Иоганн Гете. Фауст
---------------------------------------------------------------------------- Перевод: Борис Пастернак Вступительная статья и комментарии: Н.Вильмонт М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. OCR Бычков М.Н.---------------------------------------------------------------------------- ТрагедияГЕТЕ И ЕГО "ФАУСТ"
Советский читатель давно оценил бессмертное творение Иоганна ВольфгангаГете - его трагедию "Фауст", один из замечательных памятников мировойлитературы. Великий национальный поэт. пламенный патриот, воспитатель своего народав духе гуманизма и безграничной веры в лучшее будущее на нашей земле, Гете -бесспорно одно из наиболее сложных явлений в истории немецкой литературы.Позиция, занятая им в борьбе двух Культур, - а они неизбежно содержатся в"общенациональной" культуре любого разделенного на классы общества, - несвободна от глубоких противоречий. Идеологи реакционного лагеря тенденциозновыбирали и выбирают из огромного литературного наследия поэта отдельныецитаты, с помощью которых они стараются провозгласить Гете "убежденнымкосмополитом", даже "противником национального объединения немцев". Но эти наветы не могут, конечно, поколебать достоинства и прочной славы"величайшего немца" (Ф. Энгельс). Когда б не солнечным был глаз, Не мог бы солнце он увидеть, - сказал когда-то Гете. Глаза современного передового человечествадостаточно "солнечны", чтобы различить "солнечную" природу творчества Гете,прогрессивную сущность той идеи, которая одушевляет его бессмертнуюдраматическую поэму. Упрочивший свое всемирное значение созданием ""Фауста", Гете меньшевсего - "автор одной книги". Да это и не мирилось бы с основной чертой еголичности, его поразительной универсальностью. Крупнейший западноевропейский лирик, в чьих стихах немецкая поэзиявпервые заговорила на подлинно народном языке о простых и сильныхчеловеческих чувствах, Гете вместе с тем - автор широко известных баллад("Лесной царь", "Коринфская невеста" и др.), драм и эпических поэм и,наконец, замечательный романист, отобразивший в "Страданиях юного Вертера",в "Вильгельме Мейстере", в "Поэзии и правде" духовную жизнь целого рядапоколений немецкого народа. Однако и столь разнообразной литературной деятельностью неисчерпывается значение Гете. "Гете представляет, быть может, единственный вистории человеческой мысли пример сочетания в одном человеке великого поэта,глубокого мыслителя и выдающегося ученого" {К. А. Тимирязев, Гете -естествоиспытатель. Энциклопедический словарь, изд. Гранат, т. XIV, стр.448.}, - писал о нем К. А. Тимирязев. Подобно русскому чудо-богатырю Михаилу Ломоносову, Гете совершалвеликие трудовые подвиги на любом поприще, к какому бы он ни приложил своюруку. В сферу его исследований и научных интересов вошли геология иминералогия, оптика и ботаника, зоология, анатомия и остеология; и в каждойиз этих областей естествознания Гете развивал столь же самостоятельную,новаторскую деятельность, как и в поэзии. В такой универсальности Гете его буржуазные биографы хотели видетьтолько заботу "великого олимпийца" о всестороннем гармоническом развитиисобственной личности. Но Гете отнюдь не был таким "олимпийцем", равнодушнымк нуждам и чаяниям простого народа. Иначе как с этим совмещались бы такиевысказывания поэта, как: "Падение тронов и царств меня не трогает; сожженныйкрестьянский двор - вот истинная трагедия", или слова Фауста из знаменитойсцены "У ворот": А в отдаленье на поляне В деревне пляшут мужики. Как человек, я с ними весь: Я вправе быть им только здесь. Обращение Гете к различнейшим литературным жанрам и научным дисциплинамтеснейшим образом связано с его горячим желанием разрешить на основе всеболее обширного опыта постоянно занимавший его вопрос: как должен житьчеловек, ревнуя о высшей цели? Не успокоенность, а борьбу, упорные поискиистины всеми доступными путями и способами - вот что на деле означалауниверсальность Гете. Занимаясь естествознанием, вступая, по выражениюпоэта, "в молчаливое общение с безграничной, неслышно говорящей природой",пытливо вникая в ее "открытые тайны", Гете твердо надеялся постигнуть заоднои "тайну" (то есть законы) исторического бытия человечества. Другое дело, что путь, которым шел Гете в поисках "высшей правды", небыл прямым путем. - "Кто ищет, вынужден блуждать", - сказано в "Прологе нанебе", которым открывается "Фауст". Гете не мог не "блуждать" - неошибаться, не давать порою неверных оценок важнейшим событиям века идвижущим силам всемирно-исторического процесса уже потому, что вся егодеятельность протекала в чрезвычайно неблагоприятной историческойобстановке, в условиях убогой немецкой действительности конца XVIII - началаXIX века. Германия того времени была, как писал Ф. Энгельс, "...