Приведенная выше «история» — вполне представительный пример развертывания современной методологической дискуссии, типичной отнюдь не только для западной методологии науки. Пожалуй, лишь откровенная скандальность позиции П. Фейерабенда, методологически оправдывающего то, что традиционно считалось псевдонаукой, может быть оценена как нечто специфическое. В главном же — в выборе содержательной фактуры дискуссии и в структуре ее развертывания — данный пример вполне адекватно представляет круг наиболее актуальных сегодня методологических проблем. Возникающие здесь основные линии идейного размежевания отражают ту довольно сложную ситуацию, в которой оказалась современная методология науки. Столкнувшись с меняющейся реальностью научно-познавательной деятельности, она вынуждена заново ставить даже казалось бы уже давно решенные вопросы о статусе отторгнутых квазинаук.
Представительность нашего примера связана, между прочим, еще и с тем, что в нем очень отчетливо показана последовательность этапов развертывания методологии за последние 30–40 лет. Исходным пунктом дискуссии о том, каков научный статус астрологии, является позиция ученых, заявляющих, что астрологические представления либо просто не имеют никакого отношения к науке, либо являются квазинаучными образованиями. В методологическом плане эта позиция опирается на допущение, что объективно существуют и в познавательной практике реально используются методологические критерии, позволяющие однозначно, по четким гносеологическим основаниям идентифицировать научно-познавательную деятельность в ее отличии от псевдонауки и ненауки. С точки зрения таких критериев (являющихся в основном теми или иными формулировками условий опытной проверяемости знания) астрологию относили к псевдонаучным образованиям. Относили сразу, без попыток сколько-нибудь серьезных методологических исследований. Настолько все здесь казалось очевидным.
Термин «астрология» обычно употребляется в двух взаимосвязанных, но тем не менее различных смысловых контекстах — теоретическом и практическом. Оба контекста объединяет уверенность в том, что существуют достаточно определенные зависимости между «земными» событиями, т. е. событиями, происходящими в нашем земном мире, и событиями «небесными», т. е. происходящими с небесными телами в «мире звезд». Теоретическая астрология пытается конкретизировать этот тезис с помощью теорий, уточняющих наши представления о характере и интенсивности указанных зависимостей.
При этом эмпирическим базисом такого рода теоретической работы является непосредственно практика астрологических предсказаний — попытки предсказать по движению и взаиморасположению небесных тел конкретные земные события, судьбы, исходы человеческих начинаний и пр. В ходе этой практики, подчиняясь ее нуждам, задачам, потребностям, формируется концептуальный аппарат астрологии. Но в то время как астрологические концепции претендуют на статус знания, и притом знания научного, астрологическая практика, лежащая в основании этих концепций, является прежде всего искусством или, во всяком случае, деятельностью, имеющей весьма отдаленное отношение к научному предсказанию Это обстоятельство налагает неизгладимый отпечаток на все теоретические построения астрологов и вызывает неизменно негативную реакцию со стороны респектабельной науки.
Конечно, астрологические предсказания весьма существенно отличаются от традиционных форм гадания «по звездам»; в основании их лежит не астролатрия — поклонение звездам, а теоретические, иногда высоко математизированные конструкции, обладающие всеми внешними признаками рационального знания. Однако тот способ, каким эти конструкции используются в практике астрологических предсказаний, и то, каким образом эта практика обосновывает астрологическую теорию, вызывают сомнение как раз в рациональности астрологии.
Теория астрологии включает в себя несколько концептуальных подсистем. Во-первых, она содержит в себе довольно значительный массив объективных сведений о небесных телах, характере их движения, траекториях и взаимном расположении. Эти представления, бесспорно, отнюдь не являются исключительно астрологическим достоянием, но астрология принимает (во всяком случае, принимала прежде) участие в их разработке. Так, почти до XIX столетия именно астрологи издавали регулярно уточняемые таблицы и календари (эфемериды), указывающие движение небесных тел для каждого года. Предназначались эти таблицы в основном для не очень грамотных и не способных вести собственные измерения и расчеты практикующих астрологов, так что способы организации сведений, содержащихся в таблицах, были приспособлены отнюдь не для исследовательских целей.
