрямы и глупы, как пробки.
Как, ну как я мог сказать такое совершенно незнакомому человеку?!
– Все до единого? – вежливо осведомился он.
Его вопрос меня несколько удивил. Уж он-то должен знать, ведь ему постоянно приходится вести с ними переговоры!
– Практически все, – тем не менее ответил я. – Единственное, на что они способны, – это переманивать друг у друга активистов и заниматься саморекламой на телевидении. Короче говоря, горлопаны.
Я отчетливо помню каждое произнесенное в той беседе слово. Все они навечно запечатлены в моем сердце… а также в лежащем передо мной интервью, которое Ватсон дал корреспонденту «Стэндард» сразу же по выходе от меня.
Помню, он еще поинтересовался, как, в частности, будет решаться вопрос с шоферами и транспортными работниками.
– Их мы сократим в первую очередь, – отрезал я. – Мы тратим на них колоссальные средства. Уж им-то вообще не на что надеяться.
|
|
Вот тут-то Вйтсон и открыл мне, что никакой он не заместитель Броу, а совсем наоборот – генеральный секретарь профсоюза транспортных и муниципальных работников и пришел в надежде услышать от меня опровержение слухов о предстоящих увольнениях членов его союза.
Боже, не покинь меня!
Декабря
В эти предрождественские дни веселья совсем не чувствуется.
Шоферы Уайтхолла объявили забастовку. Я узнал о ней из утренних газет: все как одна цитируют Рона Ватсона, в свою очередь, цитирующего меня: «Конечно же, сокращать мы будем… И много».
Я спросил у Бернарда, как он мог допустить, чтобы такое случилось. Он виновато потупился.
– Господин министр, в нормальных условиях…
Впрочем, мы оба прекрасно понимаем, как и почему это произошло.
Бернард напомнил о делах на сегодня: рождественский междусобойчик в МАДе, какие-то встречи – ничего важного… В результате весь день прятался от журналистов. Хотел обсудить создавшееся положение с сэром Хамфри, однако его, как назло, нигде не могли найти.
На восемь вечера мы с Энни были приглашены на рождественский ужин во французское посольство. Попросил было Бернарда отдать распоряжение насчет моей машины, но вовремя вспомнил: шоферов все равно нет. Тогда попросил его связаться с Энни и передать ей, чтобы она заехала за мной.
Оказывается, Бернард уже позаботился об этом, но наша машина что-то забарахлила, и Энни вызвала механика. Тогда я сам позвонил ей и сказал, что механик подождет: от Уайтхолла до Кенсингтона машина нас как-нибудь довезет.
И опять я жестоко ошибся. Эта чертова машина все-таки сломалась, да не где-нибудь, а посреди Найтсбриджа[32]. В час пик! Под проливным дождем! Я – в смокинге! – вышел и попытался что-либо сделать. Попросил Энни дать мне зонтик. Она ответила, что он должен быть где-то у меня. Но я-то прекрасно помню: зонтик брала она. Мы наорали друг на друга. Энни выбралась из машины, громко хлопнув дверцей, и ушла, оставив меня отвечать на отборную брань и оскорбления проезжающих мимо водителей: я ведь практически полностью перекрыл подъезд к универсаму «Хэрродз»[33]. В час пик и в канун рождества!
|
|
До посольства добрался с опозданием часа на полтора. Насквозь промокший и перепачканный машинным маслом, я первым делом принял три или четыре бокала с шампанским. Кто на моем месте поступил бы иначе? Мне это было просто необходимо!
Выходя из посольства после приема – не то чтобы пьяный, чуть навеселе, – я выронил ключи от машины, и они упали в сточный люк. Чтобы достать их, мне пришлось лечь на тротуар, и – надо же – как раз в этот момент рядом оказался какой-то подонок-журналист!
Сегодня утром пришел на работу с дикой головной болью. С похмелья чувствую себя преотвратно. А тут еще эти газетные писаки как с цепи сорвались по поводу моего якобы беспробудного пьянства. Наша пресса полностью утратила и чувство меры, и чувство ответственности!
«БОРЕЦ ЗА ЭКОНОМИЮ ОТДЫХАЕТ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ ПОСЛЕ УЖИНА С ШАМПАНСКИМ!»