однаотвратительная гниющая и разлагающаяся масса... Крестьяне, ремесленники ипредприниматели страдали вдвойне - от" паразитического правительства иплохого состояния дел... Все было скверно, и во всей стране господствовалообщее недовольство. Ни образования, ни средств воздействия на сознание масс,ни свободы печати, ни общественного мнения, не было даже сколько-нибудьзначительной торговли с другими странами - ничего кроме подлости исебялюбия... Все прогнило, расшаталось, готово было рухнуть, и нельзя былодаже надеяться на благотворную перемену, потому что нация не имела в себесилы даже для того, чтобы убрать разлагающийся труп отживших учреждений" {К.Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, 2-е изд., т. 2, стр. 581-562.}. В отличие от своего русского современника и былого однокашника поЛейпцигскому университету, А. Н. Радищева, философски обобщившего опыткрестьянских восстаний, которыми была так богата история России XVIII века,Гете должен был считаться с бесперспективностью народной революции втогдашней Германии. Ему пришлось "существовать в жизненной среде, которую ондолжен был презирать и все же быть прикованным к ней как к единственной, вкоторой он мог действовать..." {Там же, т. 4, стр. 233.} Отсюда ущербные стороны в мировоззрении Гете; отсюда двойственность,присущая его творчеству и его личности. "Гете в своих произведениях двоякоотносится к немецкому обществу своего времени, - писал Ф. Энгельс, -...онвосстает против него, как Геи, Прометей и Фауст, осыпает его горькиминасмешками Мефистофеля. То он, напротив, сближается с ним,"приноравливается" к нему... защищает его от напирающего на негоисторического движения... в нем постоянно происходит борьба между гениальнымпоэтом, которому убожество окружающей его среды внушало отвращение, иосмотрительным сыном франкфуртского патриция, достопочтенным веймарскимтайным советником, который видит себя вынужденным заключать с этимубожеством перемирие и приспосабливаться к нему. Так, Гете то колоссальновелик, то мелок; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, тоосторожный, всем довольный, узкий филистер. И Гете был не в силах победитьнемецкое убожество; напротив, оно побеждает его; и эта победа убожества надвеличайшим немцем является лучшим доказательством того, что "изнутри" еговообще нельзя победить"'. Но Гете, конечно, не был бы Гете, не был бы "величайшим немцем", если бему порою не удавалось одерживать славные победы над окружавшим его немецкимубожеством, если бы в иных случаях он все же не умел возвышаться над своейсредой, борясь за лучшую жизнь и лучшие идеалы. Человеком был я в мире, Это значит - был борцом! - говорил о себе поэт на склоне своей жизни. Юношей - вслед за Лессингом и в тесном сотрудничестве со своимитоварищами по литературному течению "Бури и натиска" - он восставал назахолустное немецкое общество, гремел против "неправой власти" в "Прометее",в своих мятежных одах, в "Геце фон Берлихингене" - этом "драматическомвосхвалении памяти революционера", как определил его Ф. Энгельс {R. Маркс иФ. Энгельс, Сочинения, 2-е изд.; т. 4, стр. 232-233.}. Призыв к возобновлению немецких революционных традиций XVI века, когда"у немецких крестьян и плебеев зарождались идеи и планы, которые достаточночасто приводят в содрогание и ужас их потомков" {Там же, т. 7, стр. 345.}, кнасильственному упразднению феодальной раздробленности Германии (тогданасчитывавшей более трехсот самостоятельных княжеств) и к созданию единогоцентрализованного немецкого государства - таковы политические тенденциидраматического первенца Гете, этой поистине национальной исторической драмы.