– Я скорее приложусь к заднице свиньи.
– Склони колено и поцелуй руку служителя Господня, – пригрозил священник.
– Не стану.
Отец Пий медленно опустил руку и нахмурился.
– Я окрестил тебя, Иоганн Вильгельм, как и твоего брата Карла и сестру Марию. Я благословил твоего отца, когда он отправился выполнять свой долг, и служил защитником сего дома с тех самых далеких пор. – Его голос распалялся. – Меня не удивляет, что семейство ваше страдает, пока дьявольские духи, как‑то твой и твоего отца, спят под его крышей. – Он плюнул и посмотрел на остальных, потрясенных от ужаса. – Оставьте меня с этим падшим.
Фрау Анка, Мария и Карл не стали ждать повторной просьбы и поспешили за дверь, которую Анка предусмотрительно оставила слегка приоткрытой.
Раскрасневшийся и ставший еще раздутее священник впился глазами в парнишку. Ноздри его одутловатого носа раздулись. Он глубоко вдохнул и подступил к неподвижному юноше.
– Иоганн Вильгельм! – зарычал он, – мнимый сын пекаря из Вейера. Я раскрыл тебя, поганое отродье Люцифера.
Вил открыл было рот для возражения, но Пий закричал еще громче.
– Цыц. Молчи, злобный сын сатаны, или я тут же призову ангелов славы, чтобы они вырвали из тебя презренную, проклятую душу и бросили ее в преисподнюю, где ей и место.
Мальчик стиснул зубы, готовый выстоять до конца.
Пий воздел сжатые кулаки высоко над собой и проревел:
– In nomini Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, я повергаю тебя ниц.
Его толстый кулак нанес сокрушительный удар по лицу Вила, рассекши ему кожу на левой скуле и отшвырнув назад, куда он и упал на соломенную постель.
Отец Пий наступал, готовый ударить снова, когда вдруг его ошалелый взгляд заметил край кожаной сумки, выглядывавшей из‑под соломы. Он остановился и указал пальцем.
– Это что? Подай мне.
Вил мешкал, пробурчав проклятье.
– Я повелеваю тебе дать мне это.
Вил выхватил котомку и держал ее за спиной.
– Не твоего ума дела, всего лишь…
Пий набросился на парня и ловко схватил его за глотку. Вывернув котомку из рук задыхающегося мальчика, он с силой оттолкнул его в сторону. Священник потряс содержимое своей добычи, вывалил его на стол и недоверчиво уставился на запасы трав и лекарственных снадобий. Он откупорил один пузырек и приложил пробку к носу.
– Хм… Чистец… – хорошее средство при переломе черепа и болях. Кто‑кто, а брат Лукас это хорошо знал. Глупец. Значит это тебя ищут солдаты. Xa! Уж я‑то знал, что в этом замешан сам дьявол. Убийца, дважды убийца. Ох, и повеселюсь же я, когда тебя повесят!
Вил потерял вид непоколебимого противника. Словно испуганный ребенок он бросился к двери. Но Пий, ожидая от юноши подобной выходки, выставил левую ногу поперек пути. Вил перелетел через очаг и ударился головой о стол. Толстяк набросился на него как жадная пчела на спелую грушу. Он схватил Вила за плечи и рывком поднял его спиной к стене, так что тот беспомощно заболтал обеими ногами над земляным полом.
Священник поднес лицо близко к мальчику.
– Ха‑ха! Да я сам свяжу и приволоку тебя к аббату.
Постепенно обретая самообладание, Вил с поразительной быстротой собрался с мыслями и ответил Пию спокойным, хотя и раздражительным тоном:
– Когда ты притащишь меня к аббату, мне ничего не останется сделать, как исповедаться о своих делах.
Заинтересовавшись таким поворотом, Пий не выпускал своей жертвы, а ждал продолжения.
– Я исповедаюсь аббатскому священнику, а затем расскажу, что я знаю о тебе и твоих делах в этом доме!