Другой заголовок гласил:
«„ПЕРЕТРУДИВШИЙСЯ” ХЭКЕР ПОСЛЕ ПРИЕМА В ПОСОЛЬСТВЕ!»
Прочитав его вслух, сэр Хамфри тактично заметил, что он, пожалуй, лучше первого.
– Лучше? – не понял я. – Чем?
|
|
– Ну… во всяком случае, не такой…
Я поинтересовался, не было ли в прессе других определений, кроме «перетрудившийся» и «перебравший». Бернард сказал, что Уильям Хикс сравнил меня с тритоном. Меня бы это нисколько не задело, если бы сэр Хамфри не добавил, очевидно, для большей ясности: «упившимся тритоном».
Хуже этого, искренне полагал я, ничего быть уже не может.
И снова ошибся. Бернард протянул мне сегодняшний выпуск «Дейли телеграф». В передовице, к моему вящему ужасу, утверждалось, что я, дескать, намерен еще увеличить и без того раздутый штат МАДа.
ХЭКЕР ПОД ШУМОК НАБИРАЕТ ЕЩЕ 400 БЮРОКРАТОВ!
В рамках так называемой «кампании за экономию» министр административных дел Джеймс Хэкер намерен увеличить свой бюрократический аппарат еще на 400 чиновников…
Я потребовал от сэра Хамфри объяснений. Он, конечно же, не замедлил их дать:
– Господин министр, вы сами потребовали дополнительных людей. Вы настаивали на проведении всестороннего и самого тщательного АСЭФО. Вам нужен был конкретный анализ. Кто же будет его проводить – святой дух? Больше работы – больше людей. Как диктует здравый смысл.
Не успел я прийти в себя от прямого удара в челюсть, как за ним последовал мощный апперкот.
– А если вы и дальше будете цепляться за вашу камарилью наушников и кляузников (КНК. – Ред.), нам таки придется взять в штат еще четыреста человек, – закончил он.
Я был потрясен, раздавлен. Голова раскалывалась на части, в глазах стоял красный туман. Карьера рушилась на глазах. Пресса пригвоздила меня к позорному столбу, и к тому же мне предлагают собственными руками задушить свое детище, единственную ценную инициативу, которую мне удалось осуществить на новом посту!
А ведь с первых дней моего пребывания в министерстве все эти постоянные сотрудники, казалось, только и думают, как бы помочь мне. Кто из нас полная бездарь: они или я? А может, они только делают вид, что стараются мне помочь, а сами потихоньку вставляют палки в колеса? Или они просто не в состоянии понять суть нового подхода к работе МАДа? Может, помощь в их понимании – это «подталкивание» к традиционной политике министерства? Есть ли различие между политикой министра и политикой министерства? И к чему, скажите, задавать столько вопросов, на которые не существует ответа? Как глубок океан, как высоко небо?
В кабинете воцарилось молчание. Лично у меня в голове все перемешалось. Как быть с четырьмя сотнями новых сотрудников, призванных контролировать борьбу за экономию? Что делать еще с четырьмя сотнями для КНК?… Я просто сидел, ожидая, когда прекратится стук в висках, и надеясь, что рано или поздно у кого-нибудь возникнет хоть какая-то идея.
Первым заговорил сэр Хамфри:
– Господин министр, если бы – я подчеркиваю, если бы – мы прекратили кампанию за экономию и распустили ваш КНК, мы могли бы немедленно – подчеркиваю, немедленно – опубликовать в прессе официальное заявление о том, что вы сократили бюрократический аппарат на восемьсот единиц. – Эту идею мой постоянный заместитель, очевидно, в деталях продумал заранее, поскольку тут же протянул мне тонкую папку. – Вот, не хотите ли ознакомиться с проектом?
Потрясающая наглость! Сократить восемьсот единиц!
– Но… но ведь этих единиц не существует! – в отчаянии вскричал я. – На эти должности не взят ни один человек!
– Тем более впечатляющая экономия, – мгновенно откликнулся Хамфри. – Стало быть, мы заодно экономим и восемьсот выходных пособий.
– Да, но ведь… это обман, надувательство… бесчестное жонглирование цифрами… Это значит пускать пыль в глаза собственному народу!
– Это значит успокоить собственный народ официальным заявлением, господин министр.
В своей жизни я встречал циничных политиканов, но этим высказыванием мой постоянный заместитель заткнул их всех за пояс.