Не удивительно, что юный автор "Геца фон Берлихингена" стал популярнейшимписателем Германии. Уже не всегерманскую, а всемирную славу принесло молодому Гете еговторое крупное произведение - "Страдания юного Вертера", роман, в которомавтор с огромной силой показал трагическую судьбу передового человека втогдашней Германии, всю гибельность дальнейшего существования феодальныхпорядков для общества и для отдельного человека. Но Гете действовал в стране, где не было силы, способной покончить сфеодализмом. Ни один призыв к изменению социального строя не находил откликав условиях раздробленной Германии. Немецкое бюргерство, убежденное в своембессилии, страшилось революционного союза с народными массами, шло на сделкус феодализмом, предпочтя революционному действию путь беспрерывныхкомпромиссов и половинчатых решений - иначе "прусский путь"капиталистического развития, как назвал его В. И. Ленин. Подавленный такимоборотом исторических событий, Гете тоже пошел на некоторое "примирение"... Отчасти именно потому, что Гете был натурой активной, волевой, он немог довольствоваться только мечтами о далеком светлом будущем. Ему хотелосьуже теперь возможно больше влиять на ход жизни, и раз действительность немогла быть радикально перестроена, то влиять на нее, найдя себе место всуществующем обществе. Только в этой связи можно понять поступление Гете наслужбу к веймарскому герцогу Карлу Августу. Отъезжая в Веймар, поэт лелеялнадежду добиться решительного улучшения общественного уклада хотя бы намалом клочке немецкой земли, во владениях молодого герцога, с тем чтобы этотклочок земли послужил образцом для всей страны, а проведенные на нем реформы(отмена крепостных повинностей и феодальных податей, введение единогоподоходного налога, который бы распространялся на все сословия и состояния ит. д.) стали бы прологом к общенациональному переустройству немецкой жизни. Надежды эти, как известно, не оправдались. По настоянию веймарскогодворянства Карл Август приостановил начатые реформы. Перед лицом такого крушения своих заветных планов Гете не мог неощутить всей бессмысленности своего дальнейшего пребывания на веймарскойслужбе. "Не понимаю, - писал он тогда близкому другу, - как это судьбаумудрилась припутать меня к управлению государством и княжескому дому?..Меня уже не удивляет, что государи большею частью так вздорны, пошлы иглупы... Я повторяю, кто хочет заниматься делами управления, не будучивладетельной особой, тот либо филистер, либо негодяй и дурак". Политическиенесогласия с герцогом, придворные дрязги, отвращение к ничтожномувеймарскому обществу побудили Гете бежать в Италию. Правда, он вскоре идетна компромисс, после двухлетней отлучки возвращается на службу к КарлуАвгусту, но уже только в качестве советника, ведавшего делами просвещения. Лишь в связи с крушением его политических надежд можно понять новыйэтап в творчестве Гете, его переход к классицизму. В отличие от ранних,мятежных его творений, призывавших к безотлагательному переустройствунемецкой общественной жизни, произведения Гете его классической порыотмечены печатью смирения, отказа от мятежа: "Не для свободы люди рождены",- восклицает его Тассо. Обращаясь к формам античного искусства, насаждая новый классицизм усебя на родине, Гете стремился отнюдь не только к созданию "автономнойобласти идеальной красоты", как утверждают буржуазные ученые, но и к тому,что впоследствии его друг и соратник Шиллер называл "эстетическимвоспитанием" человека, заботой о том, чтобы человек "и в этой грязи былчистым, и в этом рабстве свободным". Но пока Гете тщился преодолеть немецкое убожество "изнутри", во Францииразразилась буржуазная революция 1789 года. Гете отнесся к ней сфилистерским недоверием и, даже позднее уже признав ее благотворноевоздействие на развитие человеческого общества, считал "недопустимым ипротивоестественным" чтобы в его "мирном отечестве были вызваныискусственным путем такие же сцены, какие во Франции явились следствиемвеликой необходимости". Классическим примером филистерского страха Гетеперед историческим движением, напирающим на захолустное немецкое общество,может послужить его "Герман и Доротея". Гете не видел, что высшая цельвсемирно-исторического развития, которая рисовалась его воображению, -"свободный край", населенный "свободным народом", - может быть осуществленалишь. в результате революционной самодеятельности масс. Но, отклоняя революцию как метод, филистерски пренебрегая практикойреволюции, Гете с увлечением впитывал в себя ее идеологию, наиболеепередовые, революционные теории, порожденные" революцией, - идеи Бабефа, апозднее учение великих утопистов. Сен-Симона, Фурье, отчасти Оуэна. Проникшийся величием передовых идей своего времени, Гете в значительноймере преодолевает и буржуазный индивидуализм, присущий теории "эстетическоговоспитания" Шиллера, & которым он, в свой "классический" период, разделялнаивную