Слова мальчика застигли священника врасплох. Он напрягся, и кровь отлила от его дрожащих щек. Губы слегка дернулись, и он стал понемногу ослаблять хватку. Вил легко сполз по стене на пол.
– На что ты намекаешь? – сипло прошептал Пий. – Ты ничего не видел, ничего не было, что бы ты мог увидеть.
В тот самый момент Вил почувствовал, что ловко обернул ловушку супротив зверя. Теперь он стоял прямо, даже почти возмущенно. Юноша смахнул солому, приставшую к его грубой одежде, уверенно прошел к столу и стал складывать содержимое котомки обратно внутрь. Движения его были четкими, он действовал с видом человека, который себе на уме.
– Сию минуту. Я только соберусь, и сможем отправиться к аббату.
Священник начал потеть, и бросил взгляд, впервые за все время, в спальню Марты. Он отвернулся и прямо перед собой увидел широкие глаза Карла и фрау Анки в дверной щели. Священник ринулся к двери и захлопнул ее, потом схватил Вила за уши и оттащил его в дальний угол комнаты.
Вил притворно ухмыльнулся. «Права была фрау Эмма, – подумал он. – Мы ничуть не лучше своих тайн».
Пий перевел дыхание и быстро успокоил себя. Он выпустил ухо мальчика и навел на себя важность.
– Так, отрок, – решительно произнес он, – хотелось бы мне узнать, что ты возомнил, будто бы что‑то видел. Как‑никак, Святое Писание говорит нам не лжесвидетельствовать против ближнего. – Пий покровительственно сложил на груди руки. – Правду сказать, отрок, я уверен, что ты не причастен к несчастью с Анселем. Однако ж, мне хочется узнать твои мысли о делах иных, ибо негоже тебе прожить жизнь с некоторым заблуждением.
Он слабо улыбнулся, но его выдала капелька пота на верхней губе. Священник уселся на скамье, якобы для создания располагающей обстановки, и положил потные руки себе на колени.
– Давай, устраивайся рядом и поделись своими мыслями, и я помолюсь, чтобы Господь исцелил сей день.
Расхрабрившись от увиденного во враге страха, Вил наклонился вперед и уткнулся носом чуть ли не в самое лицо священнику.
– С того самого дня, как ты отправил моего отца служить епитимию, священник, ты оказывал моей матери неподобающее расположение.
Лик священника вытянулся и удалился от лица мальчика.
– Разумеется, – с запинкой сказал он. – Неужто я должен был покинуть семью столь послушного служителя, как твой отец? Пекарня – дело нелегкое и подмастерья недостаточно, а вы в это время обучались по благоволенью аббата, соблюдающего древние обеты. Ваша бедная мать очень нуждалась в заботе, и…
– Довольно, – отрезал Вил. – Довольно. Моя мать не нуждалась в твоей заботе в постели.
Священник подскочил. Он стал метаться по комнате, ломая руки.
– Это ложь. Это подлая ложь. Ты неблагодарный, лживый щенок. Сын са…
– Я не лгу. А вот как ты смеешь называть себя священником? Служителем Божьим? – начал нападать Вил. – Ты служишь только себе самому. Ты ничто, ты дикий боров, шныряющий, где бы украсть. Ты притворствовал, будто исполняешь обязанности священника, но только и думал, как снискать благоволение матушки. Сомневаюсь я, что отец самовольно ушел тогда. Мне говорили…
– Твоя мать, усталая одинокая женщина, томилась по доброму слову и руке помощи. Аббат задумал быстрее окончить ваше ученье, дабы вы больше помогали в пекарне. Это я спас вас. Я! И твоя мать благодарила меня за помощь. Я отрицаю твои обвинения, парень, отрицаю, слышишь!