Я устало кивнул. Мне было ясно одно: чтобы избежать раздувания штата на четыреста человек для выяснения того, как ведется борьба за экономию, необходимо расстаться с таким же количеством дополнительных работников для моего любимого детища – Контрольно-наблюдательного комитета. Неизбежное в таких случаях quid pro quo[34]. Ничего не поделаешь, политика – искусство возможного. (Высказывание, обычно приписываемое Р.О. Батлеру [35], хотя в действительности впервые употребленное Бисмарком в 1867 году в беседе с Мейером фон Вальдеком: «Die Politic ist die Lehre von Moglichen». – Ред.)
Все это хорошо, но мы так и не решили главный, самый важный вопрос, лежащий в основе всех этих перипетий.
– Послушайте, Хамфри, а нельзя все-таки как-то сократить наш бюрократический аппарат?
Последовала небольшая пауза. Затем он сказал:
– Что ж, думаю, мы могли бы пожертвовать одной-двумя официантками…
«Электронное досье»
Января
Рождественская неделя прошла без особых событий. Я провел ее в своем избирательном округе. «Веселился» на партийных вечеринках, посетил дом для престарелых, больницу, присутствовал на различного рода благотворительных сборищах. На мой взгляд, все прошло нормально. Мое фото раза четыре или даже пять появилось на первых страницах местных газетенок. А главное – мне удалось избежать публичных заявлений, которые меня к чему бы то ни было обязывали.
Впрочем, «за радостным фасадом» я ощутил и скрытое отчуждение, и некоторую двойственность своего положения. Местное отделение партии, избиратели, семья – безусловно, все они гордятся моим статусом члена кабинета Ее Величества. Однако все они не упускают случая напомнить мне, что я всего лишь депутат от их округа и нечего, мол, нос задирать. Они то лебезят передо мной, то покровительственно хлопают по плечу. Не знаешь, как и вести себя.
Если бы я мог хоть в общих чертах обрисовать свою жизнь в Уайтхолле, они бы поняли: ни о каком «задирании носа» не может быть и речи. Кто-кто, а сэр Хамфри Эплби уж позаботится об этом.
Сегодня вернулся в Лондон. Нужно было дать интервью ведущему телепрограммы «На злобу дня» Роберту Маккензи. Больше всего его почему-то интересовали вопросы о Национальном электронном банке данных. Должен признаться, пришлось попотеть.
Мы встретились с ним в комнате предварительного обмена мнениями (Маккензи называл ее «комнатой предварительного обмана мнениями» или попросту «обманкой». – Ред.).
– Полагаю, разговор пойдет о правительственных излишествах и тому подобных вещах, – начал я. Впрочем, тут же сообразил, что сформулировал свою мысль довольно неудачно.
Мой вопрос Боба явно позабавил.
– Хотите поговорить об излишествах Уайтхолла? – спросил он, и в глазах его мелькнул хищный огонек.
– Не столько о самих излишествах, сколько о том, как мы намерены избавляться от них, – уточнил я.
– Мы непременно займемся этим, если останется время после «электронного досье», – пообещал он.
(Имеется в виду Национальный электронный банк данных – НЭБД, в который, помимо прочего, закладываются данные на граждан страны. – Ред.)
– Боб, «электронное досье» давно уже никого не интересует, это слишком тривиально, – попытался я отговорить его.
Однако Маккензи возразил. По его мнению, этот вопрос исключительно актуален, поскольку угроза надвигающегося тоталитаризма не может не беспокоить рядового гражданина. Такая, с позволения сказать, «аргументация», естественно, вызвала у меня раздражение. Я заметил, что подобный субъективистский, чисто эмоциональный подход ведет к намеренному упрощению проблемы…
– Ну и что? – перебил меня Боб. – Вы же сами только что определили ее как «слишком тривиальную».
В студии меня буквально атаковала гримерша. Не давая собраться с мыслями, она без конца тыкала мне в лицо пуховкой и твердила, что я все время краснею.
– Это ни в коем случае нельзя допустить, – игриво заметил Боб. – Что скажет «Дейли телеграф»?
Уже перед самым включением камеры я попросил Боба по возможности обойтись без набивших оскомину вопросов вроде: «Не превращаемся ли мы в полицейское государство?»