веру в возможность воспитать "гармоническую личность" на почвезахолустной, полуфеодальной Германии, в рамках существующего общественногостроя. В "Вильгельме Мейстере" достижение "внутренней" гармонии ставится ужев прямую зависимость от возможности внести "гармонию" (то есть справедливыйобщественный уклад) в общество, в окружающую? действительность. Во второйчасти романа ("Годы странствий Вильгельма Мейстера", 1829) подробноописывается хозяйственный строй, который пытаются осуществить Вильгельм иего единомышленники. Социальные идеи, которые высказывает здесь Гете, оченьблизки к рассуждениям Фурье о фаланге как о ячейке будущего общественного.строя. "Фауст" занимает совсем особое место в творчестве великого поэта. В неммы вправе видеть идейный итог его (более чем шестидесятилетней) кипучейтворческой деятельности. С неслыханной смелостью и с уверенной, мудройосторожностью Гете на протяжении всей своей жизни ("Фауст" начат в 1772 годуи закончен за год до смерти поэта, в 1831 году) вкладывал в это своетворение свои самые заветные мечты и светлые догадки. "Фауст" - вершина. -помыслов и чувствований великого немца. Все лучшее, истинно живое в поэзии иуниверсальном мышлении Гете здесь нашло свое наиболее полное выражение. "Есть высшая смелость: смелость изобретения, - писал Пушкин, -создания, где план обширный объемлется творческой мыслию, - таковасмелость... Гете в Фаусте" {"Пушкин-критик", Гослитиздат, 1950, стр. 129.}. Смелость этого замысла заключалась уже в том, что предметом "Фауста"служил не один какой-либо жизненный конфликт, а последовательная, неизбежнаяцепь глубоких конфликтов на протяжении единого жизненного пути, или, говорясловами Гете, "чреда все более высоких и чистых видов деятельности героя".Такой план трагедии, противоречивший всем принятым правилам драматическогоискусства, позволил Гете вложить в "Фауста" всю свою житейскую мудрость ибольшую часть исторического опыта своего времени. Самый образ Фауста - не оригинальное изобретение Гете. Этот образвозник в недрах народного творчества и только позднее вошел в книжнуюлитературу. Герой народной легенды, доктор Иоганн Фауст - лицо историческое. Онскитался по городам протестантской Германии в бурную эпоху Реформации икрестьянских войн. Был ли он только ловким шарлатаном, или вправду ученымврачом и смелым естествоиспытателем, пока не установлено. Достоверно одно:Фауст народной легенды стал героем ряда поколений немецкого народа, еголюбимцем, которому щедро приписывались всевозможные чудеса, знакомые поболее древним сказаниям. Народ сочувствовал удачам и чудесному искусствудоктора Фауста, и эти симпатии к "чернокнижнику и еретику", естественно,внушали опасения протестантским богословам. И вот во Франкфурте в 1587 году выходит "книга для народа", в которойавтор, некий Иоганн Шписс, осуждает "Фаустово неверие и языческую жизнь".Ревностный лютеранин, Шписс хотел показать на примере Фауста, к какимпагубным последствиям приводит людская самонадеянность, предпочитающаяпытливую науку смиренной созерцательной вере. Наука бессильна проникнуть ввеликие тайны мироздания, утверждал автор этой книги, и если доктору Фаустувсе же удалось завладеть утраченными античными рукописями или вызвать кодвору Карла V легендарную Елену, прекраснейшую из женщин древней Эллады, тотолько с помощью черта, с которым он вступил в "греховную и богомерзкуюсделку"; за беспримерные удачи здесь, на земле, он заплатит вечными мукамиада... Так учил Иоганн Шписс. Однако его благочестивый труд не только не лишилдоктора Фауста былой популярности, но даже приумножил ее. В народных массах- при всем их вековом бесправии и забитости - всегда жила вера в конечноеторжество народа и его героев над всеми враждебными силами. Пренебрегаяплоскими морально-религиозными разглагольствованиями Шписса, народвосхищался победами Фауста над строптивой природой, страшный же конец герояне слишком пугал его. Читателем, в основном городским ремесленником,молчаливо допускалось, что такой молодец, как этот Легендарный доктор,перехитрит и самого черта (подобно тому как русский Петрушка перехитриллекаря, попа, полицейского, нечистую силу и даже самое смерть). Такова же, примерно, судьба и второй книги о докторе Фаусте, вышедшей в1599 году. Как ни вяло было ученое перо достопочтенного Генриха Видмана, какни перегружена была его книга осудительными цитатами из библии и отцовцеркви, она все же быстро