Вил потерял терпение и со всей злости ударил мужчину прямо в нос, с криком повалив его на пол. Вспыхнувшая голубизна его глаз обжигала, губы налились багровой яростью, а светлая кожа покрылась алыми пятнами. Он метнулся к постели и утопил правую руку глубоко в солому, пока пальцы не нащупали мохнатую рукоять кинжала.
Пий безуспешно пытался подняться на ноги, из его носа текла кровь. Но прежде чем неповоротливый священник смог встать, Вил снова сшиб его на пол лихим ударом по голове. Глаза мужчины слегка закатились, и он всей тяжестью рухнул назад. Юноша накинулся на сбитого врага и обоими коленями надавил ему на грудь. Он приложил лезвие кинжала к складкам жира на горле Пия и прорычал:
– Богохульник! Враг Господень. Лжец! Признавай свое преступление или готовься к встрече с такими же, как ты демонами в преисподней!
Священник лежал без движения, широко раскрыв от страха глаза. Не в силах вымолвить ни слова от испуга, он беспомощно ждал, пока разгневанный мальчик держал его жизнь на волоске. Вил колебался, затем надавил на кинжал сильнее, пустив тонкую струю крови. Юноша ближе наклонился к лицу священника и прошипел:
– Скажи мне, покойник, скажи мне истину. Я хочу услышать ее из твоих поганых уст.
Пий затрепетал и слегка кивнул, боясь пошевелиться. Он хрипло прошептал:
– Да, да. Я согрешил, согрешил.
Глаза священника наполнились слезами, и он стал просить пощады.
Мальчик не мог решиться, оказавшись между страстной жаждой перерезать врагу горло и невыразимым порывом поручить возмездие рукам Иного. Проворчав, он поднялся на ноги.
– На ноги, ты, свинья. Мне бы впору заставить тебя целовать мою руку за явленную к тебе милость.
Побелевший и трясущийся Пий поднялся на ноги.
– Вильгельм, я заверяю тебя, что такого больше никогда не произойдет…
Вил наклонился к нему.
– Немудрено. Мать‑то лежат при смерти у тебя за спиной!
Святой отец робко прищурился, заглянув в сумрачный проем, и кивнул. Рукавом он промокнул кровь с шеи и скомкал полы своей рясы, чтобы приложить к кровоточащему носу.
– Твоя мать всегда была красавицей. Она была так одинока, и я лишь хотел…
Вспыхнувший взгляд Вила напомнил Пию, сколь шатким оставалось его положение, и он сменил тему. Священник отряхнул рясу и собрался с мыслями.
– Однако, сын мой, ты осознаешь, что раскрой я аббату твое ночное посещение монастыря, он, несомненно, поверит мне. Я прослужил сему приходу чуть ли не двадцать лет, честно собирал десятины и был достойным примером. По всей окрестности меня знают как священника достойного и благочестивого. А если станешь обвинять меня, то сомневаюсь, что кто‑то поверит тебе, злому деревенскому мальцу, настигнутому в проступке.
Не по годам смышленый юнец смекнул, что рискует тут же все потерять. Не смотря на искреннее благоволение большинства монахов, каждый из них засвидетельствует о его тревожной, и даже подозрительной натуре. Верно, никто не сможет, и не станет рьяно защищать его или заверять аббата, что он – честный малый. Напротив, он опасался, что все смиренно склонятся пред обвинительным решением. Размышляя о своей судьбе, Вил также не забывал, что в такой ответственный момент Пий не должен увидеть в нем ни малейшей слабости духа.
– Вот что я скажу тебе, Пий, – Вил осмотрительно взвешивал слова. – Каждому из нас есть что терять. Но мне ни капельки не жаль, если меня выпорют, или вздернут, или даже отправят на болота. Я готов вынести все, лишь бы знать, что ты, по меньшей мере, проведешь жалкий остаток дней под всеобщим сомнением. Священник вел игру не менее искусно, однако, его встревожило зерно истины, оброненное отчаявшемся юношей. «И то правда, – подумал он, – что терять этому простаку? Чего стоит его презренная жизнь? И хотя его обвинения непременно отклонят, он правду говорит: аббатство поставит меня под сомнение, как и весь Майнц. Это меня уничтожит».