Сейчас, вспоминая об этом, думаю, не совершил ли я тогда опрометчивого шага.
(В архивах Би-би-си нам посчастливилось обнаружить полный текст интервью Роберта Маккензи с Джеймсом Хэкером. – Ред.)
БИ-БИ-СИ ТВ
Стенограмма сделана 4 января с г. во время записи телебеседы между достопочтенным Джеймсом Хэкером, членом парламента, и Робертом Маккензи, а потому, принимая во внимание звуковые помехи и трудности идентификации голосов выступавших, Би-би-си не гарантирует абсолютной точности воспроизведения.
Маккензи: Добрый вечер, уважаемые телезрители! Вы уверены, что за вами не следит «Большой брат»[36]? Иначе говоря, знаете ли вы, что правительство ведет на всех вас досье?… И делается это под прикрытием Национального электронного банка данных. На практике это означает, что простым нажатием кнопки любой чиновник Уайтхолла может узнать о вас буквально все: размер ваших налогов, сколько раз и по какому поводу вы обращались к врачу, какая у вас машина и квартира, допускали ли вы нарушения правил уличного движения, были ли безработным, как учатся ваши дети и так далее, и тому подобное. Более того, чиновник этот может оказаться вашим соседом по дому… В последнее время растущую озабоченность вызывает тот факт, что благодаря компьютерной революции в руках правительства оказалось мощное орудие тоталитаризма. Главной же фигурой, которая направляет это орудие, является достопочтенный Джеймс Хэкер, министр административных дел, член парламента… Господин министр, имеются ли основания для опасений, что наша страна превращается в полицейское государство?
Хэкер: Знаете, Боб, я даже рад, что вы задали мне этот вопрос.
ПАУЗА
Маккензи: Прекрасно. В таком случае мы с нетерпением ждем ответа.
Хэкер: Разумеется, разумеется. Как уже было сказано, я рад, что вы задали этот вопрос. Потому что… э-э… потому что его сейчас задает множество людей. А почему? Да потому что… э-э… потому что они хотят знать на него ответ. И надо честно признать, без околичностей и обиняков, вопрос этот имеет исключительно важное значение и народ, безусловно, имеет право получить на него ответ…
ПАУЗА
Маккензи: Но, господин министр, пока мы не услышали на него ответа.
ПАУЗА
Хэкер: Простите, Боб, но… э-э… в чем конкретно заключается ваш вопрос?
Маккензи: Конкретно? Допустим, мои вопросы вас очень разозлили. Могу я в этом случае быть уверен, что, вернувшись в свой кабинет, вы не нажмете кнопку, чтобы досконально познакомиться с моими доходами, моими болячками, моими конфликтами с дорожной полицией, моими…
Хэкер: Да будет вам, Боб! Вы ведь не хуже меня знаете, что у нас такое не практикуется. К тому же пока это и организационно невозможно.
Маккензи: Значит, вы, господин министр, и хотели бы, да пока, увы, не в состоянии наладить дело?
Хэкер: Что значит «не в состоянии»? При желании нам было бы проще простого получить на вас все необходимые данные… то есть, я хотел сказать, на любого человека. Не на вас лично, а вообще… Но нас не интересуют люди, то есть я не имею в виду, что люди нас не интересуют, конечно же, они нас интересуют. Я хочу сказать, люди нас не интересуют в этом смысле. Надеюсь, вам понятно, что я имею в виду… э-э… то есть у нас и в мыслях нет собирать данные на… людей…
Маккензи: А для чего же тогда «электронное досье»?
Хэкер: Знаете, Боб, вопрос, конечно, интересный…
ПАУЗА
Хэкер: Видите ли, все дело, по-моему, в том, что люди всполошились из-за одной-двух безответственных статеек. Ведь НЭБД всего-навсего компьютер – не более того – для сбора и хранения информации в целях повышения эффективности государственной службы без существенного увеличения штата чиновников. Компьютер – это веление времени!
Маккензи: Да, но, вводя туда информацию, вы рано или поздно захотите воспользоваться ею.
Хэкер: Совсем необязательно.
Маккензи: Значит, вы тратите двадцать пять миллионов фунтов на хранение информации, которой никогда не собираетесь пользоваться?
Хэкер: Нет… да… то есть нет… понимаете… да, но только при наличии целого ряда гарантий.