Но так или иначе, таблицы издавались, обогащая запас знаний общеастрономического характера. Из этих знаний, в свою очередь, астрология извлекала необходимые ей данные. Ее интересовали прежде всего сведения, необходимые для построения «зодиакальной» картины неба и фиксации строго определенного круга небесных объектов: годичные и суточные циклы перемещения созвездий, траектории движения планет, точки и время кульминаций, заходов, восходов и пр.
Во-вторых, теоретическая система астрологии включает в себя серию интерпретативных гипотез, приписывающих объективным небесным событиям, телам и их констелляциям земной смысл. Пространственное положение, взаиморасположение и динамика небесных тел истолковываются в терминах земных ситуаций и людских взаимоотношений. Планета Марс, скажем, предстает в этих гипотезах как носитель активного милитаристского, мужского начала, агрессивность которого, впрочем, может несколько умеряться (теории экзальтаций и депрессий) женственностью Венеры, если та расположена под строго определенным углом к Марсу (теория аспектов) и если Марс окажется в созвездии «охлаждающей» Рыбы, но если Марс оказывается в созвездии насильника-Льва или у себя «дома» (теория жилищ) в созвездии Овна, да еще в марте, его влияние становится особенно активным и он особенно интенсивно будет покровительствовать поварам, воинам, палачам и врачам — всем тем, кто так или иначе проливает кровь. Марс — планета мужская, Луна и Венера— женские, а Меркурий (Гермес) — гермафродит, но ведет себя среди мужских планет как мужчина, а среди женских — как женщина (хотя сегодня более убедительной кажется прямо обратная логика поведения). И так далее. Благодаря интерпретативным гипотезам эволюции небесных тел предстают как аналоги судеб отдельных людей, исторических событий и вообще земных дел различной степени общности, что и позволяет соотносить эти эволюции с реальным течением земных событий.
Надо сказать, что для гадания по звездам в общем достаточно двух приведенных компонентов. Но коль скоро мы имеем дело с духовным образованием, претендующим на статус научного знания, в нем обязательно должна присутствовать третья концептуальная составляющая — принцип, фиксирующий опытные ориентиры, внутреннюю логику и эмпирические границы смыслового истолкования небесных тел и их констелляций, т. е. принцип, эмпирически ограничивающий произвольность интерпретативных гипотез и тем самым придающий интерпретации статус научности. С содержательной точки зрения этот принцип должен фиксировать в себе стержневую идею астрологии о природе той связи, которая существует между земными и небесными событиями. Он должен указывать на конкретное, эмпирически доступное основание, в силу которого астрология приписывает те или иные земные параметры небесным телам, и тем самым он должен придавать недостающую основательность астрологическим интерпретациям. С формально-методологической точки зрения этот принцип определяет правила эмпирической астрологической интерпретации, т. е. специфику этой процедуры, как она реализуется в астрологии.
Чтобы пояснить суть этого последнего компонента астрологии, сделаем небольшое формально-методологическое отступление. Вообще, интерпретация есть логикосемантическая процедура, приписывающая значения элементам формальной, синтактической структуры. С ее помощью совокупность строго упорядоченных, но ничего не значащих предложений превращается в знание. Интерпретация задается посредством правил обозначения и правил истинности, которые представляют собой мета-языковые предложения, фиксирующие отношение между языковыми выражениями и внеязыковой реальностью. Но для того чтобы эта процедура обеспечивала возникновение научно-теоретического знания, она нуждается в определенном уточнении — в данном случае она должна обеспечивать соотнесение формальной языковой системы с особой областью внеязыковой реальности, а именно с такой реальностью, которая доступна нам в опыте, т. е. непосредственно наблюдаема.
