АСЯ АНИСТРАТЕНКО
Родилась в Иркутске в 1975 году, живет в Москве и Санкт-Петербурге. Переводчик с английского языка. Автор трех поэтических книг.
***
выбирая себе любовь выбирай с опаской
это то что надолго с тобой
как фото на паспорт
то что в слякоть и зной говорит тебе здравствуй-здравствуй
и ты думаешь ой
и еще раз думаешь ой
это как пмж
можно выбрать сад с соловьями
крепкий дом преферанс по пятницам с кумовьями
автолавка по четвергам почта с приветом
и лишь бы тарелку на крыше не сбило ветром
или взять мкс
работа в условиях над задачей
космонавт не грустит не болеет почти не плачет
оказавшись в квартире подолгу лежит в углу
и хочет обратно к боуи на иглу
или взять петербург
ты живешь по колено в тоске
но всегда есть "зато" он всегда выводит к реке
сквозь тебя смотрят сфинксы ты меньше любой беды
унизительно меньше текущей вокруг воды
и стоишь под закатом на острове на неве
в старом летнем пальто и с сердцем на рукаве
***
мы видели британскую лису
на будничной обочине шоссе.
теперь — какого пафоса плеснуть,
чтоб вскрылась суть явления, во всех
подробностях и всей своей красе?
лиса бежала к лесополосе
повдоль домов, заправок и т. д.
(на скорости т. д. не разглядеть).
вагон слегка потряхивало. в такт
лису в окне потряхивало — миг.
мы были наблюдавшими людьми.
все было так.
зайду еще раз. там была лиса.
а нас там быть ни разу не должно.
шенгенские крыла и небеса
не допускают этого кино.
и тусклые, контрастные поля,
набрякшие избыточной водой,
чужая лисья зимняя земля,
ни разу не гостеприимный дом, —
такой невероятный бонус-трек,
что все глаза не жалко просмотреть,
хотя в окне всего — дома, леса,
и лишь одна реальная лиса.
неоценимая, как божий дар,
нежданная от носа до хвоста.
ее не можно было угадать,
ее увидеть не было мечта,
ее отчизна, данная в окне,
в движении вагона по путям,
реальнее, чем все, что есть во мне,
без видимого отношенья к нам,
впустила нас не то чтобы с трудом,
но с равнодушным допуском — взглянуть.
на старых ветках старое гнездо,
железный путь раздался в ширину,
холодный ветер рябью по воде
холодной Темзы. можно ощущать.
пить кальвадос, смотреть. и обещать
жить так, с тобой. рожать тебе детей.
дорогу размочило от дождей,
лиса бежала прочь от всех людей,
ей жить, и нам не покидать пути:
в аэропорт, и далее везде.
но, если присмотреться, позади
была лиса. как счастье и т. д.
***
такое богатое время
что сразу всего добела
иди упражняйся в смиреньи
и крошки мети со стола
и форточку дергай устало
и в форточку эту кури
живи в глубине одеяла
конечно пока не умри
ведь сколько еще приключится
и сколько засунет зима
в дырявую эту тряпицу
доставшуюся задарма
на долгую-долгую темень
на охру и сепию стен
где черные тени растений
бросают фонарную тень
пока этот домик картонный
вокруг бытового горба
плывет по сугробам не тонет
достоин любого герба
пока на окраине слуха
по всем адресам городским
в цигейковых бродят треухах
веселые шарики духа
на тоненьких нитках тоски
***
заходит мальчик с потемневшими глазами.
и говорит — «родная», как сдаёт экзамен.
потом заходит молча, суетно, внезапно
и дверь на ощупь закрывает за спиной.
потом ещё четыре года, в наказанье,
заходит или не заходит, очень занят,
потом он женится и просто исчезает,
как и положено молодоженам, но
спустя немного он заходит, просит чаю,
потом молчит, потом глаза его темнеют,
он проворачивает ключ, как он умеет,
и пять минут она не помнит ни о чем,
а после — он опять пропал, она скучает,
вдруг он заходит — а она дитя качает
и неожиданно, не сразу замечает,
что дверь распахнута со вставленным ключом.
на этом фоне все на свете происходит.
она разводится. он снова к ней заходит,
его глаза темнеют, время на исходе,
он говорит: другого случая не будет.
он говорит: пора, прощаемся — и хватит,
но в кровотоке что-то тикает некстати,
и через пять минут она, поправив платье,
выходит к людям.
***
как малину ели - ура-ура! - и тут лесной клоп.
и сразу лето брызнуло, как на парад, изо всех углов,
лето яркое, лето разное, лето шэбби-шик:
ну давай, говорит, будем праздновать от души.
будто всё нам близко, да всё нам радостно, всё тепло,
руку вытянул — и дотянешься, не ушло.
как деревья дышат, как дождь шумит, как благая весть.
ты не слышишь, может, или не веришь. а она есть.