Маккензи: Таких как?…
Хэкер: Э-э… мы, естественно, рассматриваем самые различные варианты… Впрочем, это очень сложный и в общем-то чисто технический вопрос.
Маккензи: Ну что ж, в таком случае придется помочь вам. Позвольте зачитать выдержку из статьи, написанной два года назад редактором журнала «Реформ». По-моему, его звали Джим Хэкер, и статья называлась «Электронное досье и не очень государственная государственная служба». Цитирую:
«…Если мы хотим оградить британского гражданина от слежки со стороны правительства, необходимо, чтобы, во-первых, ни один государственный служащий не имел доступа к информации, не относящейся непосредственно к его ведомству, без письменной санкции соответствующего министра. Во-вторых, «контрабандное» получение такой информации должно считаться уголовным преступлением. В-третьих, каждый британский гражданин должен обладать правом ознакомления со своим досье на предмет исправления допущенных неточностей и/или ошибок».
Что вы скажете об этой программе, господин Хэкер? Паникерская? Неприемлемая?
Хэкер: Да нет, что вы! Я по-прежнему стою за нее горой, то есть, я хочу сказать, ей должна быть дана зеленая улица, но… всему свое время.
Маккензи: А почему не сейчас?
Хэкер: Боб, вы же прекрасно знаете, что Рим строился не в один день. В настоящее время эта программа находится на рассмотрении, но… э-э… вы ведь понимаете, такие дела требуют времени…
Маккензи: Господин Хэкер, а с кем, собственно, я сейчас разговариваю: с редактором «Реформ» или с представителем Уайтхолла?
Хэкер: Да, но мы совершенно упустили из виду вопрос о гарантиях… э-э… в широком смысле слова. В частности, о моем последнем нововведении – Контрольно-надзирательном… то есть, простите, наблюдательном комитете.
Маккензи: Господин министр, как бы нам уже в ближайшем будущем не понадобилась целая армия надзирателей. Благодарю вас.
По-моему, я наговорил лишнего. Однако Боб заверил меня, когда мы заскочили в «обманку» пропустить по рюмочке «за наступающий новый год», что я держался отлично. В свою очередь, я тоже отдал должное его изобретательности с цитированием моей статьи. Ловкий ход. Он ответил, что заслуга принадлежит не ему – одной из его помощниц, которая не поленилась раскопать этот материал, и спросил, не хочу ли я познакомиться с ней поближе. Я, естественно, уклонился от прямого ответа, сказав, что прежде мне необходимо вернуться к себе в офис и поближе познакомиться с ее досье.
Вечером смотрел эту беседу по телевизору. Весьма впечатляющее зрелище. Надеюсь, сэр Хамфри будет мной доволен.
Января
В министерстве мое появление на телевидении было воспринято неоднозначно. Особенно явно я это почувствовал сегодня, в 16.00, во время совещания. Присутствовали сэр Хамфри, Бернард Вули и Фрэнк.
Сэр Хамфри и Бернард наперебой расхваливали мои, как они выразились, «исполненные достоинства и высокого профессионализма» ответы. А вот Фрэнк почему-то сидел, не раскрывая рта, и это молчание на фоне бурных восторгов было красноречивей всяких слов. Когда же я поинтересовался его мнением, он только пробурчал что-то невразумительное. Попросил его перевести.
Демонстративно игнорируя мою просьбу, он обратился к сэру Хамфри:
– Поздравляю вас! Джима вы уже приручили.
Сэр Хамфри встал с явным намерением удалиться.
– С вашего позволения, господин Вейзель.
– Визел! – рявкнул Фрэнк и повернулся ко мне. – Вы хоть понимаете, что говорите и действуете в точности, как вас запрограммировали они? Вы кто – министр или механический апельсин?
Эти его шуточки! Никто даже не улыбнулся.
– Э-э… политическому советнику, должно быть, трудно в это поверить, господин Вейзель, – подчеркнуто-покровительственно произнес сэр Хамфри, – но я всего лишь преданный слуга правительства Ее Величества и по мере своих скромных возможностей стараюсь исполнить все, что повелевает мне мой министр, мой господин.
– «Его господин… преданный слуга»!… Типичная демагогическая чушь на уровне паиньки-мальчика из привилегированной школы! – отворачиваясь, возмущенно махнул рукой Фрэнк.