В случае астрологии сказанное означает, по-видимому, следующее. Совокупность содержательных астрономических утверждений о звездном небе в силу своей содержательности, очевидно, строго упорядочена, вместе с тем по отношению к земной реальности она выступает как система формальная (поскольку ее содержание не имеет прямого отношения к Земле). Астрологические интерпретации приписывают этой формальной системе земные значения, и в той мере, в какой это происходит по определенным правилам, возникает астрологическое знание. Однако для того чтобы это знание приобрело статус научно-теоретического, необходимо, чтобы определенная часть астрологических интерпретаций происходила по правилам, строго фиксирующим условия эмпирической наблюдаемости приписываемых «звездам» значений.
Пусть пол Марса непосредственно не наблюдаем, но должны быть наблюдаемы следствия его мужской природы и притом должно быть строго определено, какие это следствия и при каких условиях они доступны наблюдению. Эту строгость как раз и призван обеспечить третий компонент концептуальной системы астрологии, о котором шла речь выше. Так вот, в астрологии данный компонент и в содержательном, и в формально-методологическом плане носит настолько расплывчатый характер, что он не способен даже примерно задать сферу эмпирических интерпретаций астрологической теории. В астрологии интерпретации приобретают эмпирический смысл, лишь включаясь в конкретную, всегда ситуативную практику астрологических предсказаний, где именно условный контекст предсказания выполняет (восполняет) роль правил эмпирической интерпретации. Не астрологическая теория, стало быть, а прагматические нужды астрологических предсказаний определяют сферы, где устанавливается эмпирический смысл астрологического знания. Поэтому астрологическое знание принципиально условно.
В свою очередь, астрологическая практика нуждается именно в таких теоретических конструкциях, где правила эмпирической интерпретации предельно размыты. В самом деле, насколько мощной должна быть теоретическая система, чтобы учесть все бесконечно многообразные связи человеческой судьбы? Тем не менее, пользуясь наличным, не очень богатым, не очень точным и притом постоянно меняющимся теоретическим инструментарием, астрологи предсказывали, предсказывают и в обозримом будущем, видимо, будут предсказывать вполне «успешно».
Очевидно, далеко не только теоретические конструкции служат им основой для предсказаний. И более того, очевидно, именно условность теоретических конструкций и делает их наиболее эффективным средством предсказания. Ведь и в самом деле, если реальную основу некоторой действительной эффективности астрологических предсказаний образует многотысячелетний опыт человечества, отлагающийся в самых разнообразных формах, то излишняя фрагментарная рационализация этого опыта способна только разрушить его.
Поэтому практическая сторона астрологии фактически обеспечивает и содержательную, и формальную неопределенность принципов эмпирической интерпретации астрологических гипотез. Во всяком случае, в той мере, в какой астрология ориентирована на практику предсказаний, она лишена возможности определять область собственных эмпирических интерпретаций, область, где по строгим правилам, при строго воспроизводимых, повторяемых и целенаправленно варьируемых условиях осуществлялась бы опытная оценка и коррекция ее гипотез.
На природу связи земного и небесного миров непосредственно указывает в астрологии тезис о «всемирной симпатии». Именно к нему следует обращаться, если мы попытаемся уяснить точный смысл астрологической концепции, согласно которой Марс покровительствует врачам. Что значит покровительствует? Между Марсом и врачами существует симпатическая связь. И такое уточнение отнюдь не бессмысленно.
Оно погружает нас в своеобразный астрологический космос — живой, «целиком построенный на скрытых соответствиях, тайных симпатиях, всюду пронизанный духами; где все есть преломление знаков, заданных потаенным смыслом; где всякая вещь, всякое сущее, всякая сила — как единый голос, еще не услышанный, единое слово, разлитое в воздухе; где звезды подают знаки нам и друг другу, взирают друг на друга и следят за нами, внимают одна другой и прислушиваются к нам; где сам Универсум — это нескончаемое многоразличное и варьирующее собеседование, то тихое, то громкое, то на тайном языке, то в ясных словах — посередине же находится человек…»[57]. И уже само это погружение делает бессмысленным наш вопрос, что значит «Марс покровительствует врачам»[58].