– Хорошо сказано, юный друг, – задумчиво ответил Пий. – Вот уж поистине хорошо сказано.
Скорбный вздох его вышел очень правдоподобным.
– Ах, как же я устал от этого места, и гнетущей тяжести своих грехов. Возможно, грядущее откровение навсегда освободит меня от обеих напастей.
Он пристально посмотрел на мальчика, затем медленно продолжил.
– Однако есть лучший выход, – он поманил Вила подойти поближе. – Святая Церковь посылает тысячи своих лучших сыновей и дочерей осваивать новые земли к востоку, земли епархии Магдебург. Там ты, Карл и Мария будете процветать. Господа хорошо платят, земля щедра, а…
– Мы не станем тратить дни на каких‑то болотах, дабы обогатить кого‑то иного. Нет, говорю тебе, такой выход не пойдет.
– Ага, понимаю.
Пий уткнул палец в подбородок и прищурил глаза, словно глубоко задумался.
– Тогда поразмысли о следующем: Spiritus Sanctus вдохновляет сердца благословенных детей нашей Империи и Франции на новый Крестовый Поход. Быть может, вы решите вступить в столь благородное и праведное предприятие? Не найти лучшего пути, как заплатить за грехи, свои и своей матери, которая страдает по их причине. Со временем, несомненно, и худые дела забудутся в аббатстве. А вы наполните золотом свои небесные хранилища. И, возможно, паломничество даст мне время справедливо заплатить за собственные грехи.
– А, возможно, мы и не вернемся назад, – перебил его Вил. – Но что же наша младшая, Мария?
– Верно, верно, – сочувствующе закивал Пий. – Путь предстоит тяжелый и опасный. Я с радостью присмотрю за Марией до твоего возвращения.
– И не думай, – отрезал Вил.
Последовало долгое молчание, пока двое сверлили друг друга взглядами. Но слов больше не потребовалось, сделка состоялась.
* * *
Суббота началась блистающим рассветом в ало‑красных тонах и пухлых облачках. К позднему утру воздух наполнился летней сладостью и свежестью, и легкий ветерок трепетал между деревьями. Вил решил остаться дома с матерью, а Карл с Марией примкнули к компании любопытных соседей, направляющихся на собрание в Вилмар. Когда солнце взобралось высоко над головой, группы верных сервов стали стекаться мимо вейерской церкви к резкому подъему, ведущему на гребень холма. Вместе с крестьянами шествовали слухи о загадках и странниках в поместье, но теперь, с легкой руки паломников из Обербрехена и Сельтера, они приукрашались еще более. Чудный день предвещал что‑то необычайное, сулил нечто дивное. Даже птицы поддались общему настроению праздника, и Карл был убежден, что чирикали они не в пример громче обычного. Он заверял всех, что даже кролики сновали между кустами и кувыркались через борозды с небывалой прытью для своих и без того проворных лап.
Когда люд стал кучками спускаться в долину Лана к аббатству, Карл и Мария взялись за руки с другими деревенскими детьми, чтобы разом декламировать старинные вирши и петь местные песни. Их вдохновенность была столь заразительной, что вскоре их родители и родители их родителей вступили в веселый хор. Радостные мелодии нежно разливались по покоящимся полям и уносились назад, навстречу путникам, поспевающим за ними.
Подойдя ближе к аббатству, они слились с народом из более дальних деревень – Эммерих, Линденхольц и Найдербрехен, и изумленно опешили перед прелестным видом вилмарской долины, расстилающейся перед ними.
– Гляди! – показал Карл. – Доселе никогда я не видел ее такой величественной!