Должен заметить, слова Хамфри меня тоже заинтересовали.
– А как быть, если министр – женщина? – спросил я. – Как вы ее будете называть?
Мой постоянный заместитель обожает все эти разговоры о протоколе и о хорошем тоне. Это его стихия.
– Да, весьма интересный вопрос. Мы пытались найти на него ответ еще в сорок седьмом году, когда я был главным личным секретарем, а министром – доктор Эдит Саммерскил. И мне как-то неудобно было называть ее «моя министерша».
Он сделал паузу. Для большего эффекта. Так, во всяком случае, мне показалось, поскольку я ждал продолжения. Однако я ошибся. Вскоре стало ясно: сэр Хамфри ничего добавлять не собирается.
– Ну и какой же вы нашли выход? – пришлось поинтересоваться мне.
– Увы, мы до сих пор его ищем.
– Вопрос находится на рассмотрении? – снова влез Фрэнк со своим, я бы сказал, дубоватым юмором. – Рим строился не в один день, верно, сэр Хамфри? Такие дела требуют времени…
Между прочим, Фрэнк начинает действовать мне на нервы. Его «зуб» на государственную службу растет не по дням, а по часам. Мне, честно говоря, непонятно почему. В полное его распоряжение предоставили отдельный кабинет в главном здании министерства. Его общению со мной ничто не препятствует, и, насколько мне известно, его знакомят со всей необходимой документацией. А он тем не менее кидается на всех, словно раненый бык. Даже на меня! Может, это еще с новогоднего похмелья?
Мы с Хамфри хотели закончить совещание и разойтись, но Бернарду приспичило напомнить мне о предстоящих делах. И снова пошло-поехало… Он сказал, что завтра мы встречаемся с ним в восемь утра на Паддингтонском вокзале и отправляемся в Суонси, поскольку вечером того же дня мне предстоит выступать на конференции муниципальных казначеев в центре регистрации автотранспортных средств. Фрэнк объяснил, что это абсолютно невозможно: на завтрашний вечер запланировано мое выступление перед избирателями в Ньюкасле. Бернард заметил, что совместить оба эти мероприятия, очевидно, вряд ли удастся. И я попытался втолковать это Фрэнку. Но он сказал, что дополнительные выборы для нас по-настоящему важны, а поездка в Суонси – всего-навсего чиновничья показуха. И я попытался втолковать это Бернарду. Тогда Бернард напомнил мне, что договоренность о моем выступлении на конференции была достигнута давно и меня там ждут. Я передал это Фрэнку. Тот, в свою очередь, напомнил мне, что центр (партийный центр. – Ред.) рассчитывает на мое выступление перед избирателями в Ньюкасле. Этого я уже не стал объяснять Бернарду, так как просто устал от объяснений. О чем и сообщил им обоим. Тогда Фрэнк потребовал от Бернарда объяснений, почему я оказался задействован одновременно в двух важных мероприятиях. Бернард ответил, что о Ньюкасле его никто не информировал. Я спросил Фрэнка, почему он не предупредил об этом моего личного секретаря. Фрэнк, в свою очередь, спросил, почему я не предупредил своего личного секретаря об этом. А я заметил, что не должен помнить обо всем на свете, и заявил:
– Я еду в Суонси.
– Это окончательно, господин министр? – спросил Бернард.
– Да, окончательно.
Тут-то Фрэнк, черт его дери, и выложил свой главный козырь:
– Но ПМ рассчитывает на ваше присутствие в Ньюкасле.
Идиот! Что ж он раньше молчал?! Я поинтересовался, достоверная ли у него информация. Он утвердительно кивнул.
– Бернард, по-моему, мне лучше поехать в Ньюкасл, – сказал я.
– Это окончательное решение? – спросил Фрэнк.
– Да, окончательное, – ответил я. – А сейчас я еду домой.
– И это тоже окончательное? – вступил в разговор сэр Хамфри.
Ему-то чего надо? Прояснить ситуацию или поддеть меня? Никак не пойму его. Он всегда ставит меня в тупик. Но тут Хамфри, слава богу, добавил:
– Простите, господин министр, но, мне кажется, вы приняли неверное решение. Ваше выступление в Суонси включено в программу. О нем объявлено. Мы не можем вот так взять и проигнорировать…
Это же черт знает что такое! Они хотят, чтобы я одновременно был в двух разных местах.