Но если астрологические гипотезы не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты эмпирически, в силу их принципиальной теоретической неоднозначности, и если фактическим способом их астрологического обоснования являются неявные ссылки на традицию, если попытки их уточнения блокируются практической ориентацией астрологии (ибо принципиально важно для предсказательной практики, чтобы смысл покровительственного действия Марса уточнялся прямо в ходе составления гороскопа этому конкретному врачу), то, очевидно, сомнения в научном статусе астрологии имеют достаточно серьезные основания — строгие критерии научности знания просто несопоставимы с ее рыхлым содержанием и аморфной структурой.
---------------------------
И не только в том дело, что в астрологии непомерно велико количество методологических дефектов и дефекты эти весьма серьезны — в периоды крутых перестроек терпимость науки к нарушениям рациональности также весьма велика. Дело главным образом в том, что астрологи не считают устранение этих дефектов своим основным и главным делом. Хотя методологические несообразности буквально разрывают массив астрологических представлений.
Астрология, это легко показать, всегда была готова в принципе принять любое частное методологическое замечание и любую критическую оценку. Она пересматривает неудавшиеся предсказания и вносит необходимые коррективы в соответствующие концептуальные структуры.
Но эта деятельность развертывается как бы вне и помимо основной интенции астрологии, ибо сплошная методологическая дефектность массива астрологических представлений, как и простое невежество рядовых астрологов, никогда не мешала астрологии эффективно предсказывать будущее. Именно поэтому познавательная иррациональность астрологии обнаруживается лишь тогда, когда астрологические построения оцениваются не в одном каком-либо пункте и не по одному какому-либо критерию, но комплексно, так что обнажается внутренняя интенция астрологии как определенного типа культурной деятельности: отнюдь не познание является целью астрологии.
Приведем поясняющий пример. Одной из наиболее рациональных конструкций астрологии является так называемая теория жилищ — теория «домов» планет. В свое время эта теория немало способствовала росту популярности астрологии среди весьма скептичных римлян. И действительно, эта конструкция удивляет своей простотой и внутренней согласованностью.
Суть теории в следующем. Более или менее прямо на судьбы людей и вообще на дела земные влияют планеты, но интенсивность и характер их воздействия зависит от множества факторов, среди которых видное место принадлежит их взаимному расположению и их положению по отношению к зодиакальным созвездиям в каждый данный момент времени. Теория жилищ вносит порядок и количественную определенность в эту сложную систему взаимоотношений.
Каждая из семи планет (в число коих входят Солнце, Луна, Юпитер, Сатурн, Марс, Венера, Меркурий) наделяются домом в созвездиях Зодиака. Когда планета находится в своем жилище, ее специфическое действие достигает максимума, а нейтрализующие ее вредные влияния блокируются. (Правда, ясность здесь сохраняется лишь до тех пор, пока речь идет о благоприятном для людей специфическом действии планет — по поводу того, что означает «максимум» для неблагоприятных влияний, мнения астрологов разделились: часть из них считает, что, когда планета находится у себя дома, она становится мягче к людям, часть же, напротив, считает, что неблагоприятные воздействия усиливаются; но в данном случае все это неважно.)
Проблема, с которой сразу же сталкивается теория жилищ, — распределение планет по знакам (созвездиям) Зодиака. Оставим пока в стороне качественную сторону этой проблемы, посмотрим, как она решалась астрологией количественно. Знаков Зодиака, как известно, 12, планет же (во всяком случае на момент создания теории) — 7, но астрология блестяще вышла из этой сложной ситуации.
Сначала каждой планете (включая Луну и Солнце!) поставили в соответствие по одному созвездию Зодиака. Однако оставшееся 5 пустых жилищ, как отмечает Ф. Ф. Зелинский, делали совершенно невозможным рациональное астрологическое вычисление[70]. Элемент неопределенности появлялся там, где в нем совершенно не нуждалась астрология, — в сфере формальных количественных процедур.
И выход был найден: планеты были поделены на дневные и ночные. И хотя качественные основания такого деления были примерно такими же, как и в случае деления планет по половому признаку, результат вполне оправдал смелую гипотезу. Каждой планете соответствуют два жилища— дневное и ночное; Солнце и Луна, понятно, в этой дихотомии во внимание не принимаются; в итоге — 5 планет имеют по два дома, т. е. 10 домов заняты, плюс дом Солнца и плюс дом Луны. Результат: 12 созвездий Зодиака успешно, а главное, естественным образом распределены между 7 планетами.
