Уильям Батлер Йейтс. Воскрешение
---------------------------------------------------------------------------- Перевод с английского Л.Володарской WILLIAM BUTLER YEATS THE UNICORN FROM THE STARS Уильям Батлер Йейтс. Звездный единорог. Пьесы М., "Текст", 2001 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru---------------------------------------------------------------------------- Посвящается Джанзо Сато
ВОСКРЕШЕНИЕ
1931 Действующие лица: Иудей Сириец Грек Христос Три музыканта Еще не дописав пьесу до конца, я понял, что интересующая меня тема,возможно, сделает ее неподходящей для постановки в большом театре Англии илиИрландии. Поначалу сцена представлялась мне обычной: занавешенные стены,окно, дверь сзади и еще одна, занавешенная, дверь слева. Потом я это изменили вдобавок написал песни для исполнения во время открытия и закрытиязанавеса, так что теперь пьесу можно играть в студии или в гостиной, как моипьесы для танцоров, или в зале "Пикок" {Камерный зал в театре Аббатства(Дублин), предназначавшийся для постановки экспериментальных пьес.} передособо избранной публикой. Если играть ее в зале "Пикок", то музыканты могутпеть первую и заключительную песни, открывая и закрывая занавес напросцениуме; тогда как вся сцена ограничена занавесами с входом-выходомслева. Во время действия музыканты сидят справа от публики, а в театре"Пикок" - на ступеньке, отделяющей сцену от зала, или сбоку на просцениуме.
ПЕСНЯ, ИСПОЛНЯЕМАЯ ПРИ ОТКРЫТИИ И ЗАКРЫТИИ ЗАНАВЕСА
I
Я видел: дева, не склонив чела, Смерть бога Диониса зрела строго, Живое сердце вырвала у бога И на ладони сердце унесла. Кровавой той и страшною порою Шли музы вслед за Девой неземной И пели "Магнус Аннус" той весной, Как будто бога смерть была игрою.
II
Другая Троя встанет высоко, Вновь будет ворон павшими кормиться, И вновь к заветной цели устремится, Раскрасив гордый нос, другой "Арго". И будет Рим имперские бразды В дни мира и войны ронять от страха, Едва из горнего услышит мрака Глас грозной девы и ее Звезды. На сцене Иудей с мечом или с копьем. Музыканты негромко стучат на барабанах или гремят трещотками; слева, из публики, входит Грек. Иудей. Ты разведал, что там за шум? Грек. Да. Спросил у раввина. Иудей. И тебе не было страшно? Грек. Откуда ему знать, что я христианин? На мне убор, привезенный изАлександрии. Он сказал, что на улицы с трещотками и барабанами вышлиприверженцы бога Диониса и что в их городе никогда такого не случалось,поэтому римские власти напуганы и не желают вмешиваться. Дионисийцы ужепобывали в поле,разорвали на куски козла, напились его крови и теперь рыщутпо улицам, как стая волков. Толпа в ужасе от их жестокости, поэтому бежит отних или, что больше похоже на правду, так занята охотой на христиан, что надругое у нее нет времени. Я уже повернулся, чтобы уйти, но раввин окликнулменя и спросил, где я живу. А когда я сказал, что за городскими воротами, тоон поинтересовался, правда ли, будто мертвые восстали из могил. Иудей. У нас хватит сил на несколько минут задержать толпу, чтобыОдиннадцать успели убежать по крышам. Пока я жив, никто с улицы не ступит наэту узкую лестницу, а потом мое место займешь ты. Куда подевался Сириец? Грек. Я встретил его возле самой двери и послал с поручением. Он скоровернется. Иудей. Троих немного для предстоящего нам дела. Грек (глядя на проход слева). Что они делают? Иудей. Пока тебя не было, Иаков достал из мешка хлеб, а Нафанаилотыскал мех с вином. То и другое они положили на стол. У них ведь давно небыло ни крошки во рту. Потом они стали тихонько разговаривать, и Иоаннвспомнил, как в последний раз ел в этой комнате. Грек. Тогда их было тринадцать. Иудей. Он рассказал, как Иисус разделил между ними хлеб и вино. ПокаИоанн говорил, все молчали, никто не ел и не пил. Иди сюда и всех увидишь.