В самом деле, день представил скромное аббатство в особенном великолепии. Здание украшали прекрасные стяги лилового, красного и желтого цветов. Красочный коридор, образовавшийся из штандартов с гербом лорда Рункеля, вел к раскрытым дубовым вратам западной стены, где глашатаи приветствовали прибывающих рыцарей и дворян. Казалось, некий чудотворный Мастер вдруг преобразил древнее строение в Святой Город обетованного Нового Иерусалима!
«Грядет к нам благо, – подумал Карл. – Никогда доселе не было здесь так…». Он улыбнулся спутникам и совершенно ясно в тот миг увидел сияние благословенного Божьего лица на каждом из них, невзирая на уродство некоторых, сломанные зубы и потрепанные одежды. Слухи все преумножались, среди них прокатилась молва, будто то ли папский легат, то ли его милость, архиепископ Зигфрид III Майнский, собирались обратиться с призывом к Походу. Карла прямо‑таки распирало от поверенной тайны. К тому же за аббатскими стенами собралось великое множество вельмож и господ для того, чтобы, по общему мнению, заручиться их союзом в гражданской войне Империи. Знатные помещики и архиепископ грезили победой и новыми землями, которые заполучат вследствие нее, а когда, как не в субботу, рассудительно было бы более упрочнить узы обоюдных чаяний?
Вскоре толчея запрудила входные врата, протискиваясь и проталкиваясь мимо друг друга, пока бурая крестьянская масса не вылилась во двор, наполнив его до краев. Когда Карл пробирался ближе к церкви, волна возбуждения мурашками пробежалась по его спине. Он крепко держал Марию за правую руку и отчаянно искал выгодную смотровую позицию. Мальчик так надеялся достать до толстых церковных окон и взглянуть на священный пьедестал, с которого им возвещено будет слово.
Прибыл отряд рыцарей. Поприветствованные пронзительным звуком труб с верхней кромки стены, они терпеливо и искусно провели своих скакунов во двор сквозь переполненные людом врата. По бокам их блистали мечи, высокие черные сапоги блестели на солнце, с серых кольчуг ниспадали легкие накидки с цветами и эмблемами своего господина. Эти воины хранили клятву поддерживать Папу в его признании юного Фридриха II (сына усопшего императора, Генриха IV) императором Святой Империи, в противовес сопернику, Отто из Брунсвика. Многие бахвалились перевязанными ранами, как доказательством своей верности. Другие, только что прибывшие со сражений под Лейпцигом, гордо выставляли знамена покоренных славян, под радостные крики товарищей размахивали украшенными алебардами и жезлами.
Герольды издали семь коротких трубных звука, пока молчаливая процессия Церковнослужителей смиренно входила в церковь. Впереди шествовали архиепископ Майнца и почетный наместник архиепископа Кельна, в сопровождении сомкнутого строя из служителей и священников. Позади них скользила колонна в темных рясах и с обритыми макушками – бенедиктинцы самого монастыря под водительством аббата Удо, за которыми следовали четыре приходских аббатских священника, включая отца Пия.
Карл присоединился к своим простонародным братьям и сестрам в коленопреклонении, благоговейно и послушно отдавая дань уважения. Двор торжественно замолк, только нетерпеливые лошади фыркали и рвались из рук конюхов, да главный колокол посылал перезвон с церковной башни. Краткий порыв ветра хлопнул флагом Рункеля и задал подобающий тон колонне cives и milites, которые начали свое величественное шествие.