Теперь, если двинуться от «количества к качеству», то мы увидим, как теория блестяще сочетается с опытными данными (дюжина зодиакальных созвездий, дневная сущность Солнца и ночная Луны и пр.). И в общем как-то и чем-то все это напоминает комбинаторику таблицы Менделеева, теорий элементарных частиц и т. д. А если к этому добавить те удивительные в общем качественные согласования, которые как бы сами собой вытекают из распределения планет по жилищам, то степень рациональности теории еще более возрастает.
Что дом Солнца расположен в созвездии, куда Солнце попадает в период своей реальной максимальной активности— в июле, — это неудивительно, его там расположили изначально. А вот то, что это созвездие Льва (царя), — это замечательно. А не замечательно ли то, что, размещая планеты по жилищам в соответствии с их зодиакальным (не фактическим) расстоянием от солнца, мы находим Марс у бодливого Овна и злобного Скорпиона; более того, Овен — знак марта. Или дом Меркурия — Близнецы, т. е. знак мая, а май получил свое имя от Маи, матери Меркурия; или дом Сатурна — Козерог, знак декабря, а декабрь, задолго до изобретения этой теории жилищ, был посвящен римлянами Сатурну и праздникам в его честь — сатурналиям. И т. д. и т. п.
Данная концепция астрологии поражает своей разработанностью, детальностью. И на фоне внимания астрологии к такого рода деталям и подробностям, свидетельствующим о неслучайности расположения планет в соответствующих обителях, логично было бы ожидать от астрологии пристального внимания также и к проблемам, связанным с определением местоположения и границ планетных жилищ.
Однако в этом пункте мы неожиданно сталкиваемся — нет, не с отрицанием — с поразительным равнодушием к вопросам, которые самым настоятельным образом требуют решения для рационализации астрологических представлений. В самих основаниях теории жилищ обнаруживаются гигантские провалы.
Как быть, например, с известным еще Гиппарху явлением прецессии, в ходе которой из года в год меняется картина суточного вращения звездного неба и соответственно картина расположения на нем планет и Солнца. Вследствие прецессии знаки Зодиака, отсчет которых начинается с даты весеннего равноденствия (со знака Овна), уже не совпадают с одноименными созвездиями, через которые Солнце проходит, как бы запаздывая на одно созвездие (и продолжает запаздывать на одно созвездие примерно каждые 2000 лет).
Солнце, таким образом, оказывается на дату весеннего равноденствия в созвездии Рыбы, а в июле Солнце, стало быть, оказывается не во Льве, а в Раке (не говоря уж о том, что максимум Солнца на июль — явление географически весьма относительное). И как тогда быть с домом Солнца? Где он, в знаке Зодиака или в реальном созвездии, где Солнце фактически оказывается в июле?
Или другой вопрос из той же области. Коль скоро действие Солнца и других планет существенно зависит от того, в каком знаке они пребывают на данный момент
времени, вопрос о границах созвездий приобретает принципиальное значение. И однако же астрология проявляет к данному вопросу весьма избирательный интерес. Реальные зодиакальные созвездия различны по размерам, и соответственно Солнце и другие планеты находятся в них не одно и то же время. В созвездии Девы, например, Солнце находится 47 дней, а в Скорпионе — только 6. Астрология же просто делит эклиптику на 12 частей по 30 градусов на каждое созвездие.
Но, может быть, астрология в принципе равнодушна к вопросам данного типа? Может быть, она, по каким-то скрытым причинам, обходит пока данный тип вопросов, направляя свои рационализирующие усилия в иную сторону? И это не таи.