Возле окна Петр. Он уже давно стоит там, опустив голову на грудь, и ни разуне пошевелился. Грек. А правда, что, когда солдат спросил Петра, не ученик ли онИисуса, Петр сказал "нет"? Иудей. Да, правда. Я узнал от Иакова. А ему и другим рассказал самПетр. Они все испугались тогда. Не мне их винить. Вряд ли я был бы храбрее.Все мы похожи на псов, потерявших хозяина. Грек. Что ни говори, а если толпа нападет, мы с тобой умрем, но непустим ее наверх. Иудей. Ну, это другое дело. Задерну-ка я занавес; не надо, чтобы онислышали. (Задергивает занавес.) Грек. Понятно, что у тебя на уме. Иудей. Им страшно, потому что они не знают, во что верить. Когда Иисусаувели, они больше не могли думать, что он Мессия. Нам проще, ведь у этихОдиннадцати всегда или яркий свет, или кромешная тьма. Грек. Потому что они намного старше нас. Иудей. Нет, нет. Ты только взгляни на их лица и сразу поймешь, что имбыло предназначено стать святыми. Все остальное не для них. Почему тысмеешься? Грек. Да вон, в окне. Смотри, куда я показываю. В конце улицы. Они стоят рядом и смотрят поверх голов публики. Иудей. Ничего не вижу. Грек. Там гора. Иудей. Это Голгофа. Грек. И три креста на вершине. (Опять смеется.) Иудей. Замолчи. Ты понимаешь, что делаешь? Или ты сошел с ума? Смеешьсянад Голгофой! Грек. Нет, нет. Я смеюсь, потому что они думали, будто прибивают кКресту руки смертного, а на самом деле это был лишь призрак. Иудей. Я видел его погребенным. Грек. Нас, греков, не проведешь. Никогда ни один бог не был погребен,никогда ни один бог не знал страданий. Христос как будто родился, как будтоел, как будто спал, как будто ходил, как будто умер. Я не хотел об этомговорить, пока у меня не было доказательства. Иудей. Доказательства? Грек. Я получу его, прежде чем наступит ночь. Иудей. В твоих словах столько же смысла, сколько в вое бродячей собакина луну. Грек. Иудеи не понимают. Иудей. Это ты не понимаешь, а я и, кажется, те, кто наверху, начинаемнаконец понимать. Он был не более чем человеком, но самым лучшим человеком,какой когда-либо жил на земле. До него никто так сильно не сокрушался олюдских страданиях. И он молился о приходе Мессии, так как думал, чтоМессия возьмет эти страдания на себя. Но однажды, когда он очень устал,возможно после долгой дороги, ему померещилось, будто Мессия - он сам,потому что из всех уделов этот показался ему самым ужасным. Грек. Как мог человек вообразить себя Мессией? Иудей. Всегда говорили, что он родится от женщины. Грек. Самое страшное богохульство - утверждать, будто бог мог родитьсяот смертной женщины, быть выношен в ее чреве, вскормлен ее грудью, обмыт,как другие дети. Иудей. Не будь Мессия рожден женщиной, он не мог бы спасти человека отего грехов. Даже один грех - источник многих страданий, а Мессия все ихберет на себя. Грек. У каждого человека свои грехи, и никто другой не имеет на нихправа. Иудей. Лишь Мессии под силу взять на себя все людские страдания, словносложить их под одним зажигательным стеклом. Грек. Меня в дрожь бросает. Такое ужасное страдание, а вы поклоняетесьему! Вы обречены, потому что у вас нет статуй. Иудей. Я говорил о том, о чем думал еще три дня назад. Грек. Поверь, в гробнице никого нет. Иудей. На моих глазах его несли на гору и закрывали в гробнице. Грек. Я послал сирийца, чтобы он сам убедился, есть ли там кто-нибудь. Иудей. Ты знал о грозившей нам опасности и ослабил охрану? Грек. Я подверг риску жизнь апостолов и нашу тоже. Но гораздо важнеето, что Сириец найдет или не найдет в гробнице. Иудей. Сегодня у всех что-то неладное творится с мозгами. Вот и мне недает покоя одна мысль. Грек. Не хочешь об этом говорить? Иудей. Я рад, что он не Мессия; а ведь мы могли бы никогда об этом неузнать или узнать, но слишком