завоевала широкий круг читателей, так как в нейсодержался ряд новых, не вошедших в повествование Шписса, преданий о славномчернокнижнике. Именно книга Видмана (сокращенная в 1674 году нюрнбергскимврачом Пфицером, а позднее, в 1725 году, еще одним безыменным издателем) илегла в основу тех бесчисленных лубочных книжек о докторе Иоганне Фаусте,которые позднее попали в руки маленькому Вольфгангу Гете еще в родительскомдоме. Но не только крупные готические литеры на дешевой серой бумаге лубочныхизданий рассказывали мальчику об этом странном человеке. История о доктореФаусте была ему хорошо знакома и по театральной ее обработке, никогда несходившей со сцен ярмарочных балаганов. Этот театрализованный "Фауст" был не чем иным, как грубоватойпеределкой драмы знаменитого английского писателя Кристофера Марло(1564-1593), некогда увлекшегося диковинной немецкой легендой. В отличие отлютеранских богословов и моралистов, Марло объясняет поступки своего герояне его стремлением к беззаботному языческому эпикурейству и легкой наживе, анеутолимой жаждой знания. Тем самым Марло первый не столько "облагородил"народную легенду (как выражаются некоторые буржуазные литературоведы),сколько возвратил этому народному вымыслу его былое идейное значение,затемненное книжками узколобых попов. Позднее, в эпоху немецкого Просвещения, образ Фауста привлек к себевнимание самого революционного писателя того времени, Лессинга, который,обращаясь к легенде о Фаусте, первый задумал окончить драму не низвержениемгероя в ад, а громким ликованием небесных полчищ во славу пытливого иревностного искателя истины. Смерть помешала Лессингу кончить так задуманную драму, и ее темаперешла по наследству к младшему поколению немецких просветителей - поэтам"Бури и натиска". Почти все "бурные гении" написали своего "Фауста". Нообщепризнанным его творцом был и остался только Гете. По написании "Геца фон Берлихингена" молодой Гете был занят целым рядомдраматических замыслов, героями которых являлись сильные личности,оставившие заметный след в истории. То это был основатель новой религииМагомет, то великий полководец Юлий Цезарь, то философ Сократ, толегендарный Прометей, богоборец и друг человечества. Но все эти образывеликих героев, которые Гете противопоставлял жалкой немецкойдействительности, вытеснил глубоко народный образ Фауста, сопутствовавшийпоэту в течение долгого шестидесятилетия. Что заставило Гете предпочесть Фауста героям прочих своихдраматических, замыслов? Традиционный ответ: его тогдашнее увлечениенемецкой стариной, народной песней, отечественной готикой - словом, всемтем, что он научился любить в юношескую свою пору; да и сам образ Фауста -ученого, искателя истины и правого пути был, бесспорно, ближе и родственнееГете, чем те другие "титаны", ибо в большей мере позволял поэту говорить отсобственного лица устами своего беспокойного героя. Все это так, разумеется. Но в конечном счете выбор героя был подсказансамим идейным содержанием драматического замысла: Гете в равной мере неудовлетворяло ни пребывание в сфере абстрактной символики ("Прометей"), ниограничение своей поэтической и вместе философской мысли узкими иобязывающими рамками определенной исторической эпохи ("Сократ", "Цезарь").Он искал и видел мировую историю не только в прошлом человечества. Ее смыслему открывался и им выводился из всего прошлого и настоящего; а вместе сосмыслом усматривалась и намечалась поэтом также и историческая цель,единственно достойная человечества. "Фауст" не столько драма о прошлой,сколько о грядущей человеческой истории, как она представлялась Гете. Сама эпоха, в которой жил и действовал исторический Фауст, отошла впрошлое. Гете мог ее обозреть как некое целое, мог проникнуться духом еекультуры - страстными религиозно-политическими проповедями Томаса Мюнцера,эпически мощным языком Лютеровой библии, задорными и грузными стихами умногопростолюдина Ганса Сакса, скорбной исповедью рыцаря Геца. Но то, против чеговосставали народные массы в ту отдаленную эпоху, еще далеко не исчезло слица немецкой земли: сохранилась былая, феодально раздробленная Германия;сохранилась (вплоть до 1806 года) Священная Римская империя германскойнации, по старым законам которой вершился неправедный суд во всех немецкихземлях; наконец, как и тогда, существовало глухое недовольство народа -правда, на этот раз не разразившееся живительной революционной грозой. Гетевский "Фауст" - глубоко национальная драма. Национален уже самыйдушевный конфликт ее героя, строптивого Фауста, восставшего противпрозябания в гнусной немецкой действительности во имя свободы действия имысли. Таковы были стремления не только людей мятежного XVI века; те жемечты владели сознанием и всего поколения "Бури и натиска", вместе с которымГете выступил на литературном поприще. Но именно потому, что народные массы в современной Гете Германии былибессильны порвать феодальные путы, "снять" личную трагедию немецкогочеловека заодно с общей трагедией немецкого народа, поэт должен был темзорче присматриваться к делам и думам зарубежных, более активных, болеепередовых народов. В этом смысле и по этой причине в "Фаусте" речь идет необ одной только Германии, а в конечном счете и обо всем человечестве,призванном преобразить мир совместным свободным и разумным трудом. Белинскийбыл в равной мере прав, и когда утверждал, что "Фауст" "есть полноеотражение всей жизни современного ему немецкого общества" {В. Г. Белинский,Собр. соч. в трех томах, Гослитиздат, М. 1948, т. 3, стр. 797.}, и когдаговорил, что в этой трагедии "заключены все нравственные вопросы, какиетолько могут возникнуть в груди внутреннего человека нашего времени " {В. Г.Белинский, Собр. соч., 1919, т. VII, стр. 304.} (курсив мой. - Д. В.) Гете начал работать над "Фаустом" с дерзновением гения. Сама тема"Фауста" - драма об истории человечества, о цели человеческой истории - былаему, во всем ее объеме, еще неясна; и все же он брался за нее в расчете нато, что на полпути история нагонит его замысел. Гете полагался здесь напрямое сотрудничество с "гением века". Как жители песчаной, кремнистойстраны умно и ревностно направляют в свои водоемы каждый просочившийсяручеек, всю скупую подпочвенную влагу, так Гете на протяжении долгогожизненного пути с неослабным упорством собирал в своего "Фауста" каждыйпророческий намек истории, весь подпочвенный исторический смысл эпохи. Буржуазное литературоведение (в лице Куно Фишера, Вильгельма Шерера иих учеников) из факта долголетней работы Гете над его драмой сделалопорочный вывод, будто гетевский "Фауст" лишен внутреннего единства. Онинастойчиво проводили мысль, что в "Фаусте" мы якобы имеем дело не с единойфилософско-поэтической концепцией, а с пестрой связкой разрозненныхфрагментов. Собственное бессилие проникнуться духом гетевской диалектики онисамоуверенно выдавали за противоречия и несообразности, присущие самойдраме, будто бы объясняющиеся разновременностью работы автора над "Фаустом".Буржуазные немецкие ученые предлагали читателю "наслаждаться каждымфрагментом в отдельности", не добираясь до их общего смысла. Тем самымнемецкое литературоведение приравнивало глубокий познавательный и вместехудожественный подвиг Гете, каким являлся его "Фауст", к сугубофрагментарной (афористической) игре мысли, сознательно уклоняющейся отпознания мира, которую мы наблюдаем у немецких романтиков и декадентов. Самого Гете, напротив, всегда интересовало идейное единство "Фауста". Вбеседе с профессором Люденом (1806) он прямо говорит, что интерес "Фауста"заключается в его идее, "которая объединяет частности поэмы в некое целое,диктует эти частности и сообщает им подлинный смысл. Правда, Гете порою утрачивал надежду подчинить единой идее богатствомыслей и чаяний, которые он хотел вложить в своего "Фауста". Так было ввосьмидесятых годах, накануне бегства Гете в Италию. Так было и позднее, наисходе века, несмотря на то что Гете тогда уже разработал общую схему обеихчастей трагедии. Надо, однако, помнить, что Гете к этому времени не был ещеавтором двухчастного "Вильгельма Мейстера", еще не стоял, как говорилПушкин, "с веком наравне" в вопросах социально-экономических, а потому немог вложить более четкое социально-экономическое содержание в понятие"свободного края", к построению которого должен был приступить его герой. Но Гете никогда не переставал доискиваться "конечного вывода всеймудрости земной", с тем чтобы подчинить ему тот обширный идейный и вместехудожественный мир, который заключал в себе его "Фауст". По мере того какуточнялось идейное содержание трагедии, поэт вновь и вновь возвращался к уженаписанным сценам, изменял их чередование, вставлял в них философскиесентенции, необходимые для лучшего понимания замысла. В таком "охватетворческой мыслью" огромного идейного и житейского опыта и заключается та"высшая смелость" Гете в "Фаусте"" о