Столкнувшись с необходимостью проецировать на небосклон элементы более совершенной предсказательной технологии (круг гороскопа), астрологи применяли точнейшие вычисления тригонометрического характера, чтобы свести фактические градусы зодиакальных созвездий к градусам круга, ровно поделенного на 12 частей. Но это лишь тогда, когда понадобилось освоить технику гороскопа. А вопрос о том, что же на самом деле влияет на действие планет — геометрически правильно расположенные на круге знаки зодиака или реальные созвездия, — этот вопрос остался без ответа. Как остается без всякого серьезного объяснения в астрологии то обстоятельство, что Солнце в своем годичном движении проходит, строго говоря, не 12, а 13 созвездий — между Скорпионом и Стрельцом Солнце посещает созвездие Змееносца.
Первый вывод, который можно сделать, рассматривая приведенные примеры, состоит в том, что Джеймс, видимо, прав — комплексное рассмотрение делает очевидной внутреннюю нерациональность астрологии в смысле отсутствия у астрологических представлений установки на последовательную рационализацию ради самой же рационализации и ни для каких иных целей. Но если это так, то следует, видимо, сделать еще один шаг и предположить, что астрология вообще не имеет своей целью формирование рационального знания даже как базы предсказания. Цель астрологии иная. Хотя, конечно, ясно, что если для достижения своих имманентных целей она неизменно принимала форму науки и придавала своим основаниям форму рационального знания, то причины этого относятся к самой природе астрологии.
Полагая, что астрология фактически стремится к целям, не совпадающим с известными целями науки, я в то же время не буду здесь обсуждать вопрос о шарлатанстве в астрологии — это особая тема, весьма интересная, но требующая для своего серьезного обсуждения предварительного рассмотрения шарлатанства вообще и в респектабельной науке в частности. Как общественный, культурный феномен астрология, очевидно, не является продуктом сознательных мистификаций. А потому о природе ее имманентных целей следует судить не по сенсационным разоблачениям и несбывшимся гороскопам, а по истории ее развития, по направлениям разработки и системе внутренних предпочтений.
Предпочтения же эти достаточно ясно говорят о том, что целью астрологии никогда не было объяснение действительности, отображение ее такой, как она есть. Приоритетной целью астрологии всегда было предсказание конкретных земных событий (человеческих судеб, судеб общества или физических событий в «натуральной» астрологии), и притом предсказание, прямо предназначенное для использования в деятельности отдельного человека или сообщества.
Это последнее обстоятельство, как правило, выпадает из поля зрения при оценке гносеологического статуса астрологии. А между тем оно, по существу, меняет наше представление об ее статусе. Даже если астрология и может претендовать на статус науки, то только науки прикладной, озабоченной использованием имеющегося знания для решения конкретных практических задач, а отнюдь не разработкой и совершенствованием рациональных представлений о мире, как этот мир есть сам по себе.
Все науки, а отнюдь не только астрология имеют в качестве одной из своих центральных задач построение успешных предсказаний. Однако, создавая основание для таких предсказаний (фундаментальная), наука никогда не ставит перед собой задачу придать этим основаниям форму, позволяющую использовать их непосредственно для решения частных практических задач.
Форма научного знания (форма всеобщности, как говорят философы) определяется в науке задачей дальнейшего приращения знания, т. е. знание должно быть представлено в таком виде, чтобы с его помощью можно было получать новое знание. Этой общей установкой, вообще говоря, определяется природа научной рациональности.
В прикладном исследовании иные цели предъявляют иные требования к форме организации наших представлений о мире. Можно привести целый список целевых ориентаций, отличающих прикладное исследование от фундаментального и соответственно налагающих вполне определенный отпечаток на форму знания. Целью фундаментальных исследований является получение знания о мире, картина мира. Целью прикладных — предписание для производства вещей.
Поиски истинного знания являются для первых целью самодовлеющей, для вторых — инструментальной ценностью. В первом случае направление исследования определяется главным образом задачей выявить и познать еще не познанные характеристики объектов, во втором — определяющую роль для исследовательских планов играют финансирующие организации, непосредственно заинтересованные в определенных практических результатах исследования.