поздно. Ему пришлось пожертвовать всем, чтосвятое страдание может внушить разуму и душе ради их очищения. Сначала слышен короткий шум трещоток и барабанов между фразами, но постепенно шум становится более продолжительным. Надо было отказаться от всего земного знания, от всех стремлений, ничего неделать по собственной воле. Реальностью стало только то, что свято. Ондолжен был всем своим существом предаться Богу. Наверно, ужасно, когдастареешь и конец не за горами, а ты думаешь о давних стремлениях, возможнодаже, много думаешь о женщинах. Я хочу жениться и иметь детей. Грек (стоит лицом к публике и смотрит поверх голов). Дионисийцы. Ониуже под окном. Несколько женщин несут на плечах носилки со статуей мертвогобога. Нет, это не женщины. Это мужчины, переодетые женщинами. В Александриимне попадались такие. Все молчат, словно чего-то ждут. О Боже! Вот это да! ВАлександрии, бывает, мужчины ярко красят губы, когда желают достичь женскогосамозабвения во время священного обряда. Вред от этого небольшой - нет, тыпосмотри! Иди сюда! Иудей. Не желаю глазеть на сумасшедших. Грек. Музыки уже не слышно, но мужчины продолжают плясать, а кое-ктоуже полосует себя ножом, представляя себя, как я понимаю, одновременно богоми титанами, которые убили его. Немного подальше, прямо посреди улицы,совокупляются мужчина и женщина. Ей кажется, будто она сумеет вернуть бога кжизни, отдаваясь мужчине, в объятия которого ее бросила пляска. Судя по видуи одежде, эти люди из квартала чужеземцев, где живут всякие отбросы, самыеневежественные и легко возбудимые из азиатских греков. Им приходится многострадать, и они ищут забвения в чудовищных церемониях. Ага, вот этого ониждали. Толпа расступилась, и появился певец. Девушка? Нет, это не девушка.Это юноша из театра. Я знаю его. Исполнитель женских ролей. Он одет какдевушка, только ногти у него покрыты золотой краской и парик из золотыхшнуров. Похож на статую из храма. Помнится, что-то вроде этого было вАлександрии. Через три дня после полнолуния, мартовского полнолуния, тампели о смерти бога и молились о его воскрешении. Один из музыкантов поет. Священное дитя Астреи! Из леса, где идет Титан, Слышны и треск, и шум, и гам! Прочь ото всех, дитя Астреи В глухую даль загнал Титан. Бам, бам, бам. Барабанный бой сопровождает пение. Без устали шагают жены, Им ждать назначено судьбой И привести его домой. Идут-бредут по миру жены - Их барабанов слышен бой. Бам, бам, бам. По-прежнему барабанный бой. Его жестокий ждет Титан, Где лес густой непроходим, И он идет к нему один. Руками мощными Титан Рвет божье тело средь осин. Бам, бам, бам. По-прежнему барабанный бой. О дева чистая, Астрея, Помочь готова ты всегда Тем женам, что зовут тебя, Когда выходит, о Астрея, На небо полная луна. Бам, бам, бам. По-прежнему барабанный бой. Грек. Не могу поверить, что греки придумали все это угодничество иунижение, пусть даже бог носит греческое имя. Когда богиня во время битвыявилась к Ахиллу, она не стала взывать к его душе, а сразу схватила его засветлые кудри. Лукреций считает, что боги могут являться смертным и днем иночью, но они безразличны к участи людей, однако римский ритор несколькопреувеличил. Они приходят, если их ждать, и от радости кричат, как летучиемыши, когда человек, который ведет себя как герой, предоставляет им тоединственное земное тело, которого они жаждут: ведь он вроде бы подражает ихжестам и поступкам. А безразличие богов кажущееся, это не более чем умениевладеть собой. Да и человек не совсем в их власти. В душе он свободен. Ибережет свою свободу. Слышится барабанный бой, как будто стук в дверь. Иудей. Кто-то стучит в дверь, но я не смею открыть, когда на улицетакая толпа. Грек. Не бойся. Толпа уже расходится. Иудей идет налево в публику. От великих философов