которой говорил великий Пушкин. Будучи драмой о конечной цели исторического, социального бытиячеловечества, "Фауст" уже в силу этого - не историческая драма в обычномсмысле слова. Это не помешало Гете воскресить в своем "Фаусте", как некогдав "Геце фон Берлихингене", Колорит позднего немецкого средневековья. Начнем с самого стиха трагедии. Перед нами - усовершенствованный стихГанса Сакса, нюрнбергского поэта-сапожника XVI столетия; Гете сообщил емузамечательную гибкость интонации, как нельзя лучше передающей и соленуюнародную шутку, и высшие взлеты ума, и тончайшие движения чувства. Стих"Фауста" так прост и так народен, что, право же, не стоит большого трудавыучить наизусть чуть ли не всю первую часть трагедии. Фаустовскимистрочками говорят и самые "нелитературные" немцы, как стихами из "Горя отума" наши соотечественники. Множество стихов "Фауста" стало поговорками,общенациональными крылатыми словами. Томас Манн говорит в своем этюде огетевском "Фаусте", что сам слышал, как в театре кто-то из зрителейпростодушно воскликнул по адресу автора трагедии: "Ну и облегчил же он себезадачу! Пишет одними цитатами". В текст трагедии щедро вкрапленыпроникновенные подражания старонемецкой народной песне. Необычайновыразительны и сами ремарки к "Фаусту", воссоздающие пластический образстаринного немецкого города. И все же Гете в своей драме не столько воспроизводит историческуюобстановку мятежной Германии XVI века, сколько пробуждает для новой жизнизаглохшие творческие силы народа, действовавшие в ту славную пору немецкойистории. Легенда о Фаусте - плод напряженной работы народной мысли. Такойостается она и под пером Гете: не ломая остова легенды, поэт продолжаетнасыщать ее новейшими народными помыслами и чаяниями своего времени. Вступая в необычный мир "Фауста", читатель должен прежде твсетопривыкнуть к присущему этой драме обилию библейских персонажей. Как вовремена религиозно-политической ереси позднего средневековья, здесьбогословская фразеология и символика - лишь внешний покров отнюдь нерелигиозных мыслей. Господь и архангелы, Мефистофель и прочая нечисть - неболее как носители извечно борющихся природных и социальных сил. В устагоспода, каким он представлен в "Прологе на небе", Гете вкладываетсобственные воззрения на человека - свою веру в оптимистическое разрешениечеловеческой истории. Завязка "Фауста" дана в "Прологе". Когда Мефистофель, прерываяславословия архангелов, утверждает, что на земле дарит лишь...беспросветный мрак, И человеку бедному так худо, Что даже я щажу его покуда, - господь выдвигает в противовес жалким, погрязшим в ничтожестве людям, окоторых говорит Мефистофель, ревностного правдоискателя Фауста. Мефистофельудивлен; в мучительных дсканиях доктора Фауста, в его раздвоенности, в том,что Фауст...требует у неба звезд в награду И лучших наслаждений у земли, - он видит тем более верный залог его погибели. Убежденный в верностисвоей игры, он заявляет господу, что берется отбить у него этого"сумасброда". Господь принимает вызов Мефистофеля. Он уверен не только втом, что Фауст Чутьем, по собственной охоте...вырвется из тупика, - но и в том, что Мефистофель своими происками лишь поможет упорномуправдоискателю достигнуть высшей истины. Тема раздвоенности Фауста (здесь впервые затронутая Мефистофелем)проходит через всю Драму. Но это "раздвоенность" совсем особого рода, неимеющая ничего общего со слабостью воли или отсутствием целеустремленности.Фауст хочет постигнуть "вселенной внутреннюю связь" и вместе с тем предатьсянеутомимой практической деятельности, жить в полный разворот своихнравственных и физических сил. В этой одновременной тяге Фауста и к"созерцанию" и к "деятельности", и к теории и к практике по сути нет,конечно, никакого трагического противоречия. Но то, что кажется, нам теперьсамо собою разумеющейся истиной, воспринималось совсем по-другому в далекиевремена, когда жил доктор Фауст, и позднее, в эпоху Гете, когда разрыв междутеорией и практикой продолжал составлять традицию немецкой идеалистическойфилософии. Против этой отвратительной черты феодального и, позднее,буржуазного общества и выступает здесь герой трагедии Гете. Фауст ненавидит свой ученый затвор, где...взамен Живых и богом данных сил Себя средь этих мертвых стен Скелетами ты окружил. именно за то, что, оставаясь в этом затхлом мире, ему никогда неудастся проникнуть в сокровенный смысл природы и истории человечества.