В фундаментальных науках полученное знание является достоянием самого исследователя, в прикладных науках — собственностью общественных институтов. В фундаментальном исследовании, выступающем от имени науки вообще, знание продолжает рассматриваться как верное отображение действительности. В прикладной науке адекватность знания выражает, прежде всего, его соответствие конкретным условиям данной практической задачи[71].
Этот список, а его можно и продолжить, выражает, конечно, сегодняшнее положение дел. Но тем не менее его релевантность к оценке астрологии очевидна. В частности, большое значение имеет здесь тот факт, что на всем протяжении истории астрологии мы наблюдаем постоянную борьбу и постоянные попытки примирить две идейно-теоретические установки, в общем виде характерные для любого прикладного исследования, — установку на отображение реальности как она есть и установку на инструментальность. Причем в астрологии эти попытки приобретают драматический характер, ибо в рамках чисто инструменталистской установки сама рациональная форма организации астрологических представленний становится лишь средством воздействия на клиента.
В содержательном плане это противостояние познавательного и прикладного отливается в чрезвычайно острую форму противоречия между теорией инициатив и теорией генитур. Теория генитур опирается на предопределенность судьбы во всех ее пунктах и моментах, а теория инициатив странным образом допускает возможность какого-то влияния на судьбу благодаря астрологическим предсказаниям.
Между прочим, стоики — единственная, пожалуй, античная философская школа, поддерживавшая астрологию, — резко выступали против учения об инициативах: знание о своей судьбе человек получить может, как и вообще любое знание, но знание это позволяет ему лишь мужественно принять неизбежное. Астрологи, однако, по самой сути дела, которым они занимаются, не могли принять этот тезис. И думаю, не по идейным или методологическим соображениям: просто клиент, исповедующий стоическую философию, — явление крайне редкое.
Астрология же в принципе всегда ориентировалась на клиента. И потому она всегда находила «щель» в жестком детерминизме теории генитур[72], чтобы сквозь нее пробивалась иная идейная традиция, традиция, заметим, куда более древняя, чем рационалистические установки античных греков, попытавшихся превратить гадание в науку.
Конечно, сама возможность рационального предсказания будущего покоится на том, что судьба предопределена и точно записана в движении «звезд» — астролог лишь читает и расшифровывает эту запись. И видимо, не случайно возникновение собственно астрологии как науки в процессе развития астрологических идей халдеев и египтян совпадает по времени с первыми удачными попытками научно объяснить закономерности движения планет (Евдокс Книдский, ок. 406 —ок. 355). Вместе с тем, в астрологии никогда не исчезала установка, оставляющая в астрологическом знании место для субъективного и на небе, и на земле.
Надо сказать, что в самой по себе идее, допускающей момент субъективности в мире, нет ничего предосудительного. Более того, любая наука в своих идейных основаниях сталкивается с противоречием объективного и субъективного, детерминизма и свободы. В гуманитарных науках эти противоречия прямо образуют стержневую проблематику. Так что, вообще говоря, ничего из ряда вон выходящего в обращении науки к субъективному фактору нет.
Но это лишь «вообще говоря», ибо в случае астрологии дело существенно усугубляется тем, что основным «объектом» предсказания, а также потребителем и оценщиком астрологического знания является прежде всего индивид, отдельный человек. Уже одно это обстоятельство переводит астрологическое знание из разряда явлений познавательных в разряд явлений социопсихологических и даже просто психологических. Психологическая же убедительность, как и идеологическая, отнюдь не тождественна логической достоверностью объективного, рационально обоснованного знания.
Конечно, прикладная ориентация астрологии на индивида отнюдь не влекла за собой автоматически полную психологизацию астрологических представлений. В астрологии всегда присутствовала и иная тенденция, связанная с тем, что астрологические предсказания использовались все-таки для достаточно определенных действий, затрагивающих судьбы многих людей. Тысячелетний опыт использования астрономических сведений для организации жизни людей подсказывал, что наблюдение за звездами, включая и астрологическое, способно дать такое знание.