Впереди всех, приосанившись, выступал сам лорд Гериберт, щеголяя убранством ничуть не уступающим петушиному. Плащ, ниспадающий до земли, был из чистейшего бирюзового бархата, а гордо выпяченную грудь стягивали сатиновые шнурки в серебряных запонках. Над гривой волнистых волос длиной до плеч возвышалась взбитая шапка из меха рыжей выдры, поблескивающая серебряной брошью. По его левую руку шествовала прекрасная жена, Кристина. Жадная до похвалы и весьма достойная ее, она нарядилась в платье из тончайшего шелка, а рыжеватые волосы плотно стягивали золотые зажимы. С другой стороны с заметным высокомерием шли виночерпий и Управляющий императорского двора, высоко воздев свои орлиные носы над утомительным процессом, коему они по долгу службы оказывали честь своим присутствием. Прямо за ними лился внушительный поток советников и купцов, бюргеров из Далеких свободных городов, и собрание меньших господ и вассалов. Когда Гериберт проводил своих вассалов по застланному соломой церковному полу и с достоинством занимал свое место У ног архиепископа, только литавры нарушали тишину неторопливой дробью.
Несколько крестьян нашли себе местечко в конце битком набитого переднего придела, но большая часть народа старалась подступиться к церкви со двора. Карл, извиваясь всем телом, забрался на приличное возвышение – пивную бочку, стоявшую под широким церковным окном. Держа сестру на коленях, он всматривался в мутное стекло в надежде увидеть величественное зрелище во всех подробностях.
– Мария, это просто чудесно! Лучшего слова и не найти.
Позади них на аббатском дворе, в противовес ярко убранной знати внутри здания, разостлалось выцветшее, обветшалое полотно стриженых сервов. Они оставались в коленопреклонении и молчании, почтительно ожидая разрешения встать на ноги. Эти бедные души знали свое место в Мироздании и свято подчинялись тому порядку, который появился раньше их. Все, кроме Томаса, подмастерья из вейерской пекарни, который вызывающе стоял у дальней стены и что‑то шептал на ухо местной колдунье, отчего та сдавленно хихикала.
Малого роста и болезненного вида аббат начал собрание, прокричав привычную молитву через распахнутые двери по три стороны церкви. Карл принадлежал к нескольким избранным из среды двора, которые смогли понять его слова, так как обучались у монахов латыни. Другие же из многочисленной толпы внимали в благоговейном неведении, довольные уже тем, что удивительный язык самого неба наполняет их слух.
Карл обернул взгляд на ряды склоненных монахов, которые сурово стояли на отделенных от общего помещения ступенях. Он вспомнил о Лукасе и к горлу подкатил жесткий комок. Этот брат был смиренным и чутким. Он жил в бескорыстном служении и истинной любви, невзирая на положение человека. Лукас являл Божью милость всем людям, да и разве это не лучшее наследие, на которое способен человек? Карл скорбно вздохнул.
Три резких трубных звука возвестили простым людям о том, что им позволительно подняться с колен. Многочисленный люд, заполнивший все пространство между стенами аббатства, неторопливо поднялся на пыльные необутые ноги. Их немытые, чумазые лица свидетельствовали о нерадении к субботней чистке, которая была обязательной. Старики с тонкими белесыми волосами грузно опирались на узловатые посохи рядом с более крепким молодым поколением. Старухи, сгорбленные и скрюченные годами тяжелой работы, из‑под сморщенных, отживших свое век, устало смотрели на величие прочной каменной церкви. Старые и молодые – все они сгрудились в своих подпоясанных, серо‑бурых шерстяных туниках, сливаясь в одно грубое крестьянское полотно. Случайная лента или яркий пояс свидетельствовали о каких‑то выслугах, но их обладатели стояли разрозненно, сторонясь зависти и возмущения равных им по происхождению. Маленькие дети довольно сидели на плечах своих любящих отцов, младенцы припали к груди молодых матерей. Карл был уверен, что они – самое благородное собрание из тех, что ему довелось видеть.
От долгого ожидания ноги Карла стали неметь, и он, подсадив сестренку поверх бочки, спустился на землю. Мальчик с любовью посмотрел на сестру. Их глаза встретились, и девочка одарила его нежной улыбкой, которая озарила ее хрупкую фигурку.