***
порой стоишь повывернув карманы
смешной насквозь промокший и босой
ни разу не приблизившись к нирване
и дождь косой и мир большой-большой
наполнен плотным связным человечьим
в акациях разрухах голубях
но нежные горячечные реки
нимало не касаются тебя
тебе от них не холодно не жарко
а хочется чтоб было как-нибудь
пока живешь-живешь себя подарком
и силишься обертку развернуть
и рассмотреть принять что там как данность
но взрослый до того уже вполне
чтобы молчать смиренно благодарно
при каждом кто всерьез и обо мне
***
из серого ящика с белым пятном
достать ленинградскую вечную «Смену»
в четвертой парадной открыто окно
и взгляд из окна упирается в стену
а в этой стене постоянно живут
и любят гардины закрыть забывая
такой бедноватый и страшный уют
с другим перепутать сумеешь едва ли
как будто в большую работу дана
тебе эта тонкая томная мука
и город янтарный во всех временах
и двор как инклюз без малейшего звука
воздушный пузырик пустая руда
лишенный свободы лишенный погоды
вода подступает спадает вода
и все как натура уходит уходит
и связка привычных тяжелых ключей
от двери парадной от двери квартиры
отдай и окажешься сразу ничей
ничем не привязанный к вещному миру
такие как ты выбирают вокзал
веселые речи открытые лица
и что там кому и когда не сказал
неважно забудется не сохранится
уедешь один приживешься везде
везде будет ярче контрастнее резче
а он будет плыть в равнодушной воде
заношен до дыр до асфальтовых трещин
забывший легко Ильича и Петра
тебя позабыть невеликое дело
ничуть и ничем не похожий на рай
навечно надетый на голое тело
***
к чужой душе не прилепиться,
не обротать ее никак.
она парит себе, как птица,
в невероятных облаках,
а ты, беспомощный тупица,
глазеешь, шапку оброня,
как все, с чем ты желал бы слиться,
бликуя проблесковым блицем,
скрывается за гранью дня.
к чужой душе не прилепиться,
стряхнет — пылинкой с рукава.
она сама себе столица,
она сама себе права.
своей неотменимой властью
участвовать в ее судьбе
ты можешь рвать ее на части,
лишать покоя, сна и счастья,
но не присваивать себе.
к чужой душе не прилепиться.
не встроить переходника.
пока ты ищешь, где бы впиться,
нацеливаясь у виска,
своей любовью окружаешь,
сжимаешь в трепетных тисках…
она ни словом не мешает,
себе чего-то там решает,
саму себя принаряжает,
потом встает и уезжает.
неотчуждаемо чужая.
неутешима и легка.
***
как это быстро то чем ты живешь
становится не тем чем ты живешь
и эту строчку замывает дождь
потом ее же заметает снег
потом она оттает по весне
и все уже неотличимо от
того чем кто-нибудь еще живет
какой-нибудь отдельный человек
и так же все надеется успеть
за всех вчерашних встать и рассказать
за всех позавчерашних выйти спеть
и снег вечерний бьет ему в глаза
и слепить до незнания основ
и та же стайка нерожденных слов
растаявших в стакане как драже
принадлежавших тем кого уже
не встретишь здесь ни на одном углу
не позовешь к накрытому столу
сидит один ссутулившись спиной
сидит один и пьет свое вино
и утешает ноющий живот
надеждой что сейчас еще вот-вот
***
обернулся и говорит устало:
«мы с тобою теперь в голове состава,
впереди только снег и снег.
ты не знаешь, кстати, Нева не встала?
как-то этой зимой не мороза мало,
а надежды нет.
только звездный над головою гомон —
там встречают родственных и знакомых:
год показывает улов.
если ком проглотишь, который в горле,
даже слышно, как они там глаголят,
но не слышно слов.
и под толстым рвущимся слоем ваты
равно трудно правым и виноватым...
ты свети, свети:
у тебя прожектор теперь и тяга,
даже если видимость на три шага —
на длину пути.
знай: когда уляжется эта вьюга,
будет небо ясным, как небо юга,
как в любимых снах.
а когда золотой оборвется гвоздик,
это кто-то накоротко и в гости —
посмотреть на нас».
***
когда б романтику метаний
сменить романтикой тепла
когда бы горечь отошла
оставив слабый след в гортани
но не тянула бы не жгла
и все бы шло за просто так
само собой как дождь как снег
как ровный негасимый свет
любви достойной испытаний
в ней может радость на пятак
но без нее и жизнь не та
а с ней и смерти будто нет
***
там где шел человек с золотыми в закате ногами
с золотыми ногами размахивая сигаретой
с золотистою шерстью невидимых саксов и галлов
тихо канувших в лету
там где шел человек в этом солнце похожий на бога
в молодом рюкзаке на плечах пропотевшей футболки
в переплете наушников белых ветвистых олдовых
в золотом и медовом
за своим телеграмом своим социальным бигмаком
за вечерним бокалом на вынос и сушечным сетом
а кругом расцветали бордюры и прочие знаки
уходящего лета
и казалось что радость но это известная песня
и не очень казалось совсем если прямо и честно
но вокруг где сияли клубы быстротечные пыли
все мы были
***
кто-то должен все время смотреть на свет
повторяя упрямо что смерти нет
потому что в действительности у тьмы
нет другого оружия только мы