я узнал, что бог может сокрушить человека бедами,отнять у него здоровье и богатство, но человек все равно сохранит своюсвободу. Если это Сириец, то он уж точно пришел с вестью, которуючеловечество запомнит навсегда. Иудей (из публики). Сириец. С ним творится неладное. Не то он болен, нето пьян. (Помогает Сирийцу дойти до сцены.) Сириец. Я и вправду, как пьяный. Еле стою на ногах. Случилосьнеслыханное. Всю дорогу сюда я бежал. Иудей. Ну же? Сириец. Надо немедленно рассказать Одиннадцати. Они еще там? Всем надорассказать. Иудей. Что случилось? Переведи дух и говори. Сириец. По пути к гробнице я встретил галилеянок, Марию, мать Иисуса,Марию, мать Иакова, и других женщин. Молодые женщины были бледны от волненияи говорили все разом. Я ничего не понял, но Мария, мать Иакова, сказала,будто ранним утром они пришли в гробницу, а она пустая. Грек. Вот! Иудей. Не может быть. Не верю. Сириец. Возле входа стоял человек, от которого исходило сияние, и онкричал, что Христос восстал из мертвых. Тихо бьют барабаны и гремят трещотки. Когда женщины сошли с горы, человек неожиданно оказался рядом с ними, и этобыл сам Христос. Тут они упали на колени и стали целовать ему ноги. А теперьпустите меня. Я должен рассказать Петру, Иакову и Иоанну. Иудей (стоя перед занавешанным входом в заднюю комнату). Я не пущутебя. Сириец. Ты слышал, что я сказал? Наш учитель восстал из мертвых. Иудей. Я не позволю беспокоить Одиннадцать из-за женских видений. Грек. Это не было видение. Они сказали правду, и все же этот человекправ. Его дело охранять. Мы должны сначала убедиться сами, а уж потомсообщать Одиннадцати. Сириец. Одиннадцать рассудят лучше нас. Грек. Пусть мы много моложе, но мир знаем лучше, чем они. Иудей. Если Сириец расскажет им свою историю, они поверят в нее не,больше, чем я, а Петр будет страдать еще сильнее. Я знаю его дольше всех ипредставляю, что будет. Первым делом он вспомнит, что женщины не предалиучителя, ни одна из них не отступилась от него, и видение свидетельствует обих любви и преданности. А потом он вспомнит, что сам предал его иотступился, и ему покажется, будто на него смотрит Иоанн. Петр отвернется изакроет лицо руками. Грек. Я сказал, что прежде надо убедиться самим, но есть еще однапричина, почему не стоит ничего им говорить. Кто-то другой идет сюда. Яуверен, что у Иисуса никогда не было смертного тела, что он - призрак иможет проникать сквозь стены, вот и сюда он проникнет, а потом проникнет вдругую комнату и сам будет говорить с апостолами. Сириец. Он не призрак. Мы заложили вход в гробницу тяжелым камнем, аженщины сказали, будто камень лежал в стороне. Иудей. Вчера римлян известили, якобы кто-то из наших людей собираетсявыкрасть тело и повсюду разнести весть о восстании Христа из мертвых, чтобысмыть с нас позор поражения. Возможно, его выкрали этой ночью. Сириец. Римляне поставили стражу возле гробницы. Но когда женщиныпришли, стражники спали. Их усыпил Христос, чтобы они не видели, как онотодвигает камень. Грек. Рукой без плоти и костей нельзя сдвинуть камень с места. Сириец. Потому что это противоречит земному знанию? Другой "Арго"устремится к цели, другая Троя будет разграблена. Грек. Над чем ты смеешься? Сириец. Что значит земное знание? Грек. То знание, благодаря которому дорога отсюда до Персии свободна отразбойников, благодаря которому построены прекрасные города, благодарякоторому существует современный мир, тогда как варвары остались в прошлом. Сириец. А если существует такое, что нельзя объяснить, но оно важнеевсего остального? Грек. Ты говоришь так, словно хочешь вернуть варваров обратно. Сириец. А если существует нечто за пределами земного знания иустановленного порядка? Если прямо сейчас знание и порядок преподнесут намкакую-нибудь