– Тогда найдите какой-нибудь способ быстро перебросить меня из Суонси в Ньюкасл. Поездом, машиной, вертолетом – мне абсолютно все равно!… А сейчас я еду домой. Это мое окончательное решение!
– Окончательно окончательное? – спросил Бернард. Его намерения мне в равной степени неясны.
У выхода Бернард вручил моему шоферу Рою четыре красных кейса и попросил меня просмотреть бумаги сегодня же вечером, поскольку все парламентские документы и корреспонденция должны быть отправлены до конца недели.
– Будь паинькой, получишь конфетку, – просюсюкал нам вслед Фрэнк, без особого успеха подражая безукоризненному произношению Бернарда.
Непонятно, с какой стати я должен терпеть подобные выходки своего политического советника. Допустим, от этих чертовых постоянных помощников деваться некуда, но Фрэнк-то, Фрэнк здесь исключительно благодаря моему настойчивому требованию. Боюсь, придется напомнить ему об этом. И очень скоро.
Вернувшись домой, застал Энни за укладыванием чемоданов.
– Решила наконец меня бросить? – шутливо спросил я.
В ответ услышал, что завтра годовщина нашей свадьбы и мы, оказывается, давным-давно договорились провести этот день в Париже.
Кошмар!
Я попробовал объяснить ей сложившуюся ситуацию, но Энни наотрез отказалась проводить годовщину своей свадьбы в Суонси или Ньюкасле. А о приеме в честь муниципальных казначеев в центре регистрации автотранспортных средств не пожелала даже говорить. Я ее понимаю. Она посоветовала мне отменить намеченные выступления. Услышав, что это не в моих силах, заявила, что поедет в Париж без меня.
Пришлось позвонить Бернарду и сообщить ему о годовщине свадьбы моей жены («И твоей тоже», – напомнила Энни.) и моей тоже. Бернард попытался было глупо пошутить насчет счастливого совпадения, но я прервал его. Сказал, что еду в Париж и это мое окончательное решение, хотя мое решение ехать в Суонси тоже было окончательным, но на этот раз уж точно окончательное – Париж. В связи с этим ему придется уладить все дела с отменой моих выступлений. Затем три минуты говорил Бернард. Когда я положил трубку, вопрос был решен окончательно. Завтра я еду в Суонси и Ньюкасл.
Эти государственные служащие обладают удивительным даром на что угодно уговорить и от чего угодно отговорить.
Некоторое время мы с Энни, не глядя друг на друга, молча курили. Затем я все-таки решился задать ей действительно важный вопрос: смотрела ли она мое телеинтервью?
– Да, выступал кто-то, похожий на тебя.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она ничего не ответила.
– Знаешь, Фрэнк обозвал меня механическим апельсином Уайтхолла, – пожаловался я.
– И правильно!
Я был потрясен.
– Ты что… ты с этим согласна?
– Безусловно. Ты вполне мог бы нанять вместо себя какого-нибудь безработного актера. У него это вышло бы намного лучше. Кстати, почему бы тебе заодно не приспособить для резолюций резиновый штамп или не поручить расписываться какому-нибудь помощнику твоего личного секретаря? Все равно они пишут за тебя все документы и письма.
– Помощники не пишут моих писем, – с достоинством возразил я. – Их пишут мои заместители.
– Мне нечего добавить, милорд.
– Значит, по-твоему, я стал марионеткой?
– Вот именно! Я даже думаю: не посоветовать ли им посадить вместо тебя мисс Пигги[37]? Она, во всяком случае, куда симпатичнее.
Должен признаться, слова Энни меня сильно задели, да что там – просто сокрушили. Тяжело вздохнув, я присел на кровать, с трудом сдерживая слезы – честное слово. Неужели такое бывает со всяким министром, вдруг подумалось мне. Или это просто я безнадежный неудачник? Что-то у меня не ладится… Но что?
– Энни, я не знаю, как мне быть, – тихо проговорил я. – Работа, словно бездонный омут, засасывает меня. Я просто в отчаянии.
– Ладно, – решительно тряхнула головой Энни, – раз уж мы не едем в Париж, давай хотя бы отметим наш праздник в тихом ресторанчике со свечами. Кстати, это совсем рядом, через дорогу.