«Она ангел, – подумал Карл, – ангел, спустившийся на землю». Он ответил на ее улыбку своей, искренней и доброй, и смотрел, как ветер играет ее густыми льняными волосами. Потом посмотрел на ее мягкие розовые щечки и алые губы. «Кабы не крохотная коричневая родинка на левой мочке, ее лицо было бы безупречно чистым», – подумал он. Опустив взгляд ниже, он украдкой остановился глазами на сухой руке и рассмотрел ее. Мальчик погрустнел. «Наверное, она страдает за чей‑то грех, может, даже и мой собственный. Ну почему она должна нести чье‑то наказание?»
Больная рука кончалась чуть ниже локтя, и вместо пальцев ей служили два уродливых отростка. Из‑за своего изъяна Мария сносила насмешки и издевки как соседских детей так и взрослых. Заявляли, будто она носила знак дьявола или клеймо тайного греха. Только братья ее, да кучка друзей вставали на ее защиту. Немудрено, что за упрямую преданность сестре Карл и Вил часто возвращались домой все в крови и синяках.
Карл опустил глаза с изувеченной руки на крошечные ноги, мозолистые и загрубевшие от ходьбы по каменистым дорогам. Он глубоко вдохнул, выдохнул и поднял взгляд, чтобы снова встретиться с ней глазами. Мария все еще улыбалась.
– Какой хороший день, Карл, – радостно завизжала она. – Какой же сегодня хороший день!
Глава 4
Призыв к походу
Звон церковных колоколов гулко прокатился по аббатским землям, и Карл задрожал от возбуждения. Сквозь цветное и обычное стекло на священническую свиту падали толстые столбы солнечного света. Священнослужители отошли за скромную кафедру, и монастырский аббат остался один. Старый бенедиктинец покровительственно поднял руки над паствой и, после нескольких формальных приветствий, начал говорить на родном языке.
– Дети мои возлюбленные, мы пришли к общему заключению, что нас посетило лихо из потустороннего мира. Мы похоронили дорогого брата Лукаса, которого, как открылось, отравили. А перед этим отошел на вечный покой Ансель из Лимбурга: добрый человек, также павший от дьявольских промыслов.
– Нечистый все видит и простирает руку ко всему, – продолжал Удо. – Господь и Его ангелы дают нам духовную защиту, коль мы достойны ее. Наши господа и владыки получили щедрое благословение победы на востоке, однако теперь они боятся, как бы ни потерять все от греха, который насыщает сие место. Сей день должен был стать днем радости, днем восхваления Бога за щедрость дарованных побед. Но, несчастные дети мои, ваши тайны открыли врата для адских легионов.
Но, говорю вам, вы дети наши возлюбленные. И сей день не уйдет, покуда мы не отдадим себя и не склонимся в одном покаянии с вами. Мы ищем божественной и безмерной милости Господней, мы молим о помощи Святой Девы, мы обращаемся за советом, ибо все мы – грешное и развращенное стадо.
Он поднял руки еще выше.
– Говорю вам снова, чада мои дорогие, души несчастные, дорогая, любимая паства, мы согрешили против небес. На своей земле мы дали место тьме. Вот уже несколько лет вас умоляют присоединиться к Святой Церкви для освоения ее новых земель на востоке и на севере. Но немногие ответили. Вместо того вы все, бездушный народ, не покидаете свои обедневшие поместья. Мы дорого платим нашему достойнейшему соседу, лорду Рункелю, за вашу защиту. Но отчего я слышу среди вас только недовольство и жалобы, возмущения и ропот, которых не знал даже Моисей? Аббат опустил руки и закрыл глаза.
– «Чудный Господь Иисус, Царь всех народов, Божий Сын, Богочеловек. Тебя хвалю я, Тебя я славлю…».
Старик запнулся, словно его обуяла скорбь за свой злобный народ. Он обильно благословил их крестным знамением, склонил главу и, не оборачиваясь, отошел от кафедры.