Это убеждение превращало простое гадание в псевдонаучные манипуляции, а в некоторых ситуациях приближало астрологию к статусу действительно «прикладной науки» и даже науки. Формальным основанием для такого рода приближений было то простое обстоятельство, что для клиента астрологического гадания психологически достоверным представлялось предсказание, облеченное в рациональные формы науки. Однако и это обстоятельство не следует игнорировать при оценке статуса астрологии.
Вся история астрологии от III в. до н. э. и практически до наших дней — это история балансирования на двух разнонаправленных тенденциях, одна из которых приближает астрологию к прикладному исследованию и даже к науке, другая же ведет к идеологизации, социально-психологическому манипулированию, психотехнике и идеологическому тренингу. И линия борьбы этих тенденций всегда проходила по самым глубинным основаниям астрологии, фактически разрывая ее как единое идейное образование. Астрология в принципе синкретична, и в этом ее основной порок, как, впрочем, и причина ее живучести.
Сама по себе наука, как и сама по себе психотехника, — вполне определенное явление нашей культуры. Негативный эффект дают лишь попытки прямо соединить психологическую самоориентацию индцвида и рациональные структуры объективного знания. Попытки напрямую связать идею детерминации человеческой судьбы и идею инициативности приводили лишь к психологизации сведений о звездах. Внутри же астрологической теории результатом таких усилий были весьма тонкие, но абсолютно бесплодные «схоластические» различения между «необходимостью», «роком», «судьбой» и пр.[73] Фактически это было лишь внешним использованием рациональной формы науки для целей идеологических или психологических.
Вавилоняне не обожествляли звезды, которые в правильном движении кружились по небосклону. «…Именно эта правильность не давала возникнуть мысли об их божественности. Это свойство было приписано тем из них, которые своим уклонением от всеобщих законов доказывали, что в них живет самостоятельная сила»[74]. Этот момент «уклонения» и есть основание социально-психологических и просто психологических ориентаций астрологии.
Менялись времена, менялись клиенты, менялось идеологически значимое содержание астрологических предсказаний. На Востоке, в древности, астрология полагала, что звезды заботятся о судьбах только царей и царств. В Греции звезды «демократизировались». В горниле политических страстей императорского Рима, где по понятным причинам интерес к будущему приобретал политико-инструментальный и идеологический смысл, астрологи быстро пришли к выводу, что именно один лишь император и не подвержен влиянию звезд.
Но при всем том, несмотря ни на какие опасности, астрология всегда так или иначе допускала возможность активного действия своих клиентов, ибо только в таком контексте обретали ценность ее «точные и объективные» сведения о звездах, которые не лгут. И как бы строго ни утверждал тезис о «всемирной симпатии», что разнообразные изменения планет, действующие и непосредственно, и под различными углами своих аспектов, взаимно усиливая и уменьшая действие друг друга, сосредоточиваются на рождающемся младенце и кладут этим неизгладимую печать на него, определяя его наружность, характер и судьбу, все же в самом этом влиянии или в неопределенности момента рождения всегда найдется достаточно места, чтобы придать астрологическим предсказаниям статус, соизмеримый с возможностями клиента изменить свою судьбу или свое психологическое самочувствие[75].
Так, балансируя на двух противоположных тенденциях, эта «прикладная наука» иногда более, иногда менее успешно просуществовала до нашего времени. Но сегодня с ней происходит нечто необычное. В век прикладного знания, стрессов и идеологических кризисов противоречивые тенденции, кажется, разорвали астрологию на два самостоятельных духовных образования.
С одной стороны, стала складываться так называемая «гуманистическая астрология»[76], которая, по контрасту с традиционной астрологией, претендовавшей на статус науки, полагает себя «философией жизни». Эта астрология отказывается от претензий на рациональность своих обобщений, на точность и конкретность предсказаний, на эмпирический смысл своих суждений и в конце концов прямо берет на себя социально-психологическую (а по содержанию идеологическую) задачу — помочь человеку через свою связь со звездами ощутить себя, свою значимость в этом безумном и недобром мире. Ведь люди зачастую ошибаются и даже обманывают друг друга, оценивая свое и чужое значение. А звезды не лгут.
С другой стороны, с выходом человека в космос, с успехами биологии и астро