неожиданность? (Смеется.) Иудей. Хватит смеяться. Сириец. А вдруг непостижимое вернется? И опять все пойдет по кругу? Иудей. Хватит! Сначала он смеялся, глядя в окно на Голгофу, теперь тысмеешься. Грек. Он тоже дал волю своим чувствам. Иудей. Хватит, говорю я вам. Слышны барабаны и трещотки. Сириец. Я не смеюсь. Это смеются на улице. Иудей. Нет. Там бьют в барабаны и гремят трещотками. Сириец. А я думал, они смеются. Ужасно! Грек (глядя поверх голов публики). Опять идут дионисийцы. Они спряталистатую мертвого бога и вновь кричат, как сумасшедшие: "Бог воскрес! Богвоскрес!" Музыканты, кричавшие: "Бог воскрес!" - умолкают. На всех улицах кричат: "Бог воскрес!" Им ничего не стоит по собственномужеланию оживлять или умертвлять бога. Но почему они замолчали? Теперьотплясывают, не произнося ни звука. Все ближе, ближе к нам, но плясать неперестают. Какой-то старинный танец. Ничего подобного я не видел вАлександрии. Вот уже они пляшут под нашим окном. Иудей. Они вернулись, чтобы посмеяться над нами, ведь их богу дановоскресать каждый год, а наш бог умер навсегда. Грек. Чем, стремительней пляска, тем страшнее они вращают глазами наразрисованных лицах! Пляшут прямо у нас под окном. Почему они остановились?Почему их невидящие глаза устремлены на наш дом? Что такого необычного внашем доме? Иудей. Кто-то вошел в комнату. Грек. Где? Иудей. Понятия не имею. Но мне показалось, будто я слышу шаги. Грек. Я знал, что он придет. Иудей. Никого нет. Закрою-ка нижнюю дверь. Грек. Там занавес колышется. Иудей. Да нет, он не колышется. К тому же за ним глухая стена. Грек. Смотри! Смотри! Иудей. Теперь колышется. (Во время того, что происходит следом, он вужасе пятится в левый угол сцены.) Грек. Кто-то идет сквозь стену. Фигура Христа в узнаваемой, но стилизованной маске появляется сквозьзанавес. Сириец медленно отдергивает занавес, закрывающий задник, то естьвнутреннюю комнату, где находятся апостолы. Трое молодых мужчин стоят на левой стороне сцены, Христос - сзади и правее. Призрак нашего учителя. Чего вы испугались? Его распяли и погребли, но этобыла его видимость, и теперь он вновь среди нас. Иудей падает на колени. Его призрак. Мне ведома правда, и потому я не боюсь. Смотрите, сейчас ядотронусь до него. Он может быть твердым, как статуя - я слышал о таком, -или моя рука пройдет сквозь него, потому что он не из крови и плоти.(Медленно подходит к Христу и протягивает руку.) У него бьется сердце! Упризрака бьется сердце! (Кричит. Христос пересекает сцену и входит вовнутреннюю комнату.) Сириец. Он встал между ними. Некоторые напуганы. Он смотрит на Петра,Иакова и Иоанна. Улыбается. Раздвигает одежды. Показывает свой бок. Тамбольшая рана. Фома кладет на нее руку. Кладет руку на то место, гденаходится сердце. Грек. О Афины, Александрия, Рим, вам грозит разрушение. Бьется сердцепризрака. Человек умирает. О Гераклит, теперь твои слова стали понятны. Боги человек умирают в жизни друг друга и живут в смерти друг друга. Музыканты встают, один из них или все поют заключительную песню. Если пьесапоставлена в частной квартире или студии, они открывают и закрывают занавес,как в моих пьесах для танцоров, если она поставлена в зале "Пикок", то они сдвигают занавес на просцениуме.
I
Страдая за людей, явился он, Чтоб не был разум пламенный развеян, И родилось бунтарство галилеян, Сгорел в огне великом Вавилон, Окутав мысль безмерной темнотой; Но кровь Христа весь стоицизм Платона, Все строгости дорийского закона - Все сделала нелепою тщетой.
II
Что чтил когда-то, все теряешь ты, И удержать распад не в нашей власти, Так плавится любовь в горниле страсти, В работе блекнут м_а_стера мечты; Шагать устал солдат - его шатает, Герольда истощает бравый крик, В огонь, чтобы развеять тьму на миг, Живое сердце человек бросает.
КОНЕЦ