Толпа на улице передавала его слова из уст в уста, потом стала совершенно безмолвной. Люди терялись в догадках о причине упрека и были пристыжены им. Карл дрожал от страха, а, представив, как Люцифер держит его мать за горло, он содрогнулся еще сильнее.
Могущественный архиепископ Майнца подобрал свои одежды и вместе с наместником приблизился к простой дубовой кафедре. Ничто не шелохнулось, кроме теплого ветерка, который играл со знаменами и завесами. Стало так тихо, словно под действием невидимой руки стихли все языки, а все лица вмиг обратились к посланникам неба.
Архиепископ стоял прямо, возвышаясь над прихожанами в просторном шелковом одеянии, которое мягко струилось и оставляло открытыми его черные ботинки. Большие яркие кресты были вышиты по обоим бокам желтой ризы, и темно‑зеленая орарь с белой строчкой красиво обрамляла его плечи. Медный головной убор отражал пятнышки света от солнечных лучей падающих сквозь стекла, и словно бы наделял его неземной властью. Наместник, достопочтенно назначенный епархией Кельна стоял возле него в равном благолепии. Он крепко прижал руки к червонной орари и прогнулся назад, созерцая небеса.
Его Милость поднял свой золотой епископский посох над паствой и произнес благословение на всех собравшихся, затем постоял в молчании, чтобы оценить их. Взор его стальных глаз и удивительная мощь молчания завораживала и принца, и простолюдина. С волнением ожидали его слов собравшиеся души, наполненные столь сильным предвкушением, что едва не умоляли его начать.
Затем, как бы оказывая великий дар милости, архиепископ, наконец, заговорил:
– Придите, дети мои, внемлите нам, ибо мы наставим вас в страхе Господнем. Злой дух обитает среди вас, и вы смертельно пострадали от его мерзких рук. Я сердечно скорблю с вами. Милостивый Господь скорбит вместе со всеми нами, и Он привлечет вас к Своей груди.
Я вижу по вашим лицам, что вы полны страха за собственную судьбу, но что вы предложите скорбящим вокруг вас? Позор на ваши головы. Ибо тот же самый злобный князь мира сего рыскает по всей земле. Даже когда я произношу сии слова, он свободно обитает в Палестине, в самой стране нашего Господа. Плачьте, коль угодно, по своим бедам, а уже шесть поколений сильных сердцем христиан отдают жизнь, здоровье и достаток, дабы возвратить Землю Обетованную в руки Народа Завета.
Доколе вы покоитесь в своей мирной долине, Господь Бог взывает: «Моя земля вопиет против меня и борозды ее мокры от слез. Они приходят со своим скотом, и шатры их как рой саранчи. Они вторглись на мою землю и опустошают ее».
Позор тем, кто поет песни Господу, доколе саранча, сии сарацинские неверные, эти дети диавола, оскверняют землю, по которой ходил Сам Христос.
Архиепископ взглянул на небеса, затем отошел, передавая кафедру наместнику, крупному человеку средних лет по имени Паулус, когда‑то прибывшему из Гогенстауфена, родины старого императора, Барбаросса.
– Если я забуду тебя, Иерусалим, – воскликнул Паулус, – забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалим во главе веселия моего. Ибо чертоги оставлены; шумный город покинут; Офел и башня служат убежищем диких ослов и пасущихся стад.
Наместник набрал полные легкие воздуха и закричал:
– Ибо Господь говорит: землю, которую Я дал Аврааму и Исааку, я дам вам, дети мои. Не будут терпеть голода и жажды, и не поразит их зной и солнце; ибо Милующий их будет вести их и приведет их к источникам вод.
Чада возлюбленные, прошу вас, придите, все горы Мои сделаю путем, и дороги Мои будут подняты. Вот, придете вы издалека, от севера.
Паулус смягчил голос и обратил добрый и нежный взгляд вверх, к окнам и к детям, рассыпанным по притихшему двору. Он указал на них епископским стражникам.