Разочарованный в мертвых догмах и схоластических формулах средневековойпремудрости, Фауст обращается к магии. Он открывает трактат чернокнижникаНострадамуса на странице, где выведен "знак макрокосма" и видит сложнуюработу механизма мироздания. Но зрелище беспрерывно обновляющихся мировыхсил его не утешает: Фауст чужд пассивной созерцательности. Ему ближе знакдейственного "земного духа", ибо он и сам мечтает о великих подвигах; Готов за всех отдать я душу И твердо знаю, что не струшу В крушения час свой роковой. На троекратный призыв Фауста является "дух земли", но тут же сноваотступается от заклинателя - именно потому, что тот покуда еще не отважилсядействовать, а продолжает рыться в жалком "скарбе отцов", питаясь плодамимладенчески незрелой науки. В этот миг величайших надежд и разочарований входит Вагнер, адъюнктФауста, филистер ученого мира, "несносный, ограниченный школяр". Их диалог(один из лучших в драме). еще более четко обрисовывает мятущийся характергероя. Но вот Фауст снова один, снова продолжает бороться со своимисомнениями. Они приводят его к мысли о самоубийстве. Однако эта мысльпродиктована отнюдь не усталостью или отчаянием: Фауст хочет расстаться сжизнью лишь для того, чтобы слиться с вселенной и тем вернее, как оношибочно полагает, проникнуть в ее "тайну". Чашу с отравой от его губ отводит внезапно раздавшийся пасхальныйблаговест. Знаменательно, однако, что Фауста "возвращает земле" не ожившеерелигиозное чувство, а только память о детстве, когда он в дня церковныхторжеств так живо чувствовал единение с народом. После того как"созерцательное начало", тяга к оторванному от жизни познанию, чуть было недовело Фауста до самоубийства, до безумной эгоистической решимости: купитьистину ценою жизни (а стало быть - овладеть ею без пользы для "ближних", длячеловечества), в нем, Фаусте, вновь одерживает верх его "тяга к действию",его готовность служить народу, быть заодно с народом. В живом общении с народом мы видим Фауста в следующей сцене - "Уворот". Но и здесь Фаустом владеет трагическое сознание своего бессилия:простые люди любят Фауста, чествуют его как врача-исцелителя; он же, Фауст,напротив, самого низкого мнения о своем лекарском искусстве, он дажеполагает, что "...своим мудреным зельем... самой чумы похлеще бушевал". Ссердечном болью Фауст сознает, что и столь дорогая ему народная любовь посути им не заслужена, более того держится на обмане. Так замыкается круг: обе "души", заключенные в груди Фауста("созерцательная" и "действенная"), остаются в равной меренеудовлетворенными. В этот-то миг трагического недовольства к нему иявляется Мефистофель в образе пуделя. Свою личину посланец ада в следующей сцене - в "Рабочей комнатеФауста", где неутомимый доктор трудится над переводом евангельского стиха: -"В начале было Слово". Передавая его как "В начале было дело", Фаустподчеркивает не только действенный, материальный характер мира, но исобственную решимость действовать. Более того, в этот миг он как быпредчувствует свой особый, действенный путь познания. Проходя "чреду всеболее высоких и чистых видов деятельности", освобождаясь от низких икорыстных стремлений, Фауст, по мысли автора, должен подняться на такуювысоту деяния, которая в то же время будет и высшей точкой познавательногосозерцания: в повседневной суровой борьбе его умственному взору откроетсявысшая цель всего человеческого развития. Но пока Фауст лишь смутно предвидит этот предназначенный ему путьдейственного познания: он по-прежнему еще полагается на "магию" или на"откровение", почерпнутое в "священном писании". Такая путанностьфаустовского сознания поддерживает в Мефистофеле твердый расчет на то, чтоон завладеет душою Фауста. Но обольщение "сумасбродного доктора" дается черту не так-то легко.Пока Мефистофель завлекает Фауста земными усладами, тот остаетсянепреклонным: "Что можешь ты пообещать, бедняга?" - саркастически спрашиваетон искусителя и тут же разоблачает всю мизерность его соблазнов: Ты пищу дашь, не сытную ничуть, Дашь золото, которое, как ртуть, Меж пальцев растекается; зазнобу, Которая, упав тебе на грудь, Уж норовит к другому ушмыгнуть. Увлеченный смелой мыслью развернуть с помощью Мефистофеля живую,всеобъемлющую деятельность, Фауст выставляет собственные условия договора:Мефистофель должен ему служить вплоть до первого мига, когда он, Фауст,успокоится, довольствуясь достигнутым: Едва я миг